Текст книги "Уральская матрица"
Автор книги: Алексей Иванов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)
ОТ ВОСХОДА ДО ЗЕНИТА
В эпоху индустриализации писатель Максим Горький решил поддержать пролетариат художественным словом и бросил писателям почин: писать романы для общего цикла «История заводов». Идея Горького мало кого вдохновила. И всё же стоит попробовать описать историю заводов – хотя бы уральских. Но не как историю технологий или рабочего класса, а с точки зрения культурного кода. Судьба уральских заводов – это квинтэссенция уральской специфики и основной материал для воплощения «уральской матрицы».
Сама металлургия уже была «чудом преображения». Она родилась на Урале задолго до появления здесь русских – и вообще задолго до появления русских на белый свет. На Урале осваивать металлургию русские начали далеко не сразу, а лишь в XVII веке. В 1629 году «гулящий человек» Тимофей Дурницын и кузнец Невьянского острога Богдан Колмогор нашли первую руду на берегу речки Ницы. Тобольский воевода Трубецкой приказал ставить здесь завод.
«Завод» XVII века состоял из несколько сыродутных горнов, каждый величиной с термитник, из кузницы размером с баню и земляных ям, где копали руду. Такие заводы назывались потом «мужицкими». Здесь работало по десять-двадцать человек. Однако продукции и прибыли хватало: разное железо купцы не возили на Урал из России, а устроители «заводов» насовсем оставляли свои пашни. При 80 уральских слободах коптило небо около 40 «мужицких» заводиков. Если же такой заводик затевал сам воевода, а не слобода, то к производству воевода неотлучно прикреплял определённое количество работников из крестьян. Так зарождалась система «приписки».
Эти неказистые «мужики» дали начало уральской индустрии. «Мужики» разведали руды и научили крестьян железному делу. На базе «мужиков» выросли первые настоящие заводы: Невьянский при заводике Невьянского острога и Каменский при Железянском заводике Далматовского монастыря. «Мужики» поставили большие заводы на ноги – чтобы этими ногами большие заводы их и растоптали. В 1717 году вышел Указ о запрете выплавки металла «в малых печах». Государство боролось за доход от продажи железа и лишило крестьян возможности самим изготовлять себе гвозди, серпы и плуги.
Период от первого Ницынского заводика (1629 год) до Указа о запрете «малых печей» (1717 год) можно считать временем «мужицких заводов». Эпохи заводской истории Урала накладываются друг на друга, и следующая эпоха наступает, когда ещё не успела завершиться предыдущая. Время первых заводов началось в 1699 году – с закладки Невьянского завода.
Пётр I собрался серьёзно воевать со Швецией. Но как с ней воевать, если у неё же Россия и покупала железо? Собственные заводы России истощались чуть ли не быстрее, чем строились. И в Туле, и на Олонце заводам не хватало руд, лесов и рек. Урал казался спасением. Уже в 1696 году дьяк Сибирского приказа Андрей Виниус получил задание добыть образцы уральских руд. Руды оказались замечательными. И Пётр распорядился ставить на Урале два завода – Невьянский и Каменский. Оба они вступили в строй в 1701 году.
Но Урал был слишком далеко. Слишком затратно казне было вкладываться в заводы где-то у чёрта на куличках. Было бы лучше переложить эту ношу на чужие плечи. И плечи отыскались сразу же: плечи тульского кузнеца Никиты Демидова. Никита просил у Петра разрешения построить завод в Туле, а Пётр послал его на Урал, щедро «подарив» Невьянский завод. Раздражённый Никита отправил на Урал сына Акинфия.
В поступке Петра не было никакой горькой вынужденности: якобы, мол, Невьянский завод загибался, и Демидов его спас. Да, дела Невьянска шли не блестяще. Но за 1702 год Невьянский и Каменский заводы отлили столько пушек, что восстановили артиллерийский парк, утопленный Петром в болотах под Нарвой. А это были все пушки, накопленные Россией за двести лет. Для Петра «подарок» стал формой экономии. Так свойственно «уральской матрице», где милость государя дешевле капиталовложений. Для Урала же «подарок» стал началом новой стратегии горного дела: началом частной инициативы. Ну, а для Демидовых «подарок» оказался фартом. Правда, Демидовы осознали это не сразу. А может, осторожничали. Но сначала Никита долго скармливал доходы Петру – карточными проигрышами и прямыми взятками. Лишь в 1716 году Акинфий заложил второй уральский завод – Быньговский.
