Текст книги "Выбор воина"

Автор книги: Алексей Витковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава 7
Сон перед бурей

Мы летим к земле как молния,

Поминая всех святых!

Жаль, что в будущем безмолвии

Нет этой высоты!..

Из песни группы «Ария»

…Зенитки впились в них, как пиявки. Бронекорпус грохотал от ударов, словно по нему колотили исполинским молотом. В крыльях прямо на глазах с мерзким хряском появлялись рваные дыры. Сашка вцепился в рукоятки своего УБТ[52]52
  УБТ – крупнокалиберный пулемет конструкции Березина, 12,7 мм.


[Закрыть] и вжал голову в плечи. Бронестекло слева от него вдруг покрылось сеткой мелких трещин.

Передний край немецкой обороны пылал огнем. Жирный черный дым поднимался над горящими танками, окопы перечеркнула сеть воронок. Перепаханная железом земля стремительно уносилась назад. Пилот прижимал самолет к ее поверхности, сбивая прицел зенитчикам. Но «эрликоны» голодными псами вцепились в него и рвали, рвали на части. Струи трассирующих снарядов, зеленые, желтые и красные, подобно новогодним гирляндам, тянулись со всех сторон. Движок надсадно ревел, – пилот старался вырваться из-под огня, уводя поврежденный самолет от переднего края, через нейтралку, к своим.

Сашка, тот, который спал и видел во сне подбитый штурмовик,[53]53
  Опять же знаменитый «Ил-2», часто называемый летающим танком. За годы войны изготовлено 36163 таких самолета. «Илы» были мощным противотанковым средством, однако слишком часто в начале войны применялись без поддержки истребителей и несли неоправданные потери. Немецкие пилоты, быстро разобравшись в уязвимых местах штурмовика, считали его лакомым кусочком, хотя и признавали, что сбить его трудно. Об этом говорит его прозвище – «бетонбомбер». С течением времени тактика советских ВВС совершенствовалась, а на вооружение поступали более совершенные модели самолета. В итоге немцы стали нести все более серьезный урон от действий штурмовиков. Сами они считали советских пилотов, летавших на этих машинах, отважными до безрассудства. См. исследование Вальтера Швабедиссена, вышедшее у нас под названием «Сталинские Соколы».


[Закрыть] краем сознания почувствовал удивление. «Почему я стрелок, а не летчик?» Но тот, который сидел в задней кабине «Ила», не удивлялся, потому что на это не было времени. Собачий лай зениток внезапно смолк. Стало тихо, но Сашка не спешил радоваться, потому что знал, ЧТО это значит! Он завертел головой – и тут же увидел то, что искал.

– Командир! – заорал Сашка. – «Худой»[54]54
  «Худой» – прозвище, данное советскими пилотами немецкому истребителю Bf-109. Другое его прозвище было «Мессер».


[Закрыть] сзади – слева и выше!

– Вижу! – ответил тот и еще сильнее прижал самолет к земле. Пулемет в руках Сашки задергался, выплевывая огонь навстречу истребителю. Но фашист оказался опытный – скользнул на крыло, ушел из-под огня вниз, туда, где его заслоняло хвостовое оперение «Ила». Штурмовик вильнул – командир пытался подставить истребитель под Сашкин огонь. Но фашист ловко повторил его маневр, едва не задев крылом землю. «Смелый, сволочь!»

Фрр! Фррр! Хрясь! Штурмовик подбросило. Кабину заполнил дым.

– Ах ты, падло! – Сашка понял, что фриц угодил очередью точно в маслорадиатор под брюхом «Ила». Двигатель завыл, теряя обороты. «Хорошо, мы без бомб, – пронеслась мысль, – иначе гореть нам бенгальским огнем!» Штурмовик резко вильнул влево. «Худой» на миг выскочил из-за заслонившего его хвоста и влип в кольца прицела. УБТ снова задергался. Сашка орал, не слыша собственного голоса. Огненные трассы – его и немецкая – скрестились. Истребитель неуклюже вильнул и врезался в землю. Шар огня вспух на месте падения и исчез позади. В ту же секунду «Ил» странно дернулся, обороты двигателя совсем упали. Земля надвинулась, рябая, рваная, и ударила в штурмовик.

Сашку оглушило, шибануло о переплет фонаря кабины. Штурмовик, как бульдозер, пропахал землю, сшибая какие-то столбики, круша проволочные заграждения, увешанные ржавыми консервными банками. Лопасти винта согнулись в бараний рог. «Ил» наконец остановился. Под капотом его что-то потрескивало и дребезжало.

– Командир! – позвал Сашка и попытался подняться. Ноги были ватные, но, кажется, держали. Кашляя от дыма, он сдвинул фонарь и выбрался на то, что осталось от крыла… И тут же присел. Через усеянное воронками поле к упавшему самолету бежали серо-зеленые фигуры. Немцы! Сашка оглянулся. Советские окопы были дальше, но и оттуда бежали люди. «Не успеют!» – подумал он и рванул фонарь кабины командира. Тот не открывался. Бронестекло потрескалось и изнутри было заляпано чем-то темным. – Командир!!! – еще раз позвал Сашка. Пилот не ответил, но, кажется, застонал. Сашка снова затряс фонарь. Совсем рядом пролаял автомат. Немецкий! Сашка выглянул из-за фюзеляжа. Фрицы были уже близко. Наши гораздо дальше – залегли. В той стороне загремел пулемет. «Вашу мать!» Савинов запрыгнул в свою кабину – откуда только силы взялись! – и ударил из «убэтэшки» по набегающим фашистам. Страшная штука – «крупняк»![55]55
  Крупнокалиберный пулемет.


[Закрыть] Одного фрица так просто перерубило пополам, другому оторвало руку, и он дико закрутился на месте. Кровища из его плеча хлестала во все стороны. Остальные залегли и, что-то крича, принялись лупить по самолету из всех стволов. Звонко рявкали карабины, автоматы злобно тараторили, наперегонки заплевывая кабину свинцом. Сашка совершенно оглох, но еще несколько минут прижимал фрицев к земле. Хотя что это за боезапас для пулемета – полторы сотни патронов? Тем более что большую часть он потратил на «Мессер»!

Внезапно Сашку схватили за плечи и поволокли из кабины. Он принялся было отбиваться, но увидел – свои. Двое с автоматами пытались его вытащить, а третий колотил прикладом винтовки по командирскому фонарю.

– Спасибо, братцы! – Сашка бросился помогать бойцу с винтовкой. Вдвоем они открыли-таки фонарь… Командир сидел в пилотском кресле, сжимая побелевшими пальцами рукоять управления. В первый миг Савинов подумал, что впервые видит этого летчика. Два ордена Красного Знамени на груди, одна «шпала» в петлицах – капитан! Глаза командира смотрели прямо перед собой, и в груди его, точно напротив сердца, зияла аккуратная дырочка. «Как же так… – растерянно подумал Сашка, – ведь броня же…» И тут он понял, что смотрит на самого себя, мертвого. А потом что-то ударило его по голове…

…Через бескрайнюю степь неслись всадники. Сверкала броня, тускло мерцали наконечники копий. Многотысячная лавина стали и конских копыт подминала под себя жухлую от жары траву. Тучи пыли не позволяли рассмотреть задние ряды воинов. Передние горячили коней и, бахвалясь, подбрасывали вверх тяжелые копья.

Переход был настолько резким, что ум Савинова словно отключился. Он просто наблюдал, не осознавая того, что видит…

Лавина замедлила движение и остановилась. Дорога закрыта. Перегородив поле длинными щитами, стояло войско. Солнце дробилось на островерхих шлемах. Щетина копий грозила вечному небу. Всадники в тяжелой броне неподвижно замерли позади щитоносцев. Над ними полоскались по ветру яркие стяги. «Русы!» – понял Сашка. Их было гораздо меньше, раз в пять наверное, но шедшая через степь конница остановилась окончательно. Из ее рядов вылетели двое верховых и помчались к русскому строю. Оттуда – двое им навстречу. Сошлись, придержали коней. «Переговоры!» Потом русы поворотили назад, к своим. Их противники остались ждать. «Печенеги?» Мысль пришла из пустоты.

Русы вернулись, и всадники снова замерли друг против друга. Наконец, видимо договорившись, парламентеры разъехались.

