Текст книги "Андрей Боголюбский"

Автор книги: Алексей Карпов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

«Дом Пречистой»

Устранившись от борьбы за Киев и южнорусские города, князь Андрей Юрьевич сосредоточил свои усилия на обустройстве родной земли. Он продолжил широкую строительную программу, начатую его отцом Юрием Долгоруким, но придал ей невиданный прежде размах.

Статья, следующая в Лаврентьевской летописи за той, в которой говорилось о вокняжении Андрея, помечена 6666 годом от Сотворения мира (март 1158-го – февраль 1159-го по привычной нам эре от Рождества Христова). Само начертание цифр – или, точнее, кириллических букв, обозначающих цифры, – выглядело зловеще и заставляло вспомнить ужасы Апокалипсиса и «усугублённое» «число зверя», названное в «Откровении» евангелиста и апостола, Иоанна Богослова (Откр. 13:18). Но ведь и этот, 6666-й год, как и все прочие, был предназначен прежде всего для жизни людей (ибо «о дне же том и часе никто не знает, ни Ангелы небесные, а только Отец Мой» (Мф. 24:36) – так словами Христа сказано в Евангелии о принципиальной непостижимости точного расчёта времени конца света). Быть может, князь Андрей Юрьевич тоже задумывался об этом, принимаясь в самом начале зловещего 6666 года за возведение грандиозного каменного храма во имя Успения Пресвятой Богородицы в городе Владимире? Ибо храм сей – «Дом Пречистой», как называли Богородичные церкви в древней Руси, – да и сам град Владимир, заново отстроенный князем и поставленный им под защиту Божией Матери – а значит, тоже ставший «Домом Пречистой», – должны были уберечь и его самого, и его людей в равной степени и от земных, и от небесных, потусторонних напастей и бед.

«Заложи Андрей князь в Володимери церковь камену Святую Богородицю…» – этими словами открывается статья 1158 года в Лаврентьевской летописи^{99}. Летописец указал и точную дату закладки храма: «месяца апреля в 8, в день святаго апостола Родиона, во вторник». Шла седьмая неделя Великого поста (седмица Ваий – предшествующая Вербному воскресенью), и эти дни как нельзя лучше подходили для трудов по разметке будущего храма и закладке рвов для его фундаментов – трудов отнюдь не праздничных, но предвещающих будущий праздник.

В той же статье, чуть ниже, летописец пишет и о другом грандиозном начинании князя: в том же году Андрей «…город заложи болий» – то есть заложил новые крепостные сооружения Владимира, значительно превосходящие своими размерами и мощью прежние, поставленные полвека назад его дедом Владимиром Мономахом.

Об этом строительстве – и города, и храма – и о значении, которое придавал князь тому и другому, мы поговорим более подробно. Сначала – о храме, которому суждено было на несколько веков – до возведения, «в подобие ему», Успенского собора в Москве – стать главным храмом всего Русского государства.

* * *

В соответствии с преданием, сохранившимся в поздних летописях, первый деревянный Успенский собор был сооружён во Владимире на Клязьме ещё князем Владимиром Святославичем, Крестителем Руси. Скорее всего, это легенда, едва ли имеющая отношение к действительности: как считает большинство исследователей, Владимир на Клязьме был основан не Владимиром Святым в конце X века, а его правнуком Владимиром Мономахом в начале XII века^{100}.[39]39
  Наиболее полное выражение легенда об основании города Владимиром Святым получила в Никоновской летописи XVI в. Нередко считают, что легенда эта возникла именно при Андрее Боголюбском как результат целенаправленной работы его книжников, стремившихся удревнить историю христианства в своей земле и историю родного города; см.: Воронин Н.Н. Андрей Боголюбский и Лука Хризоверг (Из истории русско-византийских отношений XII в.) // Византийский временник. Т. 21. М.; Л., 1962. С. 32; он же. «Житие Леонтия Ростовского» и византийско-русские отношения второй половины XII в. // Византийский временник. Т. 23. М., 1963. С. 33–34; и др. В Лаврентьевской летописи под 1176 г. действительно сообщается, что «постави… преже град-ось великий Володимер» (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 378). Если речь идёт о Владимире Святославиче, то это и в самом деле первое зафиксированное источниками бытование будущей легенды. Но твёрдой уверенности в том, что автор имел в виду именно Владимира Святого, а не Владимира Мономаха (также иногда именовавшегося «великим»), у нас нет.


[Закрыть]

Но строя свой храм, Андрей действительно следовал образцу, заданному Владимиром Святым – правда, заданному не в Залесской земле, а в самом Киеве. Образцом этим стала для него знаменитая Десятинная церковь – главный храм Владимировой поры, поставленный в память о совершившемся Крещении Руси. Примечательно, что Десятинная церковь именуется в источниках просто «Святой Богородицей», или церковью Богородицы, – без указания на её посвящение, хотя из более поздних источников известно, что храм был посвящен именно Успению. Точно так же и построенный Андреем собор летописцы его времени, и даже гораздо более позднего, именовали церковью Святой Богородицы, или же «Златоверхой», не уточняя, какому празднику был посвящен храм: название Успение Пресвятой Богородицы применительно к Владимирскому собору появляется в летописях не ранее второй половины – конца XV века^{101}. И это отнюдь не случайность или какая-то забывчивость авторов летописи. Храм предназначался князем в первую очередь для принесённой им из Вышгорода иконы, был её «Домом» – а значит, в представлении людей того времени, и «Домом» для самой Божией Матери, столь зримо явившей себя во Владимире на Клязьме. В каком-то особом уточнении для обозначения храма надобности попросту не было.

В какой-то степени образцом для Владимирского собора можно считать и главный храм Киевского Печерского монастыря, также посвященный Успению Пресвятой Богородицы. С этой обителью, как уже говорилось, был тесно связан отец Андрея Юрий Долгорукий. Имелось, пожалуй, ещё одно обстоятельство, которое надо принять в расчёт при объяснении причин посвящения Андреева храма. Именно Успению был посвящен главный кафедральный собор в Ростове – а ведь Андрей с самого начала своего княжения во Владимире вынашивал мысль о перенесении сюда центра новой епархии.

Строительство Успенского собора продолжалось более двух лет. Под 1160 годом суздальский летописец сообщает: «Того же лета создана бысть церковь Святая Богородица в Володимери благоверным и боголюбивым князем Андреем, и украси ю дивно многоразличными иконами и драгим каменьем бещисла, и сосуды церковными, и верх ея позлати». Торжество освящения церкви, очевидно, было приурочено к празднику Успения – 15 августа. А уже на следующий год церковь бьша расписана, причём всего за один сезон – весну и лето. «Почата бысть писати церкы в Володимери Золотоверхая, – сообщает летописец под 1161 годом, – а кончана августа в 30»[40]40
  В Типографской летописи завершение росписи храма датируется 31 августа (ПСРЛ. Т. 24. С. 79).


[Закрыть].

Ещё при основании храма князь Андрей Юрьевич обеспечил материальную сторону его существования, передав ему значительную часть собственного имущества, в том числе земли и дани с тех, кто жил на них, княжеские сёла с жившими в них людьми, десятую часть от княжеских стад, а также от торговых сборов, составлявших важную статью доходов княжества. При этом Андрей опять же брал за образец своего пращура Владимира Святого, Крестителя Руси, некогда наделившего «десятиной» от всего своего «именья» и «от град» своих созданную им киевскую церковь (по этой причине и именовавшуюся Десятинной). Подобно ему, и Андрей, заложив церковь, «…да ей много именья, и свободы (слободы. – А. К.) купленыя и з даньми, и села лепшая, и десятины (в Радзивиловской: десятину. – А. К.) в стадех своих, и торг десятый (то есть сборы от каждой десятой торговой недели. – А. К.)». Это пожалование сразу же ставило новую церковь в особое, привилегированное положение. Не только потому, что она становилась богатейшей церковью Северо-Восточной Руси. Наделение десятиной превращало её в главный, кафедральный храм Владимиро-Суздальского княжества, каким прежде считался Успенский собор в Ростове.

Институт княжеской десятины – особое явление в истории древней Руси. Подобного способа материального обеспечения церкви за счёт государства не знали ни Византия, откуда пришло к нам христианство, ни латинский Запад. Но десятина – и это особо отмечают исследователи – давалась лишь кафедральным, то есть епископским, или же приравненным к ним храмам (вроде вышгородской церкви Святых Бориса и Глеба – одного из главных духовных центров домонгольской Руси)^{102}. «Устав, бывъший преже нас в Руси, от прадед и от дед наших: имети пискупом (епископам. – А. К.) десятину от Дании, и от вир, и от продаж (судебных штрафов. – А. К.), что входить в княжь двор всего» – так сформулировано это правило в Уставной грамоте князя Святослава Ольговича (на тот момент князя Новгородского), данной в 1136/37 году новгородской церкви Святой Софии^{103}. Тогда же, в 1136 году, то есть за двадцать с лишним лет до Андрея Боголюбского, смоленский князь Ростислав Мстиславич, исполняя давнее желание своего отца Мстислава Великого, добился выделения Смоленской епархии из состава Переяславской и учреждения в своём городе новой епископской кафедры. При этом он тоже дал кафедральной смоленской церкви Святой Богородицы и новопоставленному епископу «десятину от всех даней смоленских, что ся в них сходит…». В его Уставной и жалованной грамоте Смоленской кафедре эти дани – десятины с княжеских доходов с каждой из княжеских «волостей» – подробно расписаны, а кроме того «Святей Богородице» и епископу назначены сёла и отдельные земли, сеножати, озёра с рыбой и прочее^{104}. Подобной уставной грамоты князя Андрея Юрьевича не сохранилось (скорее всего, её никогда и не существовало). Но Андрей пока что и не создавал новой епархии, а лишь переносил её центр в свой город на Клязьме. Во всём подражая святому Владимиру, Андрей вручил основанной им церкви не только сёла и земли, как это сделал Ростислав, но и некоторые города своего княжества, вернее сказать, дани с них: эти «городы… и дани, что же бяшеть дал церкви той блаженный князь Андрей», упоминаются в последующем рассказе летописца, посвященном событиям, происходившим во Владимирском княжестве уже после смерти Боголюбского^{105}.[41]41
  В соответствующем рассказе Ипатьевской летописи упоминается «город ея» (в единственном числе): ПСРЛ. Т. 2. Стб. 599. См. также: ПСРЛ. Т. 1. Стб. 470 («град Святыя Богородица Гороховец», под 1239/40 г.). О богатстве Владимирской церкви (равно как и возведённой позднее суздальской Рождества Богородицы) писал в 20-е гг. XIII в. епископ Владимиро-Суздальский Симон в послании печерскому постриженнику Поликарпу: «…Сколько имеют градов и сёл, и десятину собирают по всей земле той!» (Патерик. С. 103). Здесь же, пожалуй, уместно будет заметить, что в литературе высказывалось предположение, согласно которому текст т. н. Церковного устава князя Владимира (сохранившийся в списках не ранее XIV в.) окончательно сложился во Владимире и именно в годы княжения Андрея Боголюбского (см.: Щапов Я.Н. Княжеские уставы и церковь в Древней Руси XI–XII вв. М., 1973. С. 130–133).


[Закрыть] Один из таких градов «Святыя Богородица» нам известен – это Гороховец на правом берегу реки Клязьмы, на востоке нынешней Владимирской области. Здесь владения владимиро-суздальских князей вплотную приближались к землям мещеры – одного из финно-угорских племён. Надо полагать, что успенские клирики, помимо прочего, получали возможность вести миссионерскую деятельность среди местного населения^{106}.

Как мы увидим, Андрею, несмотря на все его усилия, так и не удастся создать новую Владимирскую епархию; это будет сделано его преемниками лишь спустя полстолетия после его смерти. Но далекоидущие замыслы князя были очевидны и для его современников, и для потомков. Не случайно, рассказывая о его строительстве во Владимире и о совершении им грандиозного Успенского собора, позднейший московский книжник, автор Никоновской летописи, напишет, что Андрей Боголюбский «не точию град сей в великое княжение хотящу», то есть не только желал сделать Владимир стольным городом своего княжества, «но и митрополию в нём хотяще сотворити…», а чуть ниже так дополнит более ранний летописный текст: «…И даде Господу Богу и Пречистей Богородице и святей церкви Еа Успению соборней… много стяжаниа, и имениа, и власти (волости. – А. К.)… хотя бо зде не точию великого княжениа, но и священный и божественна митрополии…»^{107} Да, Андрей Боголюбский действительно задумал не просто перенести во Владимир центр новой епархии, но возвести её в степень митрополии – подобно тому как центром Русской митрополии был стольный Киев. Для этого требовалось разрешение константинопольского патриарха, с которым Андрей вступит в переписку. К чему это приведёт – мы поговорим позже.

Высокому предназначению храма должны были соответствовать и его внешний облик и внутреннее убранство – исключительные по меркам древней Руси.

Строили церковь, по всей вероятности, мастера, имевшие опыт возведения белокаменных храмов при отце Андрея Юрии Долгоруком. Но Успенский собор качественно отличался от прежних построек Северо-Восточной Руси. Историки архитектуры не сомневаются в том, что руководил артелью русских мастеров западноевропейский зодчий. Собственно, об этом писал ещё Татищев. Комментируя летописную запись о построении собора, он заметил: «Сие примечания достойно, что Андрей имел архитекта по дружбе от императора Фридерика Барбароссы (император Священной Римской империи Фридрих I (ок. 1125–1190, император с 1155-го). – А. К.)… и видимо, что архитект был искусной…»[42]42
  Татищев. Т. 4. С. 444–445, прим. 341; Т. 3. С. 244–246, прим. 483; С. 295, прим. 12–12 (со ссылкой на «Степенную», где будто бы говорилось, что «мастеры же… присланы были от императора Фридерика Барбароссы, с которым Андрей дружбу имел»; впрочем, известные нам списки Степенной книги данного сообщения не содержат).


[Закрыть] И хотя слова его прямых подтверждений в источниках не имеют[43]43
  В 1475 году, готовясь к возведению московского Успенского собора, Владимирскую церковь осматривал знаменитый итальянский архитектор Аристотель Фиораванти. Он дал ей высокую оценку: «…похвали дело, рече: “Неких наших мастеров (итальянских? – А. К.) дело”» (ПСРЛ. Т. 6: Софийская Вторая летопись. СПб., 1853. С. 199. Ср. также: Воронин Н.Н. Зодчество Северо-Восточной Руси… Т. 1. С. 331). Эта профессиональная оценка, несомненно, заслуживает внимания, хотя надо учитывать и то, что Аристотель осматривал собор, перестроенный в 80-е годы XII века, при князе Всеволоде Большое Гнездо, причём, как свидетельствует летопись, именно русскими зодчими. Но какие-то архитектурные особенности Владимирского храма могли показаться Аристотелю знакомыми.


[Закрыть], высокий уровень мастерства и приёмы, применённые при строительстве церкви, а также некоторые её архитектурные особенности свидетельствуют в пользу того, что работами действительно руководил «зодчий европейского опыта и кругозора» – возможно, из Северной Италии или Германии^{108}.

Собор был поставлен Андреем в южной части древней крепости Владимира Мономаха, на высоком берегу Клязьмы, – так, что он был виден за много вёрст от Владимира. Высота собора достигала 32,3 метра – огромная цифра по тем временам! Вероятно, Андрей сознательно добивался – и добился! – того, что его храм превзошёл самое высокое сооружение Киева – 29-метровую Святую Софию. Венчала храм мощная глава (диаметром 6,5 метра) со шлемовидным позолоченным куполом[44]44
  В Ипатьевской летописи собор Андрея Боголюбского назван пятиглавым («…сверши же церковь 5 верхов, и все верхы золотом украси…»; и т. д.). Это дало основание ряду современных исследователей пересмотреть традиционную реконструкцию Андреева храма как одноглавого, предположив, что он с самого начала действительно имел пять глав [См.: ПСРЛ. Т. 2. Стб. 491, 582 (в рассказе об убийстве Андрея Боголюбского), 630 (в сообщении о пожаре и разрушении церкви в 1184 г.)]. Думаю, однако, что в Ипатьевской летописи мы имеем дело с более поздней правкой летописного текста, принадлежащей редактору, знавшему о пятиглавии Владимирского собора, перестроенного Всеволодом Большое Гнездо. Это правка того же рода, что и добавление «владимирцев» в перечень жителей тех городов, которые избрали Андрея на ростовское княжение (см. выше).
  Изначальное пятиглавие Андреева храма обосновывается в исследованиях Т.П. Тимофеевой (причём именно на основании свидетельств Ипатьевской летописи), чьё мнение было поддержано С.В. Заграевским (Тимофеева Т.П. К вопросу о пятиглавии Успенского собора Андрея Боголюбского во Владимире // Памяти Андрея Боголюбского. С. 83–94; Заграевский С.В. Успенский собор во Владимире: некоторые вопросы архитектурной истории // Там же. С. 100–104). Проанализировав свидетельства различных летописей, исследовательница пришла к выводу, что первоначальное чтение «верхы» (присутствующее, помимо Ипатьевской, ещё в Рогожском летописце XV в.: ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. М., 2000 (репринт изд. 1922 г.). Стб. 22) при переписке в Лаврентьевской и прочих летописях ошибочно превратилось в «верхъ», что дало также чтение «об едином верее» ряда более поздних летописей: Тверской, Воскресенской и пр. Однако удивительным образом из поля зрения исследовательницы выпало прямое свидетельство новгородской статьи «А се князи русьстии» относительно числа глав Андреева собора: «заложи… церковь камену Святыя Богородиця о едином верее… – сообщает автор (правда, ошибочно называя дату закладки собора: 8 мая вместо правильного 8 апреля), – и верх ея позлати», и ниже добавляет, что брат Андрея Всеволод Юрьевич «пристави Святей Богородици 4 верхы и позлати» (НПЛ.С. 467–468). Это свидетельство независимо от Лаврентьевской летописи; оно-то и дало чтение «об едином верее» более поздних летописей. Признать его результатом случайной ошибки или описки летописца невозможно, и это рушит источниковедческую основу построений Т.П. Тимофеевой. Чтение же Ипатьевской летописи логичнее всего признать результатом вмешательства в текст позднейшего редактора, знавшего о пятиглавии Владимирского собора, перестроенного Всеволодом Юрьевичем. Прочие аргументы исследовательницы – соперничество Успенского собора с Киевской Софией, сомнения в том, что Андрей мог довольствоваться одноглавым храмом, – носят субъективный характер. Не показались мне убедительными и дополнительные аргументы С.П. Заграевского: то, что собор, вероятно, пришёл в аварийное состояние ещё до пожара 1184 г. (см. ниже), не обязательно было вызвано его пятиглавием, но могло иметь и иные причины.


[Закрыть]. Белый камень, из которого строили собор, был чрезвычайно высокого качества: как отмечают современные исследователи, он заметно превосходил тот, что использовали мастера Всеволода Большое Гнездо при перестройке собора в 80-е годы XII века.

Украшен собор был очень богато – и внутри, и снаружи. «…И украси ю дивно многоразличными иконами и драгим каменьем бещисла, и сосуды церковными, и верх ея позлати, – писал, напомню, летописец о храме Андрея Боголюбского, продолжая далее: – По вере же его и по тщанью его к Святей Богородице приведе ему Бог из всех земль все мастеры, и украси ю паче инех церквий» (в Радзивиловской летописи сказано: «из умных земль» – очень любопытное уточнение; в Московско-Академической: «изо многых земль»). Замечу, что здесь речь идёт не о строителях церкви, а о тех мастерах, которые украшали её, – иконописцах, ювелирах, резчиках по камню, золотых дел мастерах. Они действительно были приглашены князем из разных «умных» земель – не только русских, но и западноевропейских. Эти «делатели» князя Андрея Юрьевича, «иже бяху пришли к делу», упоминаются и в летописной повести о его убийстве. По всей вероятности, они проживали компактно в резиденции князя в Боголюбове, продолжая работать над многочисленными княжескими заказами. (Один из позднейших источников, происходящий из самого Владимирского собора, называет даже точное число мастеров, трудившихся над украшением храма: князь «изобра от многих иных стран великих храбрых 28 человек каменоделцев силных богатырей мудрых. И сими людми сия великая церковь соборная устройся к совершению»[45]45
  Так называемый «надгробный лист», помещённый в середине XVII в. в Успенском соборе над гробницей Андреева сына Изяслава: Сиренов А.В. Путь к граду Китежу: Князь Георгий Владимирский в истории, житиях, легендах. СПб., 2003. С. 76.


[Закрыть].) Золото и драгоценные камни, жемчуга и «всякое узорочье», бесценные иконы, включая чудотворную икону Владимирской Божией Матери, «к ней же все хрестьяне с страхом пририщюще и с верою исцеленья приимають», и «ина всяка святыни» – всё это должно было не просто украсить храм, но сделать его поистине первым по святости и великолепию среди всех русских церквей, не исключая и киевских.

Древнерусский книжник восторженно описывал построенный Андреем собор, перечисляя хранившиеся в нём драгоценные богослужебные предметы и элементы внутреннего убранства, смысл и назначение которых не всегда нам понятны сегодня: «…двери же церковьныя трое золотом устрой, каменьемь дорогымь и жемьчюгом украси ю многоценьным, и всякыми узорочьи удиви ю, и многими поникаделы (светильниками. – А. К.) золотыми и серебряными просвети церковь, а онъбон (амвон. – А. К.) от злата и серебра устрой, а служебных суд (богослужебных сосудов. – А. К.) и рипидьи (рипид, опахал, используемых при совершении таинства евхаристии. – А. К.) и всего строенья церковнаго златом и каменьем драгим и жемчюгом великим велми много, а 3-е ерусалим (три «ерусалима», дарохранительницы. – А. К.) велми велиции, иже от злата чиста, от каменья многоценьна устрой… Верх бо златом устрой и комары (своды. – А. К.) позолоти и пояс (колончатый фриз. – А. К.) златом устрой, каменьем усвети, и столп (видимо, пристройку к собору, «терем», или лестничную башню. – А. К.) позлати, и изовну (снаружи. – А. К.) церкви и по комаром же поткы золоты (выкованные или вырезанные из золочёной меди фигурки птиц или, может быть, грифонов. – А. К.), и кубъкы (фиалы, декоративные навершия колонн. – А. К.), и ветрила (флюгеры или, может быть, так называемые «ветреницы» – открывающиеся части окончин. – А. К.) золотом устроена постави, и по всей церкви и по комаром около»^{109}. Судя по всему, летописец несколько преувеличивал в своих восторженных отзывах об украшении храма. Так, далеко не всё в церкви было сделано из чистого золота и драгоценных камней. (Замечу в скобках, что словом «золотые» летописец чаще всего обозначал украшения, в действительности изготовленные из позолоченной красной, так называемой «аравийской», меди.) Но таковы уж были ощущения современников, с благоговением входивших под своды новопостроенного храма, где всё сверкало, сияло золотом и казалось поистине бесценным. В последующих рассказах летописца, помимо серебряных паникадил, золотых и серебряных церковных сосудов и «чюдных икон золотом кованых и каменьем драгим и женчюгом великим, им же несть числа», особо упомянуты «дно» церкви, то есть выложенный цветными майоликовыми плитками пол (несколько плиток были обнаружены при археологических исследованиях собора), «честные кресты», а также расшитые золотом и жемчугами драгоценные пелены и одеяния, в том числе «порты блаженных первых князей», которые «на память собе» развешивали «на праздник» «в две верви, от золотых ворот (главных врат храма. – А. К.) до Богородице (Владимирской иконы. – А. К.), [а от Богородице] до владыциих сений (скорее всего, резиденции епископа, пристроенной к зданию. – А. К.)». Обычай развешивать в храме в торжественные, праздничные дни драгоценные ткани, пелены и расшитые золотом царские одежды имел византийское происхождение. Считалось, что заповедь о том установил для церкви Святой Софии ещё первый император-христианин Константин Великий^{110}. От греков эту традицию восприняли и на Руси, в частности в Киевской Софии. Андрей же и его преемники на владимирском княжеском столе стремились сделать всё возможное, дабы их храм ничем не уступал киевскому и походил на константинопольский.

В особой пристройке при храме – златоверхом «тереме», или лестничной башне, – хранились «куны», то есть денежная казна, а также книги в драгоценных окладах, «паволокы» (драгоценные ткани), «укси церковные» (вероятно, епископские облачения), которые также «вешаху» в церкви «на праздник»^{111}.

Грустно сознавать, что всё это великолепие было разграблено или варварски уничтожено в феврале 1238 года, в страшные дни взятия Владимира монголами. И лишь очень немногое из украшений Владимирского собора дошло до нашего времени, да и то фрагментарно, в виде случайных обломков или деталей позднейших памятников.

Так, некоторое представление о внешнем декоре собора дают фрагменты резных рельефов, когда-то украшавших верхние ярусы фасадов (позднее они были использованы при украшении стен нового собора, перестроенного при Всеволоде Большое Гнездо). Всего уцелели (или могут быть отождествлены предположительно) три сюжетные композиции, определяемые как «Три отрока в пещи огненной», «Вознесение Александра Македонского» (сюжет, выражавший в христианском искусстве идею божественного покровительства светской власти) и «40 мучеников севастийских»^{112}; кроме того, сохранились несколько львиных и женских масок, также располагавшихся на стенах Андреева собора, и немногочисленные фрагменты внешних росписей стен. Из множества паникадил, освещавших собор, до нас дошёл лишь один бронзовый обломок, найденный при ремонтных работах в северной галерее храма; это обычный светильник из изогнутого круглого дрота (толстой бронзовой проволоки), заканчивающегося головой дракона и несущего на изгибе диск подсвечника с шипом для установки свечи. Там же были сделаны ещё две ценные находки. Первая – это пластина из красной меди с рисунком, нанесённым методом золотой наводки и изображающим «древо жизни», или виноградную лозу, с двумя птицами по сторонам; очевидно, эта позолоченная пластина («цата») служила украшением одной из многочисленных икон храма. Техника здесь та же, что и на знаменитых «золотых» вратах суздальского Богородице-Рождественского собора XIII века – признанном шедевре древнерусского прикладного искусства, однако сам рисунок, по оценкам специалистов, сделан не слишком умелой рукой. Очевидно, мастер-ювелир лишь осваивал новую для Северо-Восточной Руси технологию, расцвет которой был ещё впереди. Вторая находка и вовсе драгоценна для нас. Это тоже пластина из красной меди с остатками тиснёной надписи в пять строк с молитвенным обращением. Текст молитвы, к сожалению, сохранился лишь частично, но зато в последних четырёх строках он содержит имя того, кто обращался за помощью к Пресвятой Богородице и просил Её даровать милость

…[греш]ному [раб]у Твоему Анъдре[ю]^{113}.

Трудно сомневаться в том, что заказчиком надписи был сам князь Андрей Юрьевич, устроитель храма. Точно так же – «худым и грешьным рабом Божиим и Пречистыа Его Матере Богородица Андреем князем» или просто «грешным и недостойным рабом Твоим Андреем» – именовал он себя в написанном им несколькими годами позже Слове о милости Божией, посвященном установлению на Руси нового праздника 1 августа во славу Святого Спаса и Пречистой Его Матери^{114}.

Из утвари собора сохранился – и тоже не в первоначальном виде – лишь один предмет. Это так называемый Большой сион московского Успенского собора, выполненный из позолоченного серебра с чернью в виде круглой церкви – ротонды, а точнее, его нижняя часть с двенадцатью чеканными рельефными фигурами апостолов, заключёнными в арочные киоты. Большой сион в его нынешнем виде был изготовлен в 1486 году по повелению великого князя Московского Ивана III, однако для его изготовления использовали более ранний сион (реликварий, или дарохранительницу – сосуд для хранения Святых даров) Владимирского собора – вероятно, один из тех трёх «ерусалимов велми велицих, иже от злата чиста», о которых сообщал летописец в цитированном выше рассказе об убранстве храма. Как уже давно установили исследователи, устройство сиона характерно для реликвариев, произведённых во второй половине XII века в Кёльне в Германии. Предположительно называют имя мастера, соорудившего его, – это ювелир мастерской при церкви Святого Пантелеймона в Кёльне Фридерикус, работавший в 60-е годы XII века^{115}. Надо полагать, реликварий был доставлен во Владимир с берегов Рейна по заказу самого князя Андрея Юрьевича.

Собор действительно производил на современников неизгладимое впечатление. Однако внешнее его великолепие не вполне сочеталось с прочностью и надёжностью постройки. Судьба сооружения Андрея Боголюбского сложилась несчастливо: оно простояло менее четверти века – очень небольшой срок. В апреле 1184 года во время «великого» пожара во Владимире, когда «погоре… мало не весь город», огонь разрушил и главный владимирский храм. «И зборная церкы Святая Богородиця Златоверхая, юже бе украсил благоверный князь Андрей, и та загореся сверху и что бяше в ней… все огнь взя без утеча…» – со скорбью констатировал летописец^{116}.[46]46
  Как отмечает современный исследователь, есть следы того, что собор пришёл в аварийное состояние ещё до пожара 1184 г.: выявлен наклон его центральной главы на 2,5 градуса к востоку, что могло повлечь за собой сдвиг всего здания. Это и пришлось исправлять мастерам Всеволода Большое Гнездо (Заграевский С.В. Успенский собор во Владимире… С. 101–102).


[Закрыть] По-видимому, огонь уничтожил деревянные связи собора, что привело к его разрушению. Зодчим князя Всеволода Большое Гнездо пришлось перестраивать собор, а по существу – строить его почти заново. Они обстроили здание с севера, запада и юга новыми стенами; в стенах же прежнего собора «были сделаны арочные проёмы, превратившие их фактически в “столбы” нового здания» – так писал о перестройке храма выдающийся исследователь древнерусского зодчества Николай Николаевич Воронин^{117}. Тогда же были сооружены галереи, на углах которых поставлены четыре малые главы, образовавшие «вместе со средней главой старого храма пятиглавый верх нового здания». Причём все работы на этот раз проводились русскими мастерами – как особо отметил летописец, князь Всеволод Юрьевич «не ища мастеров от Немец (видимо, в отличие от Андрея? – А. К.), но налезе мастеры от клеврет Святое Богородици и своих»^{118}. 14 августа 1188 года, в канун праздника Успения Богородицы, собор был освящён «великим священьем… и бысть радость велика в граде Володимери». «В этом виде, после многократных ремонтов и реставраций, собор и дошёл до наших дней». Ныне, как и прежде, в нём покоятся мощи его создателя – благоверного князя Андрея Юрьевича, а также его родичей – владимирских князей.

^{Карта 3. План города Владимира (по Н.Н. Воронину)} 

* * *

Одновременно со строительством Успенского собора возводились и новые линии укреплений, превратившие Владимир в один из наиболее крупных и защищенных городов древней Руси.

За те полвека, что прошли со времени строительства первой крепости Владимира Мономаха, город значительно вырос и вышел далеко за прежние границы. Длина новой линии крепостных стен и валов превысила по периметру 7 километров, что больше, чем длина крепостных сооружений Киева или Новгорода. Земляная насыпь, служившая основанием для рубленых стен деревянного города, достигала высоты 9 метров. (Остатки земляных валов Андрея Боголюбского – так называемый Козлов вал – можно и теперь увидеть в центре Владимира у знаменитых Золотых ворот; ныне высота Козлова вала – 6 метров.) Снаружи валы прикрывал заполненный водой ров глубиной более 8 метров и шириной до 22 метров^{119}.

Новая Владимирская крепость была разделена стенами на три части. Старый город Владимира Мономаха превратился во внутреннюю крепость; в источниках он именуется «Печерним городом». К западу от него продолжались укрепления так называемого «Нового города» с главными въездными воротами, получившими название Золотых. К северу от них располагались Оринины, а ещё севернее – Медные ворота; к югу – Волжские, выходившие к Клязьме (откуда и начинался водный путь по Клязьме и Оке к Волге). Собственно «Печерний город» въездных ворот не имел. К востоку от него вытянулись валы и стены, прикрывавшие посадскую часть города; впоследствии эти укрепления обветшали, почему и получили название «Ветшаного города». На выходе городских валов к речке Лыбеди, притоку Клязьмы, располагались Серебряные ворота – противоположные Золотым, также богато украшенные князем. От них дорога вела в Боголюбове, загородную резиденцию Андрея Юрьевича. «Князь же Андрей… город Володимерь силну устроил, к нему же ворота златая доспе, а другая серебром учини» – так обозначил крайние точки Владимирской крепости летописец^{120}. В целом город по-прежнему располагался в остроугольном, только теперь ещё более вытянутом треугольнике, образованном Клязьмой и её притоком Лыбедью.

Последнее название имеет киевское происхождение (Лыбедь – приток Днепра, протекает по территории современного Киева). Оно не единственное в этом роде в окрестностях Владимира. Другие притоки Клязьмы также имеют «киевские» имена – Ирпень (или Рпень), Почайна. Чаще всего этот удивительный факт объясняют тем, что Владимир был основан выходцами из Поднепровья, принесшими сюда привычные им названия. Но в устойчивом повторении «киевской» топонимики нельзя не увидеть и сознательное стремление основателей города устроить на Клязьме некий «малый Киев». Киевских «близнецов» имеют и первые церкви и монастыри, основанные здесь при Владимире Мономахе и Юрии Долгоруком, – во имя Святого Спаса и Святого Георгия. Андрей продолжил линию, начатую его предшественниками. Но его Владимир должен был стать уже не малым Киевом, но новым Киевом, не повторяющим старую столицу Руси, но соперничающим с ним, долженствующим в конце концов затмить его своим великолепием. Золотые ворота, поставленные им при въезде в город с главного, киевского, направления, – прямая аналогия знаменитым Золотым воротам, построенным в Киеве Ярославом Мудрым в XI веке, – но такая аналогия, которая способна превзойти оригинал. Как и киевские, они имели своим образцом Золотые ворота Константинополя – столицы православного мира, а те, в свою очередь, – Золотые ворота самого Иерусалима. Так во Владимире на Клязьме повторялись очертания не только стольного Киева, но и царственного Константинополя и священного Иерусалима.

Владимирские Золотые ворота – единственные сохранившиеся от крепости Андрея Боголюбского; более того, единственные, местоположение которых нам точно известно. Они и сегодня остаются главной достопримечательностью, своего рода «визитной карточкой» города. Правда, до нашего времени ворота дошли в сильно перестроенном виде: к XII веку относится лишь их основа – две мощные белокаменные башни; всё остальное – это пристройки или переделки более позднего времени. Тем не менее и в таком виде ворота производят сильное впечатление.

Прежде всего поражает огромный пролёт Золотых ворот с полуциркульным арочным сводом. Нынешнее здание вросло в землю примерно на полтора метра; первоначальная же высота арки была ещё больше и составляла около 14 метров. Это очень много: высота явно избыточна для оборонительного сооружения и создаёт немало трудностей при обороне города. Очевидно, ворота должны были «сочетать две функции: триумфальной арки – главного въезда в столицу и боевой воротной башни, поставленной на очень уязвимой полевой стороне крепости», – отмечал Н.Н. Воронин. Именно поэтому «в пролёте ворот, ближе к стороне, обращенной наружу, была выведена малая арочная перемычка для упора воротных полотнищ»; там же располагалась нижняя боевая площадка, откуда на наступавших можно было сбрасывать камни, лить кипяток или смолу, пускать стрелы. Со стороны города к ней вела каменная лестница, прорезанная внутри башни и насчитывающая 64 крутые ступени. Ещё одна боевая площадка располагалась наверху башни, к ней вёл верхний марш лестницы. С обеих сторон ворота были зажаты земляными валами. Перед воротами был вырыт глубокий ров, через который перекинули деревянный мост. В случае опасности его не поднимали (как это было в Западной Европе), а просто сжигали – благо и дерева, и рабочих рук хватало с избытком^{121}.

Строили башни русские мастера. На одном из камней Золотых ворот обнаружен княжеский знак, которым мастер клеймил свою работу. Как принято считать, знак этот принадлежал старшему брату Андрея, князю Ростиславу Юрьевичу, умершему ещё в 1151 году^{122}.[47]47
  Здесь же предположительно называется и крестильное имя Ростислава Юрьевича – Николай (равно как и столь же предположительные крестильные имена его сыновей). Ранее знак на Золотых воротах считался принадлежащим Андрею Боголюбскому (Рыбаков Б.А. Знаки собственности в княжеском хозяйстве Киевской Руси X–XII вв. // Советская археология. Т. 6. М.; Л., 1940).


[Закрыть] Правда, ни о каком строительстве Ростислава ни во Владимире, ни в других городах княжества нам ничего не известно. Но делами управления в Суздальской земле он занимался – очевидно, в соответствии с поручениями отца^{123}. Если предложенная атрибуция княжеского знака верна, она может свидетельствовать о том, что ворота были построены из каменных блоков, заготовленных много раньше и предназначавшихся для каких-то других, несостоявшихся построек.

Как и киевские, владимирские ворота были точно «вписаны» в геометрически выверенный план города. Исследователи обратили внимание на то, что их пролёт равен ширине главного нефа Успенского собора – подобно тому как пролёт киевских Золотых ворот равен ширине среднего нефа Киевской Софии^{124}. С Серебряными воротами на восточной оконечности города их соединяла почти прямая линия; это главная улица древнего Владимира, вытянувшаяся на расстояние 2300 метров.