А государство потихоньку определялось с «правилами игры». Зимой 1702–1703 годов Андрей Виниус поехал в Тобольск к картографу Семёну Ремезову. Хитроумные дьяки придумали, как возить тяжеленные пушки с Урала в Россию: по реке Чусовой на судах. Этот путь подсказал Ермак. Он прошёл от Камы до Тобольска, а Ремезов – от Тобольска до Камы. Семён Ремезов служил памяти Ермака словно апостол: он отыскал в Кунгуре старейшую летопись о легендарном походе и сам написал свою хронику. Трудами Ремезова Ермак как демиург продолжал творить уральский мир.
Весной 1703 года на Чусовой для Каменского завода Семён Ремезов основал Уткинскую пристань. Уловив замысел Ремезова, Демидовы для своего Невьянского завода тотчас основали на той же Чусовой пристань Курья. Так «горнозаводская держава» начала прирастать «отраслями производства»: к рудникам, лесосекам и заводам прибавились пристани и плотбища.
В 1704 году казна заложила ещё два горных завода – Алапаевский и Уктусский. В облике первых заводов уже проступила общая система. Завод стоит на перекрестье речки и плотины, и всё селение предназначено в жертву заводу. Эта рациональность была совершенно языческой, без всякой гуманности. Да и сами язычники, уральские инородцы, вдруг оказались при деле: они потребовались заводам, чтобы указать месторождения в своих горах и лощинах. Рационализм продиктовал и приписку к заводам крестьян из окрестных слобод. Первый же опыт большой приписки дал и первый бунт: в Кунгуре в 1703 году. А первый бунт дал понять, что пушки пригодятся не только на границе со шведом, но и подле собственных печей. Над Уралом забрезжила «неволя под ружьём».
На излёте второго десятилетия XVIII века на Урале дымило около десятка заводов. У Петра назрела необходимость как-то выделить заводы из общего контекста, потому что общий контекст связывал промышленность по рукам и ногам. С помощью Чусовой молодые заводы решили проблему дорог; на подходе была проблема дураков. Наступило время Берг-привилегии.
В 1719 году Пётр провёл реформу горного дела. Вместо Приказа рудокопных дел была учреждена Берг-коллегия. Она управляла пятью Обер-бергамтами, которые вели заводские дела по всей России. Причём Обер-бергамтам подчинялись конторы не только казённых заводов, но и частных. Сами же Обер-бергамты подчинялись не Берг-коллегии, а Сенату и государю. Так от горных заводов «невидимые нитки» протянулись прямо к трону.
А государева милость воплотилась в Берг-привилегии. Этот странный документ был вовсе не законом, а перечнем нарушений закона, которые можно допускать ради процветания горного дела. (Потому, собственно, и «привилегия».) Например, по Берг-привилегии заводчик имел право оставлять у себя изловленных беглых крестьян, хотя любой помещик обязан был возвращать их хозяину. По Берг-привилегии любой, кто найдёт месторождение, мог «объявить» его властям, и не важно, кому принадлежит земля. А казна обеспечит такого счастливца крестьянами, лесами, отводом территории и деньгами в долг – лишь бы строил завод. Этот порядок получил название «горная свобода». Название очень точное, потому что оно как раз и подразумевает свободу в смысле смены «матрицы»: любая прочая меняется на горнозаводскую.
Горным командиром, главой уральского Обер-бергамта (со временем он получил название Екатеринбургского), Пётр поставил капитана артиллерии Василия Татищева. Татищев прибыл на Урал. Сначала он разместил свою «ставку» в Соликамске, потом перебрался в Кунгур, а потом – на Уктусский завод. Татищев только-только начал выстраивать «горнозаводскую державу», как «прищемил хвост» Демидовым – отнял их пристань Курью. Демидовы тотчас настрочили донос. В 1722 году Татищева сняли с должности с позорной формулировкой «за казнокрадство». Его место занял генерал Виллим де Геннин. Честный служака, он оправдал своего предшественника, причём в письме Петру написал о своём отношении к Татищеву напрямую: «…хоть и рожу его калмыцкую не люблю».
Ресурсом, вокруг которого начала «окукливаться» уральская «горнозаводская держава», разумеется, были горные заводы Урала. Монаршей милостью стала Берг-привилегия. «Невидимыми нитками» – личное знакомство горных командиров с Петром. Причём эти «нитки» натягивались с обеих сторон: Петру нужны были пушки, а горным командирам нужна была независимость, иначе вороватые чиновники сожрут их заводы со всеми железками. «Уральская матрица» форматировала жизнь и работала не на какой-то там «самобытности», а на здравом смысле, на трезвой логике, на жёстком расчёте.
И заводы принялись «плодиться и размножаться». В 1722 году Демидовы основали Нижне-Тагильский завод и перенесли в Тагил своё «родовое гнездо». В том же году и Строгановы основали свой первый завод – Таманский на Каме. «Горнозаводская держава» легла на Уральский хребет как седло на лошадь – на обе стороны. Увернуться от горного дела Строгановы не смогли. Пётр объявил госмонополию на скупку соли, и строгановские варницы начали оглядываться на окрики бергамта. «Держава» властно присоединяла к себе новую отрасль производства: к заводам, рудникам и пристаням приплюсовала солеварни.
Этапным стал 1723 год. Почти одновременно вошли в строй Егошихинский и Екатеринбургский заводы: будущая губернская столица Урала и вновь учреждённая горная. Так из общего корня рождалась уральская «двоичность», «зеркальность». Де Геннин перенёс из Уктуса в Екатеринбургский завод Обер-бергамт (в состав которого вошли Пермский, Казанский, а потом и Оренбургский бергамты). Так кристаллизовалась государственная структура «горнозаводской державы». Заводами руководил горный командир и Екатеринбургский Обер-бергамт, а не губернаторы в Казани или Тобольске (Оренбурге или Уфе). И не важно, что стояли заводы во владениях губернаторов. Де Геннин обозначил пределы «горнозаводской державы»: четыре казённых завода (Екатеринбургский, Уктусский, Алапаевский и Каменский), 18 приписных слобод и две пристани. Потом границы «державы», конечно, раздвинулись.
Время Берг-привилегии «активировало» и другие черты «уральской матрицы». В первую очередь – милитаризацию. Заводы изготовляли пушки и пушками отчитывались не перед Берг-коллегией, а перед Военной коллегией. Горными командирами назначались люди служивые: капитан Татищев и генерал де Геннин. Уральская неволя всё отчётливее определялась как «неволя под ружьём». Точнее, не как «неволя под угрозой оружия», а как «неволя армейской службы». «Конституцией» горнозаводского государства стал Горный Устав.
В 1722 году Пётр ввёл новый порядок престолонаследия, и по России прокатилась волна раскольничьих волнений. Староверы не хотели целовать крест «царю неназванному». Близ Урала особенно ярился Тарский бунт – мятеж раскольников у крепости Тара. В центральной России вскипели гневом скиты на реке Керженец. Войска подавили бунты, а бунтовщики с Керженца побежали на Каменный Пояс – и стали уральскими кержаками. Бездомных, гонимых, их хватали заводчики и приставляли к заводам – ведь имели полное право не выдавать беглых. И в «уральскую матрицу» вошёл раскольничий культ труда.
Впрочем, на Урале не хватало не только рабочих; инженеров тоже не хватало. Иностранным специалистам платили впятеро больше, чем русским, да ещё и приплачивали за дорогу, за кров и за дрова. Европейские мастера с охотой поехали в Россию. Среди них встречались всякие люди. Кое-кто, подделав аттестат, не мог отличить чугун от железа и вскоре, почёсывая бока, укатывался восвояси. А кое-кто вкладывал в Урал все навыки, все силы, да и всю жизнь. От европейцев в «уральскую матрицу» вошёл культ знаний.
Новое время началось в 1736 году. Настала эпоха «двойной игры». «Горнозаводская держава» поглощала частные ресурсы – подчиняла себе заводской порядок на предприятиях Демидовых, Строгановых и разных мелких заводчиков. А частник поглощал горнозаводские ресурсы: приватизировал заводы. Пример Невьянска и Никиты Демидова окончательно сформировал понятие «высшего фарта»: приватизация по милости государя.
Первую приватизацию начал герцог Эрнст Бирон, фаворит императрицы Анны Иоанновны. Бирона сверг Бурхард Миних, фаворит новой императрицы Анны Леопольдовны. Сверг, но политику продолжил. Фавориты успели раздарить 18 горных заводов. Но оба они, и Бирон, и Миних, завершили свою важную государственную деятельность бесславной ссылкой в старинное селение Пелым на северном Урале. Заводы же казна через некоторое время выкупила обратно.
Однако для российской знати опыт этой приватизации показал отнюдь не вероятность Пелыма на долгий срок жизни. Опыт этой приватизации показал недостаточность размаха затеи Бирона и Миниха. Курляндцы побоялись достичь «точки невозврата», до которой всё можно отработать назад, – за то и поплатились. Преодолеть «точку невозврата» новые фавориты осмелились уже при императрице Елизавете.
С 1754 года началась вторая волна приватизации. Теперь на подарки предназначили все заводы Урала, кроме Екатеринбургского и Каменского. Предназначили – и методично раздарили. Графы, князья и генералы в одночасье стали уральскими заводчиками, хотя даже не знали, в какой стороне от Петербурга находится Урал.
Почти все сиятельные заводчики оказались пустодырами. Уже через 5–7 лет они разорили свои заводы и принялись их продавать. Многие предприятия казна милосердно выкупила обратно, но остальные достались настоящим хозяевам. Этим хозяевам никогда «не светило» получить заводы по приватизации – «рылом не вышли», но вот купить приватизированный и разорённый завод они всё-таки могли. И вошли в ареопаг уральских заводчиков.
Самая известная персона того периода – Савва Яковлев, бывший Собакин. По преданию, свою фамилию он получил за уличную торговлю пирожками с собачатиной. Торговец пирожками таинственным образом вырос до винного откупщика, составил капитал и принялся покупать, а затем и строить заводы. В конце XVIII века именно Яковлев оказался главным заводчиком Урала, а вовсе не Демидовы. Савва Яковлев владел 22 заводами, из которых 12 были бывшими приватизированными.
Приватизации своим блеском затмили куда более важные события. В 1745 году раскольник Ерофей Марков нашёл золотой самородок. Это было первое собственное золото не только на Урале, но и в России. В 1748 году близ Екатеринбурга заработал Берёзовский золотопромывальный завод. В это же время первые копи появились и на самоцветных полях Мурзинки. В 1768 году итальянцы братья Торторри близ Мурзинской слободы откопали копь Тальян – подземную сокровищницу сказочных по красоте аметистов. Золото и самоцветы – это был фарт для бедных, кому никогда «не светит» получить задаром целый завод.
«Горнозаводская держава» довела до полного комплекта «ассортимент» своих предприятий: медеплавильные, чугунолитейные и железоделательные заводы; механические и гранильные фабрики; соляные варницы; лесосеки и пильные мельницы; углежжения; пристани и плотбища; рудники и шахты; копи и прииски.
Этот «ассортимент» сугубо горнозаводских производств был своеобразным аналогом сугубо государственных учреждений типа армии, флота, суда, полиции, почты. То есть, «горнозаводская держава» стала действительно особым государством с такими производствами, каких не могло быть нигде, кроме Урала. Или нигде, кроме Урала, они не были собраны все вместе. Культ совершенства сформировал «горнозаводскую державу» до логического конца.
А пока на поверхности горнозаводского моря бушевали штормы приватизаций, в глубинах зрели совсем иные течения. Они вышли на поверхность в 1753 году, и началась новая эпоха – эпоха роста.
Пределы среднего Урала оказались уже тесны и заводчикам, и заводам. Государство тонко уловило это ощущение. Оренбургская экспедиция Ивана Кириллова, Василия Татищева и Ивана Неплюева оковала южный Урал цепями казачьих крепостей. Яицкие казаки встали дозорами на путях мятежных башкирских отрядов.
В 1753 году казна запретила горным командирам строить заводы на землях башкир. Казна заботилась, конечно, не о башкирах, – она самоустранялась, чтобы своей конкуренцией не отпугнуть частных заводчиков от южного Урала. Новоиспечённый оренбургский губернатор Неплюев призвал частников приходить под его защиту. И заводчики ринулись на нетронутые месторождения. Впереди всех неслись, как всегда, Демидовы. В 1757 году Никита Акинфиевич основал завод Кыштым и перенёс в него из Нижнего Тагила «родовое гнездо». В ту эпоху среди башкирских медовых лугов и гольцовых гор появились Златоустовский, Каслинский, Миасский, Саткинский, Кусинский, Белорецкий заводы.
Северный Урал привлекал меньше, хотя и там было, чем поживиться. Ямщик Максим Походяшин на сарафан жены выменял у простодушных вогулов месторождение самородной меди. На нём в 1753 году Походяшин основал в северной тайге Богословский завод. Потом этот завод станет центром могучего горного округа, а Походяшин – одним из богатейших людей России.
На запад уральская «горнозаводская держава» вылезла камскими Ижевским и Воткинским казёнными заводами, а на восток – алтайскими Колывано-Воскресенскими заводами Демидовых (эти заводы казна у Демидовых отберёт).
Урал дымил и грохотал. Полторы сотни горных заводов отливали пушки и ковали железные полосы. Уральское железо завалило европейские рынки. Не было железа дешевле и лучше, чем уральское. Хитрые греческие купцы на партиях английского металла обманом ставили клеймо «старый соболь»: иначе не продать товар. Урал превратился в главную домну цивилизации.
Проблем, конечно, хватало. Но основными были две: недостаток мощностей и недовольство народа. Обе проблемы разрешились в русле «уральской матрицы».
Заводы не испытывали нужды в рудах и лесах. Но они не могли выплавлять железа больше, чем позволяло количество воды, которое удерживал пруд. Ведь все заводские машины работали на водобойных колёсах. Кончилась вода в пруду – и хоть лоб расшиби, но машины останавливаются. Культ совершенства подсказал решение: «удвоить» заводы. И на многих предприятиях выше или ниже их по течению появились заводы-близнецы: Верхний и Нижний Алапаевские заводы, Верхний и Нижний Сысертские, Верхний и Нижний Шайтанские, Синячихинские, Юговские, Салдинские, Сергинские, Каменские, Кыштымские… Подобным образом к тяжёлому железнодорожному составу цепляют два локомотива.
С недовольством народа оказалось сложнее. Недовольны были чуть ли не все. Недовольные рабочие Шайтанских заводов наняли киллера – Золотого Атамана – и убили заводчика Ширяева. Недовольные крестьяне устроили «Дубинщину» – целую войну, когда монахи в каменной крепости Далматовского монастыря почти два года отбивали приступы. Недовольные раскольники выжгли все свои селения на Межевой Утке. Недовольные казаки требовали уравнять в правах Яицкое войско с другими казачьими войсками России. Башкиры же были недовольны всегда. Выход недовольству дала «уральская матрица».
Беглый казак Емельян Пугачёв провозгласил себя императором «Петром Фёдорычем». Вряд ли где в России поверили бы, что император может воскреснуть не в Петербурге, не в Москве и не в Варшаве, а на каком-то казачьем умёте. А на Урале – поверили. Потому что – «невидимые нитки». Потому что на Урале все жители знали о милостях государей, о фарте заводчиков. Может, теперь милость государя обратилась на простой народ, и пришло время его фарта? Ведь и Аника Строганов, и Никита Демидов, и Савва Яковлев были из смердов… Чем они хуже Емельяна Иваныча?
Пугачёвщина заметалась по Уралу. Она собрала в одно русло множество разных потоков гнева: башкирский гнев, раскольничий, казачий… А самое главное – крестьянский. Крестьяне желали оставаться в своей «матрице» – в крестьянской. Они не желали ломать руду, жечь уголь, возить пушки, тонуть в Чусовой на «железных караванах». Они хотели пахать, сеять и жать. А «уральская матрица» силком выкорчёвывала их из привычной жизни. И разразилась гражданская война – «матрица» против «матрицы». Огненная и кровавая линия очертила границы миров – крестьянского и горнозаводского, русского и уральского. Громом рабочих пушек впервые была озвучена мысль: «мы – разные!».
Пугачёвщиной в истории заводов закончилась эпоха роста… чтобы продолжиться эпохой зенита. Эпохой славы. Потому что для заводов пугачёвщина подоспела очень вовремя. Нож пугачёвщины вскрыл все нарывы, топор бунта обрубил все мёртвые ветви. Как волк – «санитар леса», так и Пугачёв – «санитар Урала». Он порушил устаревшие заводы, которые никто не собирался реконструировать. А государство выделило деньги на восстановление хозяйства – то есть, на реконструкцию.
Но, затеяв реконструкцию, власть одновременно принялась ломать то, что строила. Отстёгивая миллионы на возрождение заводов, власть параллельно начала и реорганизацию той системы, которая показала столь блестящий результат. Сначала власть учредила наместничества – Вятское (1780 год), Пермское и Уфимское (1781 год). Затем в 1782 году отменила «горную свободу» и Берг-привилегию. А в 1783 году взяла в осаду закопчённый феодальный замок уральского барона совсем всерьёз.
В этом году была упразднена Канцелярия Главного заводов правления (бывшего Екатеринбургского Обер-бергамта). Заводы от горных генералов перешли под власть губернских чиновников. Горнозаводскую отрасль «развинтили» на отдельные узлы – Горные экспедиции, и эти узлы подключили к совсем другим машинам – к губерниям. В 1784 году в Петербурге закрыли и Берг-коллегию. Держава горных заводов де-юре прекратила своё существование.
Правда, всё это было ненадолго. На престол поднялся Павел I и перевернул реформы Екатерины вверх тормашками. В 1796 году он восстановил Берг-коллегию. Пространства России вновь перекроили и «нарезали» губернии: Вятскую и Пермскую. Чтобы Пермь не занеслась, в 1797 году в Екатеринбурге воссоздали Канцелярию Главного заводов правления и вернули ей все полномочия. «Горнозаводскую державу» собрали обратно.
Но главный итог был в том, что на Урале равную легитимность получили два взаимоисключающих центра власти: гражданская (губернская) власть в Перми и горная (заводская) власть в Екатеринбурге. «Двойственность» Урала оформилась окончательно; диапазон «уральской матрицы» раздвинулся до своих крайних пределов.
А XVIII век заканчивался. За XVIII век на Урале было построено около 180 заводов: к 1750 году – около 70; к 1770 году – ещё около 80, с 1770 по 1800 год – около 30. Это был умопомрачительный результат. Россия начинала век, покупая железо везде, где могла, и заканчивала, продавая железо всему свету. В среднем, каждые два года строилось три завода. Такого не бывало нигде и никогда. Парадокс в том, что своей мощью Россия и выковала своё грядущее падение. В России так всегда: богатство – залог застоя.
А бедной была Англия. Для своих заводов Англии не хватало лесов и рек, которыми в избытке владел Урал. Англия покупала русское железо – и из этого железа строила паровые машины. Ими-то она и начала «бить» Россию, как сто лет назад Россия начала бить Швецию оружием из шведского железа. На Урале же первая паровая машина появилась в 1793 году на руднике Гумёшки. Ну, и всё. Появилась – и бог с ней. Уральские заводчики и горные власти не желали верить, что этот громоздкий агрегат потенциально сильнее сотен рек и тысяч лесосек. Перестраивая промышленность на паровые машины, Англия мощно пошла вперёд, догоняя Россию. А в России посчитали, что для сохранения лидерства достаточно будет административных реформ.
Реформы начались в 1806 году с весьма здравого замысла: отменить «приписку». К тому времени на Урале было около 85 тысяч рабочих и около 200 тысяч приписных крестьян. Но здравость замысла вскоре превратилась в «административный кордебалет». «Приписку» отменили, но вместо неё ввели неких «непременных работников». Они оставались крестьянами, но 200 дней в году были обязаны работать для завода. То есть, власть сменяла шило на мыло. Уменьшилось число недовольных, но корень недовольства (и тормоз развития) остался сидеть в «матрице» так же глубоко и прочно, как и прежде.
Берг-коллегию опять упразднили. Горное начальство опять переехало из Екатеринбурга в Пермь в подчинение пермскому губернатору. Из-под его власти освободили только шесть «горных городов»: Кушвинский, Богословский, Ижевский и Юговский заводы, Екатеринбург и Дедюхин – городок солеварен. (Екатеринбург, Кушва и Ижевск – ныне города, Богословский завод – город Карпинск, Юговский завод – посёлок Юго-Камск, а городка Дедюхин уже нет: в 1953 году он затоплен водами Камского водохранилища). Заводское хозяйство Урала разделили на 30 горных округов.
И всё было прекрасно, только металлургия не развивалась, а Британия догнала – и перегнала Россию.
