Текст книги "Золото под ногами"

Автор книги: Алексей Заревин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Но уже загудел встревоженный улей. Газетчики роем пчел налетели на горячие головы возбужденных сограждан: золото!

Золото!

Золото!!!

В Калифорнии золото лежит под ногами!

Мальчишка-газетчик:

– В Калифорнии золото лежит под ногами!

– А ну стой, малец! Дай-ка…

– Два цента, мистер!

– Держи… Так, хм… Вчера в Конгрессе президент Полк… так… наши чиновники подтверждают: золото лежит под ногами.

Шепот в домах:

– Так и сказал: лежит под ногами!

– Ишь ты… под ногами… Черт его знает… Горбатишься тут, света белого не видишь, а там золото под ногами…

Беспокоятся серьезные бизнесмены:

– Мистер Донован, совет директоров решил доверить открытие филиала нашего банка в Калифорнии именно вам.

– Да, сэр, но…

– Никаких но! Такой шанс выпадает раз в жизни. Впрочем, если вы…

– Нет, сэр! Нет! Я готов.

Скандалы в благородных семействах:

– Что сидишь-то? Сидит… Добрые люди уж в порту, на корабли грузятся, а он сидит пень пнем!

– А тебе лишь бы сбагрить меня, да? Ах ты, сука блудливая!

– А если врут все, а если нет никакого золота?

Да и черт бы с ним. Калифорния и раньше слыла райским уголком, какого больше нет во всей Северной Америке. Слухи о плодородной земле с бескрайними полями и сочными пастбищами, свободной от Союзного правительства с его налогами, без лихих дельцов, обирающих честных тружеников, давно волновали жителей засушливой Невады и неурожайной Юты, гористого Айдахо и безводного Вайоминга. В особо бедные годы, грозившие гибелью, люди с надеждой смотрели на запад: вот он, Орегон, рукой подать! А там Форт-Бойс, еще триста миль и – Калифорния. И новая вольная жизнь! Давно бы уж… Да ведь дороги-то нет. Два пути, и оба гибельные: по морю и через горы.

Морской путь, конечно, легче и безопаснее, зато тянется полгода! Узкая полоска земли – Панамский перешеек – соединяет Америку Южную и Америку Северную. Несчастные шестьдесят миль суши – как кость в горле. Не перепрыгнешь, не перелетишь. Приходится огибать весь Южный Континент, через неведомые теплые моря, через холодный мыс Горн.

Долгим выходит путешествие.

Ох и страшно, ох и скучно!

Пища давно протухла, вода прогнила. Пассажиры маются желудками, страдают морской болезнью; мрут от лихорадки и скоротечных тропических хворей. Покойников отпевают на скорую руку, заматывают в парусину, и в море – ни могилки, ни креста – поминай как звали.

Через пару лет найдутся смельчаки, проложат путь через дикие панамские джунгли и выйдут на западный берег Панамского перешейка. Выйти-то выйдут, а дальше как? А дальше никак: только ждать проходящие корабли, с тоской смотреть на исчезающие в морской дымке белые паруса и проклинать свою смелость. Корабли в Панаму заходят перегруженными сверх всякой меры. В каютах по три пассажира на койку, трюмы забиты товаром – нет мест, леди и джентльмены! Мест нет!

Дорогое путешествие, не всякому по карману – тысячу долларов отдай и не греши. Плывут в Калифорнию отчаявшиеся мелкие лавочники с женами и детьми. Плывут клерки крупных торговых компаний на разведку: что за страна такая? Банки и финансовые синдикаты посылают доверенных лиц: откройте-ка филиал, голубчик.

И хочется плыть, и боязно.

В Калифорнии, между прочим, стреляют; над губернаторской резиденцией развивается белый флаг с рыжим медведем гризли и красной звездой. В Калифорнии враждебные мексиканцы и лютые на расправу индейцы. Как подумаешь, дрожь пробирает. Никому никаких гарантий!

– Что-то не пойму: ведь губернатор тамошний – американец! При чем тут медведь со звездой?

– Губернатор – американец, а вот народец местный – совсем не американцы. Черт знает что, а не народец!

– Да бросьте. Я встречался с индейцами, это абсолютно цивилизованные люди!

