Текст книги "Дневник одиночки (СИ)"

Автор книги: Алена Багрянова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

Записи 34-42

Запись 34.

Эта тетрадь скоро подойдет к концу, осталось несколько пустых страниц. Возможно, я буду скучать или вклею сюда еще одну найденную, но…я не уверена, что хочу этого. Мне все равно раньше не сильно нравилось сидеть каждый вечер в обнимку с фонарем и пытаться выцепить хоть что-то из памяти, описывая все-то, что меня окружало. Одиночество, боль, голод, страдания, этим она пропитана. Лично для меня. Хотя иногда, мне сдается думать, будто в ней есть какое-то тепло. Мне трудно это объяснить, но эта тетрадь пахнет ностальгией. Еще не прошло и года, как я начала восстанавливать рушившийся внутри меня мир воспоминаний, начала собирать себя заново, с помощью простой учебной тетради. Зарисовки на её полях напоминают о прожитом не меньше, чем строки и кривые буквы с массой ошибок, сделанных в спешке.

Мы вышли на большую трассу. Нередко стали попадаться искореженные, поломанные флаеры, брошенные автоматы, которые раньше выдавали еду (конечно же, пустые), высокие фонари, подбитые непонятно кем, давно не освещающие дорогу. Впереди виднеется большой город. Дмитрий рассказывает, что когда-то там жила его тётя. Эта женщина любила, когда он и брат навещали её, откармливала до отвала. Лицо его становится мягким, когда он вслух вспоминает, как любил её жаренные острые баклажаны и мясной рулет. Ему, видно, больно это вспоминать, но, как сам Дмитрий говорит, рад, что не забыл те прекрасные моменты. Это город его детства. В нем-то мы и решили попытать удачу: найти что-то съестное, возможно, не такую поношенную, дырявую одежду. Давно мы не заходили в каменные джунгли вымерших мегаполисов.

Сейчас мы отдыхаем на скамье, у старой кофейни. В ней ничего нет. На пыльном полу следы Тварей, впрочем, неудивительно. Большие города их привлекают. Стекла выбиты, столики опрокинуты и лишь пустые глазницы бара, с тускло поблескивающие осколками стеклотары придают этому месту память того, что здесь когда-то была жизнь. Но, вот, что странно, на пустой стене красной краской выведен какой-то странный символ, больше похожий на изогнутую в спираль стрелу. Не похоже, чтобы это осталось еще с тех времен, когда эта кофейня работала. Такое ощущение, что непонятный рисунок сделан впопыхах. Он неровный и весь в подтеках краски. Это оставили люди или те монстры, с которыми нам еще не доводилось встречаться?

Скоро начнет темнеть и мы должны успеть попасть на улицы города, забраться в место понадежнее и переждать ночь. А завтра начнем исследовать местность и искать еду.

Запись 35.

Еды мы не нашли, только жалкую измятую банку просроченного томатного супа. Все, что мы успели обойти здесь – пустое, витрины многих магазинов выбиты, двери практически во все квартиры сняты с петель или поломаны чем-то. Мы обошли десять многоэтажек, потратили на это около четырех часов, но увидели лишь разруху и ничего полезного. Так, словно здесь была война, а после прошлась армия мародеров. Здесь повсюду этот странный символ, тот, который мы видели по дороге в город. На стенах корявые надписи чем-то черным, все почти с идентичным смыслом: «Поддайтесь новому богу!» и еще одни: «Мы мертвы и прокляты! Молитесь!». Здесь явно есть выжившие и их не мало. Дмитрий и я практически уверены, что нам точно не стоит связываться с ними.

Мы видели людей, подвешенных за ноги на фонарных столбах. Их останки были сильно искорёжены, так, словно их кто-то жевал. Мы не сразу поняли, что эти позеленевшие, наполовину сгнившие и мерзко пахнущие куски мяса когда-то были людьми. Не поняли, пока не увидели мертвого мужчину, не тронутого и, кажется висевшего на том столбе не больше нескольких часов. Из его плоских ран на груди еще сочилась кровь, когда мы осторожно подошли, чтобы разглядеть его. Он явно был мертв, но капли до сих пор падали на окровавленный грязный асфальт под ним. Пальцы на руках у него почему-то отсутствовали, а на бледном животе красовался тот самый знак с изогнутой стрелой.

