Текст книги "Фэнтези-2006"
Автор книги: Алексей Пехов
Соавторы: Генри Лайон Олди,Андрей Уланов,Святослав Логинов,Олег Дивов,Вера Камша,Кирилл Бенедиктов,Алексей Бессонов,Михаил Кликин,Юлия Остапенко,Ярослава Кузнецова
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 38 страниц)
1
– Гици, – донеслось сквозь дверь и сон, – гици, тут… Беда вроде!
Зашевелился, осторожно разжимая объятия, Пал, но Барболка уже проснулась и села, обхватив коленки. Ночь и не думала кончаться, в окна хлестал нешуточный дождь. Зиме – конец, но в эту пору по Алати лучше не ездить, завалит, не заметишь.
Пал уже вставал, Барболка вскочила, принялась помогать. Сперва муж от ее заботы терялся, теперь оба привыкли. Пал вышел первым, Барболка наскоро натянула юбки, косы заплетать не стала – не до того, выбежала из спальни. Сакацкий господарь слушал Иштвана. Рядом стоял Янчи, мокрый, как утопленник.
– … не поверили, думали, перепил Мати-то, но пошли поглядеть. Точно, нет господарки! Оделась да ушла. Мы – в погоню. За мостом следы были, к тракту она бежала, а дальше, как кошка слизала, а тут дождь еще. Вечер ясный был, и вдруг как из ведра.
– Миклош что говорит?
– Да не знал он ничего. Спал, насилу разбудили, а к сынку господарка не ходила. Вица б с Маргит заметили.
Пал потер переносицу, Барболка знала эту его привычку. Сейчас скажет седлать коней.
– Ума не приложу, что на нее накатило, – Миклош Мекчеи, краше в гроб кладут, стоял на пороге, – вечером человек человеком была. Может, Барбола чего приметила.
– Ничего, – Барболка для вящей убедительности тряхнула головой, – про рябину мы говорили, про охотников боговых. Аполка веселая была, домой не хотела.
– Не хотела, а ушла, – пробормотал Пал, – ладно, дождь не дождь, а искать надо. От собак толку мало, но все равно взять придется…
Барболка знала, что это за «все равно». Если Аполку засыпало хоть снегом, хоть камнями, псы почуют. Да и хозяев предупредят, если склон ненадежный или по дороге кто-то не тот встретится. Ледяная Ночка давно миновала, до Березовой – далеко, нечисти удержу нет.
– Барболка, – Пал взял руки жены в свои, – ты иди, досыпай. Нечего зря свечки жечь.
– Хорошо. – Ужасно захотелось зареветь и повиснуть на шее у мужа, но Барбола сдержалась, не до нее. – Я лягу.
– Вот прямо сейчас и ложись, – распорядился Пал и вышел, опираясь на руку Иштвана.
Охотнички Боговы, да разве в эдакой круговерти чего найдешь?! Самим бы не пропасть.
2
Во дворе грохнул колокол, что-то громко проорал Иштван, заскулили недовольные собаки. Барбола тихонько вернулась в спальню, но не легла, а села у окна. Мешать она не станет, но разве тут уснешь?
Внизу метались, сражаясь с дождем и темнотой, факелы, потом выстроились в цепочку, рыжей живой ниткой потянулись во тьму и растаяли, оставив Сакаци во власти дождя и ночи.
– Мяу!
Охотники Боговы, это еще откуда? На кровати, поджав ножки и капризно отставив губку, сидела девчонка с ландышевой поляны.
– Мяу! – сказала она и хихикнула.
– Ты откуда? – нерешительно спросила Барболка.
– Из башни, – заявила голышка, поправляя жемчужное ожерелье, которым можно было дважды обвязать ее вокруг пояса. – Все ушли… скучно… И ты скучная. Давай танцевать!
– Не до танцев нам, – вздохнула Барболка, – Аполка ушла.
– И пусть, – засмеялась девчонка, – глупая она… Как дым… Как сухие листья… Они не летят, их несет. Крыльев нет, жизни нет, ничего нет… Не надо на них смотреть, не надо их ловить…
Почему она так? Она же Аполку не знает! Жена Миклоша такая добрая, так любит мужа и сына…
– Любовь – ветер, нелюбовь – дым, – теперь ведьмочка стояла на подоконнике спиной к ночи, – не летаешь, не любишь, не пускаешь – не любишь, не видишь – не любишь!