– Все мы цивилизованные, пока скальп не сняли!

Режет килем синие воды быстроходная шхуна. Скорость восемь узлов, лови парусами попутный ветер! А в каютах и кубриках только и разговоров про золото под ногами. Приходят корабли в порт Сан-Франциско, приходят в порт Монтерей и навеки швартуются у золотоносного берега.

«Изабелле» не суждено было покинуть бухту Золотых Ворот. Лейтенант Смит сдержал слово: пассажиров действительно перевезли на берег, однако почти весь их багаж остался на судне. В лодки брали только ручную кладь, основную же часть пожитков пришлось доверить капитану Брану и его команде. Трое мужчин из числа пассажиров по вполне понятным причинам отказались покидать шхуну, а точнее, свое добро, и выразили готовность дождаться окончания ремонта и проследовать на корабле в Монтерей.

Утром следующего дня лейтенант Смит, к своему неудовольствию, обнаружил «Изабеллу» плотно сидящей на мели и не подававшей признаков жизни. Его настроение испортилось еще больше, когда наблюдатель доложил, что, сколько он ни рассматривал шхуну в береговой телескоп, на борту не видно ни души.

Лейтенант посадил на весла десяток солдат и отправился в разведку. Прибыв на место кораблекрушения, экспедиция обнаружила на борту капитана и троицу вчерашних пассажиров, не пожелавших перебраться на берег вместе с попутчиками. Все четверо были связаны надежными морскими узлами и намертво принайтованы шкертами к грот-мачте. Таинственным образом с корабля исчезла вся команда во главе со шкипером, две шлюпки и наиболее ценные вещи из багажа. Кроме того, мародеры пощипали груз, предназначенный преимущественно торговым компаниям Сэма Бреннона.

Бартл Бран развеял туман, дав исчерпывающие показания. Ночью верзила Брамсель поднял бунт. Он объявил себя капитаном, и, как оказалось, семнадцать человек из двадцати одного вместе с Брамселем шли в Сан-Франциско без намерения возвращаться обратно. Четверо матросов, верных долгу, оценив соотношение сил, перешли на сторону бунтовщиков. Мерзавцы мгновенно связали капитана и троих пассажиров, спустили на воду две шлюпки, погрузили в них достаточное количество провизии и алкоголя и с божьей помощью отплыли к вожделенному берегу.

При скверных человеческих качествах бывший шкипер был хорошим мореходом. С рассветом капитан Брамсель увидал очертания Птичьего острова, а к полудню его команда высадилась на пустынный мыс Пойнт Сан-Пабло. Пополнив запасы пресной воды, мятежные матросы отправились на поиски устья Сакраменто. Говорят, три дня спустя шлюпку с надписью «Изабелла» видели в районе острова Гризли, после чего след экипажа окончательно затерялся.

Вторая шлюпка, шедшая следом за первой, оказалась не столь удачлива. Бакштов, которым лодки были наспех привязаны друг к другу, не сдюжил и развязался. В суматохе этого никто не заметил, а когда обнаружили потерю связи с флагманом, было поздно, ведущая шлюпка безнадежно затерялась в непроглядной ночи. Утратив всякие ориентиры, команда налегла на весла: медлить было нельзя, до утра беглецам требовалось непременно скрыться из бухты. Гребцы своими стараниями развили изрядный ход, и за час до рассвета шлюпка на полном ходу налетела на камни близ острова Ангела. Днем бывалые морячки легко выбрались бы на берег в сотне ярдов от них, но в черную безглазую ночь, как понять, где он? Как в кромешной тьме разглядеть свое спасение? Море не знает пощады к тем, кто попал в его черные злые объятия. Хватают высокие волны людей и безжалостно бьют о подводные черные скалы, и ночь укрывает заблудшие души, как укрывает вдова зеркала черным крепом в доме, в который уже никогда не вернется моряк.

Лейтенанту Смиту понадобились сутки, чтобы перевезти на берег груз с «Изабеллы». Имуществу была дана тщательнейшая ревизия, после которой оное имущество было немедленно определено, как собственность правительства Калифорнии. Прижимистых пассажиров подробнейше допросили и отпустили на все четыре стороны. Рыжего капитана тоже тщательно допросили, записали показания, и поскольку в любом происшествии должен быть назначен виновный, повесили на рее военного фрегата, служившего с недавних пор городской тюрьмой. Остаток дня рыжий капитан покачивался на ветру и напоминал заключенным, что их судьба, в сущности, не так дурна, как им казалось еще утром.

Тем же вечером в трюм «Изабеллы» заложили приличный заряд артиллерийского пороху, и обломки славной шхуны смешались с прибрежным мусором бухты Сан-Франциско.

Фарватер свободен, добро пожаловать в Калифорнию, господа!

Не нужно повторять дважды. Никогда еще иммигранты не заставляли себя ждать, тем более что для отважных, но не имеющих достаточно денег, был еще один путь – через бескрайние Великие Равнины, где сотни лет безраздельно властвуют жестокие команчи, не знающие жалости к белым людям.

 
Берегите скальпы, леди и джентльмены!
О, Сюзанна, любимая, полно: не плачь обо мне,
Не страшны мне команчи, не возьмет меня никакая зараза!
Я иду в Калифорнию и в подсумке надежду несу на ремне.
И прикрыта спина от стрелы промывочным тазом!
 

Орегонскую тропу переселенцы проложили еще в начале века, а с середины тридцатых годов по ней потянулись на запад целые караваны фермерских фургонов. Покуда есть вода и пища, покуда не сбиты ноги в кровь, пока не изранены руки острыми скалами, бодро шагают пионеры по Великим Равнинам, и банджо бренчит у костра на привале:

 
О, помнишь ли ты милую Бетти де Пайк?
Мы прошли через горы, я и ее любовник Айк.
С упряжкой быков и большой желтой собакой,
С большим петухом из Шанхая и с пестрой свиньей.
 

Хороший штат Орегон, вот только индейцы недружелюбные. Оно и понятно, откуда взяться дружелюбию, если горы кругом? Доброй земли мало, фермеров много, а индейцев и того больше: банноки, чинуки, кламаты, модоки, неперсе… Это, знаете ли, не миролюбивые мивоки, эти подраться любят. Тысячи лет они враждовали друг с другом, оттачивая боевые навыки. Неприязнь между индейцами была так велика, что первые колонисты им сначала даже понравились. Но белых становилось все больше, они забирали лучшие земли, а индейцев прогоняли все дальше и выше в бесплодные горы.

В конце концов, индейцев окончательно загнали в резервации, что немало способствовало просветлению разума индейских вождей, которые наконец осознали, кто им друг, а кто враг. Но даже в резервациях не было убежища от новых хозяев Орегона. То фермерские стада вытопчут индейские посевы, то фермерские свиньи пожрут луковицы камаса… Настоящая война между индейцами и белыми вспыхнет в Орегоне только через двадцать лет, но и сейчас обстановка неспокойная. Получить стрелу в спину – это пара пустяков, а там и без скальпа останешься. В общем, белому в Орегон лучше не соваться, потому что свободной земли нет, а краснокожие совсем озверели: сколько мирных фермеров перебили за последние десять лет – не сосчитать. А скольких индейцев перебили мирные фермеры, про то лучше и не заговаривать. Нехорошая статистика получится. И уж если был ты настолько неразумен, что сорвался со всем хозяйством и семейством покорять западные просторы, то в Орегон не заходи, а как пересечешь Айдахо, остановись передохнуть в Форт-Бойс; там соберись с силами – и снова в путь: поворачивай налево, держи курс на юго-запад. Так и попадешь в Калифорнию, если, конечно, выживешь.

Не все дойдут, не все… Да что мы снова про индейцев! Какие индейцы на кордильерских вершинах? Индейцы любят сочные поля, обильные рыбой озера и густые, полные дичи леса – там и живут, пока белые не пришли, а в горах индейцев нет.

В горах голые камни, вечный снег и ледяной ветер. В горах за перевалом – пропасть, а за пропастью – перевал. В горах шумят холодные реки на перекатах – не перебраться – ни бревна, ни жердочки. Ищи брод, форсируй бурный поток по горло в ледяной воде, переправляй семью со скарбом, помогай товарищам. А перебрался, надо бы одежду просушить, да не на чем – топлива для костра не найдешь. Голые скалы кругом – ни деревца, ни кустика, ни травинки. Подхватил простуду – пиши пропало. Ногу подвернул – считай, половину шансов потерял. Перелом – верная смерть.

Зато рядом ворчит огромный рыжий медведь гризли. Идет по пятам за людским караваном. Бродит кругами вокруг лагеря, ночью подходит совсем близко. На прошлой неделе, еще в долине, лошадь задрал и с тех пор увязался следом. Вчера ночью склад с провизией разорил, а сегодня, того гляди, твои кишки на когти намотает. Когти у него длиннее ножей, крепче стали. Клыки такие, что впору камни разгрызать. Страшный хищник, нет в горах от него спасения. Пуля его не берет, в шерсти застревает. С ножом на эдакую громадину и вовсе не выгорит, махнет лапой и копай могилу. Можно, конечно, с рогатиной, если ростом и силушкой бог не обидел, да где ее взять, ту рогатину?

Держись, пионер. Трудный путь, смертельный риск, вся дорога уставлена могильными крестами. Но ведь и награда того стоит: ждут тебя в Калифорнии молочные реки, кисельные берега и золото под ногами.

Кто дошел да золотишком разжился, пьет виски в салуне.

– Ну, а вы, мистер, по каким делам в Калифорнию? На старателя не похожи.

– У вас глаз наметан, джентльмены, ничего не утаишь. Я работаю на президента САСШ и нахожусь здесь по его поручению.

– Поручение, конечно, сверхважное и секретное?

– Нет, джентльмены, никаких секретов. Мы действуем открыто. Моя миссия заключается в наблюдении и своевременном информировании президента. У вас тут преинтереснейшие дела творятся, мы должны держать руку на пульсе.

Безусый крепыш лет тридцати, по виду типичный фермер, придвинулся по скамье поближе к Чарльзу Милвертону и шепнул ему на ухо, обдав свежим запахом хорошего виски:

– Когда, мистер?

– Что именно, мистер? – так же интимно шепнул советник.

– Когда мы станем штатом САСШ? Признаться, желтопузые и краснозадые нам до смерти надоели своим нытьем. Нам нужен порядок, мистер!

Хитро усмехнувшись, советник посмотрел в глаза собеседнику, демонстративно отодвинулся и громко произнес:

– Не имею понятия, о чем вы, мистер!

– Значит скоро… – удовлетворенно протянул тот и, помолчав, внезапно сменил тему. – Так вы на шхуне прибыли?

– Я уже говорил, мистер. На шхуне.

– Про Черного дьявола, стало быть, не слыхали?

– Сегодня узнал о его существовании от этого джентльмена, – серьезно ответил Милвертон, указав на «святошу», спавшего в углу. – Вы полагаете, в его словах была толика истины?

– Как вам сказать… Говорят, его видели еще по ту сторону гор. Черный, огромный, в два человеческих роста, из глаз – искры, земля под ногами дрожит…

– Откуда такие подробности?

Собеседник Милвертона задумчиво повертел в руках стакан, как бы размышляя, стоит ли отвечать, а если стоит, то насколько откровенно, потом откинулся на спинку стула, приложился к стакану и твердо сказал:

– Я сам его видел.

Глава IV

Муниципальные выборы в Сакраменто оказались под угрозой срыва по причине непрекращающегося неконтролируемого перемещения избирателей. Каждый день в город приходили, приезжали верхом и приплывали по воде десятки новых жителей, и примерно столько же покидали его пределы, уходя на восток вверх по течению Американ-Ривер или на север вверх по течению Сакраменто.

Устав гоняться за неразумными согражданами и призывать их к выполнению гражданского долга, городской шериф Джеймс Хопкинс посовещался с мэром, взял подписные листы и с тремя помощниками прошелся по домам разбежавшегося электората. За день им удалось собрать количество подписей, достаточное, чтобы наблюдатель от Конгресса сенатор Киберг – въедливый хмырь, длинный, как оглобля, и лысый, как булыжник – признал выборы состоявшимися и убрался с глаз долой в Монтерей.

Не успел шериф утереть пот со лба, как долг службы в лице посыльного от Джона Саттера позвал его к черту на кулички: какие-то мерзавцы снова воровали императорских быков.

Выпроводив посыльного, шериф яростно швырнул в стену боевой топор мивоков, подаренный ему лет пять назад индейским старейшиной в благодарность за то, что Хопкинс вернул индейцам украденный скот. Топор вонзился в стену, а Хопкинс рухнул в кресло, испытывая непреодолимое желание плюнуть на все и отправиться в горы мыть золото. Впрочем, это желание посещало Хопкинса всякий раз, когда его – муниципального служащего на муниципальной зарплате – заставлял работать на себя крупнейший налогоплательщик Калифорнии Джон Саттер. И самое противное, что при каждой встрече этот нувориш пускался в пространные и высокомерные рассуждения о долге Хопкинса перед обществом в целом и перед Джоном Саттером лично.

Какого дьявола, в конце концов!

Вот, например, шурин. Взял сына и пропал на полгода. А вернулся – кум королю. Съездил в Монтерей, продал добычу и вложился в недвижимость. Отстроил сначала ночлежку для старателей, потом гостиницу, а теперь сам Джеймс ходит в его салун, платит за виски. Все-таки скотина Фрэнк, подумал Хопкинс, очередной раз недобро помянув шурина, мог бы за выпивку деньги не брать, родня как-никак…

Джеймс Хопкинс не производил впечатления типичного шерифа Дикого Запада. Был он худ, невысок и вообще слегка несуразен. Казалось, его руки и ноги живут отдельно от хозяина своей жизнью и по собственному разумению. Одежда сидела на его нескладной фигуре кривовато, походка была нетвердой, шаркающей. Он быстро сбивал обувь и был самым частым посетителем у сапожника Гарри Тер-Григоряна. Вытянутый бугристый череп, торчащие уши, сливовидный нос, маленькие глубоко посаженные глазки под нависающими надбровными дугами, впалые щеки и скошенный подбородок – не красавец, что уж там. Хопкинс даже усы не мог отпустить, потому что они росли глупыми разноцветными кустиками и топорщились во все стороны.

Был он единственным сыном дровосека Джереми Хопкинса и уже в пять лет махал топором, как заправский мастер, обрубая ветви с поваленных стволов, а в десять работал на равных с отцом, орудуя с ним в паре двуручной пилой. От непосильной монотонной работы его руки постоянно ныли, а ноги затекали до полной потери чувствительности, но Джереми Хопкинс регулярно напоминал сыну толстым кожаным ремнем, что зад чувствительности не теряет. И Джеймс приучил себя каждую свободную минуту давать отдых зудящим мышцам. Вот потому-то его руки во время ходьбы болтались, как неприкаянные, а ноги то заплетались, то разлетались, как он сам любил приговаривать.

Когда Джереми Хопкинс отправился к праотцам, Хопкинс-младший поклялся на его могиле, что никогда больше не возьмет в руки пилу по собственной воле, и отправился в Монтерей наниматься помощником шерифа.

С тех пор прошло почти десять лет. Последние три года Хопкинс исправно нес службу в Сакраменто: ловил жуликов, промышлявших воровством лошадей и скота, разрешал мелкие споры горожан, улаживал конфликты между индейцами и фермерами. Он был отличным бойцом, а если в его руках был любимый топор, то в рукопашной схватке становился совершенно непобедим. И сейчас, сидя в кресле и проклиная Саттера с его быками, он знал, что никогда не уйдет ни на какие прииски: Хопкинс любил свою работу. Ему нравилось выступать носителем справедливости в спорах между горожанами; нравилось ощущать себя представителем власти. Несмотря на сомнительную внешность, люди уважают, прислушиваются к его мнению даже в простых житейских вопросах, а уж если он выступает с высоты своей должности, то авторитет вовсе непререкаем.

И лишь один недостаток он не мог компенсировать никакими достоинствами: за десять лет беспорочной службы городской шериф Джеймс Хопкинс так и не научился стрелять.

Вынув топор из стены, он просунул его топорищем вниз в специальную петлю на ремне сбоку, где обычно носят кобуру, и направился к двери. Внезапно снаружи до него донесся стук копыт, храп загнанной лошади, и знакомый голос прогремел:

– Джеймс! Джеймс Хопкинс!

Он выглянул в окно и увидел своего старого приятеля – главу службы шерифов Сан-Франциско Филиппа Крамера, который спешился у коновязи и непослушными руками пытался приторочить своего скакуна. Крамер был покрыт толстым слоем дорожной пыли, одежда взмокла, лицо покрылось грязными разводами. Красные глаза и неуверенные движения выдавали смертельную усталость. Джеймс выбежал на крыльцо и воскликнул:

– Фил, дружище! Каким ветром?

Он радушно распахнул объятия. Крамер тяжело взошел на крыльцо, они обнялись, причем Крамер почти упал в руки товарища.

– Привет, Джеймс, – прохрипел он. – Рад, что застал тебя на месте.

– Еще минута – и не застал бы, – ответил Хопкинс. – У меня кража скота… Черт подери, что с тобой, Фил? Посмотри на себя: взмылен, как жеребец на финише! Ты что, скакал из самого Сан-Франциско без остановок?

Они прошли в контору, и Крамер рухнул на подставленное кресло.

– Плохи дела, Джеймс… – сказал он уже спокойнее. – Я оставил Сэма дежурить, чтобы никто ничего не увидел и не разболтал раньше времени.

– Какого Сэма?

– Мой помощник. Русский.

– Да-да, помню. И где ты его оставил?

– На месте преступления.

Хопкинс взял стакан, плеснул в него виски, подал Крамеру.

– Слушай, Фил, – сказал он. – Сейчас мне надо спешить. У Саттера снова воруют скот. Я вернусь к вечеру, и…

– Скот воруют? – оживился Крамер, глаза его сузились, рот исказила кривая ухмылка. – Это дело для городского шерифа! Пожалуй, и гвардию надо бы привлечь! А что ты скажешь про пятерых повешенных?

– Повешенных? – переспросил Джеймс.

– Ага, – подтвердил Крамер. – Да не по-человечески за шею, а зверски! На рыболовные крючья!

– Ничего не понимаю, Фил. Не знал бы я тебя два года, решил бы, что ты слегка повредился умом. Какие крючья? Какие, к черту, рыболовы?

– Тьфу, – обозлился не на шутку Крамер. – Как был дровосеком, так и остался. Пень безмозглый.

– Фил! – взмолился Джеймс. – Ты устал и не в состоянии двух слов связать. Отдохни, дружище, а я разберусь с быками Саттера, вернусь и…

– Вчера мы с Сэмом нашли в лесу пятерых повешенных. То есть сначала нашли Вилли Бойла, а потом уже этих.

– Погоди, Фил, я чувствую, этак мы запутаемся еще больше. Пока мне ясно одно: у тебя там пять трупов…

– Шесть!

– Ладно, шесть трупов. Они ведь мертвы?

– Мертвее твоего папаши.

– Значит, они никуда не денутся, да? А скот Саттера угоняют прямо сейчас. Если уж так тебе невтерпеж, идем со мной. Твоя лошадь сдюжит еще двадцать миль?

– Сдюжит. Я прошел всего тридцать, может быть, тридцать пять. Гнал, конечно…

– Отлично. Давай в седло, по пути все расскажешь.

– Может быть, оружие возьмешь? – съязвил Крамер, глядя на топорик, болтавшийся у Хопкинса на поясе.

– Пистолет в седельной сумке, – терпеливо пояснил Хопкинс. – Да ты же знаешь, стрелок из меня тот еще.

– Ладно, идем, – усмехнулся его собеседник. – Спасем имущество Императора.

Крамер наспех умылся водой из глиняного кувшина, после чего два шерифа запрыгнули в седла и размашистой рысью двинули по центральной улице города на север. Крамер все время крутил головой и приговаривал «Ну и дела…»

Вчера еще Сакраменто с трудом можно было назвать поселком – три барака, пять землянок. Вся промышленность состояла в рубке леса, который большей частью сплавляли вниз по течению в Сан-Франциско.

Теперь же по обеим сторонам русла шло бурное строительство. Городской участок реки и ее окрестности первыми попали в зону интереса старателей. Как только слухи о золоте поползли по округе, рабочие лесопилки побросали работу и споро обшарили дно и берега реки. Когда нагрянула первая волна золотоискателей, в округе не осталось ни одной блестящей крупинки. Золотодобыча сместилась выше по течению, а поселок прочно утвердился, как перевалочный пункт искателей счастья: отсюда уходили на добычу, сюда возвращались с добычей. Ежедневно в Сакраменто прибывали все новые и новые партии переселенцев, которым не хватало места в Сан-Франциско. Девяносто миль преодолевали пешком за неделю, верхом – за два-три дня, а наиболее торопливые и обеспеченные могли совершить водный вояж на небольшом пароходике, курсировавшем между главными городами Калифорнии.

Уже за несколько миль до прибытия Сакраменто оповещал путников о своем приближении: свежий горный ветер, проносясь через новый город, насыщался неповторимым запахом свежеспиленной древесины, смолы и хвои. Новый город встречал ликующим ароматом надежды и свободы! Как только пришелец пересекал городскую черту, на него обрушивалась жизнь невиданная, бурная, в тысячу раз более живая, чем в захолустных городках Миссури и Небраски, Айовы и Миннесоты. Неукротимый водоворот событий немедленно затягивал новичка в свою воронку и уже никогда не отпускал.

– Что скажешь? – спросил Хопкинс, когда друзья миновали последние новостройки Сакраменто и вышли на лесную дорогу, ведшую вверх по течению реки.

– А что тут говорить… – философски пожал плечами Крамер. – У меня то же самое. За пять месяцев на голову свалилось двадцать тысяч иммигрантов. Год назад все знали друг друга в лицо, а сейчас у меня театры, казино, петушиные бои, шлюхи на каждом шагу и по два убийства в день. Слава богу, с мэром нет проблем, позволяет брать помощников на вырост: у меня их уже трое. Бреннон, лавочник чертов, получил подряд на строительство тюрьмы, а! Что скажешь? Отродясь у нас тюрьмы не было! А пока тюрьмы нет, держу заключенных на двух брошенных фрегатах под охраной республиканской гвардии. Так что для меня удивительного мало.

– Постой, давай медленнее! – крикнул Хопкинс, и они пустили коней шагом. – Тут не больше семи миль пути, успеем. Объясни, наконец, толком: кто кого повесил?

– Три дня тому назад, – начал рассказ Крамер, – ко мне явился некто Карл Ларсен и сообщил, что они с отцом и еще одним приятелем обнаружили труп в пятидесяти милях от Сан-Франциско. Ну, труп и труп, я не ожидал ничего особенного, сам знаешь, что у нас творится. Взял в помощь Сэма Джонсона (его папаша просил брать его на дела посерьезнее) и на следующий день прибыл на место. Оказалось, что убит Вилли Бойл, я его узнал: бедняга работал на кожевенном заводе Джона Саттера. Видимо, отправился за золотом, ну и…

– С кем он уходил, выяснили?

– Пока нет. Я ведь осматривал его только вчера днем. У него были странные порезы на спине. Такие… мнэ… поперечные, по шесть штук с каждой стороны позвоночника дюйма полтора-два.

– Его пытали?

– Похоже на то. Но дослушай до конца. Кроме спины, ему повредили ноги: прокололи кожу под сухожилиями в коленях и под ахиллесовыми жилами, будто хотели подвесить, как говяжью тушу. Он пролежал в лесу не меньше двух недель, поэтому трудно говорить наверняка, но смертельных ран я не заметил. И знаешь, как-то странно, что он умер только от боли, здоровенный парень был… Обыскали место, ничего особенного не нашли – лопаты, мотыги, короче, не стоит внимания.

Они миновали устье Американ-Ривер, где она впадала в Сакраменто, и повернули вдоль русла по дороге на восток.

– Мы похоронили останки, – продолжал свой рассказ Филипп, – и решили идти выше по течению, пока не придем в твой новый Вавилон. Честно говоря, я надеялся кого-нибудь встретить по дороге, порасспросить. А встретил такую жуть, что во сне не приснится. Мы прошли миль десять, когда стало смеркаться. Я решил стать на ночлег, повернул поближе к лесу, и тут нарвался… Зашел за лесную кромку, гляжу между сосен как будто висит чего – мешки или что-то такое. Подошел поближе… А это люди. Но висят не как нормальные висельники с петлями на шеях, а на крюках. Понимаешь?