Кажется, это какой-то культ или…мы не знаем, что. Идея с приходом в этот город была одной огромной ошибкой. Завтра на рассвете мы бежим из него, неважно куда, главное подальше. Давящая и настораживающая тишина не дают нам расслабиться ни на секунду. Даже сейчас, когда мы забаррикадировались в одноместном номере отеля, нам кажется, что сквозь плотные портьеры за нами следят чьи-то липкие взгляды.

Мне страшно. Я не знаю, что делать, если мы столкнемся с тем, что убивает людей, а потом подвешивает их на столбы.

И еще, кажется, я отравилась или еще что. Мутит постоянно. Каждый раз, когда я испытываю голод, меня мучают желудочные спазмы, тошнит, а голова кружится. Постоянная слабость никак не дает мне покоя. Надеюсь, у меня будут силы, если придется бежать.

Запись 36.

За всем я не заметила, что у меня не пришли месячные примерно полтора месяца назад. Только не это. Я в полном ступоре. Что же делать?

Запись 37.

Выхода нет. Мы не смогли выйти. На рассвете, когда мы подошли к одной из дорог, ведущих из города, то наткнулись на вооруженных людей. Четверо мужчин были при автоматах, нечета нашему старому ружью, в камуфляжной форме. У каждого на предплечье была черная повязка с той же самой изогнутой красной стрелой. Они внимательно оглядывались, будто кого-то выискивая. Двое других, патрулировали ближайшие улицы. С ними мы чуть не столкнулись нос к носу, когда пытались аккуратно и незаметно пройти. Вот уж чего точно не хочется, так это висеть на фонарном столбе с перерезанной глоткой. Мы немного подслушали их разговор и поняли, что сами того не зная потревожили какие-то «маячки», от чего они легко поняли, что в городе появилась «новая кровь». Они обсуждали, куда подвесят своих гостей и когда это лучше сделать. Некие «они» в последнее время не особо проявляли заинтересованность в их жертвах. Скучный будничный тон, с каким они все это говорили, вызвал во мне лишь омерзение. Мне хочется как можно скорее выбраться отсюда. За время, пока мы пробирались к той дороге, по которой пришли, решив, что, как выберемся, то обойдем город по большой дуге, нам попалось несколько патрулей. Некоторые были с собаками. Удивительно, я не видела животных…нормальных животных ни разу за все время после Конца. Их собаки большие, с черными спинами и мощными лапами. Звери постоянно озлобленно скалятся. Люди Красной стрелы (название это появилось как-то само собой) кормят своих питомцев сырым мясом. Откуда его столько у них? Еще одни каннибалы? Их так много. Дмитрий и я насчитали, по меньшей мере, человек двадцать пять и это все просто патрули и часовые на выходах, а ведь, скорее всего, у них есть какой-то лидер. Не знаю.

Мы так устали, бегая по городу и пытаясь спрятаться в разбитых квартирах, что сейчас сил на размышления осталось мало. Хорошо. Меньше мыслей о задержке…

Сейчас мы где-то…черт знает. Грязный подвал, с голыми стенами, полом с вонючими лужицами. Темно, сыро, но здесь у нас есть хоть какая-то уверенность в том, что мы доживем до завтра. Луч моего фонаря постоянно цепляет те несколько давно иссохшихся останков людей, которым пришлось погибнуть. Не верится, что это произошло больше года назад. Такой маленький срок и такие огромные последствия. Люди изменились, сломались и перестали быть людьми. Человечество обречено. И посреди этого нет места новой жизни.

Черт подери, как же так получилось, как я могла допустить подобное? Остатки человечества агонизируют в предсмертных муках, а я возможно несу в себе ребенка. И что он увидит? В какой мир выйдет? Я не хочу такого будущего.

Несколько минут назад Дмитрий вдруг предположил, что все те патрули, все люди, что попадаются нам здесь, прекрасно знают, где мы находимся. Он сказал, что готов дать вторую руку на отсечение, что это такая извращенная игра. Нас ведут куда-то, давая возможность ощутить надежду и пространство. Говорит, так играется кошка с мышью перед тем, как съесть её.

Что же делать? Решили, что пойдем глубокой ночью – так мы будем менее заметны. Про Тварей и других жителей ночи мы думаем с осторожностью. Ничего не поделать. У меня есть несколько часов, чтобы отдохнуть.

Запись 38.

Мы ближе к центру. Пройти так и не удалось. День мы пережидаем, снова глубоко зарывшись под землю и затихнув. Здесь все больше росписей на стенах. Больше людей в форме и бесконечно много теней. Они поджидают за каждым поворотом, в каждом темном проеме. Тихо следуют за нами. Я не говорю этого Дмитрию, у него забот и так хватает. Мне кажется, тени знают, что я их вижу, и как нарочно они тянуться ко мне. От их гудения болит голова, забивает уши, а иногда носом идет кровь. Её я тут же стираю, чтобы мой спутник не заметил. Что же происходит? Мертвые хотят общения или…? Не понимаю. Жаль, что нам не выдали инструкции по пользованию и пониманию нового мира.

Есть здесь и темные неподвижные силуэты, очень похожие на людей. Плотные и реалистичные. Безмолвно следят за нами, поворачивая свои «головы». Никогда таких не встречала и они пугают меня до чертиков. Иногда, мне кажется, что я слышу их голоса в своей голове. Точнее, тихий шепот, что-то беспрестанно мне повторяющий. Не тот гул осиного роя, что посылают уже ставшие привычными тени, а именно едва различимые слова. Одно я знаю точно – мне не хочется с ними сталкиваться и, уж тем более, общаться. Равно, как и с последователями этого странного культа. Кому они поклоняются и поклоняются ли вообще? Мы слышали пару раз о неких "Молчунах", но так ничего и не поняли.

Есть ли во вообще во всем это смысл? Я давно успела понять, что люди в этом новом мире изменились, сломались, озверели. Цивилизации нет, она погибла оставив лишь кучку "хищников" и "жертв". Другого здесь нет.

Единственная хорошая новость, что может согреть мне душу, на какой-то миг, так это найденная нами лазейка. Мы не станем выбираться по поверхности. Выход есть и под землей. Широкий тоннель старой ветки метро. Да, наполовину заваленный, но, по крайней мере там нет последователей Красной стрелы.

Запись 39.

Дмитрий заметил, что со мной твориться что-то неладное. Я бы тоже заволновалась, если бы среди ночи кто-то побежал изливать скудное содержимое желудка в дальнем углу небольшого подвальчика. Мой спутник насел с вопросами, начал осматривать, пытался проверить реакцию зрачков на свет, чем заставил меня вспылить и все ему выдать. Новость, конечно, оказалась для него не радужной. Все же мы оба понимаем, что в нашей ситуации радоваться подобным вещам в вышей степени наивно. Он замолчал на несколько минут, что-то лихорадочно соображая и постоянно почесывая свой испачканный лоб под сосульками грязных темных волос. А затем вывалил мне две банки консервированного томатного супа. Сказал, что я поступила глупо сразу не сказав все ему и мучаясь от голода и токсикоза. Просил не стесняться и говорить, когда я начинаю испытывать голод.

Не ожидала столь серьезного подхода с его стороны. Мой рюкзак тут же полегчал, а его наполнился до краев, старое ружье перешло к нему. Обещание есть меньше и всегда оставлять мне чуть больше еды про запас немного выбило меня из колеи и заставило обидеться. Я не больна, а просто беременна. Больше мы про это не говорили.

Запись 40.

Кажется, я начала привыкать к крыше над головой, точнее к толще земли. сегодня нам удалось пробраться сквозь сетку-рапицу на станцию метро. Стены здесь неровные, в выбоинах, пахнет затхлостью, сыростью и плесенью. Иногда складывается впечатление, что здесь когда-то шел ожесточенный бой. Когда-то красиво исписанные стены испещрены сотней следов от пуль, на полу бетонное крошево, чьи-то истлевшие останки, гильзы, глубокие выбоины, словно от гранат и толстый слой пыли. Так, будто сюда не спускались очень много лет.

