Текст книги "Иван — я, Федоровы — мы"

Автор книги: Алексей Очкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

2

В буденовке, с такими длинными усами, что их приходилось закладывать за уши, лейтенант Дымов мчался на коне по горящей степи, прыгал по гребням морских волн, парил в воздухе. Он гнался за стервятником, который уносил в когтях девушку в военной форме и точь-в-точь в таких же детских оранжевых чулках в резиночку и кирзовых сапогах с подвернутыми голенищами, как у Аньки-санинструктора…

– Лейтенант Дымов!

Этот голос Дымов узнал бы среди тысячи других. Сколько раз он будил его ночью в казарме, не давая досмотреть ни одного сна, сколько раз этот голос приказывал шагать в ночь, в обжигающий мороз. Лейтенант нехотя открыл глаза, поднял голову с вещмешка и увидел пустой вагон; через раскрытые двери в серой предрассветной мгле угадывалась бурая степь.

– На войну вас привезли или в детский сад?! – раздался снова голос капитана Богдановича.

Дымов вскочил с нар, выбежал на голос капитана, вернее вылетел, как летучая мышь, потому что, как ни страшен ему был этот голос, он окончательно глаз не продирал, надеясь, что ему все-таки удастся досмотреть сон и спасти Аньку-санинструктора.

Не успел он оправить гимнастерку, как Богданович, вытянувшись по стойке «смирно», взметнул руку к козырьку фуражки и с подковыркой доложил Дымову:

– Товарищ лейтенант! Истребительно-противотанковая часть приступила к разгрузке. Разрешите продолжать?

Дымов знал, что в таких случаях лучше молчать. Он застыл перед капитаном, готовый к разносу.

– Дайте ему сон досмотреть, – подходя, с усмешкой сказал комиссар Филин. – Ему красивая девушка приснилась.

«Ишь, черт глазастый, и внутри видит!» – поразился Дымов. Сонливость у него как рукой сняло. Одернул гимнастерку, глянул капитану прямо в глаза:

– Виноват, товарищ капитан…

– Каждый раз пушкой будить вас, что ли? – еще больше возмутился капитан. – Эшелон разбомбят, а вы будете сны смотреть? На разгрузку техники даю полчаса!

Козырнув, лейтенант четко повернулся и помчался к бойцам своего подразделения: те уже открыли борта платформ и прилаживали помост. Шоферы раскручивали железные тросы, крепившие машины. Торопились… Доносился рокот немецких самолетов, летевших на большой высоте. Сержант Кухта, заметив Дымова, хотел было дать команду «смирно», но лейтенант махнул рукой и принялся со всеми за работу.

После ухода Дымова капитан заметил Филину:

– Рановато, комиссар, мы его поставили на батарею. Молод еще. Ходить и ходить ему бы во взводных…

Филин возразил:

– Время не то – ходить долго во взводных.

Отдаленный гул самолетов становился все явственнее.

– Надо спешить с разгрузкой, – сердито сказал капитан. – Немцы проснулись. Слышишь?

– За полчаса управимся, – успокоил его комиссар. – Маршрут получили?

Капитан вытащил из планшетки карту с нанесенной обстановкой, ткнул пальцем в красный кружочек, где было отмечено место сосредоточения:

– Идем занимать оборону в центральную излучину Дона.

Филин, глядя на карту, покачал головой:

– Надо же!.. Морозовская и Суровикино уже заняты.

– Хорошо, если наши еще держатся на реке Чир, – покачал головой капитан, пряча карту в планшетку, и, прихлопнув ее, добавил, уже как отдавая приказ: – Я в голове колонны еду. Ты на замыкающей машине. Если налетят немцы, всем разъезжаться немедля.

– Товарищ капитан! – раздался голос Черношейкина. – Разрешите обратиться до вас…

– Ну, чего еще там? – обернулся Богданович.

Черношейкин и Аня подвели к ним подростка с черным, как у негритенка, лицом, на котором сверкали одни белки глаз.

– Африканца вот обнаружили… – загадочно улыбался ефрейтор.

– Что за африканец?!

– Да парнишка, что удрал от нас. Поглядите… – Черношейкин подтолкнул к капитану парня. – Он теперь маскировку принял под африканца. Вы еще думали: сорвался где под колеса. А он жив, здоров. И трогать его нельзя – иностранцу полагается полная неприкосновенность.

– Ты?! – удивился капитан. – Тот самый?

– Ага, – подтвердил парень и звонко чихнул.

– По форме товарищу капитану докладывай, – сделал замечание усач. – А то как же брать тебя на войну.

– Товарищ капитан, я есть тот самый, – вытянулся мальчишка. – Ап-чхи!

Сдерживаясь, чтобы не рассмеяться, комиссар спросил:

– На тендере ехал? В уголь зарылся?

– Как в воду глядел.

Черношейкин ткнул мальчишку в бок:

– «Товарищ комиссар» – надо говорить.

– Как в воду глядел, товарищ комиссар! – подобравшись, отчеканил парень. – Углем обложился, только щель оставил, чтоб без воздуха не сгибнуть. Меня не видят, а я всех вижу.

Капитану на этот раз понравился смекалистый мальчишка.

– Как тебя ругают? – поинтересовался он.

– Иван я, Федоровы мы. Ап-чхи!

– Находчивый ты, Федоров!

– А как же… Возьмете теперь? – Парнишка не спускал глаз с Богдановича, и столько надежды и веры было в них, что сердце «железного капитана» дрогнуло.

Однако подавил минутную слабость:

– Накормить и отправить назад!

– Чего-чего? Всю нашу деревню немцы спалили. Федоровы мы все были. Может, один я остался… Так что обратно не поеду!

– Не ершись, – посоветовал ему Черношейкин. – Раз приказывают, беги через путь в балочку, кухня там.

Голод давал знать о себе, и мальчишка побежал.

Но капитан окрикнул его:

– Федоров, назад!

Тот с невозмутимым видом вернулся и, придерживая левой рукой длинные полы шинели, козырнул правой:

– Товарищ капитан, разрешите пойти до повара, брюхо набить.

– Иди набивай, – бросил капитан с такой строгостью, словно парнишка был уже его подчиненный.

Едва не запутавшись в полах шинели, Федоров повернулся по-солдатски через левое плечо и сорвался с места.

Комиссар рассмеялся:

– Смышленый! Военными командами овладевает на лету.

Федоров уже пересек путь, как вдруг натолкнулся на Дымова.

– Ты?! – Лейтенант обрадовался, что «заяц» жив и невредим и он его сейчас представит капитану.

– Ну, я, – пытался вырваться Федоров. У него с новой силой вспыхнула неприязнь к лейтенанту, который был не так уж намного старше его, а почему-то распоряжался им – то сгонял с поезда, а теперь снова тащит куда-то. – Отпусти, говорю! Тоже мне командир…

– Получай за тебя выговор! – Дымов крепко держал парня за ворот; подойдя к Богдановичу, доложил: – Товарищ капитан! Техника подразделения разгружена за двадцать девять минут тридцать секунд.

– Сам вижу. Отпустите его и маскируйте машины.

– Убежит пацан, товарищ капитан…

– Отпустите Федорова и выполняйте, что вам сказано, – строго повторил капитан и ушел с комиссаром.

Аня, переглянувшись с Черношейкиным, прыснула.

– Косопырикова! – прикрикнул Дымов. – Когда вы прекратите свой дурацкий смех?

Вытянув руки по швам, санинструктор Косопырикова моргала выгоревшими ресницами. Встретившись с ее смешливыми глазами, Дымов отвел взгляд:

– Пилотку бы подобрали по размеру, а то она у вас, как горшок на заборе. И вот… пацану показываете пример.

– «Пацан, пацан»!.. Сам пацан! – идя вслед за лейтенантом, возмущался мальчишка.

– Не ходи за мной. Понятно? – Дымов, круто повернувшись, преградил ему дорогу: ему казалось, что тот нарочно подрывает его авторитет. Он очень гордился, что у него в подчинении солдаты намного старше его, старался выглядеть солидным.

