Текст книги "Знак четырех (СИ)"
Автор книги: Алёна Носова
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)
Носова Алёна
Фэнтези 2018. Знак четырех
Сайа́радил
Громкий стук в дверь испугал канарейку – она заметалась в клетке под потолком, ударяясь крылышками о решетку. 'Великое Небо, велел же не беспокоить!' – простонал про себя наставник Арамил, но все же кивнул замершему у двери послушнику. Створки распахнулись, и в комнату, путаясь в длинном одеянии, ввалился один из младших жрецов. Послушник бесшумно скрылся за дверью.
– Как ты посмел нарушить мое уединение? – рявкнул Арамил.
Стоявшая в углу ваза из имперского фарфора пошла трещинами. Наставник сделал глубокий вдох, успокаиваясь.
– Прошу созвать Совет, – дрожащим голосом ответил жрец.
– Основание? – ледяным тоном осведомился наставник.
– Третий запрет Устава был нарушен! – выпалил жрец, падая ниц.
Арамил медленно поднялся на ноги:
– Повтори.
Ваза раскололась надвое, но наставник этого даже не заметил.
– В Святилище вошел посторонний, – промямлил жрец.
– Кто осмелился?
– Всего лишь ребенок!
– А стража?!
– Так ведь праздник в разгаре...
– Казнить, – процедил Арамил. – Сегодня же, без права на последнее слово и прощание с родными!
Жрец вздрогнул, не смея поднять глаза: ходили слухи, что в гневе наставник способен убивать взглядом.
– Веками наши предшественники оберегали Святилище от посторонних, – Арамил тяжело опустился на стул. – Виновника ожидает суровая расплата!
– Это девочка.
– Родители будут рады избавиться от лишнего рта!
– У нее белые одежды, – осторожно добавил жрец.
Арамил поморщился.
– Она из благородных?
Жрец беспомощно пожал плечами.
– Бесполезны, – процедил Арамил. – Позже решу, как вас наказать... Где она?
– В зале за купелью. Мы не стали ее допрашивать и сразу поспешили к вам.
Арамил покосился на жреца. Тот, кажется, действительно спешил – волосы в беспорядке, драпированные складки растрепались, на подоле виднелись темные пятна...
– Скажи-ка, – прищурился наставник, – почему на твоих одеждах кровь?
Жрец оглядел себя и зарделся – явиться в верхние покои в таком виде!
– Должно быть, испачкался, когда нес девчонку, – смущенно объяснил он.
– Она ранена? – нахмурился Арамил.
– Всего пара царапин на ладонях! Негодница вцепилась в Саркофаг так, что мы еле отодрали ее, – залепетал жрец, падая ниц.
– Царапины, – повторил наставник, подходя ближе и вглядываясь в кровавые отпечатки на одеждах жреца – тот съежился, но Арамил лишь небрежно указал ему на выход.
Непрерывно кланяясь, несчастный попятился к двери.
Едва оставшись один, наставник переменился в лице. От напускного высокомерия и следа не осталось: Арамил заметался по комнате в поисках белой маски и, отыскав ее в сундуке за кроватью, выбежал из комнаты, несказанно удивив стоявшего за дверью послушника.
***
Окна были закрыты изнутри глухими ставнями – жрецы считали, что дневной свет напоминает о радостях жизни. Тусклые масляные светильники нагоняли по углам тени, потолок терялся в сумрачной высоте – а уж от жертвенника в центре зала и вовсе пробирала дрожь: узкий каменный стол, покрытый выточенным узором, по размеру был маловат для взрослого человека, но вот для ребенка... И пусть жречество уже много столетий не приносило человеческих жертв – девочка, примостившаяся на скамейке у стены, все равно косилась со страхом то на жертвенник, то на мрачного жреца-стража, не сводившего с нее глаз.
В тишине раздались шаги. Пленница гордо выпрямила спину и в то же время попыталась стать как можно незаметней.
– Почему ее сразу не казнили? – послышался из-за двери недовольный голос, заставивший девочку вздрогнуть против воли.