О чем она? Почему дым? Аполка пропала, остальное неважно!
– И ты глупая, – девчонка склонила голову на плече, – не хочешь танцевать. А раньше хотела, помнишь?
Ландыши, звезды, темная ель, звон родника и лучший сон в жизни.
– Пал, ты вернулся? Так скоро.
– Вернулся. Зачем гоняться за дымом? – Седой господарь улыбнулся и притянул Барболку к себе. – Мне нужна ты, а не улетевшие листья.
– Ты… ты видишь?!
– Тебя я всегда видел, – Пал подхватил жену на руки, его лицо было близко-близко. Родное, знакомое, любимое, но с шалыми живыми глазами, в которых дрожали голубые огоньки. – Слепых больше, чем зрячих, но я вижу. И ты видишь… И Миклош, хоть и дышит дымом чужого костра.
Почему она забыла, как Пал красив? За делами это стало не так уж и важно. Но когда он прозрел, и где Аполка?!
– Не думай о ней, – горячие губы, сильные руки, дождевые капли в седых волосах, – не забывай о себе – счастье упустишь, не смотри лишь на себя – счастье задушишь. Радуйся, Барбола, радуйся…
– Пал, что с тобой? Это не ты! Не ты! Охотнички Боговы, кто здесь? Покажись! Кто бы ты ни был, покажись, каким есть!
Ветер… Ветер и звезды с острыми синими лучами, смех колокольчиков, запах ландышей и калины. Крылатое создание, спутница, ветропляска, встает на цыпочки, вскидывает тонкие руки, закидывает назад юную голову, смеется весело и призывно. Не скажешь, девушка или парень, а, может, сразу и то, и другое. В черных с просинью локонах голубеют цветы. Нет, не цветы, святые эсперы, только почему они голубые?
– Весна возвращается, – шалые глаза совсем близко, на губах тает поцелуй, легкий, как ветер, и звенят, звенят колокольчики, – запомни, все возвращается, ты вернешься, и к тебе вернутся. Не бойся… У тебя крылья, у твоих двоих крылья… Не ломай их, не жалей дым… Не дыши дымом! Зачем горько, когда сладко? Не пускай дым назад. Дым не возвращается. Возвращается не дым…
– Уходи! Прошу, уходи… Оставь нас в покое, всех оставь, слышишь?!
– Оставлю, – танцуют тени в углах, танцует пламя свечей, танцует дождь за окнами и серый робкий рассвет, – ты не хочешь танцевать, зачем ты мне? Двое бегут за дымом, зачем мне дым? Скоро весна… Новая весна, новый танец… Я тебя вспомню… И двоих вспомню… Может быть…
3
Барбола проснулась с жемчужным ожерельем в руке. Тем самым, из сна, который оказался правдой. Сакацкая господарка кое-как оделась и выглянула в окно. Пал с Миклошем не вернутся, пока не отыщут Аполку или пока не истает последняя надежда. Барбола не понимала, что нашло на подругу, разве что встретилась с крылатой плясуньей да в рассудке помутилась, но чернявый перевертыш не казался ни страшным, ни злым… Так, котенок, хоть и с коготками.
Сакацкая господарка не злилась на спутницу, ведь та ее спасла, привела в Сакаци да и с мармалюцей, видать, помогла, только зря ветропляска перекидывался Палом… Хорошо, муж никогда не узнает о том, с кем спутала его жена, о ком плакала, проснувшись в свадебной постели. Барбола убрала нежданный жемчуг в шкатулку – будет время, отнесет его на ландышевую поляну, пусть на ели висит, лес да небо радует.
Женщина наскоро обкрутила вокруг головы косы и побежала к маленькому Лукачу. Мальчик спокойно спал, знать не зная о том, что остался без матери. А может, с Аполкой все в порядке, и ее везут домой? Барболка перекинулась парой слов с кормилицей, заглянула на поварню. Седая, как лунь, Моника пугала товарок мармалюцей, уцелевшая внучка держалась за бабкину юбку, в печи горел огонь.
Господарка поздоровалась, ухватила горячую горбушку, густо посыпала солью с перцем и плюхнулась в кресло, слушая женскую болтовню. Из поварни все виделось по-другому, казалось глупой сказкой. Барболка блаженно жевала теплый хлеб, когда вбежавший конюшонок заорал: «Едут!»
– Нашли, – провозгласила Моника, подняв палец, – гици б так быстро не вернулся.
– А то ж, – откликнулась Анелька, – господарь он такой, его со следу не собьешь.
Барболка бросилась к воротам, всадники как раз въезжали на мост. Рыжий Пала и вороной Миклоша мерно шагали голова в голову, меж коней провисала ловчая сеть, в которой лежало что-то длинное, закутанное в плащ. Сзади, по трое в ряд, ехали витязи. С башни, хлопая крыльями, взвилась птичья туча, громко и отчаянно взвыла дворовая сука, ей ответили десятки собачьих глоток.
– Не жилица, – простонала Моника. Остальные промолчали. Пал спрыгнул с коня – не знаешь, что слепой, нипочем не скажешь! Барболка не хотела при всех хвататься за мужа, но ноги сами сорвались с места. Женщина повисла на шее своего господаря, откуда-то взявшиеся слезы выплеснулись наружу, потекли по щекам.
– Что ты? – пробормотал Пал и повторил: – Что ты…
– Ты вернулся, – и плевать, что их видят все, – вернулся!
– Конечно, – муж прижал ее к себе, – беды-то… Мы и Аполку нашли… Жива она, хоть и без памяти. Повезло ей, еще два шага, и все!
Подруга была жива, но Барболу отчего-то это не обрадовало. Вцепившись в Пала, сакацкая господарка смотрела, как притихший Миклош несет на руках показавшийся страшным сверток. Собачий вой стал нестерпимым. Псари силком затаскивали ошалевшую свору в замок, в небе толкались, сыпали снежными ошметками серые облака.
– Дым не возвращается, – прошептала Барбола, – возвращается не дым…
1
Бывает, человек то ли уснул, то ли в обмороке, сердце бьется, грудь дышит, а не добудишься. Так и Аполка. Жила как во сне, а теперь и вовсе уснула и не просыпается.
Оставалась одна надежда – на столичных лекарей, но до Алати еще нужно было добраться. Миклош почти не сомневался, что толку от них не будет, теперь в Крионе скажут, что сын алатского господаря уморил агарийскую жену. Ничего хорошего в этом не было, да и Аполку было жаль. Виноватым Миклош себя не чувствовал, другой на его месте от опущенных глаз да вышивок давным-давно бы десяток подружек завел, а он терпел, оттого, видать, и снилась ему Барболка. Жаль, больше не снится, как отрезало.
Смотреть на живую Барболку было мучительно, но проститься с ней Миклош не мог. Вот и тянул с отъездом, пока не придумал, как цаплю с кречетом помирить, а заодно и отца успокоить. Надо оставить Лукача на попечение Пала и Барболы. Королю в горы не дотянуться, а спящую Аполку дядюшка Иоганн пускай забирает да лечит, если захочет. Миклош совсем было собрался идти к сакацкому господарю, и тут вбежал слуга. Господарка очнулась и зовет мужа. Миклош бросился в спальню.
В полумраке лицо жены казалось слепленным из снега, только глаза зеленели болотной травой. Агарийка еще никогда не была более красивой и менее желанной. Наоборот, Миклошу мучительно захотелось оказаться подальше от утонувшей в лисьих одеялах ослепительной красавицы.
– Увези меня отсюда, – Аполка рванулась навстречу мужу, огромные глаза заволоклись слезами, – я умру здесь! Меня убьют!
– Глупая, – Миклош мужественно поцеловал белую щеку, – кто тебя убьет? Пал и Барбола?
– Пал и Барбола нет, – затрясла головой Аполка, – я их люблю, они меня любят. Другие. Придут и убьют. Меня, тебя, Лукача, Миклоша…
Заговаривается, хотя чего тут удивляться. В здравом рассудке по ночам в горы не убегают.
– Зачем тебе два Миклоша? – Нужно погладить ее по волосам, но как же не хочется!
– У нас будет сын, – прошептала агарийка, – Миклош. Его Моника отдаст мармалюце…
– Горюшко ты мое! – простонал Мекчеи. От сердца отлегло, от беременных какой только дури не дождешься. – Давно знаешь?
– Нет, – Аполка вскочила в постели, глаза ее блестели, – Миклош, я тут чужая! Моего сына зарежут, чтоб своих не трогали.
– Ты роди сперва, – пошутил Миклош, – может, вообще девочка будет.
