Текст книги "В захолстовье (СИ)"

Автор книги: Алексей Вебер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

 

   Я так и не понял, как все случилось. Да и нет тому объяснений в мире, где до сих пор пребываю. Хотя теперь уже появились сомнения: целиком ли я здесь. Не осталась ли какая-то моя частичка, по другую сторону холста, что проглотил меня вместе с одеждой, ботинками и грузом хронических болячек. Да, дорогой читатель, все именно так и произошло! Смачно причмокнув, картины всосала меня, словно сверхмощный пылесос крупногабаритную пылинку. И, не успев опомниться, очутился я в пахнувшем масляной краской захолстовом мире. (Захолстовый – это от «за холстом». С захолустьем прошу не путать!)

   Впрочем, тогда мне было не до терминов и словосочетаний. Представьте: стоите вы на скрипучем от старости паркетном полу музея, любуетесь пейзажем, где из молочно белого тумана вырастают сверкающие горные пики. Вдруг чмок! И нет уже ни паркета, ни картин на стенах, ни дремлющей на стуле старушки служительницы. По ногам, окутывая колени, ползет туман. А горные вершины, вот они! Слева, справа, впереди до самого горизонта. Конечно, в таких случаях полагалось бы сильно испугаться. Но тогда это скорее был не страх, а смешанный с мистический восторгом ужас. Преодолев его первый шквал и паническое желание немедленно вернуться, я принял, решение не спешить, осмотреться и, может, даже воспользоваться шансом, который предоставила судьба.

   По молодости ощущение близости иных миров возникало не так уж и редко. Произойти это могло в совершенно разное время и в разном месте: На утренней рыбалке, в первый снег, когда на промерзшую землю плавно опускаются белые хлопья. Даже в метро, покачивание вагона и мелькающий за окнами черный мрак могли привести в пограничное состояние. Однако, махнув сверкающим шлейфом из звезд, волшебство быстро ускользало. С годами это ощущение раздвоенности и зыбкости мира вовсе перестало приходить. Но сегодня, еще на пороге музея, я вдруг ощутил мощный рецидив. Осматривая хорошо знакомую коллекцию, я чувствовал и видел гораздо больше, чем раньше. Причудливые фигурки из слоновой кости, похожие на уголок диковинного сада шкатулки, панно с изображением демонов из тибетской мифологии, были сейчас не просто экспонатами. Казалось, я начинаю проникать за внешнюю грань вещей. Меня словно затягивало в мир завитринья. И в итоге, доигрался, затянуло!

   Стоять по колено в тумане было довольно холодно. Тибет вообще место с суровым климатом. А, так как, картина принадлежала кисти Рериха старшего, именно там я и оказался. Только реальность эта была особая, преломленная в магическом кристалле восприятия автора. Даже если когда-нибудь окажусь на Тибетском плоскогорье вряд ли смогу увидеть эти вершины в таких завораживающих красках. Словно сверкающие мечи небесного воинства, горы вонзались в фиолетовую дымку над горизонтом. На какое-то время я даже забыл о холоде, но он быстро напомнил о себе, когда со снежных пиков потянуло ледяным ветром. Чтобы согреться, я быстро пошел вперед, но казалось, что только перебираю ногами, а горы недвижимо висят над белой рекой тумана. Под ботинками вместо каменистой почвы упруго вибрировал холст. Сквозь тонкие подошвы я чувствовал его шершавую покрытую затвердевшими мазками поверхность. По мере движения холст прогибался все сильнее, и вскоре я уже по грудь погрузился в молочно белое облако. Стало не только холодно, но еще и сыро. А потом, вдруг лишившись опоры, я полетел в пустоту, и увидел под собой круто уходящие вниз горные отроги. Стены обрыва были покрыты снегом и льдом, где из-под белого покрова хищно проступали острые каменные зубы. А я, превратившись в огромный снежный шар, стремительно набирая скорость, покатился вниз, подпрыгивая и рассыпая вокруг холодные искры поземки.

   Страха не было, может потому, что в тот момент был уже не самим собой, а лишь фрагментом недоделанной снежной бабы. Однако, когда шар, уткнулся в преграду и замер в нескольких сантиметрах от бездны, я почувствовал радость. Благодарить за это надо было дерево. Каким-то чудом, зацепившись за выступ скалы, оно раскинуло ветви над обрывом. Когда-то я видел его на картине. И даже тогда, на твердом полу музейного зала, ощутил страх высоты и легкое головокружение. А теперь сам висел над пропастью, зажатый морщинистым стволом и стеной уступа.

   Над обрывом сгущался тревожный синий сумрак. Гулявший по каменным складкам ветер опасно раскачивал ветви и пел тоскливую песню одинокого волка. И не было в этом мире ничего кроме льда, камня и нависшего над бездной снега. Но неожиданно я увидел совсем близко две человеческие фигуры. Смуглолицый мужчина в тибетском халате и островерхой шапке с упорством муравья карабкался вверх. Подошвами ног и пальцами правой руки он цеплялся за трещины в скале. Левая держалась за край одеяния спутницы. А та, опровергая законы тяготения, шла вверх по почти отвесному склону. Она была совсем близко, и я вдруг увидел, что под складками белого капюшона ничего нет. Это пустота и синий сумрак, приняв женский облик, тащили за собой несчастного! Пребывая в священном трансе, он полз по обледенелым уступам, туда, где нет ничего кроме камня и снега. А белая фигура парила над ним, увлекая все выше, в мир холода, льда и смерти. – Ей, опомнись! Спускайся пока еще не поздно! – закричал я, что есть сил. Но бедняга, кажется, не услышал. А может быть и услышал, но понимал только по-тибетски. Зато мой снежный шар от крика сорвался и покатился дальше по склону. Набирая скорость, я прыгал по ледяному скату и, наконец, врезавшись в острую, как зуб дракона, скалу, разлетелся на миллионы снежных крупинок.

   Когда вернулось сознание, вокруг уже не было никаких гор. Снова обретя человеческий облик, я лежал на жесткой сухой траве посреди выжженной солнцем ровной, как стол, степи. Поднявшись, я стряхнул похожую на мелкие частички желтой краски пыль и обнаружил на себе странный наряд, более подходящий монгольскому пастуху, чем жителю европейской столицы. А, проведя рукой по лицу, кроме легкой колючести двухдневной щетины почувствовал проступившую вдруг широкоскулость. Да и глаза теперь смотрели как-то странно, словно с постоянным прищуром. Но, после пребывания в облике снежного шара, возвращение к азиатским корням я принял спокойно. В какой-то момент даже стало весело. И, напевая придумываемый на ходу сказ акына, я пошел, куда глаза глядят. Впрочем, куда бы они ни глядели, большого значения не имело. Во все стороны степь была одинаково ровной, и только на самом горизонте, словно волнистая вышивка на восточном ковре, проступала в голубой дымке цепочка далеких холмов. Поднимая сапогами сухую желтую пыль, я шел туда, где над горизонтом висело рыжее широкоскулое солнце. Пел про то, что видел: про степной простор, про то, как колышется трава, а ветер гонит над головой похожее на курчавого барашка облако. Пахло нагретой землей и пряным разнотравьем. И еще примешивался еле различимый запах растертой краски. На душе было необычайно легко и спокойно. Но неожиданно блаженное состояние нарушил громкий топот. Справа от меня бешеным галопом мчалось стадо копытных. Тут были и, непонятно как попавшие в степь, красавцы олени, и ее законные обитатели куланы и сайгаки. Объятые общим страхом, они пронеслись мимо, поднимая тучи пыли. Следом, не отставая, скакали и стреляли из луков охотники. На своих тонконогих, словно балерины, кобылицах, в белых чалмах и прорисованных до мелких складок кафтанах, они походили на миниатюры со страниц Шах-Наме. И, скорее всего, ими и были. А пронзенные стрелами животные, переворачиваясь в предсмертном прыжке, превращались в завитки книжного узора. Словно желтый степной ураган, охота пронеслась мимо и исчезла за горизонтом. А впереди снова началось движение. Сначала, чуть не затоптав меня, проскакали покрытые пеной степные лошади. За ними, размахивая длинными рукавами кафтанов, бежали люди. Они в страхе оглядывались, спотыкались, и снова бежали, что-то выкрикивая на ходу. Еще не понимая, что их так напугало, я тоже почувствовал страх. И тут заметил, что облака над далекими холмами как-то нехорошо сгустились. В голове промелькнуло:

   « Степная буря! Этого еще не хватало!»

