Текст книги "Скажу, что упал с моста (СИ)"

Автор книги: Алексей Зубков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Алексей Вячеславович Зубков
Скажу, что упал с моста

В маленьком швейцарском городке была маленькая каменная церковь, и при ней был тощий священник весьма праведного вида, который сам латал церковную крышу и сам расписывал церковные стены.

В один прекрасный день после обедни, но перед вечерней, патер достал кисти и краски и продолжил работу над недоделанным «ноевым ковчегом». На простенке между окнами уже был нарисован седобородый старец, пинками загоняющий на угловатую баржу свирепого медведя. На палубе медведя встречали еще с десяток зверей. Судя по размерам корабля и фигурок, художник намеревался изобразить весь известный ему животный мир, правда, познания в зоологии имел весьма скромные и срисовывал откуда Бог пошлет. Поэтому собака, овца и корова были как живые, а грифон и единорог получились откровенно геральдического вида.

Преподобный, выглядывая в окно, неспешно внес в анналы истории жирного соседского кота и почесал затылок, прикидывая, кого бы изобразить следующим. Обернувшись на шорох, он увидел, что в церковь заглянул на огонек упитанный местный житель.

– Здравствуй, твое преподобие, – по-дружески обратился гость к священнику, – хочешь хлебцев на пивной закваске?

– Здравствуй, раб Божий, – кивнул в ответ преподобный, слезая со стремянки, – не откажусь. С чем пожаловал? Согрешил? Или желаешь помочь в богоугодном деле?

– И то, и другое, и хлеба принес, – ответил прихожанин. – Посмотрел я на твою работу и откопал дома вот эту картинку. Слава Богу, что дети раньше не нашли.

С такими словами гость достал из-за пазухи пожелтевший кусок пергамента и показал священнику, загнув нижний край.

– Неплохо, – протянул патер, критически разглядывая рисунок.

На листе был в полный рост скупыми штрихами изображен собеседник, но лет на пятнадцать моложе. Левой ногой он попирал нечто, скрытое загнутым краем листа.

– Есть у меня одна история, которую так и тянет рассказать, но никак не могу, – сказал прихожанин. – Во-первых, мне не поверят, во-вторых, рассказывать ее опасно. Я тогда нанес обиду не кому-нибудь, а баварскому герцогу и самому императору, да еще одному австрийскому рыцарю, но это уже ерунда.

– Это тот самый кинжал из Грансона? – присмотрелся к картинке священник. – Значит, дело старое, еще до твоей свадьбы. Ты ведь мне все эти годы исповедался, как получилось, что я эту историю не знаю?

– Так там грехов-то серьезных и не было, – пожал плечами прихожанин. – Даже не убили никого.

– И не пограбили, и не пожгли? – удивился священник.

– Было немножко, – вздохнул прихожанин, – так ведь от всей души ради богоугодного дела.

– А подробнее?

– Ты не поверишь…

– Отчего же опять не поверю? Ты почтенный отец семейства, честный ремесленник. Что ты тогда такого натворил, чтобы тебе не верить?

Прихожанин отогнул нижний край листа.

– Матерь Божья! – священник вздрогнул и перекрестился. – Это что за богомерзкое создание? Или это аллегория какого-то порока? Любопытства?

– Это не аллегория, – вздохнул прихожанин. – Чтобы ты поверил, давай ты меня как бы исповедуешь. Не буду же я на исповеди врать.

Преподобный вытер руки ветошью, накинул на шею столу[1]1
  Литургическое облачение – лента на шее у католического священника, надевается при богослужениях.


[Закрыть] и предложил пройти в исповедальню.

– Было дело в год моей свадьбы, – начал рассказывать прихожанин.

Я тогда возвращался домой из Праги. Денег и времени у меня хватало, так что я еще и в Вену заглянул. Там у марковых братьев всегда была хорошая база. И поучиться есть у кого, и гостиница своя. Провел я у венцев пару недель, скрестил мечи с тамошними фехтмейстерами, да и собрался дальше. А вместе со мной собрался в путь еще один парень. Альбрехт, живописец из Нюрнберга. Хотя и человек искусства, а не белоручка. И борец, и фехтовальщик. Скуповат, правда, но зато талантом его Бог не обидел. Эта картинка – его работа.

Погрузились мы с ним на кораблик и добрались по Дунаю до Пассау. Мне дальше надо было домой через Инсбрук, а ему в какой-то городишко на берегу Инна. По реке оно может и разумнее бы было, только не люблю я эти посудины, укачивает меня. Купили мы пару мулов и поехали берегом. Дня не прошло, останавливает нас стражник на дороге.

– Стоять! Сегодня проезда нет! И завтра нет! Все в объезд!

– Вот же беда, – огорчился Альбрехт, – почти приехали, к ночи бы на месте были. Поворачивай, Якоб, поедем другой дорогой.

Я промолчал. Можно бы было стражнику денег дать, да Альбрехт не захотел, а мне до дома далеко, и лишний день в пути погоды не делает.

– Давай срежем, – предложил Альбрехт вскоре после того, как мы развернулись и поплелись обратно. – Обогнем эту заставу и до темноты на месте будем. А то лишнюю ночь в гостинице, да мулов лишний день кормить…

– Давай, – кивнул я.

И мы срезали. Свернули на первую же тропинку, а с нее на первый поворот на запад. И заблудились. Тропинки вели куда угодно, только не на ту дорогу. Проплутав до заката, мы вышли к какому-то ручью.

– Заночуем тут, а утром пойдем вниз по течению ручья, – предложил я. – Он должен впадать в Инн, а там, где его пересекает наша дорога, должен быть мост. Перед заставой моста не было, значит, заставу мы по ручью обойдем.

Альбрехт согласился, мы привязали мулов, перекусили сухарями и легли спать, завернувшись в плащи.

Ночью нас разбудили мулы. Они визжали, как на пожаре. А в темноте происходило что-то нехорошее. Деревья трещали как от урагана, хотя ветра не было. Кто-то огромный фыркал «пфафф, пфафф», потом завыли волки: «У-у-у-у-у-у…» Далеко в лесу испуганно выругался мужчина, потом мы услышали женский крик. Крик оборвался, потом вроде бы плакал ребенок, но недолго.

Мы с Альбрехтом стояли плечом к плечу, прижавшись спинами к толстому дереву. На левую руку я намотал плащ, а в правой держал корд, купленный в Праге. В самом деле, не с мечом же мне было ездить. Меч, конечно, оружие серьезное, но он и тяжелее, и внимание привлекает, а против мелких разбойников, если подумать, корда вполне достаточно. И по хозяйству корд сподручнее. У Альбрехта был короткий меч вроде катцбальгера, с великолепным нюрнбергским клинком и идеально подогнанной рукоятью.

Какое-то время мы думали, что весь переполох не про нашу душу, но звуки приближались. Со стороны тропинки послышался быстрый и громкий топот, «бум-бум-бум-бум», мы повернулись туда, и на нас выбежал волк.

– Волк? – переспросил священник. – С топотом?

– Вот те крест, – ответил прихожанин. – Средней величины волк, самый обыкновенный. И с ним еще два почти сразу. Потом-то мы поняли, что топали не волки, но тогда такого страху натерпелись.

– Тогда продолжай.

Мулы увидели волков и заметались на привязи. Волки увидели нас и мулов и передумали бежать за топотуном, шаги которого удалялись в ночь. Я повернулся, приготовился подставить руку с плащом и колоть кордом. Вожак приблизился и зарычал, двое волков стали обходить нас с боков.

Альбрехт поступил умнее. Он двумя взмахами меча обрубил поводья обоим мулам. Молодец, что меч не забывал точить. Упряжь – не веревочка, там просто не разрубишь. Я до этого случая оружие не точил, пока совсем не затупится, а с тех пор с собой брусочек таскаю и остроту поддерживаю.

Мулы сорвались в лес, волки за ними. Я взмолился, чтобы Бог дал мулам убежать хоть сколько-нибудь подальше, чтобы увести от нас волков, и Бог меня услышал. Мулов мы больше не видели.

До утра мы дремали сидя, прижавшись спинами друг к другу, привалившись к дереву, с оружием в руках и просыпаясь при каждом шорохе. А на рассвете пошли вдоль ручья.

Ручей привел нас к пруду, на берегу которого стоял охотничий домик. Красивый такой, почти новый, даже в два этажа и с крытой конюшней. Мы надеялись, что в домике кто-то будет и даст нам, или хотя бы продаст горячего питья и корку хлеба, но в доме не было никого, а дверь была не заперта.

Мы поначалу не хотели входить в дом, но Альбрехт услышал ржание из конюшни и сказал, что там страдает лошадка, некормленая и непоеная. Мы пожалели скотину, зашли в конюшню, налили ей воды, насыпали овса. Лошадь была верховая, ухоженная, но по статям не рыцарская. Судя по навозу, она там стояла со вчерашнего вечера, не дольше.

– Давай в дом зайдем, – сказал я.

– Нехорошо, – ответил Альбрехт, – домик рыцарский, а нас не звали. Скажут, что воры, и повесят.

– Рыцаря тут нет, – возразил я, – а тот, кто приехал на лошади, должен где-то быть рядом. Почему он с утра не покормил лошадь? Может быть, он упал с лестницы и сломал ногу? Может быть, у него сердце прихватило? Может быть, у него защемило позвонок, и он с кровати встать не может? Может быть, ему нас Бог послал?

– Давай зайдем, – согласился Альбрехт. Ему, как и мне, нужен был формальный повод, чтобы в случае чего оправдать свое нахождение в чужом доме, посещение чужой кухни и съедение корки хлеба с кипятком.

Кухня в доме была, и припасы там были. Человек, приехавший вчера вечером, оставил на столе хлеб, сыр и полбутылки вина. Но самого его в доме не было. Мы сначала съели половину, потом увидели в углу мышь и доели остальное, чтобы мышам не досталось. И допили. Зачем ему вино, если нет закуски?

От домика в лес вела наезженная тропа со следами копыт, по ней мы и направились, рассчитывая выйти к замку или деревне. Но не успели дойти даже до леса, как нас окружила толпа крестьян, пара дюжин человек с алебардами, дубинами и большими ножами.

– Попались, колдуны и оборотни! – крикнул один из них.

Я собрался было перекреститься, но у меня в руке сам собой оказался корд, поэтому я влепил крикуну обухом по уху. Альбрехт не успел достать свой меч, но ловко обезоружил другого наглого крестьянина и завладел короткой палкой.

Крестьяне окружили нас и пытались затыкать алебардами, но получалось у них плохо. На нас не появилось ни царапины, а мы отобрали у них две алебарды. Хотя наше положение от этого не сильно улучшилось. Стоило нам открыть рот, чтобы спросить, что происходит, как они поднимали жуткий крик, боясь, по-видимому, колдовских заклинаний.

Спас нас, если можно так выразиться, местный управляющий. Дядька лет сорока, хромавший на левую ногу. На поясе у него был длинный меч, а сам он был не то, чтобы страшный, но внушавший опасение. Крестьяне, видно было, боялись его, как черти ладана.

– Прекратить! – скомандовал он, расталкивая крестьян. – Кто такие? – это уже нам.

– Идем в Инсбрук, сбились с дороги, – ответил я.

– Соври что-нибудь попроще! – усмехнулся он. – Скорее вы с пути истинного сбились на путь греховный, чем с дороги в Инсбрук, до которой отсюда полдня пешком, а то и день. Это лес благородного рыцаря Вольфганга фон Виттенштейна, это его охотничий домик, а вы браконьеры и будете повешены.

– Кому суждено умереть от меча, не будет повешен! – ответил я, наставив на него алебарду.

В мгновение ока он выхватил меч и смахнул мою алебарду. Ррраз! – и я стою как дурак с половиной древка в руках. Но второй удар я этой палкой парировал, а от третьего меня Альбрехт прикрыл. Грамотно прикрыл, железом, не древком.

– Неплохо, – сказал этот дядька. – Ты, толстый, швейцарец и марков брат, а ты, тонкий, тоже не хрен собачий.

– И мы не браконьеры, – добавил Альбрехт.

– Спорно. Я Рудольф Шнайдер, местный управляющий, как вы уже догадались. И у нас есть небольшая проблема.

– Топотун? – спросили мы.

Крестьяне подняли шум.

– Молчать! – крикнул им Шнайдер. – Отойдите вон туда и не путайтесь под ногами!

Крестьяне безропотно отошли. Надо отметить, что крестьяне там какие-то забитые были, не то, что наши пастухи. Потому что у этого Шнайдера не забалуешь.

– Вы его видели? – спросил он нас.

– Слышали.

– А волков?

– Видели.

Шнайдер демонстративно обошел нас и взглянул сбоку на наши задницы.

– Ночью. И живы. И не усрались. Неплохо. Тогда для вас есть работа на четыре гульдена. Согласны?

– Какая работа?

– Выследить топотуна. Дам вам парня из местных, как выследите, отправите его за помощью.

– А если топотун нас заметит и нападет первым?

– Убейте его. За труп те же четыре гульдена, если он будет в годном состоянии под набивание чучела. Если по кускам, то меньше. Сразу говорю, отказаться нельзя – повесим как браконьеров.

Мы переглянулись.

– Хорошо, мы согласны. Но тогда расскажите, кто такой топотун и как его искать.

Шнайдер оглянулся по сторонам и присел на пенек. Мы подошли и сели рядом на траву.

– Вчера на закате к нам приехал один мужик с восточной стороны. Днем выезжал туда с семьей на телеге, а вернулся один, на половине телеги, с взмыленной лошадью и наполовину седой. Ночью в лесу выли волки, а в деревне лаяли все собаки. Едва рассвело, я собрал мужиков, и мы пошли по дороге на восток.

Не успели отойти, как нашли его семью. Задние колеса от телеги в лесу, там где дорога делает петлю. Рядом жена того мужика. Разбита голова, пополам и вдребезги. В двадцати шагах, уже на дороге, девчонка, расплющена, как под прессом. В лесу у дороги мальчишка – порван на куски вроде бы волками, но крестьяне говорят, что таких больших волков не бывает.

Вокруг следы. Вроде бы волчьи и другого зверя. Или не зверя. Тролль это зверь или не зверь? Обуви он не носит, когтей у него нет. Стопа круглая, с тремя пальцами. Шире, чем моя ладонь, и шире, чем две. Ростом он выше человека и силы необычайной – ломает большие деревья, задевая плечом.

– А морда какая? – спросил Альбрехт. – А руки?

– Да пес его знает. В плечах он раза в два тебя шире. А то и в три.

– Оружие у него есть? – спросил я.

– Похоже, что есть. Слушайте дальше.

– Слушаем.

– Тут я с коня слез, – продолжил Шнайдер, – и дальше по следам пошел пешком. Конь такое страховидло увидит, удила закусит и понесет, что не остановишь. Коня с конюхом обратно отправил. Надо было за собой тащить – никого так и не нашли, а ногу подвернул.

По следам нашли мы егеря Вилли. Он постоянно охотничьи угодья объезжал верхом и останавливался в этом самом домике.

– Значит, это его лошадь в конюшне?

– Вы заходили в конюшню?

– Так ведь лошадь не кормлена, не поена. Непорядок.

Шнайдер удивленно поднял бровь.

– Вы сбились с пути на полдня. Могли украсть лошадь, но вместо этого покормили ее и пошли дальше пешком? Определенно, вы не браконьеры.

– Что сказал Вилли? – напомнил Альбрехт.

– Ничего. Вилли был мертв. Живот в клочья и даже в спине дыра. Рядом с ним лежал раздавленный в труху арбалет, а шагов за двадцать мы нашли сломанный болт. Я отправил четверых отнести труп в деревню, а потом мы прошли по тропе до следующего поворота и встретили вас.

– Больше ничего?

– Ничего.

– Но вы же охотник, герр Шнайдер.

– Я не охотник. Если и охотник, то только на двуногую дичь. Кабаны с оленями мне неинтересны. Зверьем занимался покойный Вилли, а я держу в узде крестьян и охочусь только на браконьеров и только вместе с Вилли, светлая ему память. У нас, кстати, нет ни одного браконьера из местных, все пришлые. Еще бы, я тут уже второй десяток управляю.

– Но мы тоже не охотники.

– Кого это волнует? Не надо быть охотником, чтобы выследить тварь, которая оставляет здоровенные следы и ломает деревья.

– Тогда зачем вам мы? У вас тут двадцать человек.

– Не человек, а крестьян. Они при виде тролля наложат в штаны и разбегутся. А у меня нога подвернута и оружия нет, кроме меча, а с мечом на охоту не ходят. Я вернусь, соберу по округе егерей и рыцарей, а вы тем временем выследите тролля и пришлете ко мне вон того парня.

Шнайдер махнул рукой, и к нам подбежал молодой крестьянин.

– Идешь с ними, запоминаешь дорогу. Как найдут тролля – беги в деревню. Понял?

– Понял, Ваша милость, – испуганно кивнул парень. Управляющего он боялся больше, чем всех троллей мира.

– Кстати, – повернулся к нам Шнайдер, – троллей может оказаться двое. По-моему, там было две пары следов.

– По-моему, в мире нет никаких троллей, – сказал священник. – В Библии я про них не встречал ни строчки.

– А грифоны, единороги, слоны? – спросил прихожанин. – Про них в Библии есть? Я, конечно, сам Библию не читал, но, по-моему, она про святых, а не про животных.

– Ладно, продолжай.

Шнайдер вернулся в деревню на лошади покойного Вилли. Крестьяне ушли с ним. Мы выпросили себе побольше оружия, и Шнайдер разрешил нам взять у крестьян все, что понравится. Мы отобрали три копья с длинными гранеными наконечниками и боевой топорик с клювом на обратной стороне. И еще отобрали хлеба и сыра, тут крестьяне возражали больше, но мы их возражения пропустили мимо ушей.

– Как тебя зовут, товарищ по несчастью? – спросил я приданного нам парня.

– Га-га-ганс, – ответил паренек, который боялся нас немножко меньше, чем Шнайдера и троллей.

– Гагаганс? У тебя гусей в роду не было?

– Не-не-не знаю….

– Держи копье, иди за нами. Бегать хорошо умеешь?

– Д-д-д-д-да.

– А я плохо. И на дерево не залезу. Если мы найдем тролля, и он побежит на нас, встаем плечом к плечу и выставляем копья. Если струсишь и убежишь, тебе конец, догоним и зарежем.

– Вы же не умеете бегать.

– Он умеет, – я указал на Альбрехта, – догонит и зарежет.

– Мамочки… – на глазах Гагаганса заблестели слезы.

– Чтоб тебя вспучило! Есть у вас хоть кто-то посмелее?

– Есть, но он не побежит, его позавчера высекли, он еле ходит.

– Не понял. Смелее тебя есть один человек?

– Вроде да. Я же не трус, я пошел в страшный лес с двумя разбойниками охотиться на тролля.

Мы с Альбрехтом переглянулись, и он немножко нас всех ободрил. Как потом оказалось, зря.

– Знаешь, Якоб, если они тут все такие овцы, а Шнайдер не разбирается в следах, то наверняка они все преувеличили, и тролль на самом деле один, маленький и без оружия.

На этой жизнерадостной ноте мы бодро подхватили копья и пошли по следу от того места, где нашли убитого Вилли.

Дождей давно не было, и следы на сухой почве читались с трудом. Заметнее были яркие отметки содранной коры, когда небрежный тролль задевал плечами деревья. Рыцарю следовало бы иногда прореживать лес, но он, похоже, сдвинулся на борьбе с браконьерами, и крестьян не пускал туда даже за хворостом. Поэтому все тропинки, по которым мы блуждали вчера, были звериные и вели куда угодно, но не к жилью и дорогам.

В подтверждение своей версии, Альбрехт обратил наше внимание на высоту отметок на деревьях. Уровень плеча человека или чуть ниже. Никакой не сказочный великан.

Кроме этого, нам постоянно попадались оборванные кусты и один раз здоровенная куча помета. В помете было много непереваренной зелени.

– Судя по зелени, тролль не людоед, а травоядный, – предположил я.

– С другой стороны, если зелень не переварилась, значит, она ему не по нраву, – пожал плечами Альбрехт.

– То есть, мы выслеживаем голодного людоеда? – предположил Гагаганс, втягивая голову в плечи.

– Хотя, если он кладет такие кучи, то брюхо у него должно быть больше, чем у коровы, – продолжил я. – С таким пузом, он если и умеет бегать, то недалеко.

Мы догнали тролля задолго до полудня. Он спрятался в зарослях на склоне холма и издавал звуки, как будто пожирает какую-то мягкую еду с большим удовольствием и чавканием.

– Ну все, Гагаганс, мы его нашли. Беги в деревню, а мы тут посидим.

– А если это не он? Шнайдер с меня шкуру спустит. Если это… кабан?

– Я в эти заросли не полезу. Тут надо подойти вплотную, чтобы что-то увидеть. Давай обойдем по кругу, может быть, будет просвет.

Мы пошли по кругу, поднимаясь на холм и держа копья наготове. Я впереди, Альбрехт в трех шагах сзади, Гагаганс еще дальше. Вдруг жующие звуки прекратились. Я замер и поднял руку, намекая на опасность. Альбрехт понял правильно и не шевелился.

– Эй, а что там? – спросил Гагаганс, отступая назад.

В просвете кустов показалось что-то серое. Похоже, это была голова чудовища, потому что на ней росли уши. Больше ничего видно не было, только серая макушка и два высоких уха наподобие лошадиных. Уши поворачивались сами по себе, одно вперед, другое назад. Я повернул голову к Альбрехту и прижал палец к губам. Он еле заметно кивнул.

– Что там? – переспросил бестолковый Гагаганс, отступая еще дальше.

– Пфафф! – фыркнуло чудовище в зарослях и рванулось в сторону Гагаганса.

– Ма-а-а-ама-а-а-а-а!!!! – заорал Гагаганс, бросил копье и побежал.

Я рухнул на землю и спрятался за кустом. Альбрехт шмыгнул за толстое дерево.

Бум-бум-бум-бум-бум – тролль вырвался из кустарника и побежал за дезертиром по склону холма. С моего места не было видно ни преследователя, ни жертвы до последнего момента. Который наступил очень скоро.

Душераздирающий крик, глухой удар, и я вижу, как тело несчастного взлетает в воздух, а за ним вьются кишки, выпущенные из разорванного живота.

Я встал и подобрал копье. Альбрехт вышел из-за дерева.

– Идем, – скомандовал я, направляя копье вперед. – Или он вернется, чтобы убить нас, или мы застанем его за едой.

Альбрехт побледнел, но не струсил и двинулся за мной, прикрывая левый бок. Гагаганс, по-видимому, пришел в себя и застонал. Теперь уходить было нельзя, не могли же мы бросить раненого.

Шаг за шагом, мы спустились со склона и увидели задницу чудовища. Все остальное было скрыто пышными ветвями деревьев. Зад у топотуна был широченный, шире, чем мои плечи. Ноги-бревна, неожиданно тонкие и короткие, заканчивались копытами. Шерсти у него не было, одежды тоже. Между ягодиц болтался хвостик с кисточкой.

– Середина зада на высоте четырех футов, – шепотом сказал Альбрехт, – значит, полный рост восемь.

– Не может быть, – возразил я, – Я бы тогда видел его. Может быть, он горбатый?

– Или бегает согнувшись. Неважно. Целим с разбега на полтора фута над задом. Там должны быть почки. Ниже тазовый сустав, выше ребра.

Я кивнул и перехватил копье. Все-таки, не зря художники анатомию учат.

Мы выставили копья, разбежались и молча, без боевого клича, атаковали спину чудовища.

И промахнулись. Копья пронзили листву, а мы с разбега врезались в необхватный зад.

Задев плечом бедро зверя, я с разбега проскочил вперед и обнаружил, что никакой это не двуногий тролль, а четвероногая скотина, причем очень длинная и толстая, похожая на здоровенную свинью, у которой спина прогибается как у коровы. «Всего-то кабан-переросток или бык-переросток, – подумал я. – Никакое это не сказочное чудовище и даже не хищник». Вот все, вроде бы, и объяснилось. Вепрь-секач или матерый бык-производитель запросто могут как растоптать человека, так и проткнуть ему живот. У трусливых местных крестьян шансов не было, но против двух копейщиков что кабан, что бык – просто жаркое на ножках.

От толчка зверь пробежал несколько шагов и повернулся налево, в сторону Альбрехта, а я, воодушевившись, что загадка так просто разрешилась, воткнул копье кабанобыку в бок, под ребра.

Это был второй за день поучительный пример, что оружие надо точить. Копье вошло в зверя не больше, чем на ладонь. Он дернулся, выдернул копье у меня из рук и побежал вперед, поворачивая уже в мою сторону. Теперь я увидел Альбрехта, который стоял с чрезвычайно глупым видом, опустив копье, выпучив глаза и открыв рот.

– Коли его! – заорал я, вытаскивая топор из петли на поясе.

И тут я сам остолбенел, увидев морду этой скотины. К короткой толстой шее Творец приделал угловатую морду, похожую на камень, а на носу зверя красовался огромный острый рог. Даже два, но второй маленький, на переносице.

– Матерь божья… – я чуть не сел где стоял.

Альбрехт, надо полагать, как человек ученый, знал, что в мире существуют носороги (а как еще эту скотину назвать), поэтому пришел в себя довольно быстро и уколол зверя прямо в задницу. То есть, в хвост.

Носорог дернул задом и издал странный звук, из которого мы без слов поняли, что ему больно, и он очень недоволен.

– Якоб! – закричал Альбрехт. – Не стой!

Он уже видел, что мое копье торчит в боку носорога, и примеривался воткнуть свое в тот же бок.

Я повернул топор клювом вперед, в последний момент отскочил от набегающего зверя и ударил его в глаз. То есть, туда, где, по моему разумению, должен был находиться глаз, если бы это был кабан или бык. Попасть-то я попал, куда целился, но в последний момент увидел, что у носорога глаза посажены ниже, а повернуть топор уже не успел.

Альбрехт тоже не рассчитал свой удар, зверь рванулся слишком быстро, и копье попало ему не в живот, а в окорок, скользнув по шкуре. Альбрехт упал, как оказалось, на счастье. Я тоже упал, и тоже не специально, запнулся о свое же копье, которое волочилось по земле за зверем.

– Лежи! – крикнул я, прижимаясь к земле.

Носорог, хотя и бегал быстрее ожиданий, останавливался и поворачивал не лучше быка. Еще бы, такая длинная тяжелая туша. Когда он повернулся в нашу сторону, мы замерли, прижавшись к земле.

Носорог был от нас всего в полусотне шагов, но не мог нас найти. Он злобно фыркал, принюхивался и вертел ушами. Понемногу успокоившись, он подошел к дереву и почесал раненый бок. Мое копье выпало из раны на землю, но крови я не заметил. Похоже, я всего лишь проткнул ему подкожный жир.

Снова застонал Гагаганс. Носорог повернул в его сторону сначала уши, потом голову, потом повернулся весь и сделал несколько неуверенных шагов. Крестьянин заорал что было сил, и, наверное, пошевелился, насколько это выполнимо с разорванным животом.

Огромный зверь наклонил голову и рванулся к нашему товарищу с такой скоростью, как будто выстрелился из арбалета. Даже собаки не разгоняются так быстро.

Я приподнялся и увидел, как длинный рог ударил несчастного в щеку, а четыре короткие ноги пробежали по бедняге, раздавив его насмерть. Краем глаза я увидел, что Альбрехт шевелит губами и крестится. Но смотрел он не на носорога. Шагах в ста от покойника из кустов вышел волк.

Да поможет нам святой Бертольд! Этот носорожище бегает по лесам, злой, как черт…

– Епитимью наложу!

– Виноват, а как еще сказать?

– Злой, как собака, или как волк, или как сборщик налогов, или как теща, или как ветер на перевале. У тебя в жизни мало злого?

– Налоги меня не разоряют, собака у меня добрая, а тещи и вовсе нет. Ты уж посчитай, пожалуйста, этот хлеб за епитимью и отпусти мне грех чертыхания.

– Хороший хлеб, вкусный. Отпускаю. Давай дальше.

Бегает он, значит, по лесу, злой, как доппельсолднер[2]2
  Немецкие ландскнехты (отмечу, исконные и непримиримые враги швейцарцев), сражающиеся за двойное жалованье и располагавшиеся в первых рядах (прим. верстальщика).


[Закрыть] в первом ряду, и убивает всех людей, кого встретит. Но не ест. А за ним бегают волки и едят трупы. Только за эту ночь с подачи носорога к волкам попала семья крестьянина и наши мулы, а где-то между дорогой в деревню и нашей стоянкой остался труп егеря Вилли, который волки к утру даже укусить не успели, потому что из двух мулов им получился королевский пир на всю ночь.

– Слушай, Альбрехт, – говорю я шепотом. – Если носорог уйдет, придут волки, и нам от них не убежать и не отбиться.

– А если не уйдет? – он спрашивает.

– Тогда его волки отгонят.

– И что делать?

– Надо его убить, пока не ушел. Такая туша волкам на неделю, и они за нами не погонятся.

Может быть, я плохо волков знаю, я же не охотник. Но по всем охотничьим байкам выходит, что волк зверь умный и на человека с оружием не нападет, когда сытый.

Носорог успокоился, походил туда-сюда и отправился жрать в кусты. Даже лапы не помыл. От крови. Волков пока не было видно. Альбрехт присмотрелся, почесал в затылке и сказал:

– К нему надо подходить сзади. Он слишком толстый, чтобы мог видеть полный круг, как корова или лошадь, хотя глаза у него и по бокам. Он держит голову низко и сам себе скрывает сектор обзора сзади.

– Не удивил.

– Уязвимые места у него – сердце и легкие. Они должны быть в грудной клетке, а этими копьями мы туда не достанем. И ничем не достанем, у него мало того, что ребра толщиной с амбарную дверь, так и, если прикинуть пропорции, нам не хватит силы, чтобы пробить кожу, мускулы и жир и дотянуться до уязвимых мест. Причем точного расположения сердца мы не знаем.

– А голова, шея?

– По пропорциям у него должен быть крепкий череп. Глаза посажены низко, нельзя попасть в глаз под таким углом, чтобы поразить мозг. В шее надо попасть в гортань или в артерию, а мы не попадем. Должно быть слабое место там, откуда растет ухо, но его надо искать на ощупь, это тебе не глазная впадина.

– Да, и взять его на копье, как рыцарского коня, не получится. Шея начинается чуть ли не от ног, и грудь он прикрывает рогатой мордой. Получается, он неуязвим?

– Почти. Видишь суставы на задних ногах? Над суставом у него сухожилие, и оно очень близко под кожей, не прикрыто ни костями, ни жиром. Если мы повредим ему ноги, он нас не догонит, а волки его не убьют, но задержат до прибытия охотников.

Мы взяли копья и осторожно пошли к зверю, обходя его по большой дуге, чтобы быть у него всегда сзади. Каждые несколько шагов мы замирали, стоило носорогу дернуть ухом или слегка повернуть морду. Нам повезло, что он встал против ветра и не мог нас услышать. Может быть, лучше бы было брать не копья, а меч и топор, но тогда бы пришлось подойти вплотную, а этого нам очень не хотелось.

Нам оставалось два-три шага до расстояния уверенного поражения копьем, как носорог нас все-таки услышал. Во всяком случае, не увидел и не унюхал, против ветра-то. Он повернул оба уха назад – мы замерли – фыркнул «пфафф!» – мы прилипли к земле и задержали дыхание – и начал неспешно поворачиваться направо.

– Сейчас, – одними губами шепнул Альбрехт, его руки сжались на древке.

– Давай, – выдохнул я и бросился вперед.

Носорог увидел нас и побежал, продолжая поворачивать вправо.

Я промазал совсем чуть-чуть, воткнул копье в окорок сбоку, на две ладони выше сустава. Альбрехт не попал даже в окорок, зато попал не то в хвост, не то куда-то под хвостом, отчего носорог всхрюкнул на свиной манер и подскочил задними ногами.

На этот случай у нас планов не было. Ну, мне, швейцарцу, простительно не иметь плана отступления, но баварец-то мог бы и подумать на эту тему. Как может нормальный человек идти с копьем на носорога и не предусматривать ситуацию, когда носорог об это копье не заколется? Правда, я не сказал тогда Альбрехту, что он дурак, и потом не сказал. Из вежливости.

А еще я тогда растерянно оглянулся и снова увидел волка. Серый сидел с подветренной стороны и нагло ухмылялся.

Дальше очевидно. Мы побежали. Там местность шла под уклон, и вниз бежать получалось легче, чем вверх. Спрятаться было негде, мы пробегали под редко стоявшими деревьями, под которыми не росли высокие кусты. Зато можно было бежать и не запинаться, запнулся – умер.

Носорог никак не мог выбрать, за кем из двоих надо гнаться, и поворачивал то на меня, то на Альбрехта. Деревья он ломал за милую душу. Альбрехт поначалу запрыгнул на сосну, а носорог врезался мордой прямо в эту сосну и повалил ее, хотя и сам на задницу сел.

Хорошо, что он плохо поворачивает. Меня почти догнал, но я прыгнул в сторону, и зверь проскочил мимо.

– Разбежимся? – крикнул я, задыхаясь.

– Нет! – ответил Альбрехт. – Бежим к ручью!

И мы бросились к ручью, который угадывался за деревьями. Носорог на полном ходу повернул вслед за нами, его занесло, он потерял скорость, запнулся о корень и упал на бок, фыркнув мне в спину так близко, что я почувствовал его слюни на шее. За двадцать шагов до ручья деревья закончились, и нас уже ничего не прикрывало от носорога, тяжко скакавшего сзади. У меня сердце выскакивало из груди и ноги переставлялись только потому, что мы неслись под уклон. Альбрехт оглянулся и схватил меня за руку.