– Сын, – упрямо сжала губы жена, – он будет великим господарем. Если его не убьют… Моника меня ненавидит…
Моника? Миклош с трудом понял, о ком речь. Кажется, о стряпухе, у которой давешняя мармалюца утащила двоих внучек. Дернуло же его рассказать об этом Аполке! Наследник господаря вздохнул и погладил жену по голове. Это стало последней каплей, Аполка вцепилась в рубашку мужа и разрыдалась.
2
Грязный, слежавшийся снег, черные деревья, низкие облака, впереди – перевал, сзади – любовь. Аполка звала Барболу с собой, и он тоже звал, но чернокосая гица осталась в Сакаци. Кто знает, когда они свидятся и свидятся ли, а вот на законную жену придется любоваться день и ночь.
Миклош сам не понимал, с чего ему опротивела Аполка, а та, как назло, липла не хуже репья к собачьей шкуре. И ведь хороша до одури, а через порог и то смотреть тошно. Наследник Матяша подкрутил усы и уставился на дорогу. Говорить не хотелось ни с кем, даже с Янчи. Мекчеи не должен бросаться на людей, как цепной пес, но он может не сдержаться.
– Миклош!
– Что такое, милая?
– Миклош, мне… надо съехать с дороги.
Говорил же, незачем лезть в седло. И уезжать незачем, но с беременной спорить, что воду копать. Витязь хмуро послал вороного за соловой кобылкой, жеребец полностью разделял негодование хозяина, но Миклош вынудил упрямца подчиниться. Кони провалились по брюхо, но быстро выбрались на покрытую наледью тропу. Алатский наследник торжественно снял супругу с седла, едва не сплюнув от отвращения, когда маленькие ручки обхватили его шею. Аполка была зеленой, как покойница, и все равно прошептала:
– Не подглядывай!
Агарийка и есть агарийка! Умрет, но блевать на людях не станет. Витязь с удовольствием отвернулся. С еще большим удовольствием он вскочил бы на коня и поскакал в Сакаци. Или в Вешани. Или еще куда-нибудь, где нет зеленоглазой скромницы. Нет, не останется он с Аполкой до родов, пусть хоть изойдет на слезы, приставит к ней десяток лекарей, и бежать. Дело найдется. Хоть крепости приграничные проверять, хоть новых лучников до четвертого пота гонять.
– Миклош, помоги! – порозовевшая Аполка тянула к нему белые пуховые варежки. Рядом топталась лошаденка, на которую столетняя бабка, и та бы без помощи влезла. Не можешь с лошадью управиться, сиди дома.
– Сейчас, любовь моя!
От поцелуя увернуться не удалось, и настроение испортилось окончательно. Супруги выехали на тропу, и тут откуда-то взялась белка. Зверушка громко цокнула и перескочила со ствола на ствол, обрушив вниз снежную шапку. Этого оказалось довольно, Аполкина кобылка испуганно шарахнулась от страшного зверя, наездница, завизжав, выпустила повод, соловая подскочила на всех четырех ногах, и, очертя голову, помчалась по тропе, подгоняемая воплями очумевшей со страху дуры.
Миклош от души выругался и стремительно развернул вороного. Горе-наездницу следовало остановить, пока она не разбила себе голову о какой-нибудь пень. А хорошо бы! Витязь поразился подлой мысли и послал коня за исчезающей в ельнике жениной кобылкой.
3
Ландышей не было, был слежавшийся синий снег, в котором тонула знакомая поляна. Ручей весело скакал по своим валунам, только никто на них не танцевал. А она чего ждала? Барболка сунула руку за пазуху, нащупав приблудное ожерелье. Бросить в воду или на ель повесить?
Хорошо все-таки, что она не поехала с Аполкой, уж больно чудной та стала, когда проснулась. Вроде все как раньше, а муторно как-то и дышать тяжко. Барбола терпела сколько могла, но в последнюю ночь не выдержала, сказала Палу. Тот долго молчал, перебирая косы жены, потом махнул рукой:
– Не хочешь ехать, оставайся. Сердце, оно больше головы знает. Скажу, нельзя тебе.
И сказал. Миклош с Аполкой уехали, и тут сакацкой господарке приспичило ветряное ожерелье отвезти, а Пал с ней поехал. И хорошо.
– Барболка, – рука Пала легла на плечо жены, – родник я слышу, а что здесь еще?
– Ель, – послушно ответила женщина, – посреди поляны. Большая, больше я и не видала. Камни серые, и в ручье и рядом. Летом здесь ландыши растут, а сейчас снег везде, только валуны голые.
