Текст книги "№3"
Автор книги: Алёшка Емельянов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)
Тут россыпи жёлто гниют,
без чаши, колёсьев тележка.
Сарай – туалетный приют,
угарным, бездомным ночлежка.
И в луже утоп бутерброд,
как будто слоёный корабль.
Есенинский кучится сброд,
стараясь заделать ансамбль
из выкриков, стуков в ведро,
замнившись поэтной пехотой,
заливши блевотой пальто,
стараясь довытянуть ноту.
Тоске, холоданьям почёт,
продрогшим, согнутым осанкам,
и нос отпростудно течёт
пи*дою младой нимфоманки.
Тут хмурые все за одно,
тут ссоры, кулачия блудней,
тут в листьях златистых говно…
Сюжеты воронежских будней.
Редкость
Сакральных и крашеных кралей
заведомо видно средь всех -
кто мазанный миррой, эмалью;
кого ж не украсит злать, мех.
И мало так преданных чести,
потворщиц геройств и искусств.
Под слоем припудры и шерсти
одни лишь пародии чувств.
Циркачий, играемый облик
фальшивит в манерах, словах.
Всечуем естественный отклик,
который красив и в шагах.
Немногость редка, единична,
нечисленна в все времена,
искома и так экзотична,
поэтому так и ценна!
Заменитель
Вскипая и страстея,
прогнав от глаз кота,
соски лаская, шею
и впади живота.
О юных, статных грезя,
укуталась в мечты,
крадёшься, к влаге лезешь,
вздымаешь груди ты…
И фоном нот мотивы
кружат, ослабив стыд.
Тобой-красоткой, дивой
любой бы был бы сыт,
и внёс любовь иль похоть.
Тебе ж они не в масть…
И в одиночьи охать
ты выбрала… и мазь…
Направь орудье в низи,
к соседству бритых дыр
и в розовые листья,
их скользко харакирь.
Выпускание
Псиной отлаять на ветер,
рупором всех сматерить,
вышептав грусти у клети,
бранью, хулой одарить,
выпулить хохмы, подсечки,
сленгом щедро обложить,
срамны отцыкать словечки,
память-заплатки отшить,
брызгами рта орошая,
вылить и выдавить злость,
высказать, не вопрошая,
выкашляв зависти кость;
выплеснуть пыл недовольства,
выжать запасы тоски,
выреветь боль от изгойства,
вырыгать сажи куски,
выпеть все нотности птахой
и отрычать зверем ночь,
выпустить струи из шахты,
как водопадности, прочь,
выстонать то, что забилось,
бабкой дурной откричать,
выругать всё, что копилось,
после – навек замолчать…
Попутье
Мокрая, ржавая злать,
ставни неровные строек,
байковый мимо халат,
пенные лужи от моек,
щепы погнилых досок,
скрадены прутья решёток,
стойка дешёвых носков,
брови отпавших уж щёток,
мусорный запах в кустах,
ром недопит богатеем,
герпес цветёт на устах,
свист тормозов лиходеев,
клёны ответны руке
жёлто и так пятипало,
лужи стремятся к реке,
клякса блевотная свяла,
мебели рухлядь в дворах,
выхлоп чужой сигареты,
смрады, дома, как барак,
церковь, киоск, минареты,
ткани, газеты в углах
с бурою жирной печатью,
трупы раздавленных птах,
скользкие тропы, небратья,
шины, и кошки в окне,
флаеры с вестью о льготах,
чудах, леченьи акне…
Очерк от дома, с работы…
Непринятие
Вилки опиленных клёнов,
кем-то разутый тягач,
бок гаража подпалённый,
сорванный с древка кумач,
гнило-посмятые груши,
камень массажит ступню,
этим тревожа ум, тушу.
Камень попал в западню!
Улицы – поле побоищ:
залиты кровью пески;
столики – знаки попоищ:
рванки и склянки, куски.
Лавки обсижены грязью
явно двуногих зверей.
Пять вариантов опасий
прям за углом, у дверей.
Бантики, пробки, набойки,
кеды висят в проводах,
и над лачугой надстройки.