– Пока нет.

– Убийца намотал на ветки длинные куски шпагата, привязал к ним крючки и на них прицепил наших покойничков! Шесть крюков в спине – по три с каждой стороны – и по два в ногах – под сухожилиями и под ахиллесовыми жилами!

– Как порезы у Вилли Бойла?

– Именно! По состоянию ран Вилли могу предположить, что в них не было крюков. Он обманул своих палачей – умер прежде, чем его подвесили, как свинью. Джеймс, старина, если бы ты это увидел, ей-богу, плюнул бы на Саттера с его быками. Ведь штука еще в чем… Как тебе объяснить… Шпагаты свисают с разных сторон и как бы тянут тело на разрыв. Я ко всему привычен, но такое… Стоял, как громом пораженный, смотрел и почти чувствовал, как мне под кожу загоняют крюк. И эти шпагаты, как гигантская паутина – кажется, вот еще шаг, и угодишь в нее, прилипнешь, запутаешься…

– Ты стал не в меру впечатлительным, Фил, – усмехнулся Хопкинс. – Давай-ка лучше выкладывай подробности. Вещи осмотрел?

– Нет. Не было никаких вещей. Судя по следам, они продвигались к Сакраменто и стали лагерем на ночлег, но вещей не было. Вообще ничего, можешь себе такое представить? Даже грязных подштанников не осталось.

– Много тебе рассказали бы грязные подштанники, – усмехнулся Хопкинс. – Что скажешь про индейцев?

– И ты туда же, – скривился Крамер. – Сэм тоже сразу про индейцев спросил. Знаешь, я сначала было их отмел, но потом подумал вот о чем – это зацепка номер один: пожалуй, соорудить такую виселицу под силу только индейцу. Не могу себе представить, чтобы белый с такой непостижимой ловкостью лазал по соснам. Лес там чистый, внизу стволы совершенно голые, веревки привязаны на высоте футов тридцать, а то и все тридцать пять! Если на секунду предположить, что это убийство с целью ограбления, то украденное барахло никого не заинтересовало бы, кроме краснокожих. Но тогда на кой черт устраивать шоу с повешением? Нет, Джеймс, тут не ограбление…

Внезапно Крамер оживился:

– Слушай, я ведь сразу об этом не подумал и не успел толком рассмотреть, как именно веревки привязаны к ветвям. Когда мы нашли тела, уже темнело, а на рассвете я помчался к тебе. Это надо иметь в виду!

– Хорошо, – ответил Хопкинс. – Что еще? Крючья и веревки успел рассмотреть?

– Да, успел. Ну, крючья как крючья. На форель вполне сгодились бы. Вот, полюбуйся. – Он покопался в седельной сумке, вынул из нее крюк и передал Хопкинсу. – В Сан-Франциско никто таких не делает, это я точно знаю. И вообще, сомневаюсь, что они сделаны в Калифорнии. В Монтерее у меня есть специалист по рыболовным снастям, надо будет с ним поговорить.

– Чувствую, веревки ты оставил на сладкое? – подмигнул Хопкинс.

Крамер хохотнул и ответил:

– Так и есть, дружище! Вот уж что-что, а веревки нам дают верный адрес. Такие прочные и тонкие веревки делают только в одном месте. На Сонома-Лейк есть русское поселение. Когда-то у них были серьезные разногласия с краснокожими, и я оказал им услугу. Можешь не сомневаться, там мы получим исчерпывающие сведения обо всех покупателях веревки. А что шпагаты сплетены русскими, – тут сомнений нет.

– Любопытно, – протянул Хопкинс. – Я думал, все русские ушли после продажи своего Форта.

– Не все, дружище. Там ведь изначально селились те, у кого нелады с властями. Подальше от начальства, знаешь… Когда Саттер купил Форт-Росс, то назад в Россию ушло меньше половины жителей. Да по сути никто не ушел, кроме военных! Остальные собрали пожитки и двинули через горы на восток. Там и осели на берегу озера.

– Погоди, если у них проблемы с властями… Ты хочешь сказать, что, по сути, это поселение преступников?