– Один на лошадиную голову похож? – спросил Пал странным голосом. – И на нем трещина, словно молния?
– Да, – удивленно кивнула гица.
– Я видел это место. Во сне. И тебя тоже видел. Ты пела, в волосах у тебя были ландыши. Я тебе целовал, а ты смеялась.
Это был Пал, а не ветропляска! Пал! Им приснился один и тот же сон, в котором Пал был здоров, но сны уходят.
– Жизнь бы отдала за твои глаза, – прошептала Барболка.
– Не говори так никогда! Слышишь, не говори! Да еще здесь!
Что с ним? Он еще никогда на нее не кричал. Охотнички Боговы, как же он ее любит! А она? Перевертыш совсем ей голову заморочил.
– Прости, – тихо сказал муж.
Он ее никогда не обидит, а вот она…
– Я, когда на пасеке жила, – торопливо затараторила Барболка, – часто сюда ходила.
– Не только ты, – Пал опустился на камень, – непростая это поляна. Я слепой, а знаю, где валуны, где – елка. На краю бересклет растет?
– Растет… Не осыпался еще.
– Он всегда в таких местах растет. Здесь охотники коней поили да спутники плясали. Где они пляшут, ночь светлее, даже моя…
– Я видела ветропляску, – прошептала Барболка, – здесь, и в Сакаци тоже. Пал, я люблю тебя. Ты даже не знаешь как.
– Знаю. – Черные глаза близко-близко, Охотнички Боговы, ну за что ему эта ночь вечная?!
– Спой, – попросил Пал, – что тогда, на дороге.
Барболка глянула в розовеющее небо и тихонько запела.
В алом небе молния, молния,
О тебе всегда помню я.
В синем небе радуга, радуга,
Ты целуй меня, целуй радостно…
4
Проклятая кобыла оказалась на удивление резвой, Миклош гнал вороного галопом, но единственное, что ему удавалось, это не потерять Аполку из виду. Бросить бы дуру здесь и вернуться, но есть вещи, которые убивают не хуже меча. Жил человек, жил, потом сотворил несотворимое и умер. Вроде ходит, говорит, ест, а на деле – упырь, мармалюца, гость холодный. Нельзя женщину в лесу бросать, даже если она тебе хуже жабы болотной. Нельзя, и все.
Соловая кобыла вскинула задом и снова свернула. Миклош и представить не мог, что в Черной Алати побольше дорог, чем в Агарии. Аполка давно уже не кричала, хотя в седле каким-то чудом держалась, но долго так продолжаться не может. Вороной на пределе, еще немного и упадет, да и смеркается уже. Через час себя не поймаешь, не то что проклятую кобылу. Дорогу перегородил сучковатый ствол, и витязь придержал жеребца, не будучи уверен, что бедняга с ходу перескочит преграду. И как только здесь прошла соловая? Взгляд Миклоша скользнул по дороге, впереди лежал нетронутый снег, на котором отпечаталась цепочка следов, но какая-то странная. Словно у оставившей ее лошади была лишь одна нога. Морок одноногий! День по кругу водил, ночью за горло схватит!
Сын Матяша по праву считался отважным, но сейчас ему стало жутко. Лес стоял стеной, небо темнело, только на западе багровела закатная стена. Куда его занесло, Миклош не знал, а когда теряешь дорогу в дурном месте, доверься коню. Витязь отпустил поводья. Вороной всхрапнул, свернул с тропы и, увязая в рыхлом снегу, бросился прочь от ощетинившегося сучьями бревна и страшного следа.
Погони Миклош не боялся, у него еще есть час, а может, и два. Нечисть боится закатной бездны сильней ночной тьмы и дневного света, но рябиновый час короток, и после него нет человеку защитника, кроме себя самого. Поддашься страху, конец тебе, не струсишь, может, и доживешь до рассвета. Мекчеи был не из робких. Когда проклятая тропа скрылась из глаз, витязь остановил вороного на какой-то прогалине, торопливо содрал подбитую мехом куртку, стащил рубаху, снова оделся, обтер теплым полотном взмыленного коня и вновь вскочил в седло. Жеребец втянул ноздрями странно теплый ветер и уверенно порысил на закат. Судя по всему, ничего страшного рядом не было. Наоборот, было на удивление спокойно, а потом Миклош услышал песню. Кто-то пел прямо в лесу, чистый, звонкий голос сливался с ветром, а может, это пел ветер, обещая весну, птичьи стаи в синем небе, высокую радугу над зеленым юным лесом.
Песня рвалась сквозь сгущающиеся тени, разгоняя страх и одиночество. Замученный жеребец, и тот вскинул голову и радостно и звонко заржал, и ему ответили другие кони. Выбрался! Вечные Охотнички, выбрался!
5
Барболка смотрела на Миклоша Мекчеи и не верила своим глазам. Сын господаря Матяша уехал в полдень с женой, сыном и немалым отрядом, а вернулся один-одинешенек. Конь заморен, сам без плаща, и лицо какое-то странное.
– Кто здесь? – хрипло спросил Пал.
– Я, дядько, – пробормотал Миклош, глядя на Барболу, – заблудился…
– Поезжай вперед, птиченька, – бросил Пал, и Барбола тронула поводья. Недавняя радость сложила крылья, отчего-то стало страшно. Женщина глянула в догорающее небо. Как они задержались там, у ели. И ожерелье она оставить забыла. Барболка тронула теплый жемчуг, стало немного легче. Почему вернулся Миклош? Почему ее отослали? Она не Аполка, всякое повидала.
– Барбола! – крикнул Пал. – Поворачивай! Скачи к ели, нас не жди!
Назад, почему? Звездочка уже повернула, помчалась голова в голову с конем Пала. Вороному Миклоша было не угнаться за свежими лошадьми и муж придержал Кремня. Ему, значит, можно! Барбола натянула повод, переводя кобылку в легкий галоп.
– Барболка, вперед!
– Нет, – дерзко выкрикнула господарка-пасечница, – взял за себя, так не гони.
Пал не ответил. Значит, услышал.
Конские копыта ломали ночную тишину, словно весенний лед, справа выплыл из-за иззубренной еловой стены умирающий месяц, полетел рядом с всадниками. Дурная примета. Как долго они скачут, целую вечность, но вот и поляна. Туманная дымка над неугомонным ручьем, светлые камни, черное дерево рвется в небо диковинной башней.
Пал останавливает Кремня, прыгает на землю.
– Отпустите коней.
Барболка зацепила поводья за седельную луку. Звездочка потянулась к хозяйке мордой и вдруг вскинула голову, захрапела от ужаса и бросилась к ручью. Кремень и вороной Миклоша кинулись следом и замерли посреди текущей воды.
– Где они?
– В ручье.
– Они знают, что делают. Барбола, живо на лошадиный камень. Миклош, подсади ее.
Лошадиный камень? Ах, да… Сильные руки подхватывают женщину, ставят на валун среди ручья. Тот самый! Миклош помогает Палу забраться на соседний камень, ржут и жмутся друг к другу забившиеся в воду кони. Охотнички Боговы, Магна! С ребенком. Опять за свое взялась!
– Миклош, – кричит мельничиха, – где ты, Миклош? Почему ты меня убил? Почему забрал золото? Почему отпустил помощничков? Теперь тебе на меня работать – не переработать…
6
– Миклош, – зовет Аполка, – где ты, Миклош? Почему все время уходишь?
– Миклош, – отец в иссеченном гайифскими саблями доспехе зажимает рану рукой, – где ты, Миклош?
– Миклош, – Янчи со связанными руками опускается на колени, на щеке – рабское клеймо, – где ты, Миклош?
– Миклош, – Барбола тянет к нему обнаженные руки, – где ты, Миклош?
Барбола?! Но вот же она! Рассыпаются, стекают с трех лиц родные черты, три Аполки стоят и смеются, четвертая поднимает над головой белый сверток.
– Возьми сына, Миклош, мне тяжело его держать, я его сейчас уроню…
Весь мир заполняет отчаянный плач. Это не морок. Все, что угодно, только не это!
– Нет! – вскакивает Миклош. – Не смей!
– Я тебя вижу! – кричит первая Аполка.
– Поцелуй меня, – улыбается другая, сбрасывая с плеч сорочку.
– Накорми меня, – просит третья.
– Иди ко мне, – обещает четвертая, – иди, я отдам тебе сына.
– Будь ты проклята, ведьма!
– Ты сам себя проклял!
– Ты меня обманул!
– Ты меня не любишь…
– Твоя клятва на твоей шее, твой грех на твоем сыне!
– Иди ко мне, Миклош… Ты – мой, сын – твой. Отдай себя, возьми его. Смотри, вот он, вот!