Люди с собой не в ладах,
носят что дряблые вещи,
втиснув в глотальник еду…
Вижу всё тёмно, зловеще,
будто гуляю в аду…
Машолнышко
Испить любовь хлебком
из губ касаньем, входом,
распутать чувств клубок,
что зрели год за годом,
раскрыть шатёр на всю,
в степи как, перед ветром,
направить бирюзу
очей в синь, миллиметры
её природных глаз,
объявши женский космос,
хранящий дивность масс,
ответы судьбоносно;
признать теплей родных
и царственней царящих,
и звонче заводных,
прозреннее смотрящих;
с беспечностью примкнуть
к живым, святым флюидам,
быт, грусти оттолкнуть,
Машолнышко увидев…
Просвириной Маше
Верящий
Я верю в держащие пальцы,
в косынку на чистых кудрях,
и в данные встречи и шансы,
в веселие жизни меж плах,
в беспечность, отсутствие горя,
и в добрость сторонних голов,
что рыбь я златая меж моря,
что я – не трофей, не улов,
и в нужность, живое величье
и свой нескончаемый дар,
что с пошлостью или приличьем,
он – зеркало обществ, радар;
и в тёплость, всемерное братство,
что справится мир с темнотой,
прибудет свобода, богатство,
когда её милость со мной!
Просвириной Маше
Взявшая
Такого азарта, всеможья,
доступного в каждый момент,
желают, чтоб страсти заложник,
навек безлимит-абонент.
Протиснуться к пахнущим норкам
неведомой пьяной смолой
и соками ягод с предгорок
мечтают старик, молодой.
И я обуян увлеченьем
и прихотью, похотью весь,
не знающий stop, отвлечений,
взымев аппетиты прям здесь,
и видящий искру в ответе
аффектом замасленных глаз.
Подмокший низОк от привета
раскрывшей помадовый лаз.
Любое дозволено призом:
вид, ракурс, загиб, поворот.
Прекрасно так видится снизу
любимая, взявшая в рот!
Магазин «Литорок»
Ты мог быть киоск «На разлив»,
в пустыне словесием слюнным,
палаткой, где надпись «Цой жив»,
прибежищем музыки юных,
где рок и запенистый хмель,
рассказы икотные слышны.
А коль после "т" было б "е",
ты мог бы салоном быть книжным.
И бочкою мог быть с вином,
названием с разною пробой…
Пока же в сознаньи моём
играешь идеей секс-шопа…
Рана
Как солнцем порез одинокий -
для выхода женских страстей,
в красивейшей ёмкости, тонкий.
Шедевр средь дивных частей.
Извечно равняется Богу,
и выше религий, богов
и власти, указов престрогих.
Как искра для дум, очагов.
Царапина высших умельцев,
придумавших этот рубец,
что будто разделит всё тельце,
дав новую жизнь, не конец.
Оплавлен. Застывшая магма
вулканов, что встречно текли,
слияние сплавов и шрамов,
какие на жизнь обрекли
на глину похожее что-то,
нарекшие именем в днях,
и введшие семя в работу,
что после сойдётся до пня.
То светлая, кровная рана,
какую судьба – тормошить,
как фетиш, тотем, многогранна.
Вовек не дано ей зажить.
Впущение
В разрезь объёмных ног,
в ощепины, что влажны,
войти я храбро смог,
хоть были Вы так важны,
и неподступны так,
как ров, стена аж сзади,
неколебим взор. Такт
помог мне снять блокаду,
заслон, замки, ремни,
бронь, кружево, смущенья…
Со входом временил,
к себе маня влеченье.
Леча стихом Ваш дух,
глубины, ширь пробоин.
Приятен стал на слух.
И я – Ваш равный воин.
Желторотики
Скворечник-светофор,
где меркнет жёлтый блик
просящих в писк обжор,
чей клюв широк, велик.
Как солнце ели рты,
как треугольный луч
птенцов, что не горды,
нелётны меж древ, туч.
Причудлив старый дом,
уютней, чем гнездо
под жаром и дождём,
под хладною звездой.
И выводок из птах,
чей пух почти мохнат,
терпя голодность, страх,
всё ждут с червёнком мать.
Зеркальце в прихожей
Глядя в пластину зеркалья,
вижу приобнятых нас, -
будто орлы среди скальных,
горных пород и прекрас;
будто анфасы царящих,
стороны древних монет,
иль те, что скоро обрящут
титул, богатства и свет;
словно дуал и несходный,
будто б подельник, чета,
пара подводных иль скотных…
Что-то знакомо в чертах…
Будто похожих два древа.
Или один был привит?
Что-то есть сродное слева,
справа… Вмиг не уловить.
Кажется, близким мне признак
радужек, влас, декольте,
будто из прежнией жизни
фото на общей плите…
Просвириной Маше
Кредитор
Щедро сыпучая дней казначейка
шумно листает валюты листвы
и заполняет все ямы, лазейки
гибелью, влагою, даже мосты
вновь подметает, и мажет по-новой,
стены хранилищ открывши ключом,
то закрывая, – шутя так дешёво
в час перерывов. Кунает лучом
в вязкую грязь, заверяя расписки,
плюнув на штампы, стучит по листам
громом, и вносит в бухгалтерски списки
строки цифирей и литер полста.
В парки швыряет усердно и рьяно,
метко, сердито, почти наугад
срывы с деревьев, как брошенной, пьяной
бабой, дикует, порой невпопад.
Полуоблезлу вспушает причёску.
Цепи отчётов и бланков в уме.
И должников отправляет под доски,
клетки решёток, сведя их к суме.
Щедрые вбросы в верхи и низины.
Но в глуби ценной кусучий капкан.
Злата метель со спины мне, за спину,
но ни купюры, монетки в карман.
Каждый кредит аннулирует снежье.
Склизкою гнилью предстанут они.
И кабала вся уйдёт, безутешье.
Не застрелиться б до зимней луны…
Phallus
На куст парной мочою
стремлённою людской
он брызжется струёю
с весельем иль тоской,
с нуждою иль дурачась;
то каплет гной-свеча,
то в холоде чуть прячась,
всё ждёт весны, луча;
то виснут с него слюни
в интимно-длинный миг,
то высит плотно, юно
главу в налитый пик;
то кожицей играет,
то снимет капюшон,
то прячется, ныряет
в чужой мех, слизи, тон;
то в тряске, то в покое,
прижавшись к двум друзьям,
бытует… Но о коих
во слух сказать нельзя…
3 в 1
Девочка, кратная слову
«лучшая», «чудная», «шик»,
склонна к тушению плова;
чей утром дивнейший лик.
Знает, где водятся ноты,
где ещё больше тех нот.
Миксом тепла и заботы
тихо, просторно живёт.
Девушка – плавная лодка,
с коей плывётся легко
в ясном течении, ловко;
с коей нырнуть глубоко
даже ни капли не страшно.
С нею желанье – взлететь,
быть и серьёзным, дурашным,
молча идти иль звенеть.
Женщина с пробою веской,
к коей по рифам приплыл;
яркая, даже без блеска,
высшая, хоть и без крыл!
Просвириной Маше
Клубника
Букетом кожаных стеблей
в сухой, неузкой вазе
застряло пятеро парней
в пикантно-рваной фазе.
Но кинолента всё бежит,
снимая акт экранно…
А ты, как будто бы лежишь.
Иль так стоишь престранно?
Занятный фильм и ремесло
до зуда, спада, крови!
Со стоном тигров иль ослов
пыхтят в труде герои.
И наслаждаясь будто, в такт
поёшь в их потном хоре,
в ролях, костюмах, сотнях дат,
в мажоре, то в миноре,
и без антракта. Зов «на бис»
средь сцен и состязаний.
Пока ты лучше всех актрис,
ударник сос-терзаний!
Но дрябнет вид и голос, вход,
и слабнет статность львицы.
Придут на смену в скорый год
новей сюжет, певицы.
И будешь ты в экран смотреть,
как сотни миллионов,
в пустой квартире, лицезреть
на игры своих клонов…
Утиль
В утиль металл и пластик
и целлюлозный хлам,
чтоб дать им снова шансы
служить друг другу, нам;
чтоб не мешали стёкла.
Вещей круговорот.
От малости до блёклых -
таков закон природ.
Мир – божье одобренье.
Он в каждом миге прав.
Вся смерть, как удобренье
для древ, живых и трав.
Но старь – не жизнь, не гибель, -
застывший серый миг,
что к новому носитель,
иль пред ничем тупик?
Зачем сей быт, ненужность?
Чтоб в болях бедно жить,
чтоб очередь и хмурность,
бубнёж и вонь творить?!…
Мерин
Спокоен, учтив и причёсан
в забеге ль, ходьбе по полям,
и склонен к сонливым заносам
и болям фантомным в корнях.
Без чувства к кобыльям заискам
и взмахам манящим хвостов,
к болезне-беременным рискам,
и лишь шевелящий ростом.
Смиренный под всадником, в сбруе,
и к дракам запал вмиг прошёл.
Как конь ломовой, и по кругу
без устали, даже без шор
шагает, что евнух в уныньи,
домашний пустой жеребец,
бескрылый Пегас без гордыни.
Всем подвигам, роду конец.
Криз
Огонь невытекшего гноя
гудит, кипит, кусает, жжёт.
И вот уже смотрю в окно я,
спасенье будто даст прыжок
и облегченье, пусть лишь телу,
что уж измучилось в беде,
в поту агонии, расстрела
по каждой жиле, стороне.
И резвый тремор бойко скачет,
поганя вид, являя криз.
Душа исплаканная плачет,
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