Из рядов степного воинства медленно выехал гигант в черной броне. На его высоком шлеме мерно колыхались темные ленты. Огромный жеребец, покрытый кольчугой, легко вынес седока на середину. Всадник что-то прокричал. Русы не двигались. Гигант снова что-то крикнул. В его голосе послышалось презрение. Он поиграл копьем и грохнул им о щит. Вороной жеребец под ним нетерпеливо заплясал.

В рядах русов наметилось движение. Они расступились, и вперед выехал всадник в пластинчатом доспехе явно скандинавской работы. Длинное копье он держал острием вверх. Печенег взревел и поднял вороного в галоп. По сравнению с ним русский всадник казался маленьким и легким. Славянин тоже послал коня вперед, и Сашка вдруг ясно увидел его загорелое лицо и светлые, выгоревшие на солнце усы. Варяг!

Всадники стремительно налетели друг на друга и сшиблись. Рус в последний миг увернулся. Печенег пронесся мимо и поворотил коня. Снова налетели. Удар! Варяг покачнулся в седле. Степняк только чуть двинул щитом. Снова сшибка. Копье руса зацепило вражеский шлем, печенег опять промахнулся. Еще раз! Щит славянина треснул и вырвался из рук, зато его удар распорол бедро гиганта. Тот зарычал, но легкий всадник осадил коня, развернулся и настиг печенега. Удар! Еще!!! Печенег с ревом ухватился за древко варяжского копья и едва не вырвал варяга из седла. Но тот вдруг вскочил на седло, оттолкнулся и прыгнул! В тяжелых доспехах! Прямо на спину печеногова коня. Варяг не промахнулся. Жеребец печенега присел на задние ноги и захрапел. Варяг вцепился в плечи своего противника. Блеснул нож. Гигант оторвал славянина от себя и как пушинку отшвырнул в сторону. Руки его потянулись к мечу, но вдруг метнулись к шее. Он забулькал и начал клониться навзничь. Ноги потеряли стремя, и степняк рухнул наземь, подняв тучу пыли. Его конь рванулся и помчался к печенежскому строю.

Варяг, шатаясь, поднялся. Орда за его спиной дрогнула и двинулась. Степняки поворачивали коней. Русы издали воинственный клич. Победитель взобрался в седло и поехал к своим. Доехав, он спешился и… упал. Воины подхватили его на руки и понесли.

У Савинова, который наблюдал за всеми событиями откуда-то сверху, появилось непонятное, смутное ощущение, что этот храбрый варяг чем-то очень важен для него. Чем, Сашка не успел понять…

…В лесу не пели птицы. Мрачные тени ложились от старых деревьев. Ощутимо пахло сыростью и тленом. Редкие солнечные лучи, пробивая кроны, падали на заросли папоротника узкими световыми столбами. Птицы не пели, зато звенела мошкара. И сквозь этот звон, ловко раздвигая ветви кустов древками копий, шли и шли воины в зеленых плащах. Матово отблескивала броня. Беззвучный шаг, суровые лица. Воины не произносили ни слова.

Вот передовой отряд достиг опушки, и солнце блеснуло на золотом венце идущего впереди седого великана. Скалы, покрытые алым лишайником, возвышались над поляной. Где-то справа слышался морской прибой. Венценосный великан, ростом почти на голову выше остальных, поднял руку. Его иссеченное морщинами и шрамами лицо обратилось прямо к Сашке. Холодные глаза грозно сверкнули и…

Савинов проснулся, мокрый от пота. Жар сжигал его изнутри. Губы пересохли и потрескались. «Я, похоже, заболел, – подумал он. – Пить. Как хочется пить!» Он поднялся с постели, устланной мехами, и на трясущихся ногах проковылял к скамье, на которую вчера сбросил одежду. За дверями было тихо. В окно вливалась ночная тьма. Преодолевая мерзкую дрожь в коленках, Сашка оделся и подпоясался, пристегнул меч. Дверь открылась бесшумно. В коридоре чадили факелы…

– Интересно, который час? – пробормотал Сашка и поморщился, вспомнив, что часы здесь в лучшем случае солнечные или водяные. Первые ночью время не показывают, а вторые – редкость.

В коридорах по-прежнему было тихо. Факелы трещали, роняя на стены мятущиеся рыжие отсветы. В какой-то миг показалось, что издалека доносятся голоса. То ли пение, то ли речитатив. Савинов свернул в ту сторону. Пение стало более явственным. «Ага! Это ж главный зал…» Тяжелые дубовые двери были приоткрыты. Рука мягко толкнула створку. «Петли здесь хорошо смазывают. Не ленятся… Ну-ка, что тут у нас?»

На возвышении, во главе стола, сидел хозяин крепости Ангус. Одежды его отливали багрянцем. Рядом, взгромоздившись на стул с высокой спинкой, мрачно попирал локтями стол князь Ольбард. Между вождями на столе стояло что-то вроде небольшой жаровни на бронзовой треноге-подставке. Над жаровней курился дымок. Оба вельможных властителя не отрываясь смотрели на дым. А с дымом происходили какие-то метаморфозы. Друид пел, время от времени что-то подбрасывая в жаровню, и тогда дым начинал валить гуще.

«Гадают!» – понял Савинов.

Его, конечно, заметили, но не отреагировали. Мол, хочешь – оставайся, а нет – и суда нет! Он остался. Пить почему-то расхотелось.

Вот дым снова повалил гуще. «Судя по запаху – можжевельник и, кажется, что-то еще… Паленый волос?» Пение друида усилилось и приобрело повелительные интонации. Сизые клубы заволновались, как от порыва ветра, и вдруг сквозь них начали проглядывать то ли картины, то ли просто узоры. От входа Сашке было видно плохо. Потом дым сгустился, и в нем образовалась смутно знакомая физиономия. Она грозно зыркнула дымными очами и открыла рот, словно собираясь проклясть присутствующих. «Да это же венценосный, тот, что мне только что снился!» Выражение лица дымного призрака было совершенно таким же, как и во сне. Сказать венценосный ничего не успел. Потому что друид вдруг выхватил откуда-то свой серп и отрезал голову от дыма! Сашке почудился яростный вопль. Дымная голова всплыла к потолку и повисла там, бесшумно ругаясь, а дым из жаровни перестал подниматься вверх, словно его действительно перерезали пополам. Вместо этого он потек через края, расползся по столу.

Друид откинулся на спинку кресла, и физиономия его сделалась очень довольной. Правда, серпа Ангус не убрал, держал наготове. Дымная голова продолжала болтаться под потолком, беззвучно разевая дыру рта. Ангус снова поднялся и громко запел что-то на своем языке. При этом он держал золотой серп в вытянутой руке, направляя его на голову венценосного, словно вызывал того на бой. Факелы на стенах громко затрещали. Ольбард вскочил на ноги. Меч внезапно возник в его руке, так же как давеча – серп у друида. Князь крутанул клинком и простер его над плечом Ангуса. Видно, чтобы поддержать его. Тот уже не пел. Слова его падали, как валуны с откоса, как удары гонга, как…

Видимо, они были достаточно вескими. Потому что дымный призрак вдруг съежился и начал медленно гаснуть. Как только он растворился совсем, друид тяжело опустился в свое кресло. Видно, Ангус устал, но раз улыбается – значит, все получилось…

Ольбард убрал меч, сел на место, и тут они вдвоем с друидом одновременно посмотрели на Савинова. Мол, сказать чего хочешь или так просто зашел? Сашка отлепился от дверей и двинулся к ним через зал.

– Сон мне был, – обронил он, подойдя поближе.

Двое сидящих за столом переглянулись.

– И что за сон?

Савинов уселся в кресло напротив князя, покрутил ус на пальце (образовалась же дурацкая привычка!) и спросил:

– А выпить ничего нет?

Друид понимающе улыбнулся и выудил откуда-то из-под стола здоровенный кувшин. Вот это по-нашему!

Глава 8
Накануне

Приблизились бургунды к воротам городским,

И так хозяин молвил, навстречу выйдя им:

«Приезд ваш, государи, – для нас большая честь.

И вас, и ваших витязей сердечно любят здесь».

Из «Песни о Нибелунгах»

Наутро в Бруг примчалось шестеро всадников. Двое из них – раненые, но в седлах держались крепко. Все вновь прибывшие сердечно обнялись с Диармайдом и Конаном. Оказалось – старые друзья, тоже из фениев. Сашка наблюдал всю сцену, стоя на крыльце. По гостям было видно, что вояки они лихие. В кольчугах и шлемах, с выпуклыми круглыми щитами, разрисованными белым, причем узор на щите у каждого свой. Богатые мечи в ножнах, копья. Зеленые плащи за плечами, секиры у седел. Зато лук на шестерых только один. И не чета славянскому. Простой, без роговых накладок и сухожильных струн. Вряд ли далеко бьет…

Седой здоровенный дядька, лет эдак за сорок, руки – как клешни, оказался сыном того самого Финна, с которым собрались воевать. Однако папаша на сына осерчал, спустил на него своих гавриков, поэтому левая рука Ойсина была на перевязи. Злой оказался папенька, совсем больной на голову: единственного законного сына и того не пожалел. У Ойсина тоже был сын, внук Финна, но тут антагонизма не наблюдалось. Осгар примчался в Бруг вместе с отцом и, похоже, собирался стоять за батьку до последнего. И за Диармайда тоже, поскольку оказались они друзьями – не разлей вода.

Савинов отметил про себя: все вновь приехавшие двигаются точно и мягко, взгляд не прячут, с оружием обращаются как с продолжением рук, координация у всех отличная и реакция, судя по всему, тоже. Тертые ребята, опытные. Если все фении такие, то драка будет страшной. Когда сходятся равные да бьются насмерть – без большой крови не обойтись. Эх, не было печали!

Диармайд уволок корешей в дом, кормить да расспрашивать, а Савинов спустился во двор и кликнул Позвизда. Тот примчался от колодца как был – без рубахи, с мокрой от умывания физиономией. Сашка кивнул вслед входящим на крыльцо фениям:

– Ну, что скажешь, разведка?

– Сильные витязи. – Позвизд отжал из усов воду. – Вожди, а то и князья. Здесь, в Западной стране, много таких. Коли придется ратиться – нелегкой будет победа.

Савинов кивнул:

– Правда твоя… Собирайся-ка, брат, бери Потеху с Рысенком и иди пошарь с ними в лесу, что на том берегу реки. Враг, похоже, с той стороны появится. Смотрите там – на рожон не лезьте. А Ратимиру передай: пусть собирает дружину. Пора браться за дело – позвенеть мечами да проверить, не позабыли ли мы в море, с какой стороны за них браться. Пусть Ратимир поторопится. Я его здесь жду.

Позвизд умчался, а Сашка поднялся на крепостную стену. Бдительные стражи изваяниями застыли на башнях.

«Хоть и расставлены дальние дозоры, а все же лучше перебдеть, чем недобдеть. Вот такой каламбур. Шутки шутками, а из того вон леска хоть сейчас может показаться ощетинившийся копьями строй воинов в зеленых плащах. Во главе со злобствующим ригфейннидом. Здесь, конечно, обычаи своеобразные. Можно сказать, рыцарские. Без предупреждения нападают редко, хотя и такое бывает. Но облеченный властью дядька, вроде Финна, никогда себе этого не позволит. Он сначала построит войско, затем встанет в позу, произнесет речь, сдобренную отнюдь не куртуазными выражениями. А затем убьет всех, до кого дотянется. Но это потом, а сначала поза и речь… Впрочем, эти обычаи не мешают подсылать наемных убийц, например. Или пытать пленного и вообще творить всяческие непотребства. Потому что непотребства эти с обычаями не расходятся… Так и на Руси, и у свеев, да и, по слухам, – в Константинополе тоже. Просто в иных местах в позу перед убийством королю становиться не обязательно».

Савинов задумчиво смотрел, как солнечный свет растекается по небосводу, золотя легкие облачка, разбрызгивается на глади реки, сверкая искрами в мелких волнах. Капельки росы сияли в траве бриллиантовой россыпью. Мысли сами собой потекли в иную, далекую от предстоящей войны сторону. Вспомнилась улыбка любимой, ее смеющиеся зеленые глаза, нежная персиковая кожа, позолоченная утренним лучом, и запах… Ее запах…

Сердце рванулось, ударило в ребра, словно собираясь пробить грудь и полететь туда, навстречу взошедшему уже солнцу. Полететь стремглав, чтобы оказаться рядом и чтобы последний, пусть предсмертный, толчок был рядом с Ней. Только с Ней…

«Эх, Яринка!.. Яра!.. Солнце ты мое рыжее! Как же я соскучился по тебе… обнять бы тебя сейчас, почувствовать на губах вкус поцелуя, утонуть в твоем сладком дыхании. Какая это смертная боль – быть вдали от тебя! Но я верю: ты слышишь меня. Не может не слышать твое сердце, живое, жаркое… Вещее. Не понимаю и, наверное, никогда не пойму, почему мне так повезло. Почему ты со мной… А может – это я с тобой? И швырнуло меня из пекла войны в этот неспокойный мир только потому, что нужен был тебе лишь человек с неба. И кто знает: вдруг это твоя нераскрывшаяся еще любовь выдернула меня из смертельных вод Баренцева моря… Но теперь я снова вдали, снова на войне. Зато я уже знаю – ты есть! Поэтому я вернусь к тебе! И никто меня не остановит!»

– Эй, Олекса! – крикнули откуда-то снизу.

Сашка вздрогнул и обернулся. Во дворе под стеной стоял Ратимир. В доспехах, с учебным тяжелым мечом и щитом.

– Зброя[56]56
  Зброя – здесь: доспехи, оружие.


[Закрыть] готова! Дружина ждет! Пойдем, что ли, позвеним железом…

– Добро! – сказал Савинов и стал спускаться со стены.

Ярина проснулась среди ночи. В доме было тихо. Она откинула одеяло и села, подобрав под себя ноги. Рука привычно коснулась ложа. Яра нахмурилась и отдернула руку.

«Нет его, – подумала она, – третий месяц уже пошел, как нет. Отплыли лодьи. Далеко, на Закат отправились. И где теперь ладо мое?» Она вновь потрогала ложе, где должен был спать сейчас ее муж. Холодное ложе. Пустое.

«Но ведь вернется. Он сильный. Любит… Значит, вернется».

Однако сердце не верило мыслям, трепыхалось, как пойманный зайчонок, словно чуяло: беда у Алешки.

«Алеша, Александр, что с тобою случилося? Силы небесные, помогите ладе моему, отвратите стрелы вражии, затупите мечи их…»

Ярина встала с постели, ощутив под ногами мягкую медвежью шкуру. Мужнин дух-хранитель здесь, защищает. Она подошла к столу, взяла с поставца свечку, зажгла огонек. Не зря ее Сигурни, подруга задушевная, в тайных Словах наставляла. Ярина и допрежь того знала немало. Батька Богдан, лучший кузнец в округе, многие Слова знает и дочь свою учил. Как руду-кровь заговорить, как с железом сырым подружиться да упросить его стать харалугом добрым, как заклясть милого от клинков, да стрел, да от копий острых…

Яра накинула шерстяной плат поверх рубахи и вышла из светлицы. Пламя свечи плясало перед ней, но не чадило. Ладно в доме, чисто повычищено. Никаких злых Сил да наговоров не пропустят сюда родные стены, боится нечисть светлого очага. В трапезной темно. Тихо в трапезной. Ярина прошла сквозь и оказалась в сенях. Здесь было прохладно. Она толкнула двери и шагнула на крыльцо. Ночь простерла над ней свои осененные звездами крылья. В конюшне коротко ржанул Ворон. Услышал хозяйку. Ярина спустилась по ступенькам. В подклети кто-то заворочался, заворчал во сне. Спят работники. Сны видят. А она? Что снилось ей, перед тем как проснулась? Нет, не вспомнить…

Где-то в детинце забрехала собака. Яра остановилась среди двора. «Тихо как! Даже ветерок не дует. Вон свеча как ровно горит… Что же за кручина на сердце?»

Она посмотрела в закатную сторону. Черным-черно небо. Лишь звезды мерцают. Там где-то, за тридевять земель, ее ладо любимый с воинами. Жив ли?

«Жив, – сказало сердце. – Думает о тебе».

Ярина вздохнула. Что же снилось? Мгла туманная, не пробиться. Или… Нет, что-то всплывает со дна. Вот блеснуло оружие, вот и строй воинский виден. Корзно[57]57
  Корзно – плащ.


[Закрыть] зеленое на каждом, шлемы острые, копья… Что за люди такие?

«Враги, – ответило сердце. – Грядет битва, рать великая!»

Душно стало Ярине. Пусть дала она мужу оберег на дорогу, что сама из своих волос делала. Из своих да его. Иные такое на приворот плетут, чтобы привязать-присушить ладу милого. Она не для того делала. Знала: любит ее Алешка пуще жизни. Не бросит, не оставит. А если б и не любил, и тогда не стала бы ворожить. На все воля богов да свободная воля людская. Коль не хочет кто любить – не заставишь. Только горя изопьешь чашу полную. Она же свой оберег делала со Словом тайным. Заплела в волосы те кольчужную проволоку, чтобы хранила любовь ее ладу от всякого зла да от ударов вражьих. Сильное вышло Слово. Батя аж на другом конце города учуял. Похвалил после… Сильное слово, да на душе все ж неспокойно.

«Жаль нельзя женкам ратиться! Пошла бы в поход с дружиною! И не болело б тогда сердце. И Он рядом был бы… Да какая ж с меня поляница![58]58
  Поляница – воительница.


[Закрыть] Хоть и знаю, как за меч браться, а была бы обузою. Все назад смотрел бы любый мой да за меня боялся…»

Ярина вошла в конюшню. Ворон вздернул голову, переступил копытами. Яра поставила свечу, обняла мощную конскую шею. «Один ты у меня, Ворон, все понимаешь. Тоже скучаешь небось по всаднику своему? Вот и я…» Она не заметила, как потекли по щекам горючие слезы. «Не зареветь бы в голос только. Работников перебужу…» Ворон мягко толкнул ее головой. Утешал…

«Нехорошо было Финну, сыну Кумала, в ночь перед битвой. Страшные сны видел он. Неисчислимые враги подступали к нему. Свирепые, потрясали оружием, бранили. Обвиняли в преступлении клятв, отказывали в доверии. И был среди врагов сын его, Ойсин. Текла из ран его кровь яркая. И говорил сын отцу:

– Гляди, что сделала ревность твоя! Пролил ты кровь сына своего единственного. Пролил, убить приказал! А сын лишь о чести твоей думал, ибо недостойно Великого Финна, сына Кумала, героя и вождя фениев Ирландии, преступать клятвы и мстить, забывая о долге. Обязан ты жизнью Диармайду, сыну О’Дуйвне! Много раз он спасал тебя и всегда приходил на помощь, много раз проливал кровь свою, чтобы ты жил, о Финн! А ты ответил ему неблагодарностью черной, ибо прекрасно известно тебе, что Грайне, дочь Кормака Мак Арта, наложила на Диармайда тяжкие оковы любви, и не мог он поступить иначе, как увезти ее. И облилось при этом кровью его сердце. А когда полюбили они друг друга, то уже не смогли один без другого… Но жаден ты и жесток, о Финн! Не была Грайне твоей женой, ты только и успел, что посвататься, и не дали тебе еще согласия… Но мстишь ты так, будто похитили твою жену законную против ее воли! Но все равно тебе! Дикая ревность гложет! И вот изгнал ты меня, сына своего, за то, что не позволил тебе убить Диармайда и покрыть себя вечным позором! А теперь нет у тебя ни сына, ни друга, ни жены. Один ты остался, о Финн! С тобой только ревность и ненависть рядом!

И замолчал Ойсин, плача от горя, ибо потерял он отца. Огляделся Финн, и боль вошла в его сердце. Увидел он вокруг друзей своих. И холодно смотрели они, словно чужие. И стоял среди них Диармайд О’Дуйвне. Печальным был взгляд его. Ибо когда-то любил Диармайд Финна, короля фениев. А теперь не мог он даже уважать его. И сжала боль, что вошла в сердце Финна, горло его. И закричал король, словно умирающий. От ужаса закричал, страшась того, что сотворил он. И проснулся.

Стояли вокруг ирландские фении, и печальными были взоры их. Словно были они теми, из сна. Поднялся тогда Финн во весь свой великанский рост и крикнул. Ярость его обуяла такая, что враз ослабел он. И тогда закусил он палец свой зубами крепкими, чтобы узнать, кто причинил ему боль, ибо так он мог узнавать скрытое. И понял он, что наслал на него морок великий друид Ангус, что из Бруга на Бойне. И снова закричал от ярости Финн. И приказал поднимать войско. Бросились фении выполнять приказ и не видели, что плачет их король…»