Текст книги "Октоберленд"

Автор книги: Альфред Аттанасио

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

4
ЗА БОЛОТНЫМ АНГЕЛОМ

Когда Шаи Малиа поднялась, Поч глубоко спал. Чары еще несколько часов не дадут ему проснуться. Пока он был в облачении из колдовской проволоки и в тюрбане с крысиными звездами, чары ведьмы были бессильны против него, но когда они занялись любовью, он сбросил одежду и дал ей возможность использовать умение заклинать, освоенное ею у ведьм.

Оправляя покрывала, она глядела на черные воды болот, за стены болотной растительности, сплетенной из каких-то паразитических стеблей, гниющих лиан и щупальцев, за топкие глубины, полные упавших стволов и чудовищных черных корней, капающих гнилью среди клубящихся паров, смотрела в сторону Ткани Небес. Древние руины, самые старые на Ирте, и можно было только догадываться, кто построил их и для какой забытой цели.

Над просторами агатовой воды нависали разбитые коралловые колонны и стены незапамятных развалин, и это им шепнула ведьма Шаи Малиа: «Я иду. Я слышу ваш призыв, и я иду. Не торопите меня, Милые, мне надо сначала очистить себя. Ведь я же не нужна вам с дитятей этого дурака? Не это же обещание нашей надежды? Так что потерпите, Милые, я приду скоро».

Она бросила Поча валяться на настиле бастиона в тени парапета, заслоняющей его от пылающей Извечной Звезды, спустилась в палатку радужной целебной материи, промыла себя суслом и надела прочную одежду: сапоги до колен, коричневые парусиновые штаны, красную блузу, вышитую защитными символами, и куртку с амулетами. Поверх собольих прядей обернулся длинный шарф ведьмы, чтобы пауки не попали в волосы. И она отплыла от Гнилого Болота на легкой лодочке с выдвижным парусом Чарма.

Лодка несла ее по черной воде, мимо берегов, поросших гигантскими медузовыми деревьями, отступающими в тумане среди неясных топей непроходимого болота. Вскоре она скользила по озеру черной воды, где мстительные чармоделы затопили Дворец Мерзостей Властелина Тьмы.

Здесь была поставлена оградительная веха – болотный ангел – для предупреждения любопытным, которые могли бы решиться ограбить затонувшую пирамиду. Шаи не обратила на нее внимания. Это было всего лишь видение, голографическая иллюзия, способная только напугать непосвященных и поднять тревогу, если сюда вторгнется чужой. Вскоре веха скрылась из виду.

Впереди в клубящихся миазмах тумана громоздились колонны со сфинксами, вели в никуда змеевидно завивающиеся винтовые лестницы, хитросплетенные лианы и ползучие растения душили развалины куполов на портиках и черепичных атриумах. Ткань Небес приветствовала Шаи криками обезьян и стаями ярких птиц. Шаи опустила чармовый парус, и лодка медленно остановилась возле обломка каменной кладки.

На Ткани Небес, как было известно, живут призраки. Привидения, жаждущие жара крови, кишели в развалинах, и гулкие их голоса перекатывались под куполами вестибюлей и арками, увитыми лианами и плющом. Она никогда бы не осмелилась войти под эти своды, если бы не позвали ее Милые. Шаи быстро оглядела крылатых сфинксов на выветренных колоннах и поблагодарила всеблагих богов, что привели ее к Милым.

Впервые попав на Гнилое Болото, Шаи была так несчастна в этой глуши, что решила залечь в палатке и грызть грезонаводящие корни. Но этот дурачок, с которым пришлось работать, оказался куда очаровательнее и игривее, чем она могла бы предположить. Ее тело отзывалось ему с необоримой жаждой, и они наслаждались друг другом в самых неожиданных резвостях и припадках любви. Единственное, что ее разочаровало, – его слабая воля, нетренированная и расплывчатая, как дым. У него не было душевных сил, не было стремления стать более значительным человеком, нежели дурацким хранителем, которым сделала его судьба. Все ее попытки вдохновить его на вызов сестре, чтобы самому стать маркграфом, не увенчались успехом. Он ничего иного не хотел, как наслаждаться с ней эротическими проказами, и она решила пока что отдаться этой игре с ним, а там видно будет.

А потом ее призвали Милые. Тогда она обрадовалась слабой воле Поча. Детской игрой было заставить его заснуть, когда ей захочется, и повиноваться призыву Милых. И всегда повторялось одно и то же. Они призывали ее в старые развалины, и она повиновалась, плывя туманными рукавами Рифовых Островов. Они вели ее так же, как и сейчас, в тени сфинксов, сквозь сумрачные колоннады, вдоль опрокинутых стен, настолько заросших лишайником, что казались оплавленными.

Привидения не трогали Шаи. Они улетали при ее приближении, потому что она была под защитой Милых. Она же шла по заросшим грибами сводчатым коридорам, среди обрушенных арок и разбитой черепицы в темный грот. Жезлы силы из ее куртки с амулетами освещали поваленный лес колонн и рухнувший потолок просевших сводов, удерживаемых тесным переплетением корней.

Посреди причудливых форм разрушенного камня ждали Милые – не кто иной, как гоблины собственной персоной. Их было пятеро, со сморщенными ножками и кукольными телами, еле способные держать шары голов. Печальные и злые улыбки гоблинов стали шире при ее появлении, и растресканный агат глаз под капюшонами засиял ярче.

Шаи Малиа опустилась на колени возле них. Сырная вонь их изъязвленных тел ее не отталкивала, потому что они держали ее разум в собственных ручках и передавали друг другу. Они щупали ее мысли – такие тонкие – и были с ними осторожны. Шаи, как и тролли, нужна была им для войны. Слишком маленькие и хрупкие, чтобы драться самим, они вербовали помощников в окружающем холодном мире. Они гладили прекрасные ароматы летнего дождя и луговых цветов. Они гладили образы младенцев, мудрых детей забытого царства, пришедшего на Ирт, дабы покончить с лицемерием пэров, которые жили в роскоши, когда другие боролись за выживание. Милые пришли дать всем справедливость. И Шаи Малиа будет у них королевой – если она принесет им то, что им нужно: наговорные камни, капли концентрированного Чарма, которым гоблины сфокусируют свою телепатию и достанут далеко-далеко, подчинив себе троллей и огров по всему Ирту.

Шаи Малиа принесла горсть наговорных рубинов из своей шкатулки, и Милые наполнили ее луговой сладостью. А потом дали новое задание. Война началась. Милые послали по доминионам свирепых троллей, чтобы сокрушить Пэров, уже ослабленных завоеванием Властелина Тьмы.

Тот же, кто сразил Худр’Вра, сам теперь утратил магическую силу. Он был всего лишь одинокий человек, который стал любовником женщины из сословия Пэров. Но он покидал Ирт. Настало время для Шаи Малиа прибыть в Новый Арвар и занять там место, чтобы приготовить путь Милым, сотням Милых, которые спят в этом холодном мире в дальнем убежище.

Эта встреча будет последней перед долгим перерывом, которым она воспользуется со всей своей хитростью и искусством ведьмы, чтобы подготовить им путь. Хотя ей и предстоит действовать самостоятельно, однако они ее не забудут, и она их тоже. С любовной нежностью они омыли ее волосы холодным огнем.

5
БУЛЬДОГ НА ЗЕМЛЕ

Он ощущал собственную мощную силу и, сидя среди высоких и перистолистных сладких папоротников, делился этой силой с другими. Они были подобны ему и все же отличны – более крупные и с более густым мехом, но далеко не так сильны и не способны делиться силой друг с другом. Тихие создания, они не издавали звуков, которые издавал он, – они слушали. Они умели слышать плывущие над головой облака. Он тоже сумел бы, если бы постарался, но он не особо пытался их услышать.

Легче было отдавать другим силу, и чтобы они слушали за него. Он давал им силу, а они находили еду – сладкие ягоды, трепещущих серебристых рыб, угловатых кузнечиков. Они брели по бескрайней холмистой земле, а он следом за ними. Он давал им силу, и они разрешали ему идти рядом с собой.

Почва под ногами была коричневой и мягкой между стволов высоких прямых деревьев с переплетенными над головой ветвями. В воздухе стоял запах мяты и смолы. Трепетали на ветру, подобно знаменам, струи мускусного запаха зверей, что помогало ориентироваться, куда держать путь. И другие, что были с ними, шли прочь от едкой вони медведя, вслед за свежим запахом кролика.

И было их шестеро – высокие, с коричневым мехом и блестящим румянцем у грив. У него шерсть была темнее и короче, если не считать светлой пушистой гривы. И лицо у него тоже другое. В лужицах у русла ручьев он видел свою широкую массивную челюсть и щетинистые красные бакенбарды. На кожистой черной морде блестела испарина, и в глубоко посаженных оранжевых глазах мерцало недоумение.

Дикое лицо. Черные губы отходили назад от мощных клыков и торчащих передних резцов. У других физиономии были плоские и маленькие, из-под крутых бровей глядели спокойные глаза. И одеты они были только в собственный мех, а на нем были серые штаны.

Ночью от звезд спускался холод. Другие набивались кучей в сугробы листьев или сидели поодиночке, тихо дрожа под мехом. Его, казалось, холод не трогает, но ему было печально за других. В одну особенно холодную ночь он сплел из воздуха огонь и опустил его на землю, медленно вращая. Другим это не понравилось, и они убежали прочь, исчезли как тени, безмолвно и внезапно. Три дня после этого они не показывались.

В это время он бродил один по узким лесным тропам. В тесных просторах его сердца клубились воспоминания, однако он чуть-чуть не мог ни дотянуться до них, ни призвать, хотя все же понимал, что он не из этих других. Но откуда и даже кто он – понятия не имел.

Бульдог.

Это имя тихо взывало к нему в полусне пепельных сумерек. Он чувствовал, что это его имя. Другие не имели имен, они узнавали друг друга по виду и по запаху. В иголках ветвей пели капельки дождя, а он шел и повторял вслух свое имя: «Бульдог – Бульдог – Дог – Бульдог…»

Этой ночью, когда среди деревьев моросил дождь, он лежал, свернувшись, под навесом сосновых ветвей, и ему приснился город, вырезанный в скальном обрыве. Город блестел как черная слюда – это были ярусы дымящих фабрик и наклонных улиц, выбитых в голом камне огромного морского обрыва. Далеко внизу, под этим дымным ульем, плескался прибой океана, вспыхивая серебром бивней. Над высотами города висели черные дирижабли. Возле небесного причала плавали три этих причудливо украшенных корабля, с наветренной стороны – далеко от сернистого дыма. Еще дальше, в кобольдовых глубинах неба, кусками прозрачного хрусталя висели другие миры. Он глядел на них, и чувство красоты и изящества овладевало им. А потом оранжевый туман от бесчисленных шпилей и минаретов фабричных труб накрывал его горькой пеленой.

– Бульдог, я – Бульдог, – начал он распевать на следующий день, спугнув птиц, которые брызнули в рассветный воздух, подобно клубам дыма из его сна. В наступившей настороженной тишине он попыталась воскресить воспоминания из темной ямы сна. Но ничего оттуда не выплыло.

– Я – Бульдог… Я…

Он снова сплел в воздухе огонь. Другие этого не умели, и он подумал, что, быть может, увидит в огне что-то, что напомнит ему, кто он. Он смотрел на зеленые и синие языки пламени, вертящиеся над гнилыми бревнами и мокрыми грудами грибов. Он глядел, пока языки не стали четкими, детальными – сияющие волокна, сплетающиеся в светящиеся занавесы огня. И все равно ничего не увидел о самом себе.

В досаде он пнул гнилое бревно, и огоньки метнулись прочь светлячками.

– Я – Бульдог! – крикнул он, и ничто в грязноватом рассветном освещении, ничто в холодном ветре ему не возразило.

Он перестал плести огонь, перестал говорить и только брел по лесам, безразличный к самому себе, и его вполне устраивало такое шатание по солнечным тропам. Когда над лесными кронами нависала серебряная буря, он искал убежища в каменных трещинах холмов и смотрел, как дождь срывает листья с деревьев. Он ел листья, коренья и ягоды, которые удавалось отыскать.

А потом вернулись другие, вернулись так же безмолвно, как исчезли. Вдруг оказались в лесу рядом с ним, сухой дымный их запах заполнил ноздри. Он дал им силу – скатал в шар между ладонями и бросил небрежно каждому из них. Они были рады и вскоре отвели его в тайные пещеры между бегущими ручьями, где рыба ждала, чтобы ее выхватили из воды.

Они прошли темным хвойным лесом, поднялись по сухим руслам ручейков и сели на сланцевые полки под струйками водопадов, оглядывая бескрайние просторы пасмурных бесконечных лесов. Они скакали по каменистым склонам с пятнами вереска, танцевали под луной в своей наготе, совокуплялись, охваченные животной страстью. Он смотрел отстраненно, поддаваясь печали, заполнявшей его каким-то смутным ощущением предательства. Он был не отсюда. Никто не танцевал с ним так, как танцевали они друг с другом. Он чувствовал, будто предает Бульдога и свой сон о городе на обрыве под многими лунами.

Однажды хмурым утром, когда они нашли звезду пепла, другие быстро скрылись, мелькнув как тени. Но его заинтересовали запах гари, вонь смолы, которые спугнули других. Он склонился над холодной золой погашенного дождем костра и коснулся углубления в сосновых иглах, где кто-то сидел и поддерживал этот огонь.

С замиранием сердца он узнал этот резкий запах, и всколыхнулись воспоминания, до которых было не дотянуться. Тогда он встал и посмотрел, где другие. Они ушли в стелющийся туман. Если пойти за ними сейчас же, он еще их найдет. Но маслянистый запах держал крепко. Он знал, что Бульдог хочет найти животное с этим запахом, создателя огня.

– Я Бульдог, – сказал он в клубящийся туман, где исчезли другие. – Я не из вас. Я должен теперь уйти, уйти, чтобы найти самого себя.

Он повернулся и пошел от других прочь, пошел туда, куда они боялись идти. Лучи солнца, пронизывающие туман, вели его через лес, и он добрался до редеющего подлеска. Беспокойное солнце вертелось в высоком тумане. Над лианами, обвивавшими склоненные деревья, гудели осы. Попалось еще одно кострище с кучкой углей и обожженными каштанами на земле.

Чем дальше, тем шире становились просветы неба, облака стали пушистыми и высокими. К ночи, под тусклой зеленью звезды, он услышал голоса, пение и смех и пошел в сумерках туда, где мигал огонь. И тут ветер переменился и принес ему запах древесного дыма, запах, знакомый по иному миру.

6
ВОЛШЕБНЫЙ ЗВЕРЬ

Всю ночь Бульдог наблюдал за костром и силуэтами вокруг него, прячась, как вор, и боясь подойти ближе. Другие боялись этих создателей огня. Но запах этих создателей – запах смолы, нефти или дегтя – напоминал ему о тех временах, которые не удавалось вспомнить.

На рассвете он подобрался поближе, чтобы рассмотреть яснее. Сердито залаяли, затявкали собаки. Он скорчился в мокрой траве, парализованный до самых глаз: ему были знакомы эти создания, эти люди. Мужчина и женщина, а с ними две остроухие рыжие собаки.

Мужчина заметил его первым и с криком выпрыгнул из спального мешка. Бульдог попытался отползти назад, зарыться в траве, надеясь скрыться под голубой завесой утра. Но на крик мужчины собаки с рычанием бросились к Бульдогу.

Бульдог метнул в них сон. Усталость, накопившаяся за ночь в его членах, легко спрессовалась между ладонями, и он ее бросил прямо в мчащихся псов. Они тут же свалились, он вскочил и повернулся убегать. Человек наставил на него палку. Нет! Ружье! Винтовка! Воспоминание о виденном пронзило его в тот же миг, как пущенный из ружья шприц вонзился в бедро.

Он вытащил из ноги жало, отшвырнул прочь и пустился бежать. Но почти сразу же ногу охватила холодная немота, заставив хромать. Неуклюжим усилием Бульдог скрылся в подлеске среди деревьев. Конечности у него отнялись. Несмотря на все усилия воли, они не шевелились.

Он закрыл глаза, заглянул внутрь себя и увидел расползающийся дымок дурмана, текущий по красным каналам его тела. Понадобилось сконцентрировать все внимание, чтобы найти и развязать парализующие его узлы, и тогда тело снова смогло бы двигаться.

Мужчина навис над Бульдогом, нацелив на него винтовку. Не думая, Бульдог махнул рукой и удивился, что она так быстро движется. Удар пришелся мужчине в челюсть и повалил его на землю. Он упал и застыл неподвижно. Бульдог из середины своего существа глядел на него, а женщина бежала к нему.

Она была стара. На морщинистом лице трепетала тревога. Лихорадочными руками она схватила упавшего мужчину, потянулась рукой к его горлу, потом стала нажимать ему на грудь.

Душа мужчины покинула тело. Бульдог видел, где она лежала на листьях, пульсируя, как уголек гаснущего костра. Никакими нажатиями на грудь ее не вернешь.

Он разорвал остатки парализующего дыма в горле и прохрипел:

– Перестань его бить. Подбери его душу.

Сидевшая на корточках старуха чуть не опрокинулась, тревога на ее лице и в округлившихся глазах усилилась.

Бульдог сообразил, что она не понимает. Она его слышала, но душу видеть не могла.

– Я ее подберу.

Он разорвал последнюю завесу дыма в своем теле и встал на колени. Обеими руками он поднял голубой ком души, пульсирующий, как гигантская амеба, и положил на неподвижное тело мужчины. Она впиталась внутрь, и в тот же миг тело дернулось и стало ловить ртом воздух.

Бульдог не стал ждать, пока человек сядет и потянется за ружьем. Он попятился к деревьям и скрылся. В неверном утреннем свете он увидел, как мужчина и женщина обнялись, а потом стали будить собак.

Днем за ними приехал красный фургон – экипаж на черных колесах, быстро ползущий по травяным лугам. Мужчина и водитель долго жестикулировали, после чего фургон уехал прочь с водителем, мужчиной и собаками. Старуха осталась.

Она долго говорила в какую-то коробочку.

– Извещатель, – произнес вслух Бульдог, выудив еще одно воспоминание. – Она на связи с другими.

Женщина медленно двигалась по лесу – наверняка страдала артритом – и искала его. Он не показывался ей, а ночью влез на дерево и наблюдал за старухой в желтых отсветах костра. Когда пламя потускнело и она залезла в спальный мешок, он бросил ей свою усталость. Уверившись, что она заснула глубоким сном, он подошел, подобрал лежащие рядом с ней винтовку и извещатель и спрятал их среди мшистых камней и подлеска.

Наутро, когда он дал ей силу, она проснулась и увидела его рядом с серебристым дымком догоревшего костра. Женщина резко села, оцепенев от страха.

– Я тебе не сделаю вреда, – сказал он как можно мягче.

У нее задрожали и зашевелились губы, но поначалу ничего не могли произнести, пока она все же не выдавила из себя слова:

– Я тебя понимаю. – Дрожащие пальцы туго натянули клетчатую рубашку, в которую она была одета. – Как? Как я могу тебя понимать?

– Я говорю с твоей душой, – ответил он, прижав распростертую ладонь к мохнатой груди. – Твоя душа меня понимает. Не знаю почему. Другие не понимали.

– Другие?

– В лесу. Большие. Мохнатее меня.

У нее просияло лицо:

– Саскватчи! Ты был с ними? И ты сам не саскватч? – Она увлеченно махнула рукой на прислоненные к дереву рюкзаки. – Мы для этого и приехали. Мы ищем саскватчей…

Она стала рыться в мешках, ища камеру и диктофон.

– Я не из них. Как бы то ни было, ты их здесь не найдешь. – Бульдог ткнул большим пальцем через плечо. – Они там, в глубине леса. Держатся сами по себе. Они не дадут тебе себя увидеть.

Лицо старухи напряглось, она прищурилась, будто пытаясь получше рассмотреть его.

– Кто ты?

– Я Бульдог, – ответил он уверенно, потом помотал длинной головой. – Больше я ничего не помню. Другие – саскватчи – они меня нашли. Дней двадцать назад. Ты не скажешь мне, где я?

– В Канаде. – Она нашла диктофон, и дрожащими пальцами проверила, что кассета на месте.

Бульдог оглянулся вокруг, на березовые рощи, на утренние желтые облака.

– Я не знаю этого места. Думаю, что я не отсюда.

– Я тоже так думаю. – Узловатые пальцы старухи попытались нажать на кнопки, и машинка выпала у нее из рук. Раздутые от напряжения щеки выпустили воздух, и расширенные глаза уставились на Бульдога. Пытаясь побороть волнение, женщина скрестила руки на груди. – Я – Мэри Феликс. Антрополог, ученый, который изучает различные общества, людей всех культур. Но таких, как ты, я никогда не видела. Можно – можно тебя тронуть?

Бульдог протянул руку. Она тронула его мокрую шерсть и поняла, что ей не снится; он тоже ее ощутил, ощутил в ней жизнь, тепло того же праха, из которого она была сделана. Он ощутил, как ее сердце выдает долгую, всепоглощающую скорбь.

– Ты потеряла кого-то… мужа.

Она отдернула руку:

– Как ты узнал?

– Я не узнал – почувствовал. – Он потер ладони. – Он умер от залитого кровью мозга, недавно, меньше тысячи дней назад. Ты одинока.

Мэри Феликс встала, костлявые ноги в зеленых джинсах тряслись.

– Мой муж умер от инсульта две зимы тому назад. Что ты за магический зверь? Как ты можешь знать все обо мне и не знать, кто ты такой?

Бульдог поднял свирепую морду навстречу разгорающейся голубизне утра.

– Я хочу знать. Я хочу помнить. Но не могу. – Оранжевые глаза пристально смотрели на нее. – Ты поможешь мне, Мэри Феликс?

– Я не знаю, что я могу. – Она осторожно пододвинулась, и тут сквозь завесу дыма костра учуяла его странный запах – аромат жасмина, шелковистый, как тропический бриз. – Это поистине потрясающее открытие. Ты понимаешь? Ты должен – нет, я прошу тебя, пойдем со мной. Позволь мне показать тебя коллегам.

– Нет, Мэри Феликс. – Бульдог замотал гривой, и бальзамическое благоухание, поплывшее от него, заставило ее покачнуться и сесть под внезапным весом восторга. – Я сквозь душу твою почувствовал мерзость твоего мира. Я туда не пойду.