Текст книги "Иван - я, Федоровы - мы"

Автор книги: Алексей Очкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

– Ты, Огонь?!

– Я, – подтвердил Дымов и, запрокинув голову, стал пить чай из котелка.

– Откуда?

– С того света.

– Пусть он ест, товарищ комиссар, – ограждал Ваня своего лейтенанта, считая, что только он имеет теперь на него право.

11

Огромной силой фашисты навалились на оборонявшую центр города дивизию Сараева и овладели Мамаевым курганом, откуда виден не только весь Сталинград, но просматривался за Волгой и левый пойменный берег. Тот, кто владел Мамаевым курганом, владел ключом от города. И командарм Чуйков приказал дивизии Сологуба (ее именовали так и после гибели Сологуба) во что бы то ни стало взять Мамаев.

Истребителей танков вместе со стрелковым полком бросили в обход через Вишневую балку на штурм кургана. Несколько раз, достигнув вершины, наши откатывались под напором превосходящих численностью фашистов. Бой на Мамаевом кургане не прекращался и ночью... Темень прорезали сотни молний-вспышек. Все кусты, все деревца были сметены осколками рвущихся мин и снарядов. Там до сих пор на каждом квадратном метре сотни ржавых осколков, и лишь редкими островками пробивается жесткая, как проволока, трава.

Трудно было взять главную высоту России, как теперь ее называют. Раз за разом взбирались бойцы по скользким от крови скатам к вершине и снова ее оставляли. Бойцов становилось все меньше, пополнение, прибывающее прямо с переправы, таяло на глазах. Словно огромная жатка спускалась по скатам и безжалостно подряд все косила.

Окровавленный и страшный, Дымов кричал охрипшим голосом, толкая автоматом лежащих, поднимая их в атаку.

– Лейтенант! Не троньте! Это мертвые!.. – в ужасе закричала Аня и выпустила из рук плащ-палатку, на которой тащила раненого.

– Давай вперед, вперед!..

– Это убитые! Убитые! Не троньте их! Не троньте!..

– Ну же!.. Вперед, говорю!.. – замахнулся автоматом Дымов, и тут до него дошло, что перед ним Аня.

В свете догорающей зеленой ракеты он увидел ее испуганное лицо. Руки лейтенанта с автоматом опустились...

– Вы ранены, – сказала она и, догадавшись, что он не слышит в этом грохоте, крикнула: – Ранены в голову!

– Все ранены! – Дымов рванулся вперед и налетел на Ваню: – А тебе что приказали... Ступай назад!

– Не уйду! – Мальчишка вцепился в лейтенанта.

– Марш отсюда! – оторвал его от себя Дымов. – Придешь, когда захватим высоту.

– Товарищ лейтенант...

– Убирайся!.. – оттолкнул его Дымов.

Все пять дней и ночей были сплошным грохочущим кошмаром. В последний день штурма, уже к вечеру, не многие достигли вершины. И чтобы удержаться, из последних сил с остервенением долбили твердую, как гранит, не поддающуюся землю. Лишь после этого позволили себе прильнуть к шершавой, сухой стенке окопа и долго-долго тяжело дышали: "Нет, фашист, ты нас отсюда не сбросишь!"

Только теперь Дымов ощутил навалившуюся усталость, почувствовал боль в ноге; раненая голова с затвердевшей кроваво-черной повязкой гудела, в висках острой болью отдавался пульс. Отдышавшись, он ухватился руками за край окопа, заставив себя подняться, и огляделся кругом...

Впереди, в овраге, поросшем кустарником, скапливались фашисты. Позади, по всему кургану до самого низу, убитые – и наши, и немцы. Дальше... Огромный разрушенный город бушует морем пожаров. Волга, в мазуте, пылает красными языками. Лишь на той стороне широкой реки сквозь дымовую завесу синеют дубравы. "До самой Волги чертов немец дошел!" сплюнул лейтенант: рот был забит сухой землей.

Справа от Дымова сержант Кухта и Черношейкин углубляли захваченные у немцев окопы, слева комиссар Филин с бойцами долбили сплошную траншею. "А где ж Ваня?" – подумал лейтенант.

Он приказал ему вернуться после того, как они закрепятся на вершине, а точнее, просто прогнал его. Теперь Дымов клял себя. Он знал, как Ваня, не смыкая глаз, дежурил у берега, когда он ходил в разведку за Дон, как под Гумраком собрался разыскивать его, пропавшего. Но и по-другому поступить было нельзя. Не мог же он позволить мальчишке идти с ними на штурм кургана.

Больше Дымову раздумывать не пришлось. Немцы двинулись в контратаку. И он строчил из автомата, бросал гранаты, кричал на подносчиков боеприпасов, чтобы они поворачивались быстрее.

Когда стемнело, фашисты прекратили наступление, но, мешая нашим закрепиться, жестоко обстреливали из пулеметов и минометов. И снова лейтенант отстреливался и остервенело долбил землю, соединяя свой окоп с траншеей.

Наконец соединили окопы в сплошную траншею, здесь же завалились на землю, всю изрытую минами, снарядами, бомбами, всю в острых, еще не остывших железных осколках.

– Эй! Кто там шевелится? – крикнул Филин в темноту.

– Может, товарищ комиссар, среди убитых какой раненый... предположил Кухта. Он даже голову не в силах был поднять, не то чтобы сходить и посмотреть.

– Федоров! Ванюшка... Ты?! – с надеждой спросил Дымов.

– Это я буду, товарищ лейтенант... – подполз повар Удовико. – Насилу вас отыскал. Все штаны на коленках ободрал. В пехоте термос чуть было не отняли, так я уж молчком стал ползать... Вот узнал вас по голосу... – И протянул Дымову котелок: – Сготовил вам с Ванюшкой картошку. Говорит, все смоленские любят.

– А где он? – приподнялся на локте Дымов.

– Как – где? С вами был, – удивился повар, снимая термос с плеч.

Съев картофелину, Дымов передал котелок по кругу.

– Это ты молодец, что принес ужин, – похвалил Филин повара.

– Теперь немного надо готовить. Буду сам носить, – вздохнул Удовико.

– Это верно, – подтвердил Черношейкин, вытаскивая ложку из-за голенища.

В свете ракеты Дымов увидел обросшее щетиной, вытянувшееся лицо ефрейтора; его всегда пышные усы теперь как-то опали и висели сосульками.

– Наша, Черношейкин, высота! А?! – подбодрил его лейтенант.

– Наша... пуповина Сталинграда, – выдохнул хрипло Черношейкин.

– Теперь, значит... как в приказе Сталина... – заметил Кухта, – ни шагу назад.

Усталые солдаты молча жевали холодную пшенку с мясом и тут же засыпали.

Подобрав вместе с санитарами последних раненых, Аня подошла к Филину:

– Товарищ комиссар, лейтенанту Дымову надо сменить повязку. Прикажите ему идти в медпункт.

– Приказываю, – сказал Филин. – А вам сопровождать. Только пусть прежде примет пополнение.

Наконец прибыло с переправы пополнение. Дымов расставил бойцов, отдал все распоряжения, но, вместо того чтобы идти в медпункт, направился в штаб дивизии. Аня терпеливо ожидала его, но, когда, выйдя из штаба, он и на этот раз повернул в другую сторону, не выдержала:

– Это что ж такое? Вы думаете идти на перевязку?

– Пока не найду его, никуда не пойду.

Она поняла, что настаивать бесполезно, и отправилась с ним на поиски. Дымов послал ее узнать в похоронную команду, а сам пошел в пехоту. Так хотелось упасть прямо здесь рядом с убитыми и заснуть, но, превозмогая усталость и боль в коленке, он заставил себя взобраться на курган и обойти все роты. В них осталось по десять – пятнадцать бойцов, и найти Ваню не составило бы труда. Дымов, прихрамывая, спустился с кургана и в темноте чуть не столкнулся с Аней.

– Ты, Косопырикова? – спросил наугад.

– Я, – отозвалась девушка, будто и не спала на ходу.

– Спрашивала в похоронной команде?

– Спрашивала. Среди убитых не попадался парнишка. А вот один командир роты говорит...

– Ну?!

– Говорит, с ними на последний штурм ходил мальчишка, по всем приметам похожий...

– Куда же он исчез?

– В бою не заметили.

– Убило! Да?!

Аня помолчала. Потом стала его уговаривать:

– Вам надо голову перевязать. И коленка небось болит еще.

– Черт с ней, с коленкой! Буду его искать, пока не найду. И ты ищи!

Одолжив у одного старшины фонарик, лейтенант ползком обшарил скаты кургана, осмотрел убитых. Больная нога распухла, и Дымов с трудом передвигался. Он еще раз расспросил бойцов из похоронной команды, не попадался ли им убитый парнишка. Но те ничего не смогли ответить...

На рассвете, еле волоча ногу, лейтенант, расстроенный, взбирался наверх. Неподалеку от своих позиций, среди саперов, оборудовавших наблюдательный пункт командующему армией, увидел парня в испачканном глиною обмундировании, он старательно тесал топором бревно.

Дымова словно жаром обдало:

– Ванюшка?!

– Ну, я. – Мальчишка отвернулся и продолжал работать.

– Рассказывал-рассказывал о своем лейтенанте, а встрече не рад? заметил один из саперов.

– Федоров, ко мне! – позвал Дымов.

– Товарищ лейтенант, рядовой Федоров прибыл по вашему приказанию! не глядя на Дымова, подчеркнуто официально доложил Ваня.

– За что ты на меня, Ванюшка, так... А? – обнял его лейтенант. – За что?

– А вы... Ты сказал: "Убирайся!.."

Мужская дружба, скупая на ласку, стыдлива. Ваня хотел обнять лейтенанта, но сдержался, выскользнул из его рук и, присев, уткнулся лбом в колени. Дымов опустился рядом:

– Братишка... ты чего?

Ваня поднял на него уже сухие глаза и, справившись с волнением, сдержанно ответил:

– Да я ничего, товарищ лейтенант.

И Дымов тоже изменил необычный для него ласковый тон и почти строго спросил:

– Ты зачем это, Федоров, к саперам пристал?

Ване легче было, когда лейтенант обращался с ним строго, по-старому, и он свободно заговорил:

– Они, товарищ лейтенант, наблюдательный пункт командующему Чуйкову строят.

– Ну и что?

– У Чуйкова есть тоже пацан, вроде меня...

– Видел.

– Они обещали меня с ним свести.

– Зачем?

Ваня помедлил, потом выпалил:

– А затем! Этого пацана командарм везде с собою берет, а вы меня гоните... Вот я и рассказал бы ему, а он – командарму... Вам бы и приказали – ни шагу без меня!

Дымов рассмеялся.

– Ну, и ты уверен, что приказали бы?..

– А то нет, – серьезно ответил Ваня, – за милую душу.

– Ладно, братишка, давай помиримся, – протянул Дымов руку.

Ваня хитро посмотрел на лейтенанта:

– А не будешь гнать, товарищ лейтенант?

– Заладил одно: товарищ лейтенант, товарищ лейтенант! – возмутился Дымов. – Когда мы не в строю, я тебе друг – и точка.

– Ну, раз я тебе друг, – сжал Ваня руку Дымову, – я, Алеша, буду с тобою везде.

Они не в силах были идти дальше, тут же опустились на скат кургана, довольные, что нашли друг друга и снова вместе.

Уже рассвело. Ржаво-бурая во все небо туча закрыла громадный разрушенный город, раскинувшийся вдоль Волги на десятки километров, и отсюда, с вершины кургана, Дымову и Ване в редкие просветы дыма были видны скелеты зданий с огненными глазницами окон да одиноко торчащие черные заводские трубы.

– Все горит и горит... Кругом красно... – покачиваясь, обхватил руками коленки Ваня. И, помолчав, мечтательно сказал: – Встанешь, бывало, на зорьке, мать корову доит: цик-цик... Парного молока испьешь с теплым хлебом, знаешь, с солью...

– Мг... – кивнул Дымов.

– А потом в лес по грибы... Сейчас как раз время по грибы ходить. А у вас?

– Я ведь тоже смоленский.

– Теперь там гады всё начисто сожгли, ничего не оставили. Если б не война, мы с тобой, Алеша, на заводе бы работали... Я – на станке, ты мастером или инженером.

У Дымова слипались глаза.

– Почему ж так?..

– Ты привык командовать, а я люблю машины. Поэтому и пушку уважаю. Если б не война, знаешь, где бы я был...

– Где?.. – уже с закрытыми глазами спросил лейтенант.

– Да в ремесленном...

Дымов сидел и вдруг завалился на бок. Испугавшись, Ваня стал его трясти:

– Товарищ лейтенант... Огонек... что с тобой?

Дымов спал мертвым сном. Ваня посмотрел на его осунувшееся лицо с кроваво-темной повязкой, поправил заломленную руку и подложил ему под щеку свою пилотку.

Послышались отдаленные разрывы.

– Аа-а?.. Атакуют фрицы? – встрепенулся лейтенант.

– Да никаких фрицев нет, Огонек... Спи.

Дымов тут же уснул.

Волоча по земле санитарную сумку, покачиваясь от усталости, подошла Аня и от изумления застыла:

– Ванечка?!

– Тише! – погрозил он ей. – Не видишь, спит...

Радостная Аня присела рядом с ним:

– Где ты был?

– Где был, там уже нет.

Глядя на спящего лейтенанта, она покачала головой:

– И про перевязку забыл. – И тихо позвала: – Товарищ лейтенант...

– Не тронь его, – зашипел Ваня.

Лейтенант тут же приподнял голову:

– Что?! Атакуют?!

– Аника-воин, – рассмеялась Аня, – давайте, я хоть здесь сменю повязку.

Ваня насупился, вздохнул и нехотя зашагал прочь.

– Ты куда? – окликнул лейтенант.

– Да я так... – бросил в замешательстве Ваня. – Посмотрю... чего саперы наработали.

– Только недолго, – улыбаясь, предупредил его Дымов. – Одна нога здесь, другая – там.

Ваня обернулся и выпалил:

– Ладно, товарищ лейтенант! Как она уйдет, я сразу приду.

Аня рассмеялась:

– Почему он меня не любит?

Дымову было приятно, как Аня, придерживая его рукой за шею, накладывала свежий бинт. Ее огрубевшая солдатская рука казалась ему необыкновенно нежной и ласковой.

Аня закончила бинтовать голову лейтенанту, застегнула санитарную сумку:

– Дня через два опять сменю повязку.

– Интересно узнать...

– Что?..

– Когда я пропал, вы, Аня... правда прибегали?

– Все волновались, товарищ лейтенант...

– И вы?

Еще больше смутившись, она положила ему руку на плечо и тихо ответила:

– И я тоже...

– Смотрите-ка... любезничать начала! – раздался недовольный голос подошедшего Вани.

– Федоров! – прикрикнул лейтенант.

– Ишь ты! И рукою уже обняла...

– Федоров, молчать!

Но Ваня уже не мог сдержать своего возмущения:

– Что им война... им, вертихвосткам, только бы любовь крутить!

Дымов вскочил и в гневе залепил Ване оплеуху. У того слезы хлынули из глаз, и он убежал.

– Ваня! – пытался он остановить его. Но мальчишка даже не оглянулся.

В короткое затишье боя Дымов пытался заговорить с Ваней. Тот отмалчивался, а санинструктора Анечку – теперь ее батальон все время действовал с подразделением Дымова – совсем не замечал.

12

Обстановка в Сталинграде становилась все тяжелее, и дивизию Сологуба, словно челнок, командарм бросал из одного пекла в другое. После Мамаева кургана – на оборону уже разбитого завода "Красный Октябрь", потом, когда нависла угроза над районом "Баррикад", перевели туда. Здесь, в конце сентября, фашисты нанесли большими силами удар, и дивизия Сологуба оказалась прижатой к Вишневой балке, прозванной позже "Балкой смерти". Отбивались из последних сил в жарких развалинах, среди искореженного железобетона и горячего пепла. Жаркий воздух обжигал легкие. Тлели на бойцах гимнастерки. Лейтенант Дымов написал на своем комсомольском билете: "Отдам жизнь за Родину – ни на шаг не отступлю". Все комсомольцы так поклялись.

Боезапас был на исходе, и сержант Кухта, весь черный от гари, размахивая автоматом, поднялся:

– Ну, гады, подходи! Подходи!

– Ложись, директор! – сбил его с ног Дымов.

– Гранат нет! Патроны кончаются!

– Огонь! Хочешь, патроны будут? – подбежал Ваня к лейтенанту.

– Не прорвешься, не пущу!

– Гляди, гляди... – потащил его Ваня к груде дымящихся развалин. Тут труба! Я пролезу! А больше никто не пролезет...

– Лезь! – приказал лейтенант и обнял его: – Если что... не обижайся на меня.

Ваня спустился в колодец и нырнул в трубу. Наверху было жарко, как в печи, все грохотало, а здесь сыро, прохладно, тихо. Пригнув голову, Ваня полз вначале на коленках, потом труба настолько сузилась, что можно было ползти, только подтягиваясь на локтях. "Если труба еще сузится, тут не только ящик с патронами не протащишь, но и сам не пролезешь", – подумал он.

Труба по горизонту опустилась ниже, появилась вода, застоявшаяся, едко пахнущая. Уровень воды все повышался, теперь она доставала Ване до горла. Задыхаясь от едкого, удушливого запаха, Ваня попробовал было перевернуться на спину, но передвигаться в таком положении не смог. Снова перевернулся на живот и, отплевываясь, полз и полз, пока не стало мутиться в голове. Руки и ноги скользили по противному осадку на дне трубы. Повернув голову набок, он прижался щекой к самому верху трубы и хватал ртом и носом смесь, в которой почти не оставалось кислорода. А уровень воды все повышался.

И тут произошло самое страшное... Его голова вся погрузилась в эту смердящую жидкость. Подбородок коснулся мягкого осадка на дне трубы. Ваня резко поднял голову и ударился затылком о верх трубы. И может быть, именно это вернуло ему силы. Ваня лихорадочно попятился назад. Отплевывался и пятился, пока под ним не стало сухо. Понял: из его затеи ничего не вышло. Но возвращаться назад ни с чем было еще хуже, чем погибнуть.

Отдышавшись, он все-таки решил ползти вперед. Добрался до того места, где жидкость заполняла всю трубу. Набрав в легкие побольше воздуха, нырнул, продвинулся вперед. В висках застучали молоточки.

Трижды нырял он... Наконец уперся в мягкую, как ил, кашицу – она, будто пробкой, закрывала всю трубу. Отполз на исходную позицию. Отдышавшись, вернулся к пробке, толкнул. Еще и еще раз пятился, глотал воздух и снова нырял. И вдруг его втянуло головой в самую пробку и понесло по трубе. Он задыхался, теряя сознание... Пришел в себя оттого, что кто-то тормошил его...

Ваню вынесло по трубе в такой же, как на той стороне, колодец. Здесь находился командный пункт батальона. И когда Ваня разворотил пробку, едкая жидкость хлынула на спящего комбата и напугала дежурного телефониста у аппарата. Они-то и привели Ваню в чувство. Узнав, кто он и откуда, комбат сказал:

– Мой батальон, друг, почти полностью погиб за "Баррикады". Вечером жду пополнения с переправы. Продержитесь до ночи, придем...

Командир батальона послал на помощь отделение бойцов – все, что у него было. На телефонном кабеле они волокли по трубе ящики с винтовочными и бронебойными патронами, ящики с гранатами.

К этому времени горстка пехотинцев и истребителей Дымова была окружена в каменных развалинах. Видя, что сопротивление наших слабеет, немцы постепенно сжимали кольцо. Они решили взять русских с минимальными для себя потерями и продвигались, прячась за броней танков. В этот самый момент и появились бойцы с ящиками боеприпасов. Танки подошли совсем близко, но вдруг... молчавшие до этого бронебойки и автоматы неожиданно начали стрелять. Полетели гранаты. Наши перешли в контратаку и отбросили немцев на прежние рубежи. Несколько танков горело среди развалин.

Ваню все благодарили, жали руку, а ему хотелось одного – напиться чистой воды и спать. Его одолела такая усталость, словно он перетаскал все тяжести на земле. Натруженные мышцы болели. Он уже сквозь дрему услышал, как Кухта говорил что-то об Ане... И еще слышал, как немцы начали обстреливать из минометов.

– В вилку берут, подлецы! – возмущался Чернощейкин.

Оказывается, Аня пробралась к горящему немецкому танку. Прежде чем его подожгли, он успел гусеницей засыпать в окопе раненого бронебойщика вместе с противотанковым ружьем. Откопав раненого, Аня на плащ-палатке притащила его в укрытие и теперь побежала за бронебойкой. По ней и вели огонь немцы. Ваня приподнял голову и увидел как она, добежав до горящего танка, схватила бронебойку и повернула обратно. И тут земля, взметнувшаяся от разрыва мины, закрыла ее. Дымов сорвался с места...

– Лейтенант Дымов, назад! – закричал комиссар Филин.

Но не слышал ничего Дымов, бежал к Ане. Земля осела, и все увидели, что девушка лежит неподвижно. Теперь немцы открыли огонь по Дымову. Сон у Вани как рукой сняло. Он рванулся было за лейтенантом, но Филин успел его перехватить.

– Товарищ комиссар! Пусти! Его убьют!..

– Стой, тебе говорят! Не догонишь!..

– Так его ж убьют! Пусти!

– Чтоб сразу двух дураков убило.

Дымов подбежал к Ане, поднял ее на руки и пошел назад. Вокруг рвались мины. Но лейтенант ничего не замечал, с тревогой смотрел на ее бледнеющее лицо и желал лишь одного: чтобы она жила. Возможно, эта надежда и помогла ему пройти не задетым ни одним осколком. Тяжело дыша, он перебрался через груду битого кирпича, выдохнул хрипло:

– Плащ-палатку...

Черношейкин бросился в блиндаж.

Солдаты помогли опустить Аню на разостланную Черношейкиным плащ-палатку, бестолково сбились вокруг.

Аня лежала без стона. Только от боли кусала губы и смотрела на Дымова, как провинившаяся школьница на учителя. Дымов глядел на ее детские, в резиночку чулки. В те июльские дни, когда ехали на фронт, они были ярко-оранжевые. А теперь, штопаные и перештопанные, выгорели до неопределенно-белесого цвета. И как она умудрилась в них три месяца проползать, вытаскивая раненых, когда успевала штопать, стирать?

Застыли глаза Ани.

Только сейчас Ваня рассмотрел, что они у нее синие-синие. С улыбчивым лицом, с русыми волосами, подобранными строго на затылке, прикрытая шинелью Дымова, она лежала смирной девочкой, лишь ветер шевелил непокорную прядку волос.

Комиссар снял фуражку, за ним обнажили головы бойцы. Один Дымов застыл в оцепенении, не веря в то, что Ани уже нет... К нему подошел Ваня, взял за руку. Очнувшись, Дымов сорвал левой рукой пилотку, прижал ее к глазам, а правой так сжал Ване руку, что тот чуть не закричал. Но терпел: "Раз моему лейтенанту больно, пусть будет больно и мне!"

13

Ваня не знал, чем помочь Дымову в горе... Никогда не унывающий лейтенант ходил теперь как потерянный. И без того худой, он еще больше осунулся. Зато, когда начинался бой, его полные неуемной тоски глаза становились затаенно-суровыми, дерзкими, и тогда он снова был прежним отчаянным лейтенантом Огнем. Ваня старался не оставлять его одного, и Дымов не гнал его от себя, как раньше. В последнее время они совсем не расставались, и все стали называть их, как братьев: "младший" и "старший". Вместе ползали по расчетам, собирали у комсомольцев членские взносы. Когда оборвалась связь с командармом и посыльные к нему не смогли добраться, вызвался лейтенант, а с ним, конечно, и Ваня.

Отправились в ночь. Долго кружили среди горящих развалин, пробираясь к берегу Волги. От раскаленного сыпучего песка не спасали сапоги. Спустились с крутого обрыва и словно нырнули в холодный темный колодец. Под ногами хлюпал мокрый песок. Ветер на Волге дул свободно и порывисто, срывая с волн брызги. После жары Ваню знобило. В тени обрыва река у берега была черная, а дальше в ней отражался горящий город. На воде островками горела нефть. И Ване казалось, что город не отражается на Волге, а наяву горит на дне реки. Иногда порывы ветра приносили с пожарищ метелицу искр, и красные точки с легким шипением гасли в воде.

Впереди, будто огненная лава, стекала с обрыва из разбитого бака нефть. Подниматься на обрыв и обходить баки было рискованно: где-то в этом месте, предупредили Дымова, немцы вышли к Волге. Дымов с Ваней стали раздеваться. Они за это время научились понимать друг друга без слов. Скрутив ремнем обмундировку и сапоги, полезли в воду, и только сейчас почувствовали, что уже октябрь.

– Поближе ко мне держись, – сказал Дымов.

– Не бойсь, я и в прорубке купался, – успокоил его Ваня, дрожа от холода.

Горящую на воде нефть им пришлось порядочно огибать. Подплыв к берегу, услышали немецкую речь. Нырнув в глубину, долго плыли вдоль берега. Потом ползли по мокрому песку. Немецкие пулеметные точки стояли по самому обрыву.

За полночь, в мокрой обмундировке, продрогшие Дымов и Ваня разыскали в районе "Красного Октября" командный пункт армии, оборудованный под обрывом в шахте. Связным из дивизии Сологуба обрадовались и тут же стали готовить пакет с приказом – дивизии переходить на оборону Тракторного завода. Эти несколько минут, пока Дымов получал пакет, Ваня, свалившись тут же на берегу, мертвецки спал. Едва Дымов коснулся его, Ваня уже был на ногах. Кто-то хриплым и усталым голосом сказал: "На дорожку погреть бы их горячим чаем, да времени в обрез. До рассвета им надо добраться. Дайте-ка хоть, сухарей ребяткам".

Когда они уже отошли, Ваня оглянулся и в говорившем узнал командарма. Его лицо в красных отсветах от пылающей баржи казалось очень гневным. А руки командарма, что спеленатые младенцы, были перебинтованы.

Еще задолго до рассвета они добрались в штаб дивизии, укрывшийся в подвале сгоревшего дома. Ваня только вздремнул, как дежурный штаба крикнул: "Есть желающие идти в разведку в район Тракторного?" Вызвался Дымов. Он уже несколько дней не спал: видно, горе не отпускало его, и все рвался в бой. Лейтенант подобрал себе двух охотников. Ваню согласился взять до "ворот" – так разведчики называли выход из минных полей на оборонительной линии.

Снова пробирались среди пышущих жаром развалин. Разыскали за Тракторным заводом полк, на участке которого надо было вести разведку. Саперы провели через минные поля. Ваня остался у "ворот" и, замаскировавшись в окопе, вел наблюдение.

Дымов не смог углубиться в немецкую оборону: уже светало. Применив ту же тактику, что за Доном, он залег с разведчиками среди убитых накануне в контратаке наших пехотинцев. Так и пролежали разведчики весь день. А когда стемнело, стали рваться гранаты, началась перестрелка... В свете ракет Ваня увидел, как немцы, окружившие в овраге кухню, бросились врассыпную. Это наши "убитые" забросали их гранатами и обстреляли. Потом, как было условлено с Дымовым, Ваня, мигая фонариком, указывал разведчикам путь к "воротам". Помогал бойцам тащить толстого немца, а лейтенант прикрывал их автоматным огнем. Когда приволокли немца в штаб, у него зуб на зуб не попадал. Твердил одно: "Русские трупы ожили!.." И не сразу вырвали у "языка" сведения о немецких частях в этом районе.

В ту же ночь дивизия, получив пополнение, перешла на оборону Тракторного завода...

Два дня Ваня ходил какой-то торжественно-притихший, а на третий подошел к Филину с листком бумаги:

– Товарищ комиссар, разрешите обратиться?

– Одобряю, Федоров! Вступай в комсомол.

– Вы... откуда знаете?

– Да знаю уж. Давай заявление.

– Товарищ комиссар, – выпалил Ваня, – вам бы не Филин дать фамилию, а прямо Рентген.

– Жив останусь, после войны переменю, – засмеялся комиссар и приказал Дымову: – Готовь Федорова. Чтоб Устав назубок знал.

В первую передышку лейтенант позвал Ваню, вытащил из планшетки книжечку с потертыми на сгибах страницами и почти наизусть прочел. Урок закончил так:

– Запомни свои права и обязанности: бить фрицев до последнего! Если ясно – точка долитграмоте.

А на другой день пришел политрук из политотдела. Поговорил с Ваней, остался доволен его бойкими ответами.

– А как у тебя с дисциплиной, Федоров?

Ваня замялся, поглядел вопросительно на лейтенанта. Тот ответил:

– Ничего. Тянет на тройку.

Комиссар, бросив взгляд на пристыженного Ваню, заступился:

– Бывает и на пятерку.

– Бывает и на двойку, – беспощадно заключил Дымов.

Комиссар с политруком ушли. У Вани щеки пылали, что рябина на морозе. Лейтенант повернул его к себе:

– Не дуйся, братишка. И в комсомол вступишь, буду драить тебя с песком, пока человеком не сделаю.

Ване не терпелось получить такую же книжечку стального цвета, как у лейтенанта, но бои не прекращались. Лишь тринадцатого октября с полудня в районе Тракторного завода установилась необычная для Сталинграда тишина. Из политотдела комиссару позвонили.

"Как стемнеет, собрать комсомольское бюро. Будем Федорова принимать".

Раз такое дело, Ваня решил заняться своей обмундировкой: подшил подворотничок из сложенного вчетверо бинта; обнаружив в цехах Тракторного завода мазут, густо покрыл им ботинки; начистил пуговицы гимнастерки до ослепительного блеска. Черношейкин в развалинах одного дома нашел большие портняжные ножницы и подстриг его – получилось хотя и "лесенкой", но под пилоткой не видно.

Для всех истребителей, кто воевал от Дона, прием Вани в комсомол был праздником. И день выдался солнечный, теплый, словно еще не ушло бабье лето. В воздухе, отдающем гарью, летали паутинки; все было спокойно, не верилось, что идет война. И герой сегодняшнего дня Ванюшка Федоров сроднился с бойцами. Кто-то из них обучал его военному делу, кто-то помогал добрым советом. Каждый отдал ему частицу своего сердца. Они гордились своим воспитанником. И хотя он был единственным у них сыном, рос неизбалованным и, по всему видно, неплохим человеком.

Черношейкин до войны вычитал где-то изречение восточного мудреца, что "легче сделать ученого, чем человека". И теперь усач развил свою теорию: "Если учить подлеца, он еще наитончайшим подлюкой станет. А если Ванюшка непорченый, то и наука ему идет впрок".

Сам же Ваня никак не мог дождаться вечера... Он сидел, окруженный бойцами из пополнения, и рассказывал им, как воевал с лейтенантом от самого Дона.

Но позвонили с командного пункта дивизии и передали приказ: срочно направить воспитанника части Федорова на левый берег. "Не вздумайте задерживать, – предупредили комиссара. – Командарм Чуйков приказал всем дивизиям отправить воспитанников в ремесленные и суворовские училища. Он и своего любимца отправил".

Комиссар Филин с досадой передал трубку телефонисту... С каким трудом он в свое время упросил "железного капитана" оставить в части дерзкого парнишку. А теперь, когда тот провоевал с ними три месяца, остепенился, приходится расставаться. Дымов опустил голову – не ожидал, что так скоро настанет разлука.

– Хочешь не хочешь, Огонь, а приказ выполнять надо, – вздохнул комиссар.

Дымов решительно поднялся:

– Ладно, сам поговорю.

Он вылез из окопа у заводской стены, где находился телефонный аппарат, и зашагал по площади Дзержинского. Здесь располагался его противотанковый район – три пушки, девять бронебоек, охотники с горючкой в круглых колодцах и пулеметчики. Лейтенант угадал сразу, что Ваня должен быть в скверике у крайней левой пушки – оттуда доносился оживленный говор. Но Дымов направился сначала к правому орудию, постоял с сержантом Кухтой, поинтересовался у него, как обвыкаются новенькие, и затем уже подошел к скверику. За эти несколько выигранных минут он прикинул, с чего начать разговор, чтобы подготовить Ваню к самому неприятному.

Увидев лейтенанта, тот вскочил и подал бойцам команду:

– Встать! Смирно!

Дымов махнул рукой:

– Вольно! Братишка, ты мне нужен...

Ваня привык, что Дымов при других всегда называл его "рядовым Федоровым", и необычное обращение насторожило. Но сегодня все были с ним по-особенному ласковы и радушны.

Они пролезли сквозь пробоину в каменной стене и, очутившись на пустынной аллее, пошли мимо разбитых цехов огромного Тракторного завода. Лейтенант молчал, и Ваня вопросительно смотрел на него.

– Выпускали бы сейчас тракторы, – начал Дымов издалека, – хотел бы здесь работать?

– Как побили бы вражину, конечно, хотел бы, – не задумываясь, отчеканил Федоров.

– Ты у меня прямо заправский вояка! – оглядел лейтенант ладного и подтянутого Ваню. – Жаль, молод больно...

– Уж и молод! А сам-то... – восторженно глядя на лейтенанта, сказал мальчишка.

Теперь лейтенанту еще труднее было огорчить Ванюшку, и он снова начал издалека:

– Если мы когда-нибудь расстанемся... Ты не забывай меня, братишка. Ладно?

– Как это – расстанемся? – Ваня насторожился. – Если переведут тебя куда, и я с тобой. Забыл, как поклялись на Мамаевом?