– Чего смотришь? – выдавил сквозь зубы Федоров, глядя на него в упор. – Мне капитан тоже приказ дал. Понятно?

…На дне оврага стояла полуторка, нагруженная ящиками с консервными банками и мешками, на прицепе дымилась кухня. Сухонький, уже немолодой солдат подкладывал в топку ломкие прутья краснотала; увидев на краю оврага черную фигурку, разинул рот от удивления:

– Эй! Удовико!

Из кабины торчали ноги в ботинках и обмотках; они только дрыгнули в ответ, потом нащупали подножку и коснулись земли. После этого из кабины вывалился круглый, невысокого роста, с заспанным лицом сам повар Удовико.

– Чего, Овчинников? – спросил он. – Каша сварилась?

– Гляди, какой негра к нам пришел.

Ваня в свою очередь тоже рассматривал их сверху и рассуждал: «От капитана удрал, а от этих подавно убегу…» Запах булькающей в котле каши с бараниной щекотал в носу.

– Меня капитан прислал, – сказал Ваня и, не дожидаясь приглашения, стал спускаться в овраг.

– Смотри какой деловой, – довольно отметил Овчинников и спросил: Покормить прислали?

– А зачем еще посылают на кухню? – буркнул в ответ Федоров.

– Чего ж тебе дать? – растерялся Удовико. – Каша не готова.

– Чего хочешь, – ответил Ваня, усаживаясь на откосе оврага. – Капитан приказал – выполняй!

Удовико, очень бережливый к солдатским пайкам, постоял в нерешительности, потом сунул руку за борт машины и стал что-то шарить. Достал открытую банку тушенки, отрезал краюху хлеба. Только тут он рассмотрел парнишку и от смеха чуть не сломался пополам:

– Ха-ха-ха!.. Твоего негру, Овчинников, надо в баню!

Среди истребителей танков быстро разнеслась весть, что на кухне тот самый «заяц», за которым охотились в пути. Раньше, чем обычно появились старшины с термосами.

Федоров сидел на подножке машины, коркой хлеба вычищал консервную банку.

– Ну, парень… Не в лоб, так обходным маневром взял капитана, похвалил сержант Кухта.

Ваня подбросил банку и ловко отфутболил.

– Все одно капитан даст мне по шее отсюда…

– Не даст, если сразу не посадил на тот порожняк.

На чумазом лице губы растянулись в улыбке:

– Взаправду?

Кухта обернулся к Черношейкину, и тот уверенно подтвердил, что на войне всякое бывает. Только если уж зачислят бойцом, надо привести себя малость в порядок.

Федоров захотел сейчас же идти к речке или к колодцу.

– С холодной воды толку не будет, – покачал головой Черношейкин и пошел договариваться с поваром о кипятке.

– Да ты что?! Оставить солдат без чая?!. – Удовико и слышать об этом не хотел.

– Сам же капитан прислал тебе парня, – убеждал Черношейкин. Схватишь выговор за такой вид помощника!

Удовико скрепя сердце сдался.

Все подразделение лейтенанта Дымова отмывало Ваню. Вместо мочалки в ход пошел ерш банника для чистки оружейных стволов. Парень терпеливо переносил процедуру, хотя его тело горело, как облитое скипидаром. Он перепугался, увидев свою одежду в костре; она потрескивала, будто в нее подсыпали порох. Сержант Кухта в ответ на испуг парня только рассмеялся:

– Как ты ее наденешь? Она аж шевелится от паразитов…

Ваня успокоился, когда из груды принесенных гимнастерок, брюк, белья ему стали подбирать обмундировку. Кое-что подшили, поубавили. У одного старшины оказались ботинки подходящего размера, а кто-то из командиров даже прислал свою новую плащ-палатку. Так и передал: «Отдайте «зайцу»!» Черношейкин подстриг Федорова и позвал повара; тот ахнул – настолько преобразился «африканец». По этому случаю Удовико расщедрился и плюхнул парню в котелок вторую чумичку каши.

– Оказывается, ты уж не такой жадный! – уходя, бросил Черношейкин повару.

А по правде сказать, скупость повара Удовико шла не от его натуры. Еще в Сибири капитан ему строго наказал: «Мне – последний котелок. И чтобы как всем – не больше и не меньше. Гляди, если не хватит кому… Понятно?» – «Понятно, – отчеканил Удовико. – Действовать строго по норме». – «Вот именно, – подтвердил капитан, – тогда и мы можем требовать с бойцов строго».

Капитан всегда проверял выполнение своих приказов. И в этот день обошел разбросанные по овражкам подразделения, заглянул в котелки солдат, а потом появился на кухне. Еще издали заметил Удовико долговязую фигуру и засунул ручку черпака за голенище, – после того как он дважды потерял половник, Богданович приказал ему всегда носить его, как оружие, с собой. Сняв капитанский котелок с огня, повар доложил:

– Товарищ капитан, весь личный состав накормлен.

– А почему сегодня без чая?

– Весь кипяток ушел на обмывку тут одного…

– Какого еще одного?

– Да вы же помощника мне прислали…

Богданович пожелал взглянуть на помощника.

А Федоров с Овчинниковым вытащили сиденье и спинку из кабины и, накрывшись новой плащ-палаткой, улеглись под машиной. Оба деревенские, они сразу понравились друг другу. Овчинников до войны развозил товары по сельмагам, бочки грибов, ягод и различных солений, заготовленных кооператорами. И часто в этих поездках его спутником был сынишка, погодок Вани, с которым они, так же как с Федоровым, вытаскивали из кабины сиденье и спинку, располагались где-нибудь в дороге на короткий отдых.

Подбежав, Удовико ткнул второпях Овчинникова в бок:

– Его требует капитан, а ты спи.

Еле растолкали Ваню. Поставили на ноги, осмотрели и повели к капитану. Опрятный вид парня понравился Богдановичу.

Спросил сурово:

– Боец накормлен?

– Так точно, – подтвердил Удовико.

– Где порцию взял?

– Свою отдал, товарищ капитан. Мы, повара, больше чайком привыкли баловаться. Я и в ресторане, когда работал…

– Чтоб полностью ел солдатскую норму, – перебил капитан. – Придется пушку катить – на чайке далеко не укатишь. Понятно?

– Так точно.

– А начпроду передать: помощника повара Федорова включить в строевую на полное довольствие.

3

Сухая степь, застывшая в жаркой дреме, вдруг ожила. Из овражков, балочек вынырнули машины с противотанковыми пушками, на ходу вытянулись в длинную колонну. Свернули на большак и потонули в сплошной рыжей густой завесе…

Опасно ехать по степи. От бомб негде укрыться – ни лесочка, ни рощицы. Как только раздавался гул самолетов, капитан Богданович выглядывал из кабины передней машины, смотрел вверх, оборачивался беспокойно. В горячем пыльном буране только шум машин. И так же как капитан, беспокойно выглядывал из кабины замыкающей машины комиссар Филин. Все командиры хлопали дверцами кабин, отплевывались от скрипевшего на зубах песка, терли покрасневшие глаза. Шоферы в любую секунду готовы были свернуть с дороги и рассредоточиться, бойцы – выскочить из кузова и разбежаться. Лишь на одной машине, закутавшись с головой в плащ-палатку, спал на ящиках новый боец Федоров.

Проснулся он от раската грома. С адским воем небо обрушивалось на землю. После оглушительного разрыва что-то со свистом летело над головой, впивалось в борт машины, звонко молотило о железную кухню и отскакивало рикошетом. Комья земли ударяли по плащ-палатке, которой он накрылся.

Машина ехала уже не по дороге, а напропалую неслась по степи, подбрасывая на кочках ящики, мешки и Ваню. Позади, на прицепе, словно лягушка, прыгала из стороны в сторону кухня. Тут только Ваня окончательно пробудился и сообразил: бомбежка!

В пыльном вихре показалась машина, и полуторка с кухней в последнюю секунду отвернула, зацепив кузовом. Затрещали доски.

– Эй, кухня!.. От страха с ума сошли?! Поворачивай вправо! – крикнул кто-то, невидимый в пыли.

Этот же человек сгреб Ваню и рванул из кузова; они вместе упали на землю. Удивительно, как их не прибило подпрыгивающей кухней. Отплевывая землю, Ваня увидел лежавшего рядом с ним. Это был лейтенант Дымов. Тот пригнул его голову:

– Лежи!

Поблизости грохнуло. Их обдало жаркой волной, остро пахнуло раскаленным металлом и горелой землей. Когда Ваня оторвал щеку от колючей травы, лейтенанта рядом не было. Он бежал к горящей машине, а ему навстречу повар, метавшийся в поисках укрытия.

– Ложись, Удовико! – Дымов швырнул повара на землю.

«Выискался мне смелый!» Ваня вскочил и устремился за лейтенантом.

Пылала кабина грузовика. Вот-вот огонь подберется к бензобаку. Дымов стал сбивать пламя шинелью. Бойцы бросились разгружать из кузова боеприпасы. Ваня тоже схватил нагретый ящик со снарядами. Подняв, он согнулся от тяжести и, не разгибаясь, засеменил в сторону. В любую секунду снаряды могли взорваться и разнести его в клочья, но он продолжал таскать со всеми.

Лейтенанту удалось сбить пламя с кабины; подойдя к бойцам, он заметил за ящиками Ваню:

– Тебе где приказано быть? Ступай отсюда! Собрали вас на кухне… Скачете, что зайцы!

Ваня отбежал и бросился в горькую полынь: «Ну погоди, лейтенант, погоди, ты еще узнаешь меня!..» В это время немецкие штурмовики, разворачиваясь каруселью, делали заход на ближний хуторок. Через минуту, подняв голову, Ваня увидел, как с самолетов крупными каплями падали бомбы. А спустя еще несколько минут над хутором начали подниматься бурые космы дыма.

Штурмовики повернули назад, лишь один на бреющем полете обстреливал бегущую по открытой степи женщину. Она крепко прижимала к себе младенца. Несмышленыш принимал все за забаву и смешно молотил ножками в воздухе. Огненные снопы пуль все ближе и ближе… Ваня весь вжался в землю. Тень самолета накрыла его. Пыльные фонтаны от пуль проплясали в нескольких метрах, и воющий, надсадный звук сирен растаял…

Лежали убитые мать с младенцем. В сухой траве по-прежнему однообразно, равнодушно трещали цикады…

– Зашибло, кажись, парня, – услышал Ваня голос шофера Овчинникова.

Федоров не спеша поднялся с земли и залез в кузов.

Полуторка тронулась.

Проезжая мимо лежащей на земле женщины с ребенком, солдаты срывали с головы пыльные пилотки, терли и без того покрасневшие глаза.

Поравнялись с догорающим хутором… Среди тлеющих развалин торчали черные трубы. Обгоревшие деревья простирали к небу голые ветви, словно воздетые кверху черные руки. Все это больно напомнило Ване его родную деревеньку на Смоленщине. Он метался тогда среди пышущих жаром развалин, обрызганных кровью черепков. Искал, звал мать… А она, может быть, как и эта мать, так же лежала где-нибудь убитая.

Босоногий, в изодранных штанах, бродил он, пока не подобрали его солдаты из отступавшей части; они одарили его той самой обмундировкой, которую сегодня ему сменили.

Чем ближе к фронту, тем жарче дыхание войны, – воронки от бомб, разбитые у дороги машины, сожженные хутора. Чаще обозы, беженцы с навьюченным в спешке нужным и ненужным скарбом. Люди с потемневшими лицами, с грязными бинтами на голове, в исступлении хлещут взмыленных лошадей. Спроси: где немцы, где наши? Никто не ответит. Все куда-то спешат. Сплошная круговерть.

К вечеру повеяло прохладой, показался в зеленой кайме Дон. Через реку огромной дугой взметнулся железнодорожный мост. Но как ни мечтали бойцы искупаться, капитан даже напиться не разрешил. Поздней ночью свернули в рощу, здесь и привал.

Тут же пришел срочный приказ комдива Сологуба: отправить все машины к прибывающим эшелонам, личный состав накормить горячей пищей и привести в полную боевую готовность к пяти ноль-ноль.

Ваня с шофером и поваром до рассвета выгрузили все продукты. Уезжая, Овчинников попросил:

– Ты уж постарайся, Вань…

Собрался парень бежать с постылой кухни, а теперь нельзя: Овчинникова подведешь.

– Ведра давай! – потребовал он у повара и, черпая воду поблизости из речушки, впадающей в Дон, принялся заливать котлы. Не успел Удовико опустить закладку в котел, Ваня нарубил целый ворох сучьев, принялся шуровать топку так, что котел угрожающе забулькал, а из-под крышки с шипением, как у паровоза, стал вырываться пар.

– Передохни, сынок, малость, – предложил повар Удовико, довольный прытью помощника.

– Некогда отдыхать, – хмуро возразил Ваня, – приказано завтрак сготовить к пяти ноль-ноль.

– Постараемся, – добродушно ответил Удовико и, чтобы как-то разговориться с мальчишкой, спросил: – Откуда, сынок, родом?

– Российский я, – не оборачиваясь, ответил Федоров.

– Я тоже российский, сибиряк, – расплылся довольный Удовико. – Поваром в вагон-ресторане был. Едешь от Омска к Барнаулу… Степь Барабинская ровная, как стол. Крутится. Не то что здесь… балки да овраги. А рощи березовые одна другой красивше… А ты, сынок, с какой стороны?

– Что я тебе за сынок? Иван я, Федоров! – вышел окончательно из себя парень. – Раз военный повар – командуй.

– Чего не могу, того не могу, – признался Удовико. – А сготовлю что хочешь.

– Не можешь, сам буду, – уничтожающе посмотрел на повара Федоров и выхватил у него из рук черпак. – Соль засыпал?

Удовико быстро плюхнул в котел содержимое первой подвернувшейся банки и отошел в сторону, чтобы строптивый парень, размахивая черпаком, не задел его ненароком.

В предрассветной тишине запели птицы, а издалека донеслись глухие разрывы, первые грозные звуки фронта, вечером еще не слышного и приблизившегося за ночь. Помешивая в котле, Ваня недовольно бросил:

– Другие, как люди, воюют…

– А мы кашеварим, – возразил ему повар. – Работа у нас такая, сынок…

– Опять «сынок»?! – возмутился было Ваня, но появились Кухта и Черношейкин с термосами, и он, схватив ведра, отправился на речку.

– Справляетесь? – снимая термос с плеч, спросил Черношейкин.

– У меня, друг, помощник троих стоит, – ответил Удовико, с опаской поглядывая вслед гремящему ведрами Ване.

– Ну, раз так, наливай, – сказал сержант Кухта, подставляя термос.

– Передохните, – предложил повар, обрадовавшись возможности с кем-нибудь поговорить. – Сейчас доктор прибежит, снимет пробу.

Тут подошли другие старшины, и Черношейкин нетерпеливо приподнял крышку котла:

– Сами снимем.

– Погоди, Черношейкин, погоди… Такой супец ты сейчас отведаешь! В ресторане первого класса и то не бывает… – Удовико, оглядываясь, искал половник.

– Небось опять потерял? Ну, будет тебе в этот раз от капитана! Ладно, и без черпака обойдемся. – Черношейкин достал ложку из-за голенища, зачерпнул из котла и, разгладив усы, прихлебнул. – Харч ничего себе… Отведай-ка, директор. Вспомни, как снимал пробы сыра и разных жиров на своем маслозаводе.

– Это мы можем… – Кухта глотнул и тут же стал отплевываться.

– Как, директор? – спросил Черношейкин.

– Вкуснее, чем харчо. Пусть сам повар отведает…

– Вы что тут самовольничаете?! – прикрикнула Аня, подбегая к кухне.

Повар все искал черпак и даже снял сапог.

– Господи! Куда ж он запропастился? Ведь только держал в руках. Теперь не то что пробу взять, разливать-то нечем.

Черношейкин со смехом кивнул Ане на повара:

– Опять, видишь, потерял свое «ружье»!

Аня достала из-за голенища завернутую в марлю ложку, зачерпнула, поднесла ко рту и… отчаянно замахала рукой.

– Снять штаны и на куст крапивы!.. – закричал Черношейкин и двинулся к повару.

– Сажай на крапиву! – поддержал Кухта, отрезая Удовико путь к отходу.

Старшины стали окружать перепуганного повара, но, на его счастье, появился комиссар Филин:

– В чем дело?

– Вот не нравится им супец мой… – пятился повар под защиту комиссара.

– А вам самим? – спросил Филин.

– Не пробовал…

– А вы попробуйте.

– Да «ружье» он свое потерял, товарищ комиссар, – пояснил Черношейкин и подал повару ложку с супом.

Удовико хлебнул; рот ему перекосило…

– Сплошной перец, товарищ комиссар! – пояснила Аня.

– Перец? Ай-я-яй!.. Это ж я вместо соли, – запричитал Удовико и замахал руками: – Идите… со своими командами! Был лучший шеф-повар в ресторане, а теперь суп не могу сварить!

– Гнать таких поваров с кухни! – возмутился обычно спокойный сержант Кухта.

– Меня надо гнать. Это он из-за меня плюхнул… – поставив ведра с водой, выступил вперед Федоров. У него за поясом торчал черпак.

– Хорошо, хоть в чай не приказал плюхнуть перца, – улыбнулся ему Филин и прислушался к отдаленному гулу самолетов. – «Гармонисты» летят… Разойдись! – И, уходя, сказал повару: – Помощник у тебя боевой. Товарища в беде не бросает. Знаешь, как он сегодня боеприпасы спасал!..

Ушел Филин, оставил Ваню в раздумье… На что отец тоже порою придирчив был, особенно когда Ваня приходил к нему в кузницу помочь: и стоишь не так – под правой рукой; и горн не так раздуваешь, надо ровней; и щипцы не так держишь… Зато вечером, когда они вместе шагали домой мимо куривших на завалинках односельчан и те, уважительно снимая картуз перед старшим Федоровым, благодарили за быстро отремонтированную жатку или здорово приваренный нож к лемеху плуга, отец грубой от ссадин, пропахшей углем и металлом, такой родной ладонью касался Ваниной щеки и говорил в ответ: «Это сынок мне помог. Так что благодарите не «старшого», а «малого» Федорова». И когда в первый месяц войны пришла «похоронная» на отца, Ваня забрался в пустую холодную кузницу и дал вылиться своему горю; там ночью и нашла его мать и плакала с ним навзрыд до рассвета…

Отец замечал все доброе. Поэтому и взволновала мальчишку похвала комиссара. Так и сидел он, обхватив руками коленки…

Пока прибывали и разгружались эшелоны, комдив Сологуб со своим штабом изучал обстановку, производил рекогносцировку местности, устанавливал связь с действующими частями. Свой командный пункт он расположил за Доном, неподалеку от железнодорожного моста – на самой господствующей высоте, откуда открывался широкий обзор излучины Дона, впадающей в него реки Чир, по ту сторону которой были позиции немцев. Здесь, нацелившись на Сталинград, 6-я армия Паулюса уже соединилась своими главными силами с частями 4-й танковой армии Гота, здесь и должна была встать на их пути дивизия Сологуба. Ее полки к исходу вторых суток сосредоточились в роще. Стало многолюдно. Под каждым деревом и кустом бойцы: свалились после тяжелого марша и спят. Овчинников без роздыху перебрасывал со станции грузы и, умаявшись, тоже похрапывал под машиной. Ваня помогал повару выскребать котел. Пришел связной от комиссара:

– Федоров! Иди от кухни представителем на митинг!

И вот со всей рощи на самую большую круглую поляну потянулись представители от всех подразделений дивизии и, скрытые от вражеских самолетов разлапистыми дубами, строились по опушке. Посреди поляны кряжистый дуб в три обхвата. Под его зеленой густой кроной – комдив Сологуб, начподив, комиссар истребителей танков Филин, самый старый коммунист дивизии бронебойщик Пивоваров.

Комдив Сологуб скомандовал:

– На вынос знамени… смирна-а!..

Замерли бойцы. Только слышна далекая орудийная пальба. Среди сотен бойцов самый юный Иван Федоров стоял локоть к локтю с приземистым сержантом Кухтой, еле доставая пилоткой до плеча Черношейкина. Выпятив грудь колесом, он косил глазом то влево, то вправо. Раньше ему приходилось стоять под пионерским знаменем, а вот боевое Красное знамя дивизии он еще не видел ни разу.

В кольце выстроенных частей оставлен проход, оттуда и показалось над головами бойцов алое полотнище с ослепительно горящей в лучах солнца звездой на конце древка. Впереди шел командир с шашкой наголо, за ним знаменосец с древком в вытянутых руках, позади два автоматчика, следом комендантский взвод. Легкими волнами полощется красный шелк, на нем силуэт Ленина и надпись золотом: «За нашу Советскую Родину!»

Сотни взглядов скрестились на четком стремительном профиле человека, портрет которого Ваня знал с тех пор, как помнит себя.

Знаменосец с почетным караулом обошел по кругу все части и застыл в центре поляны.

– Вольно-о!.. – дал команду Сологуб.

Начальник политотдела объявил:

– Слово к молодым имеет Иван Афанасьевич Пивоваров.

Стал у знамени бронебойщик Пивоваров. Острая клинышком бородка, строгий по виду, похожий больше на старого кадрового офицера, чем на бойца.

– Сыны мои, гляньте… – повел он рукой.

Ваня со всеми повернул голову… В просвете темных дубовых стволов сверкал чистым серебром Дон, а еще дальше, словно радуга, повис над рекой красными дугообразными фермами мост.

– В девятнадцатом мы гнали беляков по этому мосту. Богато здесь пролилось крови ваших отцов и дедов. А теперь… слышите?!

За Доном, все сильнее разрастаясь, громыхало сражение.

– Завтра, а то и сегодня ночью схлестнемся с фашистом. Думаю, сыны, и вы не посрамите своих отцов!

Пивоваров опустился на колено, взял бережно обеими руками, словно новорожденного, алый шелк знамени и поднес к губам.

– От молодых кто даст ответ отцам? – спросил начподив.

Взметнулся лес рук, и Ваня тоже поднял руку. Комиссар Филин сказал что-то начподиву, и тот объявил:

– Слово имеет комсорг истребителей танков лейтенант Дымов.

Лейтенант робко вышел из строя. По-юношески угловатый, смущаясь от устремленных на него глаз, он встал у знамени, помолчал и неожиданно смело заговорил:

– Мы по книгам да рассказам знаем о революции и гражданской войне. Только мечтали быть такими, как наши отцы. Теперь и наше время пришло. Докажем, ребята?

– Дока-а-жем! – не помня себя, крикнул Ваня со всеми.

Он вдруг почувствовал, как на этой солнечной поляне к нему вернулось прежнее: все светлое… будто он снова очутился в родной семье и своей школе. Его судьба слилась с судьбами тысяч бойцов дивизии, и его личное горе потонуло в общей огромной беде.

К знамени подошел комдив Сологуб. Рослый, крепко сбитый, умные серые глаза излучают добрый свет. Стараясь скрыть волнение, он обратился к бойцам:

– Славные сибиряки! Такой жестокой войны не было за всю историю народов. Со всей Европы фашистские паразиты собрали технику и двинули на нас. Надо иметь в сердце великую любовь к матери-Отчизне, великий гнев к лютому врагу. Или мы их победим, или они зроблят нас своими рабами. Допустим это?

– Не-ет!.. – отозвались эхом сотни голосов.

– Тогда клянемся, хлопцы, что будем биться до последнего удара сердца!

– Клянемся-я… – прокатилось громом.