Текст книги "Отложенное детство"
Автор книги: Алевтина Бондаренко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
И тут мир обрушил на меня всё разнообразие шумов, криков, движения. Бабушка и тётя Капа забирались в кузов, чулки порваны, ноги в крови.
Мне показалось, что лишь дедушка, опустив плечи, остался стоять неподвижно. Он смотрел вслед убегающим солдатам. Только когда командир обернулся и, что-то крикнув ему, махнул рукой, он словно очнулся и заторопился к машинам.
Мы поехали не очень быстро, хоть теперь дорога шла под уклон, но она была узкой и извилистой. Как только выехали на большую дорогу, навстречу стали попадаться военные машины. Нас останавливали, проверяли документы, и мы вновь ехали.
Пошёл снег, начиналась метель. Машины свернули к какой-то деревне. Все окна в домах были тёмными, на улице ни души.
У крайних домов остановились. Митя не раз выскакивал из машины и стучался во все двери, но никто не открывал. А в одном доме двери были не заперты. Дом оказался нежилым.
– Вот и ладно, – сказала бабушка. – Всё же не на улице.
Машины поставили за дом, чтобы не были на виду, и стали искать дрова для растопки русской печи, которая стояла на кухне чистенькая и побелённая, словно ждала нас.
– Хорошо, что печка маленькая. Быстро нагреется, горяченького поедим, – говорила бабушка, подкладывая в печь всё, что только могло гореть.
И тут я увидела в печи два охваченных огнём кубика – остатки от моей скамеечки для кукол.
Посмотрев на меня, бабушка Дуня сказала:
– Ну вот, пригодилось.
Я только вздохнула.
Лавок в доме не было, перегородки сломаны, в одной комнате разбито окно. Зато в кухне был длинный стол, который накрыли походной клеёнкой, и женщины сразу же стали выкладывать на него продукты к ужину.
Мы с Павликом толкались у печки. Приятно было смотреть, как пляшет огонь, потрескивают дрова, где нагревается наш большой чугунок с картошкой и кастрюля с водой для чая.
Как только картошка сварилась, нас покормили первыми. За столом остались взрослые, все ели стоя. После того, как разбитое стекло в комнате чем-то закрыли, стало теплее, и можно было снять пальто.
Сытый Павлик с кусочком хлеба в руке уже носился по комнатам – и вдруг притих. Бабушка посмотрела, чем он занят, и охнула.
Все обернулись и увидели, как он старается отломить корочку хлеба для маленькой мышки, которая стоит перед ним на задних лапках.
– Она же укусит его! – заволновалась тётя Капа, и все стали искать, чем бы запустить в эту мышь, чтобы прогнать ее – или прихлопнуть, как предложила бабушка.
– Да пусть покормит, – вдруг сказал дед. – Мыши–то тоже наши, страдают от голода, как и люди. Война для всех война.
Мышка аккуратно стала есть хлеб из руки Павлика, но вдруг, испугавшись чего-то, юркнула под печку.
Тётя Капа схватила Павлика, который отчаянно сопротивлялся, и попыталась унести его, но он так орал, что нам всё же разрешили отломить по маленькому кусочку хлеба и положить на пол для мышки.
Через некоторое время мышка снова вышла. Теперь она не ела, а уносила кусочки к себе под печку. Павлик сидел рядом на корточках и внимательно смотрел, как она прибегала за каждой корочкой.
Спать нас уложили на печь. Места было так мало, что я не могла вытянуть ноги, но зато было тепло, даже жарко.
Все разошлись по комнатам и как-то устроились на ночь. Я ждала, что бабушка и дедушка подойдут к кухонному окну, чтобы поговорить перед сном, но они сразу ушли спать. Ещё немного послушав, как в трубе завывает ветер, и, посмотрев в тёмное окно, где ничего нельзя было различить, я быстро уснула.
Проснулась от каких-то непонятных звуков. За окном заметно посветлело, метель утихла. И тут в сумраке кухни я увидела бабушку и дедушку, замерших по обе стороны окна. Бабушка встревоженно смотрела на меня, прижимая палец к губам. Вдали снова затарахтело, и звук стал приближаться.
Возле нашего дома, прямо напротив окна, остановилась какая-то странная небольшая машина. Два человека слезли с неё и громко, отрывисто о чём-то заговорили – только слов я разобрать не могла. Потом они закурили, прошлись вдоль дома, долго топтались где-то на углу. Слышно было, как под их ногами скрипит снег. Вот они вернулись, остановились совсем близко от окна – один из них, размахивая руками, что-то доказывал другому. Говорили громко, но как-то отрывисто и совсем непонятно о чём. Потом выбросили в снег окурки, сели верхом на тарахтящую машину и уехали.
От страха я всё это время старалась не дышать.
Бабушка несколько раз перекрестилась и опустилась на пол.
Вошёл проснувшийся Тимофей Филиппович, спросил шёпотом:
– Что это было?
– Скорее всего, фашистские разведчики на мотоциклах, – так же шёпотом ответил ему дедушка. – Хорошо, что мы машины за дом отогнали.
Все давно проснулись, но лежали тихо, и только теперь стали собираться возле стола.
Долго совещались, говорили, что надо бы послать кого-то разведать – не захватили ли фашисты деревню?
Ушли Митя и Фёдор Иванович.
А я всё думала: у кого бы узнать: неужели фашисты – это просто люди? И тут услышала из разговоров, что это ещё и немцы…
В голове у меня всё перемешалось, но спросить было не у кого.
Все взрослые в комнате были взволнованы, тихо переговаривались и постоянно поглядывали в окно в ожидании наших.
Только Павлик рядом со мной спокойно и тихо посапывал.
Ждали посланных на разведку довольно долго. А может быть, это утро было такое, когда время вдруг начало тянуться и тянуться. Бабушка говорила, что такое бывает.
Но когда вернулись Митя и Фёдор Иванович, всё пришло в движение. Стали быстро собираться, водители побежали заводить машины.
– Прежде всего, – сказал дедушка, – подкрепитесь тем, что есть. И обязательно попейте воды.
Нас с Павликом тоже подкрепили хлебом с яблочным повидлом и водой.
Вскоре наши машины уже ехали вдоль деревни, которая утром показалась мне очень маленькой. Я даже дома успела посчитать до того, как мы повернули на другую дорогу.
Тут машины пошли быстрее. Но я заметила, что и бабушка, и Варвара Игоревна всё время смотрели по сторонам. Да я и сама крутила головой, боялась, что нас догонят фашисты.
Когда машины остановились, встретив наш военный патруль, все были так рады, что бросились обнимать военных. А дедушка рассказал им про мотоциклистов.
Мы с Павликом стояли у борта, повязанные крест-накрест тёплыми платками. И один из военных, подойдя к нам поближе, сказал:
– Какие у вас тут симпатичные девчушки!
И только когда машины вновь поехали, Павлик вдруг повернулся и крикнул в сторону убегающей дороги:
– Я мальчик!
И тут мы все стали смеяться. А Павлик ещё немного посидел надутый, но не выдержал и стал смеяться вместе с нами.
Дорога на Задонск. Третьи сутки
Погода снова ухудшилась. Ветер рвал брезент, которым мы были укрыты. Стало холоднее, очень хотелось есть.
На очередной технической остановке дедушка сказал:
– Надо ехать как можно скорее. Осталось совсем немного. Потерпите.
Но тут началась метель. Снег летел так густо, что за машинами, которые теперь еле шли, мы видели сплошную белую пелену.
Машины остановились. Стали ждать, чтобы метель хоть немного утихла. Когда просветлело, оказалось, что совсем недалеко от нас были дома. Подъехали поближе, откинули задний борт, и нас, замёрзших и голодных, снял дедушка.
– Будем искать ночлег, – сказал он.
Варвара Игоревна пошла в один дом, а мы с бабушкой – в другой. Идти было недалеко, но мы шли по дорожке, еле передвигая замёрзшие ноги. Постучали, услышали:
– Кто там? Входите.
Мы с бабушкой зашли и стали у порога. Здесь было тепло и вкусно пахло домом. Никто нам не предложил пройти и раздеться, и мы остались стоять у двери. Совсем недалеко от нас, на выступе русской печки, горела керосиновая лампа, которая после уличных сумерек слепила глаза. Главное, что я увидела, это слева от нас, на лавке, большой бочонок воды, под деревянной крышкой, с кружкой наверху. Сразу захотелось пить.
Хозяйка хлопотала у печи. И тут откуда-то из дальнего угла раздался хрипловатый мужской голос:
– Кто такие? Откудова?
Бабушка не сразу смогла ответить – замёрзшие губы не слушались её.
– Едем из Орла в Задонск, – наконец проговорила она.
– Бегите, значит. От немца бегите, благодетеля своего, – продолжал почему-то издевательски говорить сердитый голос.
Глаза мои привыкли к свету, и я увидела у дальней стены длинный стол, над которым висела еще одна керосиновая лампа. За столом, на самом углу, сидел дед с тёмной бородой.
Бабушка не ответила ему и, наклонившись ко мне, шепнула:
– Вот погреемся ещё чуть-чуть и уйдём.
Хозяйка в это время поставила на стол большой чугунок с картошкой, а рядом миску с чем-то очень знакомо и вкусно пахнущим. А дед тем же голосом позвал:
– Долго ждать ли вас!
Из-за дверных занавесок выскочило трое взрослых ребят, а чуть попозже девочка гораздо больше меня. Они чинно уселись за стол, не обращая на нас никакого внимания.
А хозяйка из другого чугунка, что стоял на загнетке, стала быстро наливать большим черпаком суп в миски. Все стали шумно есть, стуча ложками по железным мискам. Мы с бабушкой у двери уже согрелись, и можно было уходить, но тут дед зачерпнул ложкой из чугунка большую картофелину, сказав:
– Лови, тётка, – и бросил её нам к двери.
Бабушка не успела её поймать, и картофелина шлёпнулась на пол. Я стала подбирать с пола рассыпавшуюся картошку и складывать кусочки бабушке в ладонь.
В сенях за дверью было слышно, как кто-то шумно отряхивается и топает ногами. Дверь открылась, и вошёл дедушка. Он прошёл мимо нас, молча разделся, положил на лавку у окна верхнюю одежду, одёрнул френч и пригладил пышные сталинские усы.
Высокий и крупный, он сразу занял много места в кухне. За столом наступила тишина.
– Для кого война, а для кого мать родна, – грустно сказал дедушка, почему-то глядя в угол, где темнели иконы, обрамленные белым расшитым полотенцем. И вдруг грозно: – Неплохо живём! Может, ещё и фашиста ждём?
Дед с тёмной бородой шикнул на ребят, те сразу же встали и скрылись за дверной занавеской.
– Под иконами сидишь, – продолжал дедушка, – а замёрзших, голодных людей у дверей держишь…
Дед с бородой испуганно что-то забормотал.
Бабушка стала меня раздевать, но я совсем разомлела от тепла. Теперь мне хотелось только спать. Я еще помню, как хозяйка со слезами на глазах поила меня вкусным бульоном, и как дед с тёмной бородой что-то говорил дедушке, а потом стал просить:
– Не погуби, детей ведь у нас четверо, не в разуме ещё, Христом Богом прошу…
И сон сморил меня.
Утром я никак не могла проснуться. Будили и тётя Капа, и бабушка. Щупали мой лоб – не заболела ли. Я всё слышала, но сонные глаза не хотели открываться. Наконец меня одели и усадили за стол. Павлик уже поел, и с ним играла девочка, которую звали Лиза.
Как только передо мной поставили миску с картошкой с кусочками мяса, во мне проснулся такой голод, что вместе с ним быстро проснулась и я.
– Вот так-то лучше, – говорила хозяйка, наливая мне полную кружку молока. Но молоко было непривычным на вкус.
– Потому что козье, – сказала мне бабушка. – Оно очень полезное. Пей.
Вчерашний грозный дед с расчёсанной на обе стороны бородой, рассказывая что-то дедушке, часто хватал его за руку, в которой тот держал кружку с чаем. И вдруг мой дедушка, поставив кружку на стол, сам схватил деда за руку.
– Так это что же, Григорий Петрович, мы в одно время завод в Ижевске строили? Мать, ты слышала? Он в двадцать четвертом был в Ижевске! Да и виделись там наверняка. Молодые ведь были, без бород, без усов.
– Да у тебя-то вроде усы уже были, – сказал дед, которого дедушка называл Григорием Петровичем. – Ты в начальстве ходил, на виду. А я на стройке, по плотницкому делу больше работал.
– Ну это ты шутишь, – засмеялся дедушка. – Двадцать лет прошло!
– Может, и шучу. Но вроде забрезжило что-то в памяти, – лукаво отозвался, поглаживая бороду, Григорий Петрович.
Пришли наши водители и Варвара Игоревна с Тимофеем Филипповичем. Они ночевали где-то в других домах.
– Пора, – сказал дедушка, и мы стали одеваться. – Спасибо, хозяева, за приют. А вам, Валентина, особая благодарность, – и он поклонился хозяйке. Потом повернулся к деду, пожал ему руку, и как-то виновато сказал:
– Ты уж извини меня, Григорий Петрович, за вчерашнее.
– Да, напугал ты нас, – ухмыльнулся тот в свою чёрную бороду. – Уж очень ты на Сталина Иосифа Виссарионовича похож – фигура и усы, да и френч вот носишь. – И, одеваясь, добавил: – Так ты имей в виду, Павел Сазонович, если производство наладишь – сообщи. Может, поработаем ещё с тобой.
И он пошёл провожать нас.
– Ехать-то вам до Задонска вёрст двадцать, двадцать пять, не больше, – говорил он дедушке, а потом долго стоял на дороге, глядя вслед удаляющимся машинам.
– Утро-то какое, ни ветра, ни снега – радовалась тётя Капа, – и мороз небольшой.
– Что нас ждёт в этом Задонске, – вздыхала бабушка Дуня.
– Да лишь бы закончилась эта бесконечная дорога, – похоже, у тёти Капы было хорошее настроение.
Задонск
Безоблачное утро создавало вокруг удивительное ощущение радости, и надежды, что наши странствия подойдут к концу.
Под солнечными лучами снег блестел так, что невозможно было смотреть по сторонам – слепило глаза. Движение здесь, на дороге, было оживлённым.
Только наши перегруженные машины не могли ехать быстро. Останавливались всего один раз, чтобы подкормить их прожорливые печки.
Наконец по обеим сторонам дороги стали попадаться дома, которые сначала неторопливо плыли нам навстречу, а потом так же неторопливо удалялись от нас. А навстречу спешили всё новые и новые дома…
– Вот и Задонск, – сказала тётя Капа. – Кажется, приехали.
Машины действительно остановились. Дедушка у двух военных стал спрашивать, как нам дальше проехать по нужному адресу. Ему объяснили, и мы опять поехали, свернув на другую улицу, которая была гораздо уже, и машины здесь тихо и неторопливо пробирались вдоль домов, пока не повернули ещё раз, на большую улицу…
И тут вдруг в небе послышался гул. Он всё нарастал. По небу летело так много самолётов, что мне показалось, будто это огромная стая жужжащих птиц заслонила солнце. Самолёты летели высоко, но я не могла отвести от них глаз, и потому не сразу поняла, что машины давно стоят, задний борт откинут, все суетятся, у всех испуганные лица…
Дедушка протянул ко мне руки, чтобы снять с грузовика, и вдруг откуда-то из-за домов выскочили два самолёта. Они летели гораздо ниже, прямо над нами. Я от страха пригнула голову, но, как и все, стала смотреть им вслед. И тут дедушка закричал:
– Они разворачиваются! Всем быстро под машины!
Бабушка схватила меня за руку и, наклонившись, мы с нею поползли к заднему колесу. Всё, что я помню дальше, это жуткий вой и удар. Земля сильно вздрогнула, потом ещё и ещё раз. Может быть, я это ощущала, но уже ничего не слышала.
Не помню, как оказалась у Мити на руках. Потом увидела Павлика, красного от крика, с широко раскрытым ртом. Он стоял у калитки рядом с тётей Капой, которая лежала на дорожке, ведущей к какому-то дому. Видела, как дедушка с водителем поднимали её. Вокруг что-то говорили, но я почему-то ничего не слышала…
Проснулась на кровати. Белая подушка, простынка. Я сладко потянулась и снова закрыла глаза. И вдруг услышала Митин голос:
– Так я не понял, ты проснулась или ещё решила продолжить?
Я села на кровати, огляделась – небольшая комната, у двери на стуле сидит Митя, у противоположной стены ещё одна кровать, тумбочка рядом и одно окно с голубыми занавесками. Солнечные зайчики пляшут на светло-серой стене.
– Тут бабушка спала, – пояснил Митя, – сейчас она с Павликом в коридоре. Он всё рвётся к тебе, но мы решили дать тебе ещё поспать.
– Доброе утро. Митя, расскажи мне всё, – попросила я.
– Я тебя понял, – и Митя хлопнул себя по коленкам. – Рассказываю: сначала хорошие новости. Мы в госпитале. Все живы-здоровы, хоть и получили лёгкую контузию. Машины доставили по назначению. Павел Сазоныч сдаёт груз, отчитывается.
– А какие плохие новости?
– Капитолине Павловне придётся еще немного здесь полежать. У неё контузия посерьёзнее. И ещё, Аля, сейчас не утро, а вечер. Ты почти сутки спала. Ну, я пошёл за бабушкой. Одевайся пока. Поужинать бы не мешало.
И Митя ушёл.
Через минуту Павлик ворвался в комнату, как ураган. Я и сама была очень рада видеть брата. Обняла его и стала целовать в мокрые щечки, заглядывая в припухшие от слёз глаза.
– Аля, ты – моя? – то ли спрашивал, то ли утверждал Павлик.
– Твоя, твоя, – говорила бабушка, – чья же она ещё.
Но тут пришёл дядя в белом халате, и бабушке пришлось увести упиравшегося Павлика. Это был доктор – такой серьёзный, что даже немного грустный. Он долго меня всю рассматривал, особенно глаза и уши. Потом стучал по коленкам, заставлял приседать и подпрыгивать.
Я всё выполняла, даже то, что мне казалось смешным. Но доктор ни разу не улыбнулся, а всё записывал в свой блокнот. Кончив писать, он посмотрел на меня и спросил:
– Тебе кто-нибудь говорил, что ты хорошая девочка?
Я повспоминала. Всё как-то получалось наоборот – и я ему честно сказала, что нет.
– А почему? – удивился он.
– Наверное, потому, что у меня бывают непослушания, – призналась я.
– Ну это ты зря. Я считаю тебя хорошей девочкой, и поэтому назначаю тебе очень полезные пилюли. Придётся их попить, чтобы голова не болела. Хорошо?
Я кивнула.
– Ну, еще увидимся, – сказал он. Потом подумал и добавил: – А непослушания встречаются даже у взрослых. Это я тебе как врач говорю.
И ушёл.
Ужинали неподалёку, в маленькой столовой – бабушка, Митя, Павлик и я. Так непривычно было без Варвары Игоревны и Тимофея Филипповича. Они уже уехали к своим родственникам, которые жили недалеко от Задонска. Фёдор Иванович, наш водитель, остался с машиной при воинской части, а тёте Капе ещё не разрешили вставать.
Когда пришёл дедушка, он стал подробно рассказывать, в каком хорошем доме нас теперь поселят.
– Вы пока остаётесь в госпитале, – потом объяснил он, – но только до утра. Утром мы с Митей за вами приедем.
Ура-а!! Нас с Павликом быстро одели, и мы вышли во двор госпиталя проводить дедушку и Митю, да и погулять немного. Митя нам рассказал, что госпиталь состоит из трёх домов, в одном из которых мы находимся. Тётя Капа лежит в другом доме, но нас с Павликом туда не пустят.
Над городом сгущались сумерки. Митя и дедушка ушли. Бабушка стала торопить меня – пора было возвращаться в палату, а меня в незнакомом городе, в чужом тёмном дворе вдруг охватила такая грусть по дому, что нечем стало дышать. Слёзы потоками потекли по щекам.
Бабушка, конечно, всё поняла и, утешая меня, говорила, что в нашей жизни всё ещё образуется, фашиста скоро прогонят, и мы вернёмся домой. И все солдаты вернутся с войны. Вот таким же вечером мы соберёмся в нашем доме на зелёном крылечке: Капа будет играть на гитаре, Миша на мандолине, Серёжа на балалайке, а ты нам будешь петь. И друзья, и соседи придут послушать ваш концерт.
– Когда это ещё будет, – всхлипывая, говорила я.
– Наверное, придётся подождать. Ведь мы с тобой умеем ждать? – и она увела меня с тёмного двора.
Утром пришёл доктор, похвалил меня и Павлика за то, что мы хорошо спали и хорошо выглядим. Потом долго рассказывал бабушке что-то по тётю Капу.
– Так что всё неплохо, но ей денька два – три надо будет у нас полежать, – сказал он и, прощаясь, погладил меня по лысой голове, а Павлика потрепал по пухлым щечкам.
Назавтра дедушка приехал за нами только к обеду и без Мити. Он был чем-то расстроен, и всё сморкался в свой большой носовой платок.
Мы погрузились в маленькую машину на заднее сиденье, и поехали на «новое место жительства», как определила его бабушка. Ехали недолго, и скоро машина остановилась у серой, некрашеной калитки.
Во дворе дома, где нам теперь предстояло жить, было немного снега, и мы с Павликом остались там поиграть, пока бабушка осмотрится в новом жилье.
Сразу за домом мы обнаружили большой сарай, закрытый на огромный висячий замок. За сараем высился дощатый забор.
Заняться пока было нечем – только бегать вокруг дома и двух бочек с водой, которые оказались у нас на пути.
Мы ещё и набегаться не успели, как вернулся дедушка. Он уходил в магазин за продуктами и теперь нёс в жёлтой сетке хлеб, молоко в бутылке и две банки консервов.
– Пойдёмте-ка, ребятки, посмотрим, как там дела у бабушки, не нужна ли ей наша помощь.
Сначала мы вошли в полутёмный коридорчик, а потом дедушка открыл дверь в кухню, где уже топилась плита. Бабушка по-домашнему хлопотала у стола, и всё было бы хорошо, если бы не пронзительный незнакомый запах.
– Бабушка, чем здесь пахнет? – спросила я.
– Не обращай внимания. Вот немного обживёмся – и чужой запах исчезнет.
Она знала, как много значат для меня запахи, иногда даже спрашивала:
– Аля, а это что за запах? На что похож?
А для меня они были такие разные: то тёплые, то холодные, горькие или сладкие, лёгкие или тяжёлые, разноцветные – или невыносимые.
Она всегда смеялась:
– Ну и выдумщица ты.
Сейчас незнакомый неприятный запах был лёгким, въедливым и даже каким-то липким, коричневатого цвета, похожего на тени в углах и ещё нежилым, как будто здесь долго не топили печь и не готовили еду.
Но тут я увидела, что кухонный стол у окна был накрыт нашей походной клеёнкой. Это меня сразу отвлекло. Особенно мне понравились широкие, устойчивые лавки вокруг стола.
Когда мы разделись, Павлик сразу стал обживать незнакомый дом – с воплями носиться по комнатам и заглядывать во все уголки. Кроме кухни, здесь был ещё коридорчик и две маленькие холодные комнаты, в которых стояли широкие железные кровати с одними полосатыми матрасами, без белья.
И я поняла, что лучшего места, чем у окна на кухне, для меня просто нет. Комнаты мне совсем не понравились, да и незнакомый запах там был сильнее.
– Вот Павлик побегает, хоть немного тепла из кухни разнесёт по комнатам, – довольно улыбнулась бабушка.
Первый обед на новом месте показался мне очень вкусным.
Тут же, за столом, стали решать, кто где будет спать. Павлик выбрал комнату с кроватью, что стояла в углу, подальше от окна.
– Я заметила, – сказала бабушка, – что он после этой бомбёжки стал очень пугливым. На любой звук оглядывается, ищет, куда бы спрятаться.
– Что тут поделаешь, – ответил ей дед, – мы взрослые, и то прийти в себя не можем. А я вот не могу добиться от Капы, куда она побежала во время бомбёжки? Я всем кричал – прятаться под машинами, она же выбежала на открытое место и там упала, накрыв собою Павлика.
– Да куда побежала – подальше от машин, я думаю.
И тут я спросила:
– Мы что теперь, все контужены?
– Все, – ответил дедушка, – Особенно я, как самый большой и дважды контуженный. Вот посмотри, как у меня руки дрожат.
Он протянул над столом ладони. Пальцы рук и правда дрожали.
– А я надолго оглохла, – пожаловалась я дедушке. – И кажется, не совсем ещё отглохла. Вчера вечером у меня болела голова, и в правом ухе сильно шумело, а потом стало тихо.
– Таблеточки свои пей, что прописал доктор, – сказал дедушка, – и всё пройдёт. Если что – сходим в госпиталь, покажемся доктору.
И тут бабушка попросила:
– Поговори-ка с ней, отец, насчёт запахов. Мало того, что они её здесь преследуют, да еще и какого-то коричневого цвета.
– Но это легко объясняется, – улыбнулся дедушка. – Какого цвета стены, такого и тени в углах. А значит, и цветные запахи могли там же притаиться.
Стены и в самом деле были в желто-коричневых обоях с редкими темно-зелёными листочками.
– Аля, где спать будешь? – теперь уже у меня спросила бабушка.
– Я бы вот на этих лавках поспала, на кухне, – как можно более просительно отвечала я. – Только поближе к стенке, у плиты.
– Вот это ты придумала, – удивился дедушка, задумчиво подкручивая свои пышные усы. – Местечко это я уже для себя присмотрел. Но так и быть, уступлю его тебе.
Бабушка только руками всплеснула, и недовольно ушла в комнаты стелить постели.
Ближе к вечеру мы все вместе пошли гулять по улочкам Задонска. А когда возвращались, то еле нашли дорогу домой. Дедушка, конечно, знал, как пройти, но хотел, чтобы и мы тоже смогли отыскать наш дом и улицу. Особенно бабушка.
Наступили сумерки. Бабушка зажгла керосиновую лампу. Мы поужинали, и тут, тяжело вздохнув, дедушка сказал:
– Вот и закончился третий день нашего пребывания в Задонске. А ведь мы совсем недавно уехали из Орла.
Укладываясь спать, Павлик немного поплакал – скучал по маме. Уснул только со мной, в кухне, на лавках. Бабушка потом перенесла его на кровать.