Темнота здесь гуще, нежели в подвалах города. страшная и давящая. Немного не по себе ощущать одновременно большое, скрытое тьмой пространство вокруг тебя, и большой плст земли где-то над головами, глубину твоего нахождения. Что ж осталось только пройти три станции. Мне не по себе от одной только мысли прохода вглубь этого черного тоннеля. Дмитрий уверяет, что нам понадобиться часа два-три, чтобы преодолеть расстояние, если мы пойдем быстрым шагом. Медленным это займет часов пять. Но я очень надеюсь, что ночевать нам тут не придется. Я буду держаться быстрого темпа, хоть Дмитрий и не просит этого.

Сейчас мы немного перекусим и двинемся перед по тоннелю, по его рельсам в кромешной тьме. С одним только фонарем. Черт. Мы явно тронулись головой. Но, наконец-то мы уйдем от этого города и двинемся дальше.

Надеюсь, все это выветрится когда-то из памяти, как страшный сон.

Он долго на меня смотрел за едой, а после сказал, что надеется, что это будет мальчик. Я не смогла не улыбнуться.

Запись 41.

Четыре страницы отделяют меня от конца тетради. Десять – от времени, когда все было относительно нормально. Так много по времени, но столь мало в рамках одного дневника. Какие-то страницы.

В моих ушах до сих пор плотной пеленой стоит та ужасающая тишина, а память рисует перекошенные в страхе лица людей, а глотку саднит от долгих криков, что я сама не могла услышать. Сейчас я боюсь каждого дуновения ветра, скрипа или вдруг вставшей тишины вокруг, постоянно прислушиваюсь к любому аномальному звуку. Мы вырвались, но не смогли уйти достаточно далеко, чтобы чувствовать хоть какую-то безопасность. Но двигаться вперед мы пока не можем. Дмитрий не может. Он серьезно ранен. Лицо его сильно побледнело, под глазами образовались темные круги, губы стали синими и ему постоянно холодно. Хоть мы и прижгли рану в боку, но...господи, мне страшно.

Нас поймали. Мы слишком долго сидели на станции, куда вошли с поверхности, люди Красной стрелы выследили нас и напали, в тот момент, когда мы только сворачивали наш небольшой "пикник". Они торжественно улюлюкали, когда быстро скрутили нас обоих и связали. Их хриплые голос звучали прямо у самого моего уха, омерзительные смешки поддерживали выдвинутую кем-то очередную идею нашей "красивой" смерти. Мы все пытались вырваться, я стерла кожу в кровь, пытаясь хоть как-то растянуть тугую вязку на запястьях. Но не это оказалось главным ужасом, а то, что наши крики и короткая перестрелка привели на станцию тех, кого мы не ожидали увидеть. Перед тем, как все окружение утонуло в оглушительной тишине, я успела расслышать тихое: "Молчуны" мужчины, что крепко держал меня.

Он появились так же неожиданно, как в первую нашу встречу. Едва различимый писк оглушил всех нас. Люди, что нс связали в ужасе зажали уши руками, выпустив веревки, на которых хотели тащить нас на поверхность. Я видела, как раскрываются их рты в немом крике, но не различила ни звука. Только тишину. Металлически-серые Молчуны медленно выдвинулись из плотного мрака, скалясь своими изуродованными лицами, пытаясь фокусировать подернутые бельмом глаза на нас. Один из них выдвинулся вперед, но члены Красной стрелы оперативно навели на него свои фонарики и уродливый мертвец в ужасе отпрянул к собратьям. Я видела, что люди то-то пытались им крикнуть, будто шли на контакт. Какое безумие. Они светили перед собой, не давя им приблизится. Потом меня подтолкнули вперед, перед тем быстро нарисовав красным маркером на щеке ту саму изогнутую стрелу. Дмитрий изо всех сил дергался за моей спиной. Молчуны заинтересованно смотрели на меня в качестве поданной им еды. Теперь-то я убедилась, что эти люди приносили жертвы этим мертвецам. Несколько из уродов сделали странное движение, будто клацнули зубами и их холодные слепые глаза уставились на людей за моей спиной. Я не видела, что произошло, но луч одного из фонарей резко ушел вверх, за мной мигнула вспышка, а после чья-то рука дернула мое тело в сторону, оттаскивая подальше от Молчунов.

Люди оживились, лучи света заплясали по стенам станции, вспышки автоматной очереди едва озаряли гримасы ужаса застывшие на лицах людей. Они бегали, кричали, а эти худые создания размахивали длинными руками с огромными черными когтями. В какой-то момент на моей лицо брызнуло что-то горячее. Дмитрий тащил меня дальше, заставляя бежать, что есть сил. Зловоние подстреленных мертвецов заполнило мои ноздри и я пыталась держать в себе только съеденную фасоль. Я задыхалась, легкие горели, а Дмитрий все не сбавлял темпа. Только тогда, когда он споткнулся на мгновение и я, пытаясь тоже не упасть схватилась за него, то почувствовала, что его бог залит чем-то горячим. Он до боли сжал мою руку и повел дальше. Мы вышли на сосенней станции, чудом избежали патруля и, больно царапая кожу выбрались сквозь плотно натянутую колючую проволоку, в пригород. Моему спутнику становилось все хуже, он все чаще спотыкался, а после того, как Дмитрий без сил упал, я запаниковала. Втащила в первую попавшуюся сарайку и уложила на пол.

Знаю, мы еще не выбрались из города окончательно, но дальше идти не возможно. В его боку огромная дыра. Как при таком ранении он смог вытянуть меня и заставить гнать как умалишенную сквозь тьму и ужас, для меня все еще остается загадкой. Его ранил не человек, а один из Молчунов, впрочем он не уверен, в том хаосе трудно было разобрать что острой горячей болью врезалось в него.

Вид у него не лучше, чем у его брата в тот день, когда мы познакомились. Его начало лихорадить, хотя полчаса назад, он уверял, что завтра уже сможет идти вперед и рана не такая страшная, как я себе накручиваю. Ощущаю своим боком, как его трясет. Он говорит, что мечтает о маленьком домике у моря, где бы он обязательно развел фруктовый сад, завел верного пса и пил бы вино каждый вечер. Говорит, что после того, как мы найдем место, которого не коснулся весь этот ужас, когда найдем нормальных людей и нормальный мир, то он не хочет, чтобы мы расходились по разным углам. Мы должны остаться спутниками и в том мире.

Звучит так, словно он прощается со мной и говорит то, что давно хотел сказать.

Запись 42.

Сегодня я проснулась в ледяных объятьях. Этой ночью он умер.

Запись 43. Последняя.

Запись 43. Последняя.

Солнце слепо светит, сквозь тонкую пелену серых облаков. Мимо пролетают редкие маленькие снежинки, так словно не знают, что вокруг зелень и стоит солнцу появиться из-за туч, как они тут же растают, не успев коснуться земли. Прохладный ветер приносит горький запах полыни, колышет листву на деревьях. Интересно, ему бы понравилось здесь? Больше недели не было ни Тварей, ни Молчунов, погода столь комфортная, что даже я с удовольствием вдыхаю горечь, разносимую по полям. Вокруг царит какая-то безмятежность и леность. Я впервые двигаюсь, не передвигая ног. Ветер развивает мои отросшие грязные волосы, а ребенку в животе не нравится странно долго не двигающаяся мать. Хотя, кто знает. Сейчас он пока что больше похож по ощущениям на рыбку, в моем слегка выдающемся животе. Думаю, Дмитрий даже в этой безмятежности нашел подвох и уж тем более не сел бы в машину к незнакомым людям.

За рулем седой мужчина с грустным взглядом, рядом с ним молодая девушка, которой едва исполнилось восемнадцать и двое мужчин с ружьями едут сзади со мной и так же задумчиво вглядываются в горизонт. Они из какого-то поселения, говорят, что их там много, около сорока человек, огражденных возведенными стенами. В трех километрах к югу отсюда. По дороге мы заедем за кем-то еще к старому коллектору, где раньше очищали воду. А дальше. Мне уже не хочется думать. Спустя два с половиной месяца после его смерти, я впервые встретила людей. Адекватных людей. Они нашли меня, поделились едой и спросили, не хочу ли я поехать с ними в место, где можно спокойно спать и помогать в выживании их общине. Я ответила им, что неплохо разбираюсь в механизмах и технике, на что они несказанно обрадовались. Механика у них нет.

Я боялась, что этот дневник так и останется дневником одиночки, но, кажется не судьба.

Я изменю им всем, оставлю прошлое далеко позади, в последний раз передам с ветром поцелуй моим давно погибшим мужу и дочери. Я их люблю все так же. Я улыбнусь тени, что следует за мной по пятам с самой его смерти. Его я тоже успела полюбить, не смотря ни на что. И после моей кончины, надеюсь, мы увидимся вновь на другой стороне жизни, там, где есть только тени.

Больше книг Вы можете скачать на сайте – Knigochei.net

Эпилог

– Артёмка! – звонкий голос друга заставил мальчика подскочить на месте и выронить из рук старую потрепанную тетрадь.

Та плюхнулась на грязный пол, подняв собой небольшое облачко пыли. Потускневшие рисунки на обложке в виде позолоченных завитушек, складывающихся в круг, похожий на ту землю, что он видел на атласах, слегка блеснули в свете фонарика. Артём облегченно выдохнул. Все-таки это его друг, а не взрослые, что запрещают без присмотра выходить за стены.

– Чего тебе Андрей? – хмуро спросил парень, вновь кидая взгляд на найденную им в старом коллекторе тетрадь.

– Ты где так долго? Скоро обед! И если мы сейчас не пойдем, то не успеем попроситься в рейд!

Артём закатил глаза. Куда там этому мальчишке. Андрею только-только исполнилось одиннадцать, таких мелких не берут на машину и не выдают оружие. Лучше бы шёл работать к матери в огород. Вот Артём мог попытать удачу и напроситься в группу дяди Миши. Все-таки он тут самый старший из детей. Тринадцать лет это вам не наивные мечты о кладах предков за стенами города и славе в городке, а настоящая самостоятельность и умение попадать в цель с тридцати метров. Он даже не побоялся залезть так далеко за стены родного поселения и найти несколько интересных штук, вроде поломанного накопителя солнечной энергии и вот этой тетради, в страницах которой мальчик утонул на несколько часов. Он даже позабыл о работе и просьбе матери больше не ходить в этот полуразрушенный домик возле самых стен. Его друг знал, где любит время от времени пропадать "первый ребенок".

Артём поднялся на ноги, чувствуя, как те еле гнутся и гудят после долгого сидения в одной позе на полу, подхватил тетрадь, накопитель и вышел под горячее солнце. Глаза заслезились от яркого света и мальчик сощурился, чтобы разглядеть друга. Тот, кажется уже успел пообедать ягодами, что в большом изобилии росли в огороде его родителей – темно-синие пятка, в которых были испачканы руки парнишки говорили сами за себя. Артём улыбнулся, сунул в сумку найденные вещи и устремился вместе с Андреем назад в поселение.

Старичок на патрульном посту строго на них посмотрел, пригрозил пальцем и отвесил два подзатыльника, пообещав, что все расскажет родителям. Но оба знали – не расскажет, от того не волновались и всегда совершали свои вылазки именно в его смену.

Широкие и высокие бетонные стены, сложенные из больших блоков еще задолго до их рождения, отдавали холодом. Стена не нагревалась даже в самый жаркий день. Поселение, как обычно, встретило их шумом узких улочек, ароматом еды, что разносилась вперемежку с запахом машинного масла, под хрюканье и амбре толстых хряков, коих держали ближе к выходу. Только мальчики прошли чуть глубже, как послышался звон маленького колокола, оповещающий о начале обеда. Артём шмыгнул носом, когда услышал, как собственный желудок в голодном зове урчит так громко, что казалось, все прохожие могу услышать.

– Артём! Тёма! – цепкая ручка перехватила его и ловко вытащила из неспешно идущих к центру людей.

– Привет, Оля, – Артём удивленно уставился на низенькую девчушку двенадцати лет, поражаясь откуда в таком хрупком ребенке может быть столько силы, что она без труда дернула мальчика выше её на добрую голову.

Та застенчиво заправила выбившуюся русую прядь волос за ухо, искренне не понимая, почему он так странно её разглядывает.

– Слушай, Артём, передай маме, что дядя Олег просит её посмотреть тачку номер три, та которая "Форд". У нее кряхтит под капотом и она не заводится, но зажигание есть. Меня конечно попросили саму её позвать, но мне еще нужно кое-что сделать до моей очереди на обед, а ты все равно её увидишь раньше.