   Но все оказалось гораздо хуже. Из клубящихся темно синих облаков появилось и стало на глазах расти страшное лицо. Рот его, а точнее сказать пасть, хищно ощерилась редкими изогнутыми зубами. Три выпученных, как у жабы, глаза смотрели вокруг с жестоким безразличием акулы. Лоб опоясала корона из человеческих костей и черепов. Парализованный ужасом, смотрел, как над горизонтом показалась украшенная ожерельем из отрубленных человеческих рук шея, покатые плечи, огромный живот и, наконец, голова, то ли тигра, то ли гигантского медведя, на котором ехало чудовище. Заметив меня, все три глаза тут же налились кровью. А я, опомнившись, бросился бежать, но, кажется, было поздно. Чудовище настигало. Я чувствовал, как дрожит под тяжелыми лапами земля, задыхался от смрада из пасти зверя, а спину жег кровожадный взгляд демона.

   Но даже в моей обычной жизни бывало так, что в самый тяжелый момент неожиданно приходит поддержка. Будто кто-то, когда уже не мог справиться сам, очень дозировано посылал минимально необходимую помощь. Так случилось и на этот раз. Среди клубившихся облаков я увидел парящий в небе зеленый остров. Посредине него, сомкнув ладони, в позе лотоса сидел погруженный в медитацию Будда. Казалось, он не замечал, что творилось внизу. Однако, все-таки увидел крохотного и перепуганного человека. Взгляд тут же засветился состраданием, и от островка в небе протянулась шелковое полотно. Дорожка была очень узкой и опасно прогибалась под ногами. Но другого пути к спасению не было. Хватаясь за края, я начал карабкаться наверх. Когда дополз до середины, полотно сильно натянулось. Это демон схватил его своей огромной синей ручищей и потянул на себя. Услышав треск рвущейся ткани, я успел перехватиться и, держась за оборванный край, полетел вперед на образовавшейся тарзанке. Увидев под собой воду, разжал руки и спикировал в речную волну. А через несколько секунд, отряхивая серебристые капли, уже выходил на берег в совершенно другом месте.

   Этот, нарисованный гуашью, мир не отличался разнообразием красок. Но бесчисленными оттенками серого, с редким вкраплением других цветов, выражал всю гамму настроений природы. Ветер гнул к бело-серой речной волне серо-желтый камыш. В его зарослях толстая утка чистила желтым клювом светло-серые перья. Сквозь прозрачную воду было видно, как по песчаному дну ползут прочерченные тонкими черными штрихами креветки. В сплетении веток над берегом бледно зеленая дымка соседствовала с черным и серым. Кое-где пейзаж оживляли ярко желтый плод, или экзотический цветок с вишнево-красного лепестками. А в бледно-розовом небе висели начертанные угольными мазками иероглифы, похожие на танцующих креветок. С первого взгляда полюбив этот пронизанный утонченной красотой мир, я почувствовал горячее желание здесь навсегда остаться. В тот момент даже не думал, как буду здесь жить и чем займусь. Хотелось просто раствориться в этих неярких полутонах, стать умиротворенной частичкой природы. Но долго пребывать в таком состоянии не дали. Сначала меня бесцеремонно толкнул какой-то тип. Отлетев назад, я хотел было крикнуть: « Полегче!» Но сдержался, увидев перед собой калеку. Одетый в старое кимоно безногий инвалид левой рукой опирался на костыль, правая была отрублена по локоть. Проковыляв мимо, он бросил на меня злой взгляд, и, тряхнув самурайской косичкой, попрыгал на костыле дальше. А мне вскоре опять пришлось уступать дорогу. Приземистый коренастый самурай, сгибаясь под тяжестью, тащил на плечах гейшу. Следом не спеша шествовал добродушный толстяк. Он то и дело останавливался, борясь с одышкой, и над поясом распахнутого кимоно колыхался огромный белый живот. Не успел толстяк скрыться за поворотом, как появилось похожее на огромную лягушку двуногое существо, а за ним маленький круглолицый человечек. Он нес на спине огромный мешок, на котором по-хозяйски устроились крупные, размером с большого котенка, крысы. Всю эту странную публику я видел сегодня на витринах японского зала. И даже теперь, ожившие нэцкэ, сохранили струящуюся теплоту слоновой кости. Еще не решив, что делать дальше, я пошел следом за ними. Дорога, петляя, круто поднималась в гору. Слева от меня, низвергаясь каскадами водопадов река. Кое– где, над серыми ветками изгибались крыши пагод. Дорога тем временем вывела в окруженную отрогами гор долину. Вдалеке виднелись бамбуковые хижины, а прямо передо мной колыхалась, будто сотканная из завитков огня беседка. Я сразу узнал ожившую шкатулку из китайского зала. Словно сплетение красных водорослей, она переливалась огненными языками, и сквозь них проступали силуэты играющих с пламенем драконов. Еще один не очень крупный дракон сидел у входа и мужчина в монашеском балахоне кормил его чем-то из миски.

