Текст книги "Небо Одессы, 1941-й"

Автор книги: Алексей Череватенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

Объявили отбой, и люди снова прихлынули к трапу. Наконец мы на палубе. Отыскали уголок между горами канатов и ящиков, сложили скарб. Можно немного отдышаться. Палубы, узкие коридорчики, корма буквально впритык заполнены людьми, Всеми овладело нетерпение: почему стоим, чего ждем, надо сниматься с якоря, ведь стервятники могут снова налететь... Разговоры о хлебе, воде, бомбежке.

Но вот переполненный корабль внезапно замирает и в наступившей тишине разносится:

– Провожающим оставить танкер!

Я прощаюсь, на душе пустота, ни грусти, ни отчаяния, какое-то отупение охватывает все мое существо. Боль придет там, на берегу.

Перегруженный, скрипящий и стонущий танкер медленно отходит.

Глава VIII.

Что такое героизм

Наши корабли, несмотря на грозную опасность, регулярно совершали рейсы Одесса – Большая земля и обратно. Теплоходы "Армения", "Грузия" увозили раненых, "Ташкент" подвозил войска, продовольствие, боеприпасы, оружие для осажденного города. Это были переходы, полные смертельного риска, но Родина требовала: "Моряк, чем можешь, помоги Одессе!"

Мы тревожились за судьбу близких и родных. Еще свежа была в нашей памяти трагедия "Кубани", следовавшей в Новороссийск с тремя тысячами женщин, стариков и детей на борту и разбитой в районе Евпатории. Издеваясь над беззащитными людьми, гитлеровцы долго кружили над мирным судном, сбрасывая бомбы и обстреливая корабль из пулеметов. На помощь пострадавшим пришли пароходы "Пестель" и "Чатыр-Даг" и подобрали оставшихся в живых. Буксир дотянул израненную "Кубань" в Севастополь.

После этого случая летчики должны были встречать и сопровождать, сколько позволял запас горючего И-16, транспортные суда. Эти обязанности в основном выполняла первая эскадрилья Михаила Асташкина. Опытный, заслуженный воздушный боец Михаил Егорович пользовался авторитетом среди личного состава. В эскадрилье был налажен отличный порядок, и может быть, поэтому меньше было потерь, о чем не однажды напоминал нам на разборах командир полка. Однако на войне никто не застрахован от неожиданностей. Как-то возвратился Асташкин с задания – сопровождал тройкой корабли – и мы узнаем: наш неуязвимый Миша ранен в ногу. К счастью, кость не была задета, но летать ему пока запретили. Доктор Шаньков настаивал, что самое меньшее неделю Асташкин должен отлежаться.

Вернуться в строй пришлось досрочно: Виктор Климов, заместитель командира первой эскадрильи получил тяжелое ранение и был срочно отправлен в тыл, врачи опасались за его жизнь. Шестакову пришлось скрепя сердце уступить Асташкину.

Рана, правда, не зажила как следует, но капитан уже с небывалым подъемом готовился к вылету на боевое задание. Мы с Мишей Шиловым в то утро отдыхали после ночных полетов и после завтрака решили навестить старого друга. Идем полевой тропкой, навстречу техник Петр Романюк. Улыбается во всю ширь, завидя нас. Комедия, говорит, с нашим Егорычем.

– В чем дело? – спрашиваем.

– Да попросил он побрить ему голову. А я успел только до половины обработать, как тут тревога: вылетать на Дальник. Ну, комэск вырвался из моих рук, обтер полотенцем голову и был таков!

Романюк давился от хохота, рассказывая об этой комичной ситуации;

– Пошли, пошли, сами посмотрите, он скоро должен вернуться...

Прошло минут тридцать, и тройка Асташкина приземлилась.

Жаль, не было кинооператора запечатлеть для истории этот момент. Все, кто был на аэродроме, хохотали до слез. Вид у Михаила действительно вызывал улыбку: левая часть головы блестела, как полированная кастрюля, а на правой чернела пышная шевелюра. Но это еще не все. Правая нога Асташкина была обута в сапог, левая, забинтованная, красовалась в тапочке. А на груди комэска серебрился под солнцем орден Красного Знамени.

В окружении свиты капитан направился к землянке, где располагался штаб эскадрильи, чтобы доложить о выполнении задания.

Завидев Асташкина, комиссар не мог удержаться от смеха.

– Ну и ну, Михаил Егорович, – сказал Верховец, протягивая обе руки навстречу комэску и прижимая его к себе. – Комедия да и только! Воображаю, что сказали бы гитлеровские солдаты, увидев тебя такого: большевики-де посылают в бой летчиков, предварительно обрив им половину головы, и выдают один сапог!..

– Да-да, что-то вроде психической атаки! – ничуть не смутился Асташкин.

Верховец поздравил комэска с успешным выполнением боевого задания: Михаил сбил "Мессершмитта".

Фельдшер сменил ему повязку на ноге, и Асташкин попытался все-таки натянуть сапог. Лицо его покрылось испариной от боли, и он, махнув рукой, снова надел растоптанный шлепанец.

Закончился этот день печальным событием; в воздушном бою был ранен командир звена лейтенант Верянский. Крошечный осколок попал в глаз, кровь заливала лицо, но Верянский не вышел из боя, продолжая прикрывать командира. Приземлился он последним, с трудом выбрался из кабины, прижимая к глазу платок. И только тут техник поднял тревогу.

Лейтенанта отправили в госпиталь, однако все попытки врачей спасти глаз остались безуспешными. Уезжать на Большую землю он отказался, и, хотя знал, что летать уже не сможет, настоял на том, чтобы вернуться в родной полк. Его назначили адъютантом первой эскадрильи. Летчик, которому уже не летать, а только провожать тоскливым взглядом своих товарищей... Но Верянский не падал духом, шутил, подсмеивался над своим видом:

– Пират, вот я кто теперь... – на глазу он носил черную повязку.

А через несколько дней после ранения Верянского нас постигла новая беда: возвращаясь на базу после штурмовки в западном секторе обороны, первая эскадрилья была атакована из-за облаков "Мессершмиттами". Удар пришелся по Пискунову, который шел замыкающим. Машина загорелась и стала стремительно падать. Николай Алексеевич не выбросился с парашютом, очевидно, был тяжело ранен.

Так полк потерял замечательного воздушного бойца, комиссара первой эскадрильи.

Произошло это в полдень восьмого августа. А девятого в воздушном бою под хутором Карповка был сбит лейтенант Андрей Ольховский. На следующий день неподалеку от Дофиновки эскадрилья потеряла старшего лейтенанта Ивана Семенова.

Потери не только тяжело отражались на моральном состоянии личного состава, они затрудняли выполнение задач, поставленных командованием оборонительного района. Пополнения не было, и летчикам приходилось нести двойную и тройную нагрузку. Особенно ощутимы были потери в нашей, четвертой эскадрилье. Хоть мы и числились ночниками, но летали и днем после ночных полетов. Единственная привилегия: командир разрешит поспать во второй половине дня. Просыпаешься после захода солнца, наскоро поешь и бегом в кабину самолета, пока не раздастся сигнал на вылет. Сидишь, прислушиваешься напряженно. Вот со стороны Днестра доносится характерный гул: завывает и словно захлебывается. Это "Хейнкель". А если легкий звон с переливами – то "Юнкерс". Прислушавшись, пытаюсь разгадать, куда направляется гитлеровский разбойник. Южный небосклон, откуда доносится монотонное завывание, вдруг озаряется яркими вспышками. Это противник навешивает "фонари". Они почти тотчас гаснут. Сразу после этого дружно ухают зенитки. Гул отдаляется и вскоре совсем замирает.

Техник Алексей Филиппов всю ночь дежурит на аэродроме. Выбравшись из кустов, где у него оборудована постель, он вглядывается в ту сторону, что и я, и говорит:

– Там капитан Елохин работает...

– Знаю, знаю!

Комэск в паре с лейтенантом Михаилом Таракановым ходил сейчас над городом, видимо, они и отогнали "Хейнкеля". Аггей Александрович – мастер ночного воздушного боя, у него необычайно остро развито ощущение пространства, он отлично ориентируется в темноте. Совсем недавно, патрулируя над Одессой в два часа ночи да еще и при низкой облачности, капитан сбил вражеский бомбардировщик. Самолет упал на городском кладбