Текст книги "Ёлки зелёные (СИ)"

Автор книги: Алеся Юн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]

 

Ёлки зелёные

   Сегодня зайдет Маруся! Тимофей присел на стул, и весь хмель от выпитого на работе бокала шампанского по случаю предновогоднего застолья, слетел моментально. Сама только что позвонила... Ёлки зелёные! Это мягко сформулировал Тимофей, в подобных случаях крепкое мужское словцо не заставило бы себя ждать, но при дамах ругаться не позволительно. Даже при мыслях о дамах.

   Тимофей вдруг встрепенулся и огляделся. Маруся зайдет, а у него... э-эх, холостяцкое жилье, голяк-голяком, не прибрано-не ухожено. Тут он словно опомнился, поспешно встал со стула и бросился в комнату. Но в то же мгновение глянул на свои ноги, вернулся, снял сапоги и почти бегом ринулся обратно. Подбежал к шкафу, открыл, хотел было взять вещи, но остановился. Посмотрел на руки. А, немытые-то... Тимофей быстро засеменил к умывальнику, Вытирая ладони, присмотрелся к полотенцу и с досадой скомкал его, краем глаза глядя на оставшуюся с утра немытую посуду в раковине. Потом прошел в коридор, засунул полотенце в корзину для грязного белья и снова побежал к шкафу.

  Достал белое в мелкий цветочек постельное белье и чистое полотенце. Все торопливо уложил на кресло, сорвал покрывало с кровати. Минут через десять, если не меньше, новые чистенькие простыня, наволочки, пододеяльник были уже надеты. Тимофей накинул покрывальце на кровать и присел.

   Эх, Маруся... Сколько-то времени они не виделись? Он помнил Марусю крепкой ладной женщиной с темными глубокими серыми глазами, с молочной кожей на округлых, точно налитых яблочной спелостью, плечах, с высоко и туго закрученными черными волосами на затылке. Так ему нравилось их распускать... Маруся, конечно, ворчала, но все же ей было приятно, что Тимоха любуется ею. А помнится, ездили они на речку... Да что там ездить, река за поселком сразу, три минуты – и готово! При купании тугая Марусина коса на голове распускалась, и выходила Маруся из речки – как в стародавние времена русалки: с мокрыми длинными волосами, в водяных каплях и струях, озаренная игрой солнечных бликов. И была она вся влажная, свежая, податливая... Тимофей целовал ее в полные губы, и густая трава скрывала их. И только теплый ветер ласкал им спины, где-то совсем рядом звенели птицы, тихо плескалась у берега вода...

   Сколько же этой воды утекло с тех пор? Когда Маруся уехала из поселка? Года два, три, больше... Не мог сразу припомнить Тимофей. Он вздрогнул, словно очнулся от кратковременной дремы. Надо же, уже и прилег, а как и сам не заметил. Тимоха поднялся и задумчиво посмотрел на полотенце. Придет, значит, Маруся... Так ведь не сказала, что останется. Мало ли, что сегодня Новый год, а может ей по делу к нему, Тимофею, надо?

   Скорей всего. Да точно, по делу. А зачем еще? Ах, дурак он, дурак! Размечтался тут, бельишко новое постелил! Вот дурак-то.

   Тимофей нехотя поднялся, взял полотенце и пошел на кухню. Там за мытьем посуды медленно передумывал-вспоминал сегодняшний рабочий день. Работал Тимофей лесничим. Вот уж пять лет. Как Степаныч оставил этот пост, так сразу Тимофею и предложили. Любил свою работу Тимоха, душой болел за нее. Без леса он никуда. Знал он лесные тропинки да буераки лучше тропок на собственном огороде. Уж сколько на него, бывало, матушка ругалась, что все в своем лесничестве да в лесу пропадал... Некому теперь ругаться стало... Тимофей домыл посуду, повернулся к печке. Протопить бы не мешало. Он оделся и вышел за дровами.

   Через несколько минут печурка уже весело бросала огненные отсветы на пол. А Тимофей смотрел немигающим взглядом на эту игру. Или мимо неё...

   Только работа одна и осталась у него. И ни на что он свой лес никогда не променяет. Помнится, Маруся тоже подбивала бросить это занятие (Тимофей еще в помощниках лесничего был) да может и податься куда в город. И денег же мало платят, и волокиты бумажной стало много, и то Тимофей на порубки выезжает, то дотемна лес тушит... Был случай, что и самому пришлось тушить. Как по нынешним правилам – надо ждать пожарников. Но в тот раз их было не дождаться. Лето тогда стояло сухущее, просто ужас. Не было ни дождинки целый месяц, зной не давал покоя до самого позднего вечера. И лес горел, как сухие лучины. Огромные языки пламени пожирали на своем пути всё. В тот день пожар вышел к деревне. И огонь, словно почуяв близкую добычу, взметнулся с новой силой. Между лесом и деревушкой высились заросли подвысохшего лозняка, сухих ломких камышей, выгоревшей на солнце травы. Это все готово было вспыхнуть в одну минуту, а дальше – сараи, дома, люди...

   – Да где ж пожарники-то? – захлёбывалась слезами худенькая морщинистая старушка, глядя на приближающееся пламя. – Сыночек, где? – обращалась она к Тимофею. Её дом стоял на краю деревни и был ближе всех к бушующему огню.

   Он с лесниками прибыл раньше пожарного наряда. Но думать тут было некогда.

   – Едут, бабушка, едут, – попробовал успокоить он её, но прекрасно понимал, что будут они не скоро. Деревенька от райцентра далеко, почти двадцать пять километров по узкой извилистой глинистой дороге.

   – Воды у них нет, чёрт возьми! С той стороны только что Каплуково тушили, – ругался рядом кто-то из лесников. – Что делать будем, Иваныч? Тут уже не наши земли, – продолжал лесник, глядя как яростно пожирает огонь сухую лозу. И формально сослуживец был прав. Эта земля была уже ответственностью сельсовета.

   – Тушить, – коротко бросил Тимофей. Медлить было нельзя.

  Деревня эта была длинная, вдоль дороги тянулась, но жилых домов в ней – по пальцам одной руки пересчитать можно. На другом конце деревушки жил Пашка Фёдоров. Одно время они с Тимофеем вместе учились в школе.

  Тимоха вскочил в свою машину и, быстро дав газу, помчался к однокласснику.

   Через какое-то время он уже сигналил у дома Пашки. Тот был владельцем ассенизаторской машины. Купил когда-то поддержанную, теперь оказывал по району услуги по очистке канализационных ям и труб.

   – Хозяин! – с улицы кричал Тимофей.

  Когда Пашка выбежал из дома, Тимоха объяснил ему свой план.

   – А что пожарная? – подходя к машине, спросил Фёдоров.

   – Тушить им нечем. Воду ищут. Да и пока приедут...тут уже у вашей Петровны сараи загорятся. Как твой пруд?

   – Пересох. Мы там если только илу накачаем, – с досадой проговорил Пашка, заводя мотор.

   – Тогда к карьеру?

   – Обмелевши он, шланга не хватит, – задумчиво протянул Павел, видно прикидывая куда ещё податься.

   – Давай к заводи, на речку, там хоть что-то ещё осталось, – предложил Тимофей, махнув рукой в нужную сторону.

   На реке из камней была сделана запруда– Тимоха помнил ещё с детства эту заводь, нырять там было здорово, глубоко-глубоко! Сейчас-то, в сухое лето, поди тоже обмелела, но, может, не вся...

   Воды поубавилось – будь здоров. По берегам и на камнях валялись высохшие речные водоросли, осколки раскрошившихся от сухости ракушек.

  Тимофей с Пашкой быстро размотали шланг, чтобы накачать воды. Минут через десять цистерна наполнилась. А в запруде осталась небольшенькая лужица да тонкие струйки помутневшей водицы.

   Машина подъехала, когда пламя уже начало поедать камышовые заросли.

  Тимофей схватил шланг и подтащил его прямо к горящему месиву. Дым резал глаза, в лицо дышал огонь. Тимоха пытался дышать сквозь большой носовой платок, наспех повязанный на нижнюю половину лица.

   – Давай! – крикнул он сквозь копоть, задыхаясь.

  Мутная речная вода хлынула из шланга на объятые огнем кусты и траву. Обожжённые сучья и стебли зашипели, задымились еще сильнее, пламя заметалось, вздыбилось, завыло, как уязвлённый зверь, не желая сдаваться, будто грозилось напасть с новой силой на тушивших его людей.

   Пожар они тогда не погасили, но всё-таки задержали, не дали ему пойти на деревню. А там уже и пожарные прибыли.

   – Спасибо, сынки, – благодарила потом их всё та же старушка и пыталась сунуть хоть кому-то бутылочку какой-то наливки.

  Тимофей отказался. Может, Пашка взял. Этого уже Тимофей не помнил. Помнил только еще, как сидел в машине возле своего дома, вытирал пот с почерневшего от копоти лба, посматривая на себя в автомобильное зеркало заднего вида, и приглаживал свои тёмные с белыми вкраплениями пепла волосы да по-тихому поругивался: «Ёлки зелёные!». Не хотел он, чтоб Маруся испугалась.

  А лесу в тот сухой год погорело порядочно. И в этом конкретном случае явно из-за брошенного кем-то непогашенного окурка...

   Да, и от такой работы отговаривала его Маруся. Не согласился тогда с ней Тимоха, сказал: «не брошу!». Как отрезал. Да если бы и ушёл, всё равно тосковал бы по своему лесу... Эх, все-таки глупый бабий пол, мужик при своем любимом деле – это все равно что соловей при песне. Такая ширь у него в душе, такая ж сила!

   Тимофей вздохнул. Маруся... А уезжала она в город без него. Жили они уже порознь, у общих знакомых не виделись, в поселке мало встречались. Один раз, Тимофей помнил, нечаянно столкнулись в магазине. От внезапного удара у Маруси из рук выскользнула корзина, и все апельсины яркими брызгами разлетелись по полу.

   – Как живешь, Тимоша? – своим крепким певучим голосом произнесла Маруся.

   – Да все хорошо, – как-то не находя нужных слов и задыхаясь, прошептал Тимофей, помогая собирать выпавшие апельсины.

  А сам глядел на неё, какая она красивая: румяная, чернобровая, большеглазая...

   – Ну, ладушки, ладушки, – Маруся подхватила последний апельсин и положила его в корзинку.

  Дальше разговор не пошел, и Маруся рассеянно улыбнулась и скользнула от Тимофея прочь.

   А сегодня позвонила. Сама. И навестить решила. Тимоха с сомнением поджал губы. Хм-м... Придет, наверно, такая вся городская, разодетая, манерная... Тимофей почесал подбородок, взглянул с подозрением на холодильник. Потом встал, шагнул к нему и открыл дверцу. Ну, так и есть... Вернее, нету. Ничего в холодильнике нету. Можно, конечно, сальца пожарить да картошечки. Но это ж для себя. А тут гостья! Городская! Тимофей, что-то воображая покачал головой и захлопнул холодильник.

  Потом щелкнул пальцами. Та-ак, сейчас печка дотопится, надо сходить в магазин. Прикинув, что он там купит, Тимофей даже повеселел от своих планов. Но тут его осенила другая мысль – словно холодом со двора обдала. А ёлки у него, Тимохи, нет! Какой же Новый год без ёлочки! Ах, дурак-то, дурак он, всем ёлки раздал, всех знакомых -перезнакомых снабдил ёлочками, а себе ни одной, даже малюсенькой, не оставил!

   Еле дождался Тимоха, когда печка истопится да все угольки перетлеют. Вылетел он из дома в куртке нараспашку и второпях накидывая на голову шапку. Машинка завелась сходу. Тут ехать недолго, за посёлок километров пять. А там делянки, можно где-то и срубить небольшую ёлочку. Тимофей уверенно вел свой автомобиль. План был намечен, и Тимоха думал управиться за час. А там и в магазин сбегать успеет.

   Да-а, не готов ты, Тимофей Иванович, к Новому году! Совсем не готов! Тимоха задумчиво смотрел на дорогу. А зачем ему-то готовиться? Ради кого? Детей у него нет. Матушка полгода назад померла. Э-эх... Добрая, светлая была женщина. Всё учила его, бездаря, все боялась, что один останется... Бывало, как начнёт ему попрекать:

   – Вон, какая Маруся, девка видная, хорошая, хозяюшка...А ты куда, Тимош, смотришь? Бери да жёнись!

  Тимофей только отделывался от неё общими словами пустячными. Дескать, ещё не вечер, погодим чуток, куда торопится-то?

   – Ай, не вдержишь, девку, Тимош! Ай не вдержишь! Вот помяни моё слово, – качала головой старушка. – Будешь бобылём сидеть, – сердилась она. Очень не хотелось ей своего сына одного оставлять. А сын был пока занят другим.

   – Работы не початый край, мать, а ты заладила! Женись! Да и на свадьбу денег подсобрать надо.

   – Не дождусь я внучат, не погляжу я на них, – причитала в ответ матушка, вытирая платочком увлажнившиеся глаза.

   – Да какие твои годы! Дождёшься! – смеялся Тимофей.

  И уезжал в лес. Там и в самом деле работы много было. То отводы, то порубки, то проверки, то договоры...

  Да разве же думал Тимофей, что всё так обернётся? Вот и нет больше матушки рядом. А напоследок она ему шептала:

   – Сердце у меня за тебя болит. Как ты один-одинёшенек-то будешь? Жёнись, послушай свою матку старую, жёнись, как я помру.

  И даже присоветовала-присватала за месяц до своей смерти Верку, продавщицу из универмага. Была она вдовой, воспитывала сына. Тимофей любил детей, и вроде бы и нашёл общий язык с мальчишкой. А вот с его мамой как-то не получалось. И приходила Вера помогать с похоронами, и потом еще они виделись...Но что-то не то, что-то сопротивлялось в душе Тимофея, тормозил он их отношения. И все реже и реже они встречались. А к концу осени и вовсе перестали.

   Взгляд Тимофея затуманился. Он притормозил машину, съехав на обочину. Эх, матушка-матушка... Был он поздним единственным ребёнком в семье. Его отец погиб рано, на торфоразработках. Тимохе тогда всего десять было. Как он тогда плакал!.. Да разве ж такое забудешь! После смерти отца мать так и не вышла замуж, растила сына одна.

   И первое время после похорон матери Тимофей почти все время просиживал на кладбище, горевал страшно, не мог смириться, что матушки больше нет. Ещё ведь ей и семидесяти не было! Хорошо, что и друзья, и Вера, кстати, приходили, поддерживали, помогали. Теперь-то уже всё, принял утрату как есть. И ушёл в работу. А потому что одна работа у него пока и осталась.

   Тимофей очнулся от своих воспоминаний, посмотрел за окно автомобиля. Вечерело. Сумерки, как темная вата, густели за сугробами, в кронах деревьях, под лапами ёлок. А, так он до посадок доехал! Можно и тут ёлочку-то срубить. Тимофей вылез из машины, взял топорик и, широка шагая, направился к стройным рядам пушистых ёлочек. Да, смешно будет, если его наряд полиции в посёлке остановит... Лесничий с ёлкой, но без всяких документов на неё... Нынче строго с этим. Столько бумаг придумали, и выписать надо ёлку, и оплатить, и квитанцию принести...Ой, канитель! Тимоха поморщился и сделал несколько широких шагов в сторону посадок.

   «Ах, так, значит, выходит, тебе можно, другим – нельзя?» – забурлила возмущённая совесть. Ну, хорошо, в конце концов сам с собой бы договор и заключил. Пока совесть маялась, Тимофей уже подошёл к ёлкам. Да вот эту красавицу и возьму, подумал он, потрепав колючее деревце за верхушку. Уже было нагнулся, замахнулся топором, но... замер. А как они (и лесники, и он) тут сажали эти ёлочки!

   Тимофей выпрямился. Вот этими самыми руками сколько он деревьев посадил! Сколько труда на это затрачено было, э-эх! И почву подготовить, и за саженцами поухаживать, и рубки проводить... Тогда же всё сами делали, арендаторам лес ещё не сдавали.

   Тимофей вспомнил малёхонькие нежные саженцы ёлочек, размер в ладонь – чуть больше, их мягонькую хвою, трогательную беззащитность. Сажаешь их в землю, а они жмутся к твоей руке, точно только что вылупившиеся цыплятки под крыло квочки – словно защиты ищут...

   Да вот они сейчас, ёлочки, пушистые, пряменькие, стоят, тянутся к небу! Оперились, нахохлились – как птицы повзрослевшие. Ничего, ничего, растите ещё, набирайтесь сил...

   И тут в делянке сажали, и на другой стороне. Тимофей обернулся. И вёсны тогда стояли ах, какие! – чудные, яркие, лучистые. И отовсюду пробивалась зелень, на ветках берез и осин ярким зелеными бусинами дрожали первые листочки, из-под влажных кореньев – осторожно проглядывали светлые нежные травы и цветы – как малые птенчики из-под мамки. Все росло, распускалось, благоухало, звенело птичьими трелями... Ах ты, благодать! Помнится, вон там, на пригорке, между сосен, Тимофей насобирал ландышей для Маруси – огромную охапку!

   Он отвернулся от пригорка. Ладно, можно поехать чуть дальше, куда всех за ёлками отправляли. Рассудив так, Тимофей заторопился к машине. Уже порядком стемнело, только к западу на небе узкая бледная полоска еще продолжала слабо светиться, словно не сдаваясь тьме, словно не желая отпускать еще один прожитый Тимофеем день. «Ну и как можно от всего этого уехать?» – подумалось Тимохе. От своей земли, от знакомого леса, от хрустящего снега под ногами, от собственного крепкого дома... Ох, Маруся!.. Тимофей вздохнул. Рванула она в город по совету своих городских друзей, устроилась медсестрой на более высокую зарплату... Неужели же и не скучает?..

   Когда Тимофей доехал до пункта назначения, стало совсем темно. Он погасил автомобильные фары, взял с соседнего сиденья фонарик, топор и вышел из машины. Высокие деревья стояли темными недвижимыми фигурами, их силуэты еще смутно различались на сумрачном небе. Тимофей шагнул в глубокий снег, освещая себе путь фонариком. О, здесь Тимоха знал все наизусть и с закрытыми глазами, куда свернуть, что ожидать. Но днем, однако, бродить по лесу в разы приятнее. Ну вот, он и у ёлочек. Тимофей бросил фонарик на снег так, чтоб было видно деревце, и принялся за рубку. Раз-два... Ага, теперь и у него будет дома ёлка. Придёт к нему Маруся – посмотрит. Как всё у него хорошо и налажено, тепло и празднично. И будет потом губы свои кусать: от какого мужика ушла! А то, видите ли, завела там себе в городе какого-то ухажёра! Про это Тимофей от главной сплетницы посёлка услыхал. Вернее, подслушал её разговор с другой такой же сплетницей, только городской, но тоже бывшей селянкой. Чего только в магазинных очередях не услышишь! Э-эх, а вдруг это Маруся потому и идёт к нему в гости, чтоб со своим женихом познакомить? А, может, уже и замуж за него вышла?!

   Ёлочка наклонилась и, легко и воздушно – как балерина, опустилась на снег.

  И тут Тимофей застыл, не разгибаясь. Вот именно сейчас, прямо в эту минуту он понял, что находится в ёлках не один.

   Слабый, едва заметный, ветерок донёс лёгкий запах сигаретного дыма. Тимофей не курил; раньше в юности, как все баловался, а потом бросил.

   Запашок тянулся с северной стороны. Не притушенную сигарету кто-то бросил, догадался Тимофей. И не в снег она попала, а, наверно, лежит на сухой еловой ветке. Видать, человек услышал, как Тимофей тут с ёлочкой возился, и скорей сигарету выкинул.

   Тимоха погасил фонарь, раздвинул лапы ельника и вгляделся в лесную тьму. Непроглядь сплошная и тишина. Ни скрипа снежного, ни хруста веток... Затаился, что ли? А чего это он ёлки ночью взялся рубить? Точно не выписаны они у него!

   Тимофей осуждающе мотнул головой и шагнул в ту сторону, откуда до него долетел дымок истлевающей сигареты. Ёлки топорщились ему навстречу, били своими холодными колючими лапами, словно отпихивали, не желая пускать его дальше. Словно говорили: «Шёл бы ты, Тимоша, домой!» В свисте еловых веток ему вдруг совершенно ясно послышался Марусин певучий голос.

   – Тимоша...

  Тимофей встал как вкопанный и прислушался. Да ерунда! Померещилось...

  И тут где-то совсем рядом завозилось, зашуршало, задвигалось что-то тяжёлое. И рвануло от Тимофея прочь.

   Ёлки зелёные!.. И забыв про секундное наваждение, Тимоха быстро включил фонарик и побежал следом. Ноги то скользили, то вязли в снегу. Ветки царапали лицо. Стало жарко то ли от бега, то ли от азарта погони. Неожиданно пляшущий луч фонаря выхватил впереди мужскую фигуру, но она быстро нырнула за пышную ёлку. И Тимофей понял, что почти настиг нарушителя.

   – Стой! – грозно закричал он. – Стой, чтоб тебя!.. Полиция! – для пущего устрашения добавил Тимоха.

  Но треск веток сказал ему, что преследуемый и не думал останавливаться.

   Тимофей кинулся было за ним, но передумал. Понимая по яростному шуму деревьев, что нарушитель двинулся куда-то вбок, Тимоха выключил фонарик и двинулся преследуемому наперерез. Несколько быстрых больших шагов, и вот он уже разглядел почти сливающуюся с чернотой ночи, но смутно различимую на фоне снега, фигуру мужчины. Еще несколько мгновений – и Тимофей сделал прыжок.

   Он прыгнул на нарушителя сзади, тем самым сбив его с ног.

   – Стой, я тебе говорю, – гневно прошипел Тимофей и, заломив мужчине руки за спину, ядрёно, от души, выругался.

  Тот тяжело дышал и отплёвывался от снега.

   – Пусти, – прохрипел пленник.

   – Не-е... – протянул Тимофей, переводя дыхание. Он сидел верхом на нарушителе, крепко держал его руки и думал, чем бы их ему связать.

  Верёвок с собой никаких Тимофей не взял. Да кто ж знал, что тут этот фрукт будет околачиваться! Тимоха с досадой сплюнул. И ёлку он свою на том конце делянки, почти у дороги, оставил. Тьфу!

   – Документы покажи, – процедил Тимофей. – Ёлки тут рубишь?

   – А ты что взаправду мент? – недоверчиво пробурчал пойманный.

   – Я лесничий.

  Тимофей услышал, как пленник хмыкнул в снег.

   – Где документы на ёлки? – требовательно спросил Тимофей.

  Тут ему показалось, что нарушитель даже как-то расслабился. Но Тимоха рук не разжимал.

   – Да нету, нету, начальник, у меня документов, – простонал мужчина. – Тут ведь какое дело... не ждал я гостей, думал к соседке завалюсь на огонёк, понимаешь? А они сегодня вечерним поездом приезжают...ну я думаю... надо хоть ёлку одну в дом принести...Новый год же... Пусти, а? Холодно на снегу лежать-то, – чуть задыхаясь, попросил он.

  Хм-м, товарищ по несчастью, значит? Тимофей ослабил хватку, проникаясь сочувствием и пониманием к своему беглецу.

   – А сам-то ты откуда?

  Пленник немного замялся.

   – Из... из... да пусти, не успел я еще ёлок твоих нарубить-то!

  Тимофей разжал руки и поднялся. Незнакомец тут же вскочил на ноги. А Тимоха зажег фонарь.

   – Ну, – замахал на него руками человек, – ты только в глаза не свети.

  Тимофей пытался разглядеть своего собеседника. Нет, знаком он Тимохе не был. Даже отдалённо ни на кого не смахивал. А знавал Тимофей многих из посёлка и окрестных деревень.

  – Я из Пряхина, – сообщил ему мужчина, отряхиваясь от снега. – Ну и зверь ты, лесничий! Загнал меня совсем!

  Пряхино Тимофей, конечно, знал. Шесть-семь домов там жилых.

   – Чей это ты будешь?

  Тимофей мысленно припоминал тамошних жителей. Вроде и не встречался ему этот субъект.

   – А может знаешь, тёть Дуня там такая была... – начал свой рассказ житель Пряхина. Дальше пошло перечисление всяких-разных имён, и, наконец, они сошлись на каком-то знакомом имени. И Тимоха облегчённо протянул:

   – Ах, вот ты чей, значится...

   – Ага, – обрадованно подтвердил так называемый нарушитель. – Ихний, ихний... Ну, отпустишь меня, лесничий? В честь Нового года...

  И Тимофей уже готов был согласиться и махнуть рукой на этого внезапно попавшегося ему далёкого родственника той самой тёть Дуни, как вдруг его осенило – что ознобом пробрало: а где же машина этого жителя деревни Пряхина? От неё сюда путь неблизкий, километров пятнадцать. А никаких других машин на лесной дороге Тимофей не заметил.

   – Ты документики мне покажи и ступай тогда, – спокойно проговорил Тимоха, медленно направляя луч света на лицо мужчины.

   – А ты не мент, чтоб я их тебе показывал! – огрызнулся мужик.

   – Пошли в ментовку, – предложил Тимофей, делая осторожный шаг к своему бывшему пленнику.

   – Да пошёл ты, – мужчина резко дернулся и выбил из рук лесничего фонарик.

   -Ах, ты паскуда, – прошипел Тимоха. – Плетешь мне, значит, про Пряхино...

  Он бросился на своего собеседника. В темноте можно было с трудом различить его лицо, но Тимофей успел разглядеть свирепую гримасу. Но тут он почувствовал, как что-то твердое ткнулось ему в ребро.

   – Замри, сука, – процедил ему в ухо мужик. Он слегка отодвинулся от Тимохи.

   И Тимофей различил смутные очертания пистолета в вытянутой руке незнакомца.

   – Убью, – злобно бросил тот.

   Тимофей не шевелился. Где-то за лесом из-за облака вышла луна, и деревья обрели на снегу расплывчатые тени. Фигура с пистолетом стала видна отчётливее.

   – Ну что, начальник... теперь поиграем по моим правилам? – нагло усмехнулся мужик. – Дёрнешься, выстрелю, – продолжил он, – Будешь стоять смирно, отпущу. Где тут у тебя ключи от машины? А то мне ёлки надо как-то увезти, – и бандит зло рассмеялся. – Гони ключи, деньги и всё, что есть, – приказал он, глядя лесничему в лицо.

  Тот не шелохнулся.

   -А-ай, – заторопился бывший пленник и стал шарить по карманам Тимофея.

  Пистолет упирался Тимохе прямо в грудь.

  – Так, так, – мужик поспешно пихал себе в карманы найденные у Тимофея деньги, мобильник, ключи. -Ну вот, всё...

  Он стал отдвигаться от своей жертвы. И Тимоха вдруг резко ударил его по руке с пистолетом, надеясь выбить оружие из рук бандита. Пистолет выстрелил.

   Будто горящая здоровенная еловая ветка вошла Тимофею под ребро. Вмиг перед глазами закружилось темное небо, деревья, какие-то тени... Огненная боль ширилась, давила, разрасталась лесным пожаром. И Тимофей, отступив на пару шагов назад, покачнулся и упал.

  – Тимоша! Тимоша! – он услышал молодой сильный голос своей матери.

  Где, где она?

  – Тимоха! – вдруг строго прикрикнул отец. А вот он стоит, чернявый, усатый, лицо серьёзное, только в тёмных глазах пляшут смешинки. А рядом с ним улыбающаяся мама, сняла с головы платок, машет Тимохе – словно манит, зовёт к себе.

  А над ними звёздное небо. Много-много звёзд. И вокруг Тимохи тоже звёзды, близкие, большие. Сейчас он пойдёт по этому звёздному коридору к отцу и матери. Мам, бать, я сейчас! Но тут такие ослепительные звёзды. И горячие. Они висят над Тимохой, они плывут рядом... Не задеть бы... Но что же это за жар у него в боку? Неужели он всё-таки коснулся звезды? Ай-яй-яй... Но жар разгорается всё сильнее, и нет силы стерпеть его. Да что ж за звезда там к нему прицепилась? Сейчас, он только повернётся посмотреть, сейчас он отпихнёт ее от себя и пойдёт дальше...

   Тимофей заворочался на снегу. Боль пронзила его с новой силой. В глаза с ночных небес глянули высокие звёзды. Он медленно приходил в себя. Ёлки, незнакомец, выстрел... Тимофей разомкнул губы и схватил ртом студёный воздух. Вдыхать не больно, значит, не лёгкое. Тимофей расстегнул куртку и положил руку себе на бок. Он почувствовал липкую кровь на свитере.

   Может, как-то подняться? Попробовать? Сделать ему эту не удалось. Горячая боль хлестнула его в бок с такой силой, что он едва не потерял сознание.

   Ёлки зелёные... и тут Тимофей крепко ругнулся в мыслях – съездил за ёлочкой, нечего сказать! Сколько он тут уже лежит? Может, и Новый год наступил? И Маруся к нему заходила, а его и нет. Подумала, наверно, что он трус, специально сбежал из дома, чтоб с ней не встречаться. У-у-у, дурак он!

   Кое-как Тимофей повернулся на здоровый бок. Отдышался, одной рукой крепко прижал куртку к ране, дождался, пока боль малость стихнет, и медленно пополз.

  Тимофей соображал плохо, куда он двигался. В голове шумело, темнело в глазах. Он останавливался после каждого рывка и долго лежал на снегу, приходя в себя и собирая силы. Показалось, что он крутится на одном месте. Вдруг его осенило, что можно сориентироваться по звёздам. Тимоха рухнул на снег, тяжело дыша, после очередного рывка, и посмотрел на спасительное небо. Но оно сегодня не было к нему благосклонным. Сквозь еловые лапы он видел только непроницаемую тьму. Небо затянуло тучами.

   Сейчас на запах крови обязательно подойдут волки. Они тут в лесах главные хищники. И если он, Тимоха, сам сейчас не помрёт, то волчья стая его растерзает. И уедет Маруся снова в город. Так и не свиделись... И тут жальче жалкого стало Тимофею и леса своего, и своей земли, и дел недоделанных и неначатых, и праздника новогоднего, и желаний невоплотившихся. И такая горечь нахлынула на него, такая маета-тоска, что сейчас, именно сейчас, вся жизнь его вместе с этими ёлками, небом, снегом – раз! – и захлопнется, как шкатулочка с чудесами, которые он, только он один и видел, и знал...

   Тимофей стиснул зубы, поднял голову, пытаясь разглядеть хотя б какой-нибудь просвет в лесной тьме. Вон туда надо ползти, там, дорога... Он толком ничего не видел, но почему-то чутьё подсказывало, что выход там. Он прополз всего чуть-чуть, но силы оставили его. Захотелось пить. Тимофей схватил горсть снега и заснул себе в рот. Это позволило сделать еще один рывок. И снова горсть снега – и рывок. Тимофей отдышался. Озноб бил все его тело. Было уже трудно контролировать свои руки и ноги, Тимоха тихонько дул на озябшую ладонь. При выдохе у него как-то все начало кружиться перед глазами, он попытался взять еще снега, но не смог...

   Колокольчик... где-то звенит колокольчик... Тимофею показалось, что у него начинаются слуховые галлюцинации. Он приподнял голову. Сколько он пролежал сейчас в забытьи? Или всё ещё лежит? Но колокольчик упрямо звенел.

   «Колокольчики мои, цветики степные» – песня вдруг затесалась в его путаное сознание. Маруся ее пела. Хороший у нее голос, крепкий, сильный, как река полноводная.

  Тимофей не двигался. Уже не было сил куда-то ползти. Он слушал песню.

"...В день весёлый мая,

Средь некошеной травы..."

  Э-эх, май бы сейчас, в мае тепло...

"...Конь несёт меня стрелой

На поле открытом..."

   Конь? Конь...

  Но Марусин голос продолжал:

"...Колокольчики мои,

цветики степные..."

  Звенит, звенит колокольчик...

"...но уздой не удержать

Бег неукротимый..."

  Топот копыт все ближе...

"...Конь несёт меня стрелой,

А куда, не знаю..."

  Да ведь же, конь! Тимофей дёрнулся и разлепил глаза. Совсем рядом с ним слышался звон колокольчика и глухой стук копыт по заснеженной дороге.

   – Э-э-эй! – крикнул он, насколько хватило сил. – Помоги!

  Тимофей бессильно облизал непослушные губы.

   Через несколько долгих-предолгих мгновений над ним раздался грубоватый женский голос:

   – Кто здесь?

  Свет от фонарика резко упал Тимофею на лицо.

   – Да никак Тимофей Иваныч... – узнала его женщина.

  Через какое-то время до него донеслись обрывки фраз:

   – ...алло, скорая... Да... Да, дорога на Дворково... наш лесничий, Барков Тимофей Иванович...

   Под охи, ахи, причитания она сбросила с телеги на дорогу всю солому, какая была, потом кое-как подтащила Тимофея и уложила его на эту кучу. Оказалось, он всё-таки дополз до дороги.

   – Сейчас, сейчас, миленький... держись, держись. Подъедут, подъедут сейчас, – торопливо говорила женщина. – Ах, холодно тебе, миленький, холодно... На, держи...

  Она скинула полушубок с плеч и укрыла им Тимофея.

   – Ты не молчи, говори мне что-нибудь, – женщина потрепала Тимофея по щекам. – Говори, говори, говори

   – Там... в лесу... – еле слышно сказал он.

   – Ага, ага, я поняла уже, но у меня и ружьишко с собой. За мужем своим, разгильдяем, еду... Устроил дебош... Но в полиции обещали отпустить, Новый год же. Вот, запрягла лошадь. Машины-то дома нет, – объясняла женщина.