   Внутри беседки, воплощением мирового покоя, на шелковых подушках восседал круглолицый улыбчивый старичок, в островерхой широкополой шапке. Увидев меня, он еще шире улыбнулся, и на смешном ломанном русском спросил:

   – Остаться хочешь? Твоя холошо подумал?

   Я понял, что сейчас решается моя судьба. В хитром прищуре раскосых глаз увидел волшебную силу, способную действительно меня здесь оставить. И тут же из-под благостного пожеланий, жестко проступили вопросы:

   « А действительно ли ты готов бросить близких людей? Не закончить начатые дела, похоронить дальние и ближние планы?»

   -Нет! -твердо сказал я. Уважая мое решение, старичок кивнул и показал на выход: – Тогда твоя спешить должен! Музея сколо закрывать будут.

   Выскочив из беседки, я чуть не наступил на хвост дракону. Перепрыгнув его, бросился обратно по петлявший среди леса и скал дороге. Далеко внизу показались смутные очертания зала, и теперь я уже боялся одного: « Не успею!» За очередным витком дороги над водопадом зацепилась за край скалы радугу. Она, словно указывала кратчайший путь. Уже привыкнув к аномальным эффектам этого мира, я без страха прыгнул на этот семицветный мост. В тот же миг радуга закрутилась, неся меня над пагодами, рекой, степью, где все еще бушевал, поднимая синие вихри, трехглазый демон. Снова подо мной пронеслись охотники на тонконогих кобылицах. Промелькнули отвесные склоны гор. На одной из белых вершин я увидел одинокую крохотную фигурку тибетца. Коварная проводница бросила его там, снова превратишь в пустоту и сумрак. Не в силе помочь бедняге, я только от души пожелал, чтобы он нашел силы спуститься обратно, из царства льда и холода к родному очагу в свою долину. Движение все убыстрялось, цвета радуги слились в один ослепительно белый. Посмотрев вниз, я увидел, что это огненное колесо вращает бронзовыми руками танцующий Шива. А потом и он, и радуга исчезли. Снова оказавшись в залах музея, я по инерции все еще пролетал сквозь стены, этажные перекрытия и витрины, вызывая раздражение у экспонатов. В зале индонезийской культуры меня ущипнула острым птичьим клювом ритуальная маска. На следующем этаже замахнулась и чуть не попала по лбу палицей персидская воительница, в островерхом шлеме и коротенькой кольчуге. Увернувшись, я сделал последний кульбит и оказался на пропахшем музейной пылью ковре. Персиянка, теперь уже вполне миролюбиво, смотрела на меня с картины, а ее украшенная оленьей головой палица, лежала под стеклом на витрине. Сухощавая старушка служительница вежливо, но настойчиво, трогала меня за плечо:

   – Молодой человек, музей закрывается, в гардеробе вас до ночи ждать не будут! Кинув взгляд на ее строгое лицо, где над верхней губой пробивались такие же, как у воительницы, усики, я извинился и поспешил на выход. Через несколько минут, сопровождаемый ворчанием служительницы гардероба, поднимался по ступенькам к дверям музея. Оказавшись на улице, плотнее запахнул куртку. Конечно не Тибет, но в промозглую осеннюю погоду в Москве тоже холодно!

   Над бульваром уютно горели фонари. Навстречу, уже не спеша, прогулочным шагом двигались прохожие. Город постепенно переходил от часа пик к вечерней жизни. А я все еще пребывал под впечатлением от случившегося. С одной стороны был счастлив, что вернуться. С другой, уже хотелось в волшебный мир обратно.

   Я так и не понял, как все случилось. Да и нет тому объяснений в мире, где до сих пор пребываю. Хотя теперь уже появились сомнения: целиком ли я здесь. Не осталась ли какая-то моя частичка, по другую сторону холста, что проглотил меня вместе с одеждой, ботинками и грузом хронических болячек. Да, дорогой читатель, все именно так и произошло! Смачно причмокнув, картины всосала меня, словно сверхмощный пылесос крупногабаритную пылинку. И, не успев опомниться, очутился я в пахнувшем масляной краской захолстовом мире. (Захолстовый – это от «за холстом». С захолустьем прошу не путать!)

   Впрочем, тогда мне было не до терминов и словосочетаний. Представьте: стоите вы на скрипучем от старости паркетном полу музея, любуетесь пейзажем, где из молочно белого тумана вырастают сверкающие горные пики. Вдруг чмок! И нет уже ни паркета, ни картин на стенах, ни дремлющей на стуле старушки служительницы. По ногам, окутывая колени, ползет туман. А горные вершины, вот они! Слева, справа, впереди до самого горизонта. Конечно, в таких случаях полагалось бы сильно испугаться. Но тогда это скорее был не страх, а смешанный с мистический восторгом ужас. Преодолев его первый шквал и паническое желание немедленно вернуться, я принял, решение не спешить, осмотреться и, может, даже воспользоваться шансом, который предоставила судьба.

   По молодости ощущение близости иных миров возникало не так уж и редко. Произойти это могло в совершенно разное время и в разном месте: На утренней рыбалке, в первый снег, когда на промерзшую землю плавно опускаются белые хлопья. Даже в метро, покачивание вагона и мелькающий за окнами черный мрак могли привести в пограничное состояние. Однако, махнув сверкающим шлейфом из звезд, волшебство быстро ускользало. С годами это ощущение раздвоенности и зыбкости мира вовсе перестало приходить. Но сегодня, еще на пороге музея, я вдруг ощутил мощный рецидив. Осматривая хорошо знакомую коллекцию, я чувствовал и видел гораздо больше, чем раньше. Причудливые фигурки из слоновой кости, похожие на уголок диковинного сада шкатулки, панно с изображением демонов из тибетской мифологии, были сейчас не просто экспонатами. Казалось, я начинаю проникать за внешнюю грань вещей. Меня словно затягивало в мир завитринья. И в итоге, доигрался, затянуло!

   Стоять по колено в тумане было довольно холодно. Тибет вообще место с суровым климатом. А, так как, картина принадлежала кисти Рериха старшего, именно там я и оказался. Только реальность эта была особая, преломленная в магическом кристалле восприятия автора. Даже если когда-нибудь окажусь на Тибетском плоскогорье вряд ли смогу увидеть эти вершины в таких завораживающих красках. Словно сверкающие мечи небесного воинства, горы вонзались в фиолетовую дымку над горизонтом. На какое-то время я даже забыл о холоде, но он быстро напомнил о себе, когда со снежных пиков потянуло ледяным ветром. Чтобы согреться, я быстро пошел вперед, но казалось, что только перебираю ногами, а горы недвижимо висят над белой рекой тумана. Под ботинками вместо каменистой почвы упруго вибрировал холст. Сквозь тонкие подошвы я чувствовал его шершавую покрытую затвердевшими мазками поверхность. По мере движения холст прогибался все сильнее, и вскоре я уже по грудь погрузился в молочно белое облако. Стало не только холодно, но еще и сыро. А потом, вдруг лишившись опоры, я полетел в пустоту, и увидел под собой круто уходящие вниз горные отроги. Стены обрыва были покрыты снегом и льдом, где из-под белого покрова хищно проступали острые каменные зубы. А я, превратившись в огромный снежный шар, стремительно набирая скорость, покатился вниз, подпрыгивая и рассыпая вокруг холодные искры поземки.

   Страха не было, может потому, что в тот момент был уже не самим собой, а лишь фрагментом недоделанной снежной бабы. Однако, когда шар, уткнулся в преграду и замер в нескольких сантиметрах от бездны, я почувствовал радость. Благодарить за это надо было дерево. Каким-то чудом, зацепившись за выступ скалы, оно раскинуло ветви над обрывом. Когда-то я видел его на картине. И даже тогда, на твердом полу музейного зала, ощутил страх высоты и легкое головокружение. А теперь сам висел над пропастью, зажатый морщинистым стволом и стеной уступа.

   Над обрывом сгущался тревожный синий сумрак. Гулявший по каменным складкам ветер опасно раскачивал ветви и пел тоскливую песню одинокого волка. И не было в этом мире ничего кроме льда, камня и нависшего над бездной снега. Но неожиданно я увидел совсем близко две человеческие фигуры. Смуглолицый мужчина в тибетском халате и островерхой шапке с упорством муравья карабкался вверх. Подошвами ног и пальцами правой руки он цеплялся за трещины в скале. Левая держалась за край одеяния спутницы. А та, опровергая законы тяготения, шла вверх по почти отвесному склону. Она была совсем близко, и я вдруг увидел, что под складками белого капюшона ничего нет. Это пустота и синий сумрак, приняв женский облик, тащили за собой несчастного! Пребывая в священном трансе, он полз по обледенелым уступам, туда, где нет ничего кроме камня и снега. А белая фигура парила над ним, увлекая все выше, в мир холода, льда и смерти. – Ей, опомнись! Спускайся пока еще не поздно! – закричал я, что есть сил. Но бедняга, кажется, не услышал. А может быть и услышал, но понимал только по-тибетски. Зато мой снежный шар от крика сорвался и покатился дальше по склону. Набирая скорость, я прыгал по ледяному скату и, наконец, врезавшись в острую, как зуб дракона, скалу, разлетелся на миллионы снежных крупинок.

   Когда вернулось сознание, вокруг уже не было никаких гор. Снова обретя человеческий облик, я лежал на жесткой сухой траве посреди выжженной солнцем ровной, как стол, степи. Поднявшись, я стряхнул похожую на мелкие частички желтой краски пыль и обнаружил на себе странный наряд, более подходящий монгольскому пастуху, чем жителю европейской столицы. А, проведя рукой по лицу, кроме легкой колючести двухдневной щетины почувствовал проступившую вдруг широкоскулость. Да и глаза теперь смотрели как-то странно, словно с постоянным прищуром. Но, после пребывания в облике снежного шара, возвращение к азиатским корням я принял спокойно. В какой-то момент даже стало весело. И, напевая придумываемый на ходу сказ акына, я пошел, куда глаза глядят. Впрочем, куда бы они ни глядели, большого значения не имело. Во все стороны степь была одинаково ровной, и только на самом горизонте, словно волнистая вышивка на восточном ковре, проступала в голубой дымке цепочка далеких холмов. Поднимая сапогами сухую желтую пыль, я шел туда, где над горизонтом висело рыжее широкоскулое солнце. Пел про то, что видел: про степной простор, про то, как колышется трава, а ветер гонит над головой похожее на курчавого барашка облако. Пахло нагретой землей и пряным разнотравьем. И еще примешивался еле различимый запах растертой краски. На душе было необычайно легко и спокойно. Но неожиданно блаженное состояние нарушил громкий топот. Справа от меня бешеным галопом мчалось стадо копытных. Тут были и, непонятно как попавшие в степь, красавцы олени, и ее законные обитатели куланы и сайгаки. Объятые общим страхом, они пронеслись мимо, поднимая тучи пыли. Следом, не отставая, скакали и стреляли из луков охотники. На своих тонконогих, словно балерины, кобылицах, в белых чалмах и прорисованных до мелких складок кафтанах, они походили на миниатюры со страниц Шах-Наме. И, скорее всего, ими и были. А пронзенные стрелами животные, переворачиваясь в предсмертном прыжке, превращались в завитки книжного узора. Словно желтый степной ураган, охота пронеслась мимо и исчезла за горизонтом. А впереди снова началось движение. Сначала, чуть не затоптав меня, проскакали покрытые пеной степные лошади. За ними, размахивая длинными рукавами кафтанов, бежали люди. Они в страхе оглядывались, спотыкались, и снова бежали, что-то выкрикивая на ходу. Еще не понимая, что их так напугало, я тоже почувствовал страх. И тут заметил, что облака над далекими холмами как-то нехорошо сгустились. В голове промелькнуло:

   « Степная буря! Этого еще не хватало!»