– Конечно. Это на ней сегодня в рейд пойдут взрослые?

Та помотала головой и распрощавшись убежала прочь.

Уже после того, как они с матерью поели и вернулись домой, чтобы немного отдохнуть перед работой, Артём наблюдал, как его мать что-то тщательно записывала в огромную черную тетрадь. Она щурилась, не желая надевать свои очки, отчего вокруг её серых глаз отчетливее становились видны морщинки. Начинающая потихоньку стареть женщина почему-то всегда писала при тусклом свете своего фонарика. Не важно ночь это или яркий солнечный день. Побеленные стены всегда освещались, когда она садилась за свой каждодневный ритуал. еще маленький Артём любил наблюдать, как мама выводит аккуратные буквы на пожелтевших клетчатых листочках, в то время, как они оба были закутаны в широкий и теплый плед. Он спрашивал, зачем она все пишет и пишет, и мама отвечала, что без этого она начинает все забывать. Став старше он узнал, что не только его мама страдает таким недугом, но еще по меньшей мере четверо в поселение вынуждены все записывать в свои дневники каждый день, чтобы прожитый день остался отпечатан на страницах и не стерся хотя бы отсюда.

Их домик был маленьким, деревянным, стремя мелкими оконцами. Раньше им хватало и одной комнатки, но чем старше становился Артём, тем меньше им оставалось места. В последнее время взрослые стали говорить, что пора ему найти свой дом или построить его. Мать говорила, что живут они не так, как бы хотела она и ей стыдно, что у них очень бедная обстановка, но он искренне любил это место и уют, что привносила в него мама.

Его звали "первым ребенком" , потому, что Артём стал тем самым малышом, что первым родился в поселении, первым после Конца. Через год была Оля, потом Андрей, а еще четверо родились совсем недавно. Но мама никогда не рассказывала ему ничего об отце, кроме того, что он умер.

Сжав челюсти и, слегка злясь на мать, Артём выудил из сумки потрепанную находку и шлепнул её о стол, пытаясь привлечь внимание мамы.

– Почему ты не говорила, что видишь Тени Памяти? – вдруг спросил он и заметил, как замерла мама.

Серые глаза обеспокоенно посмотрели на него, а потом заметили то, что он кинул на стол.

– Артём, – выдохнула она.

– Ты скрыла от всех вой дар, – выдавил он. – Не сказала мне даже имени моего отца. Не говорила мне каким он был человеком. Ты выкинула то, что заставляло тебя помнить. Скажи, ты забыла его? Забыла все, что было раньше?

Женщина заметно сглотнула и прикусила на мгновение нижнюю губу. Потом пронзительно посмотрела на сына.

– Ты был в коллекторе? Зачем? Это же опасно, – сурово сдвинула брови мать.

– Мама, я уже давно бегаю за стену. Я видел Тварей...

– Что?! – она раскрыла рот в изумлении и Артём скривился. – Ты с ума сошел?

– Ты встречалась с Молчунами и ни слова никому из нас не сказала! – вдруг громко выдавил он. – Забыла?

Мама отложила тетрадь, захлопнув её вместе с ручкой и встав, подошла к столу и сыну. Провела задумчиво по выцветшим узорам указательным пальцем.

– Я забыла много чего, – тихо произнесла она. – Но помню отчетливо каждую строчку и каждый рисунок в этом дневнике. Как ты узнал?

Он видел боль с какой она смотрела на свою давно брошенную тетрадь и уже начинал жалеть, что вообще показал ей эту находку.

– По почерку. И я единственный здесь ребенок, кто родился без отца. Не сложно сложить два и два.

Она вздохнула, боясь даже бросить взгляд в сторону своего дневника.

– И чего ты от меня хочешь? – грустно спросила мать.

– Расскажи мне все о нем. Каким он был? Где ты его похоронила? Он был так крут, что не побоялся Красной стрелы! Мама, я хочу знать все.

Она поджала губы, слабо кивнула и вновь взглянула сыну в глаза.

– Хорошо, Артём, – едва шепнула мать. – Ты опять сегодня будешь проситься в рейд?

Тот улыбнулся и пожал плечами, мол "меня не исправишь", мама лишь сокрушительно покачала головой, с едва заметной улыбкой на губах.