В залу вошли трое жрецов, облаченных в белоснежные туники и плащи с золотым шитьем. Просторные капюшоны были надвинуты до самых бровей, руки скрыты перчатками, а лица – масками из белого алебастра.
Маски улыбались.
Страж у входа бухнулся на колени и возвел руки над головой, что могло значить лишь одно: облаченные в белые одежды никто иные, как наставники Храмовой школы. Девочка хотела встать и поклониться, но наставники вдруг разом сняли маски, заставив пленницу плотнее вжаться в стену. Она знала: непосвященным запрещено видеть истинные лица служителей Храма; они снимают маски лишь перед тем, кому зачитывают смертный приговор.
***
Наставник Аргус негодовал.
– Почему ее сразу не казнили? – шипел он всю дорогу к залу.
В Храме оказалось лишь трое из членов Совета: пятеро отбыли в северные провинции, где бушевал черный мор; еще четверо присутствовали на празднествах, проводимых в городе. Впрочем, трое из присутствующих были самыми могущественными из членов Совета: старший наставник Еримил, всегда голосующий последним; наставник Аргус, магическую мощь которого питали не знания, а изрядный темперамент; наставник Арамил, самый молодой из членов Совет, выдающиеся способности которого с лихвой восполняли отсутствие опыта.
– Как можно казнить ребенка, чья вина не доказана? – раздражение Арамил привычно скрывал за безмятежной улыбкой.
– Мягкотелость тебя погубит, – прищурился Аргус, который не умел притворяться и всегда говорил то, что думал.
– Это угроза? – Арамил улыбнулся еще шире.
– Если девочка из хорошей семьи, нам придется ее отпустить, – вклинился между спорщиками наставник Еримил. – Но как избежать пересудов?
– Нужно лишь доказать, что она не совершала преступления, – хмыкнул Арамил и первым вошел в зал.
Внутри было душно из-за курящихся благовоний. Пряный запах корицы, мускусный аромат нарда и тонкий древесный запах сандала... Арамил, который терпеть не мог приторных благовоний, поморщился.
Юная преступница забилась в дальний угол, но ее выдали одежды, белевшие в полумраке залы. Справа послышался тоскливый вздох наставника Еримила: белые одежды свидетельствовали о благородном происхождении нарушительницы храмового Устава. Приблизившись, Арамил увидел крошечную девчонку с растрепанным пучком светлых волос и огромными, но удивительно осмысленными глазами. Ей было страшно, но то, как умело она скрывала страх, вызвало восхищение у наставника.
– Тебе здесь ничего не угрожает, – сказал Арамил успокаивающе.
Лицо Аргуса перекосило от злобы, но молодой наставник только этого и добивался.
– Назови своё имя, – продолжил он, присаживаясь на край скамейки.
Девочка расправила плечи, сказала:
– Сайарадил, – и попыталась встать для поклона, но запуталась в складках длинного одеяния и неловко плюхнулась на скамейку.
– Даже так? – усмехнулся наставник.
Он решил, что это шутка: имя было благородным, но мужским, и не могло принадлежать девочке, но... Смешок застрял в горле, когда Арамил заметил тонкую пурпурную кайму, идущую по вороту ее туники. Важную деталь разглядели и остальные наставники.
– Кто твой отец? – резко спросил Еримил.
Девочка выпрямилась, тщательно расправила скомканное платье и, встав, звонко произнесла:
– Мой отец – Дижимиус Вэй, сын Кармаила, глава рода Валлардов, сенатор Эндроса! – и, словно испугавшись гулкого эха, съежилась и села на место.
Арамил с трудом сдержал смешок. Перед ним сидела не просто знатная особа, а фамильная аристократка, отпрыск одного из двенадцати родов-основателей города!.. Дижимиус Валлард Вэй – семнадцатый глава рода, знаменитый своим ораторским искусством и тем, что не сумел произвести на свет сына, из-за чего его наследницей считалась десятилетняя дочь...
Здесь Арамил запнулся, осознав наконец, кто попал к ним в руки. В присутствии этой маленькой девчонки только избранным разрешалось сидеть. Лишь некоторые имели право с ней заговорить. Многим не разрешалось на нее даже смотреть! Осквернительница Святилища оказалась вдруг неприкосновенной.
Кажется, остальные наставники тоже поняли это. Еримил хотел что-то сказать, но лишь забавно шлепал губами. Аргус же от злости покраснел еще больше.
– Знаешь ли ты, – угрожающим тоном начал он, нависая над ребенком, – какое наказание тебя ожидает?
'Вот оно, плебейское происхождение' – философски подумал Арамил. Усиленные сознанием собственной власти и безнаказанности, старые обиды Аргуса вылились в ненависть ко всем лицам благородной крови.
Девочка храбро встретила полный злости взгляд краснолицего жреца.
– Прошу слова, – сказала она.
– Что? – поперхнулся наставник Аргус.
Та сжалась, но глаз не отвела:
– Я нахожусь в своем праве.
– Что?.. – Аргус всхрапнул, как загнанный конь.
Девочка молчала, ожидая ответа. Арамил куснул губу, чтобы не расхохотаться.
– Что ж, говори, – выдавил наконец Еримил, мудро сочетая в голосе строгость и благосклонность.
– Наставники Храмовой школы! – тонким, выдающим волнение голосом начала наследница Валлардов. – Мои помыслы чисты перед вами. Я не собиралась касаться Саркофага...
– Но коснулась? – саркастически хмыкнул Аргус, вновь нависая над девочкой.
– Да, – неожиданно согласилась та; в ее голосе послышалась твердость. – Ведь я так часто видела его в своих снах!
В зале воцарилась тишина. Наставники переглянулись. Арамил осторожно опустился на скамейку рядом с ребенком.
– Позволь осмотреть твои руки, – попросил он.
Ее ладони были красными, словно от ожогов. И как она терпит?.. Но обожженная на вид кожа оказалась ледяной наощупь. Вглядевшись, Арамил заметил на кончиках пальцев багровые порезы, складывающиеся в таинственный узор.
– Это не царапины... Это метки. Взгляните! – позвал он остальных.
Аргуса покосился на отметины и отвернулся. Наставник Еримил, напротив долго рассматривал узоры; лицо его вытянулось и, кажется, постарело еще сильнее.
– Знак четырех! – потрясенно прошептал он.
Наставник Арамил улыбнулся, и девочка вздрогнула, как от пощечины. Ей было страшно, когда на нее кричали, но улыбки жрецов оказались страшнее. Великое Небо! А ведь еще этим утром мир казался таким беззаботным и прекрасным!
***
Едва первые лучи солнца осветили верхушки смотровых башен, славный город Эндрос стал просыпаться ото сна, но не так, как обычно – хмуро и вяло, а бойко и радостно. Первыми ожили окраинные кварталы: простолюдины засновали по узким улочкам, возбужденно переговариваясь между собой. Торговцы с радостными улыбками на лицах отпирали лавки; особенно веселились торговцы вином – они предчувствовали отличную выручку. На площадях кипела работа: плотники возводили помосты, цветочницы украшали их букетами, дети стайками сновали под ногами, мешая взрослым. Даже стражники на крепостной стене, утомленные ночным дежурством, не клевали носом, а выглядели довольными, предвкушая скорую смену. Царившее повсюду оживление объяснялось просто: Эндрос готовился встречать Смену сезонов. Весна уступала свои права лету, наступала свадебная пора. Смену сезонов отмечали два дня – последний день весны и первый день лета, за что народ любил этот праздник вдвойне.
Ночью накануне Сайарадил долго не могла уснуть. Она сидела на кровати, обхватив коленки руками и думала, что, может, где-то совсем рядом не спят другие девочки. Так же, как она, ныряют под покрывало, когда в комнату заглядывает кормилица – с таким же трепетом ждут своего первого выхода в свет, по традиции приуроченного к началу лета...
Что за глупая традиция! Почему девочке должно исполниться десять лет, прежде чем она впервые предстанет перед обществом? Обидней всего, что на мальчиков это правило не распространялось. К ним на дом не приходили учителя, о нет! – мальчики поступали в Академию, где изучали удивительные науки! Когда дом посещали гости, мальчиков не отправляли под надзором кормилицы и двух рабынь в дальнюю комнату, где можно было занять себя стихосложением или игрой на арфе. Мальчики могли гулять в парке, скакать на лошади, стрелять из лука и даже выходить в море на корабле!
Если вас десять лет скрывали от посторонних глаз, если даже от учителей вам приходилось прятаться под кисейной накидкой, только тогда вы сможете по достоинству оценить первый выход в свет! Правда, кое-что все же смущало Сайарадил: она случайно услышала разговор кормилицы с учителем о том, что ей вскоре подыщут мужа, но убедила себя, что те что-то напутали. Она ведь наследница своего отца, и у нее полно дел поважнее свадьбы!
Все, о чем сейчас могла думать Сайарадил – городские площади, башни Сената и Академии наук, фонтаны, парки и пристани, которые она наконец-то сможет увидеть. А взрослая прическа – не с лентами, а с жемчужными нитями, как у мамы?.. Промечтав всю ночь напролет, девочка уснула лишь под утро. Ей снился высокий сводчатый зал, толпа важных мужчин и ярких, слово экзотические цветы, женщин, среди которых краше всех была, конечно, ее мама...
Но что это? Из хоровода разноцветных людей вдруг показался мужчина; белые, точно седые, волосы, острый нос, светлые глаза под белесыми ресницами, синюшная кожа, серый неопрятный балахон... Он был похож скорее на бледную тень, а не на живое существо.
Сайарадил отшатнулась. Она всем сердцем ненавидела этого человека – и он, кажется, понимал это. Цветы, толпа и даже мама – все исчезло; пространство вокруг заполнил белый вязкий туман. Мигнув напоследок, мужчина слился с белой пеленой. Где он?.. Да где угодно! Туманная неизвестность пугала, и Сайарадил осторожно двинулась вперед, выставив перед собой руки. Через пару шагов ее ладони наткнулись на что-то шершавое и твердое – камень высотой ей по макушку, сначала ледяной, а через мгновение вдруг – раскаленный! Девочка закричала то ли от ужаса, то ли от боли – и проснулась, сев на кровати. Отшвырнув ногами одеяло, она метнулась к кувшину для питья и с плеском засунула туда руки.
Прохладная вода подействовала, как успокоительная микстура. Какое-то время Сайарадил стояла без движения, всматриваясь в сумрак комнаты. Это была привычная темнота, скрывающая только сундуки с одеждой и занавески, трепещущие от сквозняка. Страх отступил, и девочка поняла, что продрогла. Она вытащила руки из воды – на них не было ни царапины – и краешком туники насухо вытерла расплескавшуюся воду.
– Великие предки! – раздался в дверях удивленный возглас – в комнату вошла кормилица. – Милочка! Опять проснулась до зари? Тебе надо спать больше, а то станешь такой же морщинистой, как я...
Лучше уж морщины, чем этот проклятый сон, повторяющийся каждую ночь.
Привычно причитая, кормилица хлопнула в ладоши, и в комнату скользнули девушки-рабыни: они должны были помочь молодой госпоже одеться и уложить волосы.
***
Каждый народ чествовал наступающее лето, следуя традициям предков. Жители южных пустынь собирались у источников, приносили в жертву овцу и молили Вечное Солнце умерить пыл, послав больше дождей, а прочих божков помельче – скажем, бога песчаной бури или священного верблюда – просили о вещах, понятных лишь пустынным жителям: о чистых колодцах, урожае фиников и змеях, изживших свой яд. Жители северных лесов, приветствуя лето, разжигали костры, приносили в жертву оленя и молили Великое Небо послать больше тепла, а божеств лесной чащи или священных бобров просили о вещах, естественных для северян: об урожае морошки, верной тропе на болотах и доброй добыче на охоте.
Но то все были простые люди, живущие по законам привередливой природы и во всем зависящие от ее милости. Иначе Смену сезонов праздновали жители городов. Чем крупнее был город, тем разгульней проводилось веселье, а поскольку на всех Обозримых землях не было города больше и богаче Эндроса, то и праздник здесь проходил с размахом. Купцы, рисуясь друг перед другом, выкатывали на улицы бочки с хмельным вином, и виночерпии наливали каждому взрослому мужчине, сколько тот захочет. На городских площадях жарились бараньи туши и пеклись пшеничные лепешки, а сушенные фрукты – финики, курагу и изюм – насыпали прямо в руки всем желающим. Юные простолюдинки вплетали в стриженные волосы цветы и до мозолей на ногах танцевали под ритмичные звуки барабанов. Для них этот праздник был особо значим, ведь за ним следовало лето – время покончить с беспечной девичьей жизнью! На празднике девушки присматривались к молодым людям, мечтая заполучить кого поприличней – сына мельника или кузнеца, который унаследует отцовское дело... А может – кто знает? – купеческого сына! Конечно, такое случалось редко, потому что купцы были склонны подыскивать сыновьям невест среди обедневшей знати. Впрочем, простолюдинки не отчаивались: надев лучшие наряды, они отправлялись на запруженные площади в надежде встретить своего суженного.
Зажиточные горожане – граждане Эндроса, живущие ближе к центру города – во всем стремились подчеркнуть свое превосходство над простолюдинами. Считая развеселые гулянья Окраинных кварталов уделом черни, достопочтенные мужи праздновали по-другому. Разместившись в удобных закусочных за обильным столом с кувшинами доброго вина, они ворчливо рассуждали, что раньше де было не так, раньше простолюдины знали свое место!.. После новой перемены вина добропорядочные граждане расплывались в улыбках и начинали хором выводить легкомысленные куплеты уличных музыкантов, не замечая даже, что их юные сыновья потихоньку улизнули из-за стола. Молодым людям наскучило сидеть с благочестивыми родственниками, потягивая разбавленное водой вино. Куда интересней переодеться в грубую одежду и отправиться в окраинные кварталы, где захмелевшие виночерпии щедро наполняют чаши крепким напитком, а простолюдинки улыбаются так сладко!
Иное дело – знать. С каждым годом ее празднования проходили лишь роскошнее: спрятавшись от глаз простых смертных за высокими стенами Старого города – самого сердца Эндроса – те, кто был рожден от благородной крови, изощрялись в выдумках и расточительстве.
Праздник начинался около полудня, когда в тенистых рощах Парка Семи фонтанов проводился смотр будущих невест. Девочек десяти лет впервые представляли обществу, после чего их родители могли официально договариваться о будущем браке. Ближе к закату в Розарии, парке-лабиринте, начинался пир, плавно перерастающий в дикую попойку, мало чем отличавшуюся от гуляний на окраине – за исключением того, что жен и детей отцы-аристократы отправляли по домам.
В женских покоях поместья Вэй с утра царил переполох. Хлопали сундуки. По коридорам носились рабы, в спешке перерывавшие гардероб госпожи. Жена сенатора, одна из красивейших дам города Айстриль Вэй, была сосредоточена до предела. Она не могла подобрать верх к наряду из роскошного охристо-рыжего шелка, выкупленного на аукционе за огромные деньги. Расчет был прост: скучные матроны явятся в белых туниках и привычных шалях; городские красавицы обрядятся в синий – цвет, еще недавно популярный, но уже порядком всем надоевший; она же, Айстриль Вэй, законодательница мод Эндроса, произведет настоящий фурор своим ярким нарядом! Еще вчера госпожа планировала накинуть на плечи простой плащ, который не спорил бы с рыжим шелком, но теперь сомневалась – может, все-таки рискнуть и облачиться, скажем, в сочно-зеленую накидку? Но какое тогда выбрать украшение?..