   Но все оказалось гораздо хуже. Из клубящихся темно синих облаков появилось и стало на глазах расти страшное лицо. Рот его, а точнее сказать пасть, хищно ощерилась редкими изогнутыми зубами. Три выпученных, как у жабы, глаза смотрели вокруг с жестоким безразличием акулы. Лоб опоясала корона из человеческих костей и черепов. Парализованный ужасом, смотрел, как над горизонтом показалась украшенная ожерельем из отрубленных человеческих рук шея, покатые плечи, огромный живот и, наконец, голова, то ли тигра, то ли гигантского медведя, на котором ехало чудовище. Заметив меня, все три глаза тут же налились кровью. А я, опомнившись, бросился бежать, но, кажется, было поздно. Чудовище настигало. Я чувствовал, как дрожит под тяжелыми лапами земля, задыхался от смрада из пасти зверя, а спину жег кровожадный взгляд демона.

   Но даже в моей обычной жизни бывало так, что в самый тяжелый момент неожиданно приходит поддержка. Будто кто-то, когда уже не мог справиться сам, очень дозировано посылал минимально необходимую помощь. Так случилось и на этот раз. Среди клубившихся облаков я увидел парящий в небе зеленый остров. Посредине него, сомкнув ладони, в позе лотоса сидел погруженный в медитацию Будда. Казалось, он не замечал, что творилось внизу. Однако, все-таки увидел крохотного и перепуганного человека. Взгляд тут же засветился состраданием, и от островка в небе протянулась шелковое полотно. Дорожка была очень узкой и опасно прогибалась под ногами. Но другого пути к спасению не было. Хватаясь за края, я начал карабкаться наверх. Когда дополз до середины, полотно сильно натянулось. Это демон схватил его своей огромной синей ручищей и потянул на себя. Услышав треск рвущейся ткани, я успел перехватиться и, держась за оборванный край, полетел вперед на образовавшейся тарзанке. Увидев под собой воду, разжал руки и спикировал в речную волну. А через несколько секунд, отряхивая серебристые капли, уже выходил на берег в совершенно другом месте.

   Этот, нарисованный гуашью, мир не отличался разнообразием красок. Но бесчисленными оттенками серого, с редким вкраплением других цветов, выражал всю гамму настроений природы. Ветер гнул к бело-серой речной волне серо-желтый камыш. В его зарослях толстая утка чистила желтым клювом светло-серые перья. Сквозь прозрачную воду было видно, как по песчаному дну ползут прочерченные тонкими черными штрихами креветки. В сплетении веток над берегом бледно зеленая дымка соседствовала с черным и серым. Кое-где пейзаж оживляли ярко желтый плод, или экзотический цветок с вишнево-красного лепестками. А в бледно-розовом небе висели начертанные угольными мазками иероглифы, похожие на танцующих креветок. С первого взгляда полюбив этот пронизанный утонченной красотой мир, я почувствовал горячее желание здесь навсегда остаться. В тот момент даже не думал, как буду здесь жить и чем займусь. Хотелось просто раствориться в этих неярких полутонах, стать умиротворенной частичкой природы. Но долго пребывать в таком состоянии не дали. Сначала меня бесцеремонно толкнул какой-то тип. Отлетев назад, я хотел было крикнуть: « Полегче!» Но сдержался, увидев перед собой калеку. Одетый в старое кимоно безногий инвалид левой рукой опирался на костыль, правая была отрублена по локоть. Проковыляв мимо, он бросил на меня злой взгляд, и, тряхнув самурайской косичкой, попрыгал на костыле дальше. А мне вскоре опять пришлось уступать дорогу. Приземистый коренастый самурай, сгибаясь под тяжестью, тащил на плечах гейшу. Следом не спеша шествовал добродушный толстяк. Он то и дело останавливался, борясь с одышкой, и над поясом распахнутого кимоно колыхался огромный белый живот. Не успел толстяк скрыться за поворотом, как появилось похожее на огромную лягушку двуногое существо, а за ним маленький круглолицый человечек. Он нес на спине огромный мешок, на котором по-хозяйски устроились крупные, размером с большого котенка, крысы. Всю эту странную публику я видел сегодня на витринах японского зала. И даже теперь, ожившие нэцкэ, сохранили струящуюся теплоту слоновой кости. Еще не решив, что делать дальше, я пошел следом за ними. Дорога, петляя, круто поднималась в гору. Слева от меня, низвергаясь каскадами водопадов река. Кое– где, над серыми ветками изгибались крыши пагод. Дорога тем временем вывела в окруженную отрогами гор долину. Вдалеке виднелись бамбуковые хижины, а прямо передо мной колыхалась, будто сотканная из завитков огня беседка. Я сразу узнал ожившую шкатулку из китайского зала. Словно сплетение красных водорослей, она переливалась огненными языками, и сквозь них проступали силуэты играющих с пламенем драконов. Еще один не очень крупный дракон сидел у входа и мужчина в монашеском балахоне кормил его чем-то из миски.

   Внутри беседки, воплощением мирового покоя, на шелковых подушках восседал круглолицый улыбчивый старичок, в островерхой широкополой шапке. Увидев меня, он еще шире улыбнулся, и на смешном ломанном русском спросил:

   – Остаться хочешь? Твоя холошо подумал?

   Я понял, что сейчас решается моя судьба. В хитром прищуре раскосых глаз увидел волшебную силу, способную действительно меня здесь оставить. И тут же из-под благостного пожеланий, жестко проступили вопросы:

   « А действительно ли ты готов бросить близких людей? Не закончить начатые дела, похоронить дальние и ближние планы?»

   -Нет! -твердо сказал я. Уважая мое решение, старичок кивнул и показал на выход: – Тогда твоя спешить должен! Музея сколо закрывать будут.

   Выскочив из беседки, я чуть не наступил на хвост дракону. Перепрыгнув его, бросился обратно по петлявший среди леса и скал дороге. Далеко внизу показались смутные очертания зала, и теперь я уже боялся одного: « Не успею!» За очередным витком дороги над водопадом зацепилась за край скалы радугу. Она, словно указывала кратчайший путь. Уже привыкнув к аномальным эффектам этого мира, я без страха прыгнул на этот семицветный мост. В тот же миг радуга закрутилась, неся меня над пагодами, рекой, степью, где все еще бушевал, поднимая синие вихри, трехглазый демон. Снова подо мной пронеслись охотники на тонконогих кобылицах. Промелькнули отвесные склоны гор. На одной из белых вершин я увидел одинокую крохотную фигурку тибетца. Коварная проводница бросила его там, снова превратишь в пустоту и сумрак. Не в силе помочь бедняге, я только от души пожелал, чтобы он нашел силы спуститься обратно, из царства льда и холода к родному очагу в свою долину. Движение все убыстрялось, цвета радуги слились в один ослепительно белый. Посмотрев вниз, я увидел, что это огненное колесо вращает бронзовыми руками танцующий Шива. А потом и он, и радуга исчезли. Снова оказавшись в залах музея, я по инерции все еще пролетал сквозь стены, этажные перекрытия и витрины, вызывая раздражение у экспонатов. В зале индонезийской культуры меня ущипнула острым птичьим клювом ритуальная маска. На следующем этаже замахнулась и чуть не попала по лбу палицей персидская воительница, в островерхом шлеме и коротенькой кольчуге. Увернувшись, я сделал последний кульбит и оказался на пропахшем музейной пылью ковре. Персиянка, теперь уже вполне миролюбиво, смотрела на меня с картины, а ее украшенная оленьей головой палица, лежала под стеклом на витрине. Сухощавая старушка служительница вежливо, но настойчиво, трогала меня за плечо: