Текст книги "Белая как молоко, красная как кровь"
Автор книги: Алессандро Д'Авения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]
Вот почему Беатриче не ходит в школу. Вот почему она пропала. Как муж Арджентьери. Даже хуже: заболевание крови. Лейкемия. Наверное, можно вылечить. Без Беатриче я пропал, моя кровь тоже сделается белой.
А все эти разговоры про мечту – пустая болтовня. Я знал это. Всегда знал. Потому что затем начинаются страдания, и всё теряет всякий смысл. Потому что строишь что-то, строишь, строишь, а затем вдруг кто-то или что-то всё уносит прочь. Так какой же смысл мечтать? В моей мечте жила Беатриче, Беатриче – загадочная часть моей мечты. Ключ, который открывал в неё дверь. А теперь появляется эта штука, которая хочет отнять её у меня. Если не станет Беатриче, не станет мечты. И ночь окажется ещё темнее, потому что вообще не будет никакого рассвета.
Но откуда берутся, блин, такие болезни, как эта, которая превращает красную кровь в белую? Мечтатель, ты лгун самой худшей разновидности, из тех, что верят в ложь, которую втюхивают! Завтра порежу колёса твоего велосипеда, неудачник. А сейчас хочу есть. СМС: «Ник, нужно повидать тебя».
«Макдоналдс» после уроков – самое печальное место в галактике. Здесь только запах Мака и горемыки из соседней школы. Но тому, кому на всё наплевать, и это сойдёт. Я никогда не говорил Нику о Беатриче. Беатриче всегда оставалась моим секретом. Одним из Карибских островов, окружённых прозрачнейшим морем, где я уединялся.
С Ником мы говорили о девушках, обсуждая их внешность – грудь, бедра и всё такое – и не интересуясь больше ничем. Беатриче – совсем другое дело, красива очень, но она не из тех, кого мы обсуждаем, когда они проходят мимо. Нет, Беатриче неприкосновенна, даже словесно. Но и сейчас я молчу о Беатриче и держу весь гнев и всю боль в себе. Ник подходит со скучающим видом и садится.
– Что случилось?
– Слушай, хватит изображать дураков. Пираты не ссорятся, как девчонки…
Ник и не ожидал другого. Улыбается, и, похоже, глаза у него добреют. Он хлопает меня по плечу.
– Да уж мы с тобой точно два козла…
– Это ты о себе.
Мы смеёмся. Пока выцеживаем два огромных стакана колы и Ник несколько раз рыгает, разговариваем. Продолжаем разговор точно с того места, на чём он прервался. Как умеют делать только настоящие друзья.
– Надо бы попеть, поиграть на гитаре, давно уже не отрывались.
– Ну да, и кроме того, нужно подготовиться к следующей игре.
– А с кем играем?
– Да с этими сонями из первого «А».
– С «Людьми Икс»?
– Ну да.
– Не игра, а прогулка…
– Ник…
Он смотрит на меня.
– Ты боишься смерти?
– Блин, о какой смерти ты говоришь, когда перед тобой кола в «Макдоналдсе»? Ты совсем сдурел, Лео! Точно говорю, дело в твоих волосах, надо бы постричь их, а то кислород к мозгам не пропускают…
Я хохочу, но на самом-то деле внутри у меня кусок льда.
– Что я тебе говорил тысячу раз?
Подражаю его назидательной интонации:
– Перестань думать о белом!
– Ладно, пошли клеить девчонок в центре…
– Нет, мне нужно домой… заниматься…
Ник смеётся.
Притворяюсь, будто тоже смеюсь.
– До завтра.
– До завтра. Мы сотрём их в порошок.
Нелегко быть слабыми.
Я узнал от Сильвии, что Беатриче в больнице. Только Сильвия имеет право сообщать мне некоторые вещи. Беатриче нужна кровь. Для переливания крови той же группы, что у неё. Нужно победить белую кровь, тогда можно надеяться, что восстановится чистая, новая, красная. Победа над белой кровью может спасти Беатриче. Я не знаю, какая у неё группа крови, зато знаю, что у меня этой красной крови столько, что я отдал бы ей всю, лишь бы её кровь вновь сделалась красной.
Лечу на своём «полтиннике», никому ничего не сказав. Всё стало белым: улица, небо, лица людей, здание больницы. Вхожу и погружаюсь в запах дезинфекции, который напоминает кабинет зубного врача. Ищу её палату. Не спрашиваю, где она, потому что в сердце у меня компас, который точно указывает на собственный север – Беатриче. И действительно, отыскиваю с третьей попытки. Вхожу и останавливаюсь: она спит. Как спящая красавица. Рядом с ней сидит женщина с огненно-рыжими волосами, наверное мать. У неё тоже глаза прикрыты. Не решаюсь подойти ближе. Страшно. Даже не представляю, что нужно говорить в такой ситуации. Сильвия, наверное, знала бы, что делать, – но не могу же я без конца ей звонить…
Потом вспоминаю о своей мечте, что Беатриче – моя мечта. И тогда иду в приёмный покой и говорю, что пришёл отдать мою красную кровь, чтобы заменить белую кровь Беатриче. Дежурная медсестра растерянно смотрит на меня:
– Послушай, нам здесь некогда…
Я сердито смотрю на неё:
– Мне тоже.
Она понимает, что не шучу.
– Сколько тебе лет? – спрашивает она с недовольством.
Тоже с недовольством отвечаю:
– Шестнадцать.
Она говорит, что для несовершеннолетних в таком случае требуется разрешение родителей. Вот это новости! Человек готов отдать свою кровь больному и ещё должен спрашивать для этого разрешение. Хочет сотворить мечту или спасти её – и должен спрашивать разрешение. Что за грёбаный мир! Тебе советуют мечтать, а едва начал, запрещают: завидуют. А потом ещё говорят, будто нужно спросить разрешения помечтать, а не спрашивать могут только совершеннолетние. Я вернулся домой. Мне казалось, я плаваю в каком-то белом море, где нет никаких берегов и никакой пристани. Я ничего не смог сделать. Не поговорил с Беатриче, не подарил ей мою кровь. Звоню Сильвии, иначе плохо кончится.
– Как дела? – спрашиваю.
– Ничего, а у тебя?
– Плохо, мне не позволили дать кровь для Беатриче!
– Почему?
– Несовершеннолетним нужно разрешение родителей.
– По-моему, нормально, а вдруг это опасно…
– Когда любишь, всё возможно… Нет нужды ни в каких разрешениях!
– Да… – произносит Сильвия и умолкает.
– Ты что? Какая-то странная сегодня…
Она машинально, будто не слыша, повторяет мои слова:
– Когда любишь, всё возможно…
Ни на чём не могу сосредоточиться. Мечта моя рассыпается, как песчаный замок после прилива, когда от него остаётся лишь небольшой холмик. Моя мечта сделалась белой, потому что у Беатриче рак. Мечтатель говорит, нужно ставить правильные вопросы, чтобы найти свою мечту. Так попробуем с этой чёртовой лейкемией! Какого дьявола ты встряла между нашими жизнями – моей и Беатриче? Отчего губишь совсем молодую, ещё только начинающуюся жизнь? Нет ответа на этот вопрос. Это так, и всё тут. А если так, то мечтать бесполезно. Вернее, лучше и не мечтать, только хуже будет. Лучше иметь мечту вроде той, что у Ника, надёжную, которую можно купить. Иду и покупаю себе новые ботинки фирмы «Dreams» – «Мечты»: так по крайней мере буду носить свою мечту на ногах и топтать её.
Стою на земле и топчу свою мечту. Мечтатель говорит, что желания имеют что-то общее со звёздами… По-латыни мечта – это звезда. Пустая болтовня все это! Единственный способ увидеть звёзды – не желать этого, а сделать себе больно.
– Где же ты, блин?
Голос Ника, орущий из мобильника, выводит меня из оцепенения. Мне достаточно наносекунды, чтобы понять: уже пять часов, а через тридцать минут начинается игра с «Людьми Икс».
– Пришлось убирать в комнате, иначе мама не пустила бы меня…
Ник не верит ни единому моему слову.
– Оторви свою задницу! Нам нужно вернуть себе первое место в таблице.
Отсоединяется.
Впервые в жизни я забыл про игру.
Не знаю, что со мной происходит. Наверное, заболел. Проверяю температуру: всё нормально.
Перед началом игры ору вместе со всеми кричалку «Пиратов»:
– Ни пуха ни пера!
Уделываем «Людей Икс» со счётом 7: 2, я забил три гола.
Но что-то мешает мне радоваться по-настоящему.
Так и вижу эти пух и перья. Огромную белую тучу. И мне действительно страшно, что задохнусь в ней.
Мечтатель придумал ещё один урок на своих факультативных занятиях: они самые интересные!
Начинает с того, что читает отрывок из какой-нибудь книги, которая увлекла его, произвела сильное впечатление и которую изучает. Читает, и глаза у него блестят, как у человека, который не может не поделиться своей радостью с первым встречным на улице. Подобно тому, как и я иногда, сам того не замечая, произношу вслух имя Беатриче или готов сообщить всему свету про хорошую отметку в школе, что случается довольно редко…
На этот раз мечтатель прочитал нам рассказ из книги «Роковые минуты» [16]16
Речь идёт, видимо, о книге Корнелия Тацита «Анналы».
[Закрыть], где говорится о трёх осадах и трёх ограблениях.
«Рим, Александрия и Византия. Три города, славившиеся своей красотой, богатейшими сокровищами и произведениями искусства. Три города, в библиотеках которых хранились книги со многовековыми секретами литературы и науки. Это были огромные здания, заполненные папирусными свитками и сводами законов; эти книги заключали в себе мечты всех людей. Знания эти могли бы послужить будущим поколениям, но варвары, арабы и турки сожгли их, не оставив и следа. Одну за другой поджигали они полки с книгами, содержащими секреты жизни. Сжигали дух и его крылья. Не давали ему летать, как он делал это веками, высвобождаясь из плена истории. Книги горели, как в том замечательном романе Брэдбери, который вам стоило бы прочитать…» [17]17
Имеется в виду знаменитый роман американского писателя-фантаста Рея Брэдбери «451 ° по Фаренгейту».
[Закрыть]
Не знаю, что именно хотел сказать Мечтатель этими словами, но прозвучало красиво, хотя я никогда и не слышал ни про какого такого Брэдбери.
А под конец своего взволнованного рассказа Мечтатель спросил:
– Зачем?
Никто из нас не смог ответить. Он велел подумать и написать об этом в домашнем сочинении. Мечтатель сошёл с ума. Считает, будто мы способны ломать голову над такими вещами. Нам приходится решать куда более простые и земные задачи. Срочные и практичные: у кого списать задание по греческому, как познакомиться и прогуляться с хорошенькой девушкой, как выпросить денег на пополнение счета для мобильника, потому что за два дня ты израсходовал всё на эсэмэски всего-то по пять-шесть слов каждая… вот такие дела. Ты ведь не привык размышлять над проблемами, какие ставит перед тобой Мечтатель. Твоя голова просто не готова к таким вопросам. Понятия не имеешь даже, где искать ответы.
Потому что ответы на вопросы, которые он задаёт, не найдёшь в «Гугле», если наберёшь в строке поиска: «Рим, Александрия, Византия, пожар, мечты, причины, книги…» Ничего не открывается. Потому что нет в Интернете текста, который соединил бы воедино все эти разрозненные слова. Нужно самому отыскать между ними связь. Вот почему так трудно.
Не знаю, смогу ли сделать это домашнее задание. Оно действительно трудное, но и загадочное, потому что впервые не нахожу нигде ответа, чтобы списать. Его нужно найти самому. Наверное, это ещё и какая-то игра. Надо попробовать. Ненавижу Мечтателя, потому что он постоянно надувает меня и разжигает любопытство.
Невежество – самая удобная вещь из всех, какие знаю, после дивана у нас в гостиной.
Попробовал поговорить с мамой о крови, которую хотел бы подарить Беатриче. Мама решила, что я рассказываю какую-то историю о вампирах, из тех, что сейчас так в моде. Объясняю ещё раз. Говорит: потом подумаем; ей кажется, неплохая мысль, но определённо многие другие уже позаботились об этом. Я настаиваю.
Поговори с отцом.
Волшебные слова, с помощью которых от сотворения мира перекладывают ответственность на другого. Так и сделаю. Звоню Нику и еду к нему. Нужно бы выполнить задание Мечтателя, но мне ничего не приходит в голову, может, музыка подскажет. Иногда в музыке находятся ответы, которые ищешь, даже когда об этом и не думаешь. И даже если не находишь, то по крайней мере встречаешь те чувства, какие сам испытываешь. Кому-то ещё они знакомы. И уже не кажешься себе таким одиноким. Грусть, одиночество, злость. Почти все песни, которые нравятся мне, об этом. Когда исполняешь их, кажется, будто сражаешься с этими чудовищами, особенно если никак не удаётся придумать им названия.
Потом, однако, когда музыка умолкает, впечатления остаются. Конечно, теперь ты уже легко узнаёшь их, но никто так и не сумел никаким волшебным образом избавить меня от них. Может, нужно напиться, чтобы они исчезли. Ник говорит, это помогает. Беатриче по-прежнему плохо, и, прежде чем напиться, подарю ей мою кровь, не хотелось бы чтобы алкоголь повредил ей, тут требуется чистая кровь Нужно поговорить с папой.
Немедленно.
Папа не вернулся к ужину. Когда пришёл, было так поздно, что я уже не решился говорить с ним. Не подходящий момент. Папа убил бы меня, и мне не хотелось упускать единственную возможность. Ещё не сплю, потому что пытаюсь выполнить задание Мечтателя. Я никогда не переживал по поводу трудных заданий. Не получается, и я спокойно ложусь спать, а на другой день просто скатываю у кого-нибудь. Не знаю почему, но на этот раз что-то заставляет меня принять вызов. Как если бы я предал Мечтателя или самого себя, не выполнив задание.
Сижу перед монитором. Набираю в строке поиска запрос: «Почему Рим, Александрия и Византия были сожжены их завоевателями? Что заставило варваров, арабов и турок сделать это? При всех различиях, что у них оказалось общего?» Пусто. Никакого ответа. Белым остаётся этот проклятый монитор. Белым, как кровь у Беатриче. Звоню Сильвии. Не отвечает. Обычно её мобильник всегда включён, потому что она хочет, чтобы я, если нужно, мог позвонить ей в любое время. Сильвия – мой ангел-хранитель. С тем лишь отличием, что по ночам спит и порой не слышит, как сейчас, вибрацию мобильника. Придётся решать задачу самому.
Уже поздно. За окном темно, а в голове моей пусто. Пытаюсь представить себя одним из этих завоевателей и задаюсь вопросом, зачем сжигаю книги. Брожу по пыльным улицам Рима, Александрии и Византии, которая, как я узнал потом, превратилась в Константинополь, а затем в Стамбул, и среди всеобщего шума и гама поджигаю библиотеки, уничтожая тысячи книг. Истребляю все хранящиеся в них мечты, превращаю их в прах. В белый дым.
Вот он, ответ. Сожгли, чтобы уничтожить мечту. Сжечь мечту – вот что нужно для окончательной победы над врагами. Тогда у них не будет сил возродиться и вернуться к жизни. Не смогут мечтать о прекрасных городах, о другой жизни, не вспомнят о свободе и любви. Не будет у них книг – значит, ни о чём не станут мечтать. А запретишь людям мечтать – превратишь их в рабов. Мне же, завоевателю, нужны сейчас только рабы, чтобы повелевать спокойно и без проблем. Вот почему нужно уничтожить все книги, оставить от этих библиотек только белый пепел. Это самое жестокое преступление, когда у людей отнимают мечту. Вот и остались сожжённые города и люди. В нацистских лагерях сжигали людей и их мечты. Когда нет своей мечты, её отнимают у других, чтобы ни у кого не осталось. Зависть гложет тебя, и пламя этой зависти пожирает всё…
Когда заканчиваю работу, за окном по-прежнему ночная темень: у неё-то я и уворовал чёрные знаки, которые заполняют теперь белый экран монитора. Я кое-что открыл для себя, пока размышлял и писал это сочинение. Такое получилось впервые, но я не собираюсь превращать это в привычку… Как и следовало ожидать, чёрная краска в принтере закончилась, и ничего не остаётся, как распечатать сочинение в цвете.
В красном.
Мечтатель ходит между партами и проверяет, сделано ли домашнее задание. Похоже, все выполнили его. Мечтатель предлагает желающим прочитать свою работу вслух. Кое-кто соглашается. Полное впечатление, будто попадаешь в пыль и пламень давно минувших столетий, и всё же мы сидим в классе. Все написали что-то такое, чем гордятся, – по крайней мере те, кто отважился прочитать. Я, естественно, не в их числе, читать вслух – для меня то же самое, что петь. Звонок на перемену. Спешим сдать свои работы, но Мечтатель отказывается брать их. Невероятно! Он хочет, чтобы мы оставили наши ответы себе. Чтобы сохранили их у себя.
Мечтатель просто сумасшедший. Даёт задание, а потом не ставит оценку. И в самом деле, что это за учитель такой, который не ставит тебе оценку? Бесспорно, однако, что он сумел заставить всех написать сочинение. Даже меня, поздно ночью. Выходит, и не нужны вовсе никакие отметки, чтобы побудить тебя учиться. Хотя класс пустеет, Мечтатель остаётся за своим столом. Улыбается, и глаза его блестят. Он верит в нас. Он верит, что мы способны создать что-то прекрасное. Может, он не такой уж и неудачник.
Я не позволю, чтобы завоеватели сожгли мои мечты и превратили их в пепел. Никому не позволю этого, даже рискуя не подняться. Но Беатриче нуждается во мне, а не в груде жалких обломков. А я не хочу забыть то, что открыл для себя. Не хочу, потому что это слишком важно. Но у меня плохая память. Нужно записать всё, иначе забуду. Наверное, единственный способ сразиться со своей плохой памятью – стать писателем.
Хочу поговорить об этом с Сильвией, это единственный человек, который не станет надо мной смеяться. И, словно прочитав мои мысли, она подходит, берёт за руку и опускает голову мне на плечо.
– Что ты хотел сказать мне вчера? Я только утром увидела, что ты звонил.
– Хотел, чтобы ты помогла написать сочинение.
Сильвия поднимает голову и с грустью произносит:
– Ну конечно, что же ещё.
И отходит.
Смотрю ей вслед, и у меня возникает ощущение, будто я что-то не понял, как бывает, когда папа, говоря одно, имеет в виду совсем другое. Кстати, нужно поговорить с папой, пока не забыл…
Если существует что-то, от чего я просто схожу с ума, так это наши с Ником гонки на спор. Во время этих опасных игр, которые мы с ним устраиваем, столько адреналина выбрасывается в кровь, что, кажется, чувствуешь, как он кипит в ней. Особенно нравятся мне гонки с тормозами. Мчимся на мопедах на предельной скорости и тормозим только в самый последний момент. Побеждает тот, кто оказывается ближе к идущей впереди машине, не столкнувшись с ней. Вот почему и сгорели тормоза на моём «полтиннике». В этом споре Нику никак не удаётся выиграть, потому что он всегда останавливается раньше меня, а я всегда торможу мгновением позже, чем подсказывает инстинкт самосохранения. Достаточно секунды, но уже ощутима разница. В этом весь секрет такого состязания: затормозить всего лишь секундой позже.
Когда увидели у светофора чёрную, сверкающую «порше-каррера», переглянулись и рванули на своих мопедах на предельной скорости. Рядом. Только воздух пытается остановить нас, но безуспешно. Шины гудят, кроша асфальт. Задница «порше» всё ближе, мы летим рядом друг с другом на пределе.
Бросаю взгляд на Ника, осталось совсем немного. Я не могу ему проиграть. Всего десять метров отделают нас от «порше». Ник тормозит. Жду ещё мгновение – ровно столько, сколько нужно, чтобы произнести «один». Не заторможу – погибну. И не торможу: секунда кажется мне вечностью. В ушах звенит. И переднее колесо моего мопеда легко и нежно касается бампера «порше», словно мать целует новорождённого. Поворачиваюсь к Нику, волосы у меня развеваются и заслоняют лицо, адреналин затуманивает зрение. Улыбаюсь, как улыбаются киношные герои после победы на дуэли. Ник должен мне бог знает какое по счёту мороженое. Ведь какой же спор без мороженого.
– Как это тебе удаётся? Моя рука сама собой, помимо моей воли, сжимает тормоз: это сильнее меня.
Уплетаю своё клубничное со сливками.
– Страх белого цвета. Отвага – красного. Когда видишь белый, нужно сосредоточиться на красном и считать до одного…
Ник смотрит на меня как на ненормального, который думает, будто говорит разумные вещи.
– Завтра у нас игра. Нужно вырваться вперёд. Если выиграем, поравняемся с Вандалом.
– Вандал… Он нам ещё заплатит…
Ник так шлёпает меня по плечу, что я тычусь носом в мороженое.
– Вот таким ты мне нравишься.
И удирает, когда я кидаюсь на него, словно клоун с белым лицом и красным носом…
Вхожу вместе с папой в больницу, где лежит Беатриче. Определяют мою группу крови. Такая же, как у Беатриче. Я в этом уверен, у нас одинаковая кровь, мы живём одной и той же кровью. Есть вещи, которые человек просто чувствует. Моя жизнь связана с жизнью Беатриче по крови. Меня спрашивают, употребляю ли наркотики. Отвечаю, что нет. Отвечаю «нет», потому что рядом папа, который уничтожил бы меня одним взглядом и произнёс бы свою сакраментальную угрозу: «От тебя останется лишь пыль твоей тени». Нужно отдать ему должное – сама по себе фраза звучит совсем неплохо.
Потом однако, когда остаюсь с медсестрой, говорю ей, что месяц назад выкурил косяк с марихуаной. Но только один, чтобы попробовать. Нас было несколько человек в компании. Не мог же я выглядеть молокососом. И потом, я всего лишь хотел попробовать. Медсестра успокаивает. Один косяк – не страшно. Но если бы я постоянно курил марихуану, тогда нельзя было бы делать переливание. Моя кровь нисколько не помогла бы.
Всё, история с марихуаной закрыта. Если Беатриче ещё понадобится кровь, то она должна быть чистой, идеальной, безопасной. Красной, как моя любовь к Беатриче.
У меня забирают немало крови. Она намного темнее, чем я думал. Тёмно-красная и густая, как моя любовь к Беатриче. При виде крови, вытекающей из моей руки, у меня кружится голова и на какой-то миг кажется, будто вот-вот потеряю сознание, – но выдерживаю, всё обходится. Кровь, как любовь, заставляет терять голову, но и даёт тебе силы сделать больше, чем можешь… Мне кажется, я отдал жизнь Беатриче, я почти мёртв и бледен, как вампир наоборот: я не высасывал кровь, а отдал её ради жизни.
Папа ведёт меня завтракать.
– Ты бледен, как пенка на твоём капучино. Возьму тебе ещё трубочку. Какую хочешь?
– Что за вопрос, с шоколадом.
Папа идёт к прилавку и покупает огромную трубочку с шоколадной пастой «Нутелла». Снова садится напротив меня и улыбается, как умеет только по утрам. Вечером после целого дня работы он слишком усталый.
– Болит? – спрашивает он, указывая на руку, из которой брали кровь.
– Жжёт немного, но ничего.
– Расскажи мне об этой девочке, как её зовут… Анджелико?
Я всегда говорил, что в нашей семье память – слабое место.
– Беатриче, папа, её зовут Беатриче, как ту, которую любил Данте.
– Эта девочка дорога тебе?
Мне не хочется говорить с ним о Беатриче, и я перевожу разговор в другое русло.
– А тебе кто дорог?
– Мама.
– Когда ты это понял?
– Когда увидел её первый раз, на пароходе, в круизе, который родители подарили мне после окончания школы.
У неё была какая-то особая манера, улыбаясь, склонять голову, убирать длинные волосы с лица…
Папа словно мечтает, будто видит внутренним взором прошлое, похожее на начало романтического фильма, из тех, какие я терпеть не могу.
– А потом?
– Потом я подошёл и спросил: «Вы тоже путешествуете на этом пароходе, синьорина?» Лишь бы что-то спросить, понимая, что вопрос, по сути, бессмысленный, более того, просто глупый, поскольку я видел её впервые в жизни.
– И она?
– Улыбнулась, огляделась и, притворившись, будто кого-то ищет, ответила: «Похоже, это так»… и рассмеялась.
– А потом что было?
– Потом мы говорили, говорили, говорили.
– В твоё время вы только говорить и умели.
– Эй, малыш, что за неуважение к собственному отцу!
– И о чём же вы говорили?
– О звёздах.
– О звёздах? И она тебя слушала?
– Да, я тогда очень увлекался астрономией, купил первый свой телескоп, когда учился в лицее, и умел находить созвездия на небосводе. И рассказывал ей разные истории про звёзды. Той прохладной и ясной ночью они видны были с палубы без всякого телескопа. И в отличие от других девушек, она слушала и расспрашивала.
Он умолкает, словно закончилась первая часть его романтического фильма. И я возвращаю папу к действительности.
– А потом?
Он вздыхает и вдруг, потирая щёку и прикрывая лицо, говорит:
– Потом я подарил ей звезду.
– Что ты сделал?
– Подарил ей Сириус – самую яркую звезду в эту безлунную ночь. Это единственная звезда, которая всегда видна с любого места на Земле и от света которой в безлунную ночь люди и предметы отбрасывают тень. Мы с твоей мамой обменялись обещаниями, что каждый вечер, где бы ни оказались, будем смотреть на эту звезду и думать друг о друге.
Я расхохотался. Папа, который дарит маме… Я похлопал его по плечу:
– Какой же, однако, ты у меня романтик… А мама?
– Она улыбнулась.
– А ты?
– Я отдал бы всё на свете, лишь бы такая девушка навечно осталась в моей жизни, а не только на том пароходе.
Папа молчит. Видимо, ему больше нечего сказать. И мне кажется, что он вот-вот покраснеет. Он прижимает салфетку к губам, прикрывая лицо, потом смотрит на меня и говорит:
– Я горжусь твоим поступком, Лео.
У меня вдруг словно прочистило заложенные уши.
– Думаю, сегодня ты начал взрослеть: ты сделал то, что никто не подсказывал тебе и что решил сам. Это твой выбор.
Молчу, а потом пользуюсь случаем:
– Тогда можно выберу ещё одну трубочку?
Папа кивает в знак согласия и улыбается:
– Ты весь в своего отца…
Целый век уже не проводил я столько времени с отцом. «Я горжусь тобой» – лозунг сегодняшнего дня. Что касается остального – отдыхаю. Нужно восстановить силы. Очень устал, но и очень счастлив.
Я больше не видел Беатриче. Теперь она уже не в больнице, а дома. Прошла первый курс химиотерапии. Нечто вроде антибиотика против опухоли. Уверен, ей поможет. Беатриче сильная: молодая и красивая, она выдержит. Хотелось бы навестить её, но Сильвия говорит, что Беатриче никого не хочет видеть. Очень ослабела, натерпелась за время болезни и ни с кем не хочет говорить. Я, однако, был бы рад повидать её. Так или иначе, теперь у неё будет моя кровь, это значит, буду ближе к ней. Изнутри. Буду с нею. Мы как бы соединимся. Надеюсь, моя кровь поможет ей поправиться.
Чувствую себя счастливым и усталым. Такова любовь.
– Да что с тобой! Шевелись, наконец! Всё время бьёшь мимо…
Я невероятно устал. Не следовало играть после сдачи крови. Медсестра предупредила, что мне нужно спокойно лежать. Я не сказал, что иду играть в футбол, – я же не мог отказаться. А теперь у меня перехватывает дыхание. Мы сравняли счёт: два-два. Но я упустил скандальное число голевых моментов, хуже Яквинты [18]18
Винченцо Яквинта (1979) – известный итальянский футболист, нападающий.
[Закрыть]в его самые худшие дни.
– Ты бледный, как Мёртвая…
Мёртвая – прозвище девчонки из третьего класса лицея, супер-эмо. Меня тошнит и не хватает воздуха. Пришлось остановиться у боковой линии. Кружится голова…
Закрываю лицо руками и опускаюсь на землю, надеясь, что кислород наполнит мозг. Кожа чешется, знобит.
– Не могу, Ник…
Ник смотрит на меня с презрением.
Игра заканчивается вничью.
В раздевалке Чуб, Штанга и Губка ругают меня:
– Команда Вандала проиграла. И мы могли бы опередить их. Теперь опять отстаём на шаг. И всё потому, что не можешь играть…
– Сегодня я сдал кровь…
– Именно сегодня понадобилось делать это? Сегодня, когда у нас такая игра?
Даже не отвечаю.
Выхожу из раздевалки, и пусть ветер, дующий в лицо, осушит мои злые слёзы. За добрые дела вечно приходится расплачиваться в этом мире… Ни черта эти люди не понимают в любви. Думают только о футболе и даже не поинтересуются, почему мне пришло в голову подарить кровь…
Беатриче пришла в школу. Похудела. Побледнела. Короткие волосы перестали блестеть. Глаза по-прежнему зелёные, но потемнели. Хотелось бы подойти к ней и сказать, что я рядом, что подарил ей мою кровь, что необыкновенно счастлив вновь видеть её, – но понимаю, что лучше помолчать. Только улыбаюсь ей, когда встречаю на перемене. Беатриче задерживает на мне взгляд, словно припоминая, кто я такой, и отвечает улыбкой. Не красной улыбкой, как всегда, а белой. Но Беатриче – моя мечта. Моя красная мечта, и мне нужно смешать её теперешний белый цвет с тёмно-алым, вытекавшим из моей руки. Больше не сомневаюсь: в этой улыбке заключается смысл всего, что ищу.
Не позволю тебе уйти. Не позволю, чтобы эта белая опухоль убила тебя. Это я должен был заболеть, а не ты. Не допущу, чтобы с тобой случилось такое, потому что ты гораздо нужнее меня на этой земле. И хочу, чтобы ты знала это. Поэтому напишу тебе письмо, чтобы сказать, что я рядом, и, если тебе что-нибудь нужно, можешь попросить меня об этом в любую минуту. Сегодня же, вернувшись домой, напишу письмо. Это будет самое замечательное и красивое, что я когда-либо делал в жизни.
Странно, как мечты заставляют тебя действовать – словно переливание крови. Как будто в твои вены влилась кровь какого-то супергероя.
Я никогда не писал ни одного письма и даже не могу скопировать его из Интернета. Там вечно одно старьё. В Интернете не может быть письма Лео к Беатриче, поэтому я сам впервые в жизни должен написать его. Но охотно сделаю это, ведь напишу то, чего ещё никто никогда не писал. Я разволновался. Беру бумагу, ручку и пишу.
Первая проблема: бумага нелинованная. Пишу на компьютере. Но, едва начав, тут же бросаю, потому что экран монитора белый, как лёд. Снова беру бумагу и принимаюсь писать, но строки получаются кривые, слова летят вниз, будто в пропасть. Получается безобразно. А всё из-за того, что бумага нелинованная. Не могу же я выглядеть как безграмотный. Что делать?
Догадываюсь. Распечатываю на принтере страницу, расчерченную толстыми, жирными линиями, словно папина пижама. Кладу эту страницу под чистый лист бумаги, жирные линии просвечивают и служат мне скрытым ориентиром. Отличная мысль. На чистой белой странице строки не будут кривиться и уползать вниз.
Теперь остаётся только написать письмо. И это самое трудное.
Дорогая Беатриче, как ты себя чувствуешь?
Вчера видел тебя в школе, улыбнулся тебе, и ты тоже мне улыбнулась. Не знаю, помнишь ли. Ну так вот, это я. Тот, у которого такие длинные, лохматые волосы: Лео. Пишу тебе, потому что хочу быть с тобой сейчас. Не знаю толком, что следует говорить в таких случаях. Нужно ли притвориться, будто не знаю, что болеешь, притвориться, будто не дарил тебе мою кровь, притвориться, будто не нравишься мне… Короче, притвориться у меня не получается. А так, выходит, я уже и сказал тебе всё: ты болеешь, я подарил тебе кровь, ты мне нравишься. Теперь могу говорить свободнее, потому что сказал самое главное. То, что волей-неволей должен сказать, потому что если не скажешь, значит, притворяешься, а если притворяешься, значит, тебе плохо. А я хочу быть с тобой искренним, потому что ты – часть мечты. Как нам говорит учила Мечтатель. Это не фамилия у него такая, это который заменяет Арджентьери, а поскольку он много говорит о мечтах, мы и прозвали его так. Я ищу свою мечту. Весь секрет в том, чтобы поставить правильные вопросы. Правильные вопросы нужно обратить к вещам и людям, которые нам нравятся, и послушать, что ответит сердце. А у тебя есть мечта? Ты когда-нибудь думала об этом?
Крепко обнимаю тебя и надеюсь скоро узнать твои новости.
Лео, из третьего «Д» класса.
У меня нет адреса Беатриче. Нет даже конверта… Тем лучше: не представляю, как пишется адрес, куда наклеить марку и всё прочее. И неловко спрашивать маму. Тогда выхожу из дома. Сажусь на мопед. Покупаю конверт. Вкладываю в него письмо. Пишу на нём огромными печатными буквами: ДЛЯ БЕАТРИЧЕ – и еду к Сильвии; узнаю у неё адрес, а потом опущу конверт прямо в почтовый ящик.