Дижимиус Вэй, облаченный в традиционную белую тунику и такую же белую тогу с широкой пурпурной каймой, стоял тут же. Он был не в духе, потому что ему предстояло произносить речь перед простолюдинами, но за сборами жены следил с особой тщательностью. Сенатор лично желал убедиться, что свет увидит женщину, красоте которой поэты посвящали стихи, музыканты – песни, а скульпторы – вольготного вида статуи. Жена была одновременно гордостью сенатора и неизменным атрибутом его статуса. Он покупал ей баснословно дорогой шелк из империи Райгон, заказывал украшения у лучших ювелиров, хоть сам не любил всей этой мишуры. Дижимиус, как приверженец строгих традиций, осуждал знатных матрон, копирующих вульгарные наряды наложниц из южных пустынь – а то, что многие мужчины по примеру варваров-северян стали носить нелепые штаны или, того хуже, разноцветные одежды, словно пустоголовые женщины, он считал просто омерзительным. Белая тога – вот одежда благородного человека!
Губы Дижимиуса тронула легкая улыбка, когда в комнату вошли две девочки, его дочери. Они тут же разделились: Сайарадил скользнула к матери, а младшая Эйлинур решительно направилась к отцу.
– Пл-лаздник! – требовательно пропищала она, дергая Дижимиуса за руку; это значило: 'Я тоже хочу пойти с вами!'
Сенатор усмехнулся, подхватывая рыжеволосую крепышку на руки:
– Тебе придется посидеть дома, моя радость!
Эйлинур надула губки, глядя на отца исподлобья так умилительно, что Дижимиус расплылся в улыбке: как же он любил младшую дочь, так похожую на него самого!
– Подожди, тебе еще успеют надоесть бесконечные пиры, которые так любит твоя мать, – вздохнул он.
– С-сая, – заупрямилась Эйлинур; это значило: 'Если идет сестра, то и я могу'.
– Что за плебейское сокращение! – нахмурился Дижимиус, чуть встряхивая дочь. – Твою сестру зовут Сайарадил. Это славное старинное имя, подходящее наследнице рода Валлардов!
– Да, это лучшее имя, которое ты мог выбрать, отец, – прошептала Сайарадил так, чтобы тот не услышал.
Отец не услышал, но услышала мать. Она украдкой бросила на старшую дочь тоскливый взгляд и опустила голову, но уже через мгновение ее глаза вновь задорно заблестели. Айстриль давно научилась быть веселой, когда нужно, а грустить, только если никто не видит. И все же она улучила мгновение, чтобы прижать Сайарадил к груди – они виделись редко, ведь старшая дочь всегда находилась подле отца...
Дижимиус мечтал о первенце-мальчике, который приумножил бы славу семейства Вэй из рода Валлардов на политическом поприще или в военном искусстве. Он заранее выбрал имя для первенца – Сайарадил, что означало 'победитель'. Сайарадил Валлард Вэй. Отличное имя для наследника!
Но ранним утром в полную луну первого месяца зимы 976 года от основания Эндроса Айстриль произвела на свет девочку.
Роды проходили тяжело. Рабы окуривали дом благовониями, взывая к помощи ведомых им одним богов и духов. Когда измученная повитуха сказала, что выжили и мать, и ребенок, Дижимиус почувствовал облегчение – ровно до тех пор, пока не увидел жену. Еще вчера цветущая, Айстриль выглядела так, словно вернулась из мира мертвых. Глядя на ее осунувшееся лицо и запавшие глаза, Дижимиус не мог отделаться от мысли, что новорожденная дочь выпила из матери все жизненные соки. В фамильное поместье Вэй были приглашены лучшие из жрецов-целителей Эндроса, которые вынесли суровый приговор: Айстриль больше не могла иметь детей.
Выслушав это, Дижимиус пришел в ярость. Он так мечтал о сыне, законном наследнике, но Великое Небо распорядилось иначе! Что теперь делать? Развестись? Повод был самый законный, но... Нет, Дижимиус не мог отослать бесплодную Айстриль обратно в отчий дом. Основой его состояния служила торговля с родней жены; лишиться этой поддержки означало для Дижимиуса потерять все.
Напрасно целители говорили, что Айстриль молода и может поправится – увещевания не действовали на Дижимиуса, решившего, что из него просто вытягивают пожертвования для Храма. 'А что мешает мне воспитать сына из дочери?' – подумал он и, желая доказать, что рок не властен над ним, дал девочке мужское имя Сайарадил.
Айстриль, как впоследствии шептались рабы, пыталась воспротивиться этому решению, но... (в этом месте слуги обычно разводили руками). Дижимиус был не тем человеком, воле которого можно воспротивиться. Возражать ему решались только отважные люди. Айстриль же относилась к мужу с благоговением, как и полагалось послушной жене. Кроме того, ей было шестнадцать, когда родилась Сайарадил, а Дижимиусу – двадцать семь лет. Для Айстриль муж был сродни божеству, сошедшему на землю, перечить ему она была не в силах.
Через полгода, поостыв, Дижимиус осознал все нелепость своей затеи. Как может дочь заменить сына? Ведь женщина не обладает ни должным умом, ни силой воли – не говоря уже о физической крепости! Дижимиус пожалел, что дал девочке неподходящее имя, но изменить его означало бы признать свою неправоту, а это было совсем не в его характере. Скрипя сердце, он оставил все как есть.
Шло время. Айстриль, в отличии от мужа, выполняла все рекомендации целителей, усердно моля о снисхождении богиню милосердия Вайдер, в которую она верила. Должно быть, молитвы нашли адресата: через пять лет после рождения Сайарадил Айстриль понесла. Это вновь оказалась девочка, но Дижимиус был счастлив: целители сказали, что его жена, судя по всему, способна родить еще, и причина чудесного выздоровления, без сомнения, в благочестии супругов Вэй. В ответ на это Дижимиус сделал щедрое пожертвование в пользу Храма.
Младшей дочери дали имя Эйлинур, что означало 'радость'. Девочка казалась воплощением своего имени. Эйлинур начала ходить раньше, чем нужно, хорошо питалась, крепко спала и строила очаровательные гримаски... Огорчало одно: девочка молчала, хотя срок говорить уже давно подошел. Целители разводили руками, хором утверждая – ребенок здоров.
Даже с помощью магии нельзя вылечить здорового ребенка. Целители удалились восвояси. Эйлинур была оставлена на попечение матери – старшую же Сайарадил отец всегда держал рядом.
Из года в год Дижимиус наблюдал за своей наследницей, и разочарование унылой волной накрывало его. Маленькая Сайарадил отличалась прилежанием, старательно слушала учителей, обучавших ее языкам, геометрии и истории, но была застенчивой и нежной, как полагалось обычной девочке. Дижимиусу же нужна была необыкновенная дочь.
'Из нее не выйдет толк' – недовольно твердил он себе.
Роды-основатели Эндроса состояли из многочисленных семейств, среди которых лишь одно было правящим. Вот уже пять сотен лет семейство Вэй возглавляло род Валлардов и, как шептались сплетники, изжило себя. Несколько поколений бестолковых наследников разорило некогда процветающий род. После смерти своего отца, пьяницы и транжиры, Дижимиус оказался в опасном положении. Многие мечтали занять его место, а у новоиспеченного главы рода не было ни денег, ни власти, чтобы противостоять им. Старый город затаился, предвкушая скорое падение славного семейства, но Дижимиус поразил всех, взяв в жены дочь клана Ури из западного народа вандов. Казалось, этой свадьбой безумец подписал себе приговор: породниться с вандами, которых в Эндросе считали людьми второго сорта, значило добровольно изгнать себя из благородного общества, но... Огромное приданное новобрачной, выгодные контракты на поставку дефицитной соли и драгоценных металлов, юная и послушная красавица-жена и, наконец, блестящие выступления самого Дижимиуса в Сенате... Злые языки притихли; Старый город признал за семейством Вэй право быть главами рода. Единственное, чего не хватало теперь Дижимиусу – наследник, но благосклонность Неба всегда была непостоянна.
Законы Эндроса позволяли женщине возглавить род, но сенатор меньше верил в законы. Он понимал, что робкая Сайарадил не годится на роль главы Валлардов. Даже свое благородное имя она невзлюбила, и мать с сестрой, даже кормилица-рабыня – конечно, у хозяина за глазами! – называли ее Саей. Дижимиус не мог подловить их с поличным, и потому ругал Сайарадил – та не перечила, а молчала, потупив свои большие голубые глаза, отчего Дижимиусу становилось неловко. После таких ссор он обычно дарил дочери имперское кружево, кукол или ленты для волос, хотя в другое время предпочитал не баловать ее.
Сайарадил же старалась изо всех сил. Учителя хвалили ее, лишь старый геометр брюзжал, что девочке никогда не разобраться в столь сложной науке. Сайарадил была того же мнения, но отец говорил: ты моя старшая дочь, наследница древнего рода, так будь достойна этого! – и Сая, закусив губу, разбирала ненавистные чертежи, зубрила историю, языки и терпела свое имя, потому что хотела быть достойной любви отца.
Впрочем, куда больше имени подрастающей девочке не нравилась собственная внешность. Южный город Эндрос, в котором смешалась кровь народов со всех уголков Обозримых земель, славился своими красавицами. Даром кормилица говорила, что старшая дочь пошла в мать благородной бледностью и хрупкостью фигуры – на Саю же из зеркала смотрела светлыми невыразительными глазами худышка с острым подбородком, носиком-пуговкой и тонкими светлыми волосами, похожая не на потомственную аристократку, а на живущих впроголодь детей из Окраинных кварталов.
Дижимиус тоже не был склонен упиваться иллюзиями. Он понимал, что если ему на смену придет Сайарадил, то ей необходимо подыскать достойного мужа. А если духи все же наградят Дижимиуса сыном... вновь встает вопрос о замужестве дочери. Как ни крути, смысл существования Сайарадил сводился к тому, чтобы удачно выйти замуж. Приданное у нее было отменным, родословная – одной из древнейших в городе. Что же касается красоты... Разве это так важно для дочери сенатора с хорошим приданным?
***
За прошедшую ночь аккуратные рощи Парка Семи фонтанов были превращены в дикие, но прекрасные заросли, навевающие мысль о дальних островах. Раскидистые кроны высоких кипарисов оплели цветочные гирлянды, на аллеях меж темно-зеленых кустов лавра появились кадки с абрикосами и вишней, цветущими поздним цветом. Парковые садоводы, соревнуясь в своем искусстве, выстригли из вечнозеленого самшита диковинных зверей и птиц, а раскидистые каштаны обильно присыпали цветной пудрой; при малейшем дуновении ветра пудра сыпалась на землю, из-за чего проходить под каштанами стало губительным для платья и прически. То тут, то там безо всякой симметрии красовались кадки с кустарниками кизила и скумпии, из-за чего знатные особы путали привычные аллеи и блуждали по парку, волоча длинные подолы праздничных нарядов по дорожкам, припорошенным цветной пудрой.
Прячась от припекающего солнца под кронами деревьев и в беседках, степенные аристократы обсуждали политику Сената; их неженатые сыновья околачивались поблизости и приглядывались к молоденьким девушкам на выданье – те мило краснели, поправляя уложенные в сложные прически волосы. Мамаши ревностно следили за соблюдением пристойностей. Малолетние отпрыски знатных семейств настороженно косились то друг на друга, то на сладости, не решаясь к ним прикоснуться.
Дижимиус Вэй, кивая в ответ на приветствия, с гордостью посматривал на жену. Она была истинной дочерью своего клана. Все лучшее, чем славились ванды, собралось в Айстриль: светлые пышные волосы, белоснежная кожа, синие глаза и хрупкая нежность, подобная цветку фиалки. Красота западного народа была известна в Эндросе так же хорошо, как и его непокорность. Ванды называли свою землю Руг-Ванд, 'Озерный край', и были уверены, что красивей места нет на свете. В Эндросе же – презрительно – земли вандов величали Соляными из-за Окраинного моря, омывающего западный берег, настолько соленного, что летней порой прибрежная полоса становились белыми от выступающей соли. Среди народов, покоренных Эндросом, лишь ванды помнили времена прежней свободы; по этой причине три из двенадцати легионов Эндроса были расквартированы на западе.