– Будь по-твоему, гадина!
– Стой! – хватка у Сакацкого господаря была железной. – Не ходи… Себя погубишь, сына не спасешь!
– Пал, я должен!
– Нет!
7
Это сын Миклоша! Заступнички-мученички, это сын Миклоша!
Пал держал Миклоша за руки, хрипели, роняя клочья пены, ошалевшие от ужаса кони, а на краю поляны смеялась, трясла белым свертком Магна Надь, поправлял шляпу Ферек, супил брови папаша да крутила хвостом довольная Жужа. Отец, бывший жених, убитая ведьма, собака… Они знали Барболку Чекеи и пришли за ней. Охотнички Боговы, почему за нее должны платить Миклош, Аполка, их ребенок? Она сама за себя ответит!
Барбола передернула плечами и перекинула косы на грудь. Жить хотелось отчаянно, до крика, но ничего не поделаешь, сама во всем виновата. Взяла браслет из дури да корысти, отдавай теперь руку с головой.
Жужа шагнула вперед, из открытой пасти высунулся язык, словно в жару, Ферек поправил жилетку, Гашпар Чекеи ругнулся и поскреб голову, будто со сна, Магна улыбнулась, еще выше подняв ребенка. Заступнички-мученички, она всегда всех ненавидела, такие только и умеют, что злобствовать да завидовать. Их хоть в золоте купай, хоть на облако посади, все одно ядом изойдут, все вокруг потравят.
Барболка снова глянула на разряженную мельничиху, слишком подлую, чтоб ее бояться, и рванула гребни, отпуская на свободу волосы. Таких кос у Магны на этом свете не было и на том не выросло.
Теплый водопад окутал плечи, стало легко и весело, словно в танце, и господарка сакацкая соскочила с камня и пошла, потом побежала вперед к упивающейся победой твари.
– Барболка! – Крик Пала резанул по душе и стих.
– Барбола, нет! Не-е-е-ет!!!
Миклошу-то что до нее? Сына б лучше стерег…
Плач Лукача, конское ржанье, шум ветвей, лунные искры в глазах, сзади ничего нет, впереди – ведьма. Глаза зеленые, словно зацветший, становящийся болотом пруд, богатые серьги, даренный знатным полюбовником золотой браслет… А жемчуга ветряного не хочешь, гадина ты ядовитая?!
Как втекло в руки белое ожерелье, Барбола не поняла, но изловчилась захлестнуть им полную белую шею. Мельничиха рванулась, заревела дурным голосом, выронила ребенка, замолотила по воздуху серыми копытами, в нос ударила вонь век не чищенного стойла. Исчезла Магна Надь, ровно никогда не бывала, только седая ослица рвалась с жемчужного повода.
– Мармалюца! – Кто кричит? Миклош? Пал? Она сама?
Чудище из ночных мороков клацает бурыми зубами, из ноздрей валит ледяной пар, руки немеют, но она сдержит мармалюцу, ведь там, сзади, Пал…
Охотнички Боговы, помогите! Как она оказалась на плешивой жирной спине? Как держится? Мармалюца визжит, бьет задом, скачет на четырех ногах, вскидывается на дыбы, но она не выпустит тварь, ни за что не выпустит! Ослица ревет, срывается с места, несется сквозь черный сгнивший лес. Впереди – болото, голодное, страшное. Откуда оно? Рядом с Сакаци – горы, горы и лес… Надо спрыгнуть, но нельзя, ночь не кончилась, мармалюца вернется, второй раз ее не поймать.
Серая, бугристая равнина, жидкие камыши, под нечистым льдом – бездонная прорва, в ней так долго умирать… Трещит, ломается ненадежный весенний лед, чавкает под копытами проснувшаяся топь, всплывают со дна, лопаются черные пузыри, глаза ест зеленый дым, сердце сейчас разорвется… Не сердце – связавшая тварь ветряная нить. Звон лопнувшей струны, разлетаются в стороны белые, теплые искры, наливаются рассветной кровью, падают на лед, в воду, в грязь. Вскрикивают и смолкают колокольчики, растет, приближается бурая полынья, длинная, похожая на сапог, над ней пляшет, кривляется зеленое марево. Мармалюца визжит, рвется вперед и тает, растекается липким гнилостным туманом.
Щетка болотной травы, несытая, холодная жижа, пустота, паденье… Охотнички боговы, как же страшно! Мамочка, Пал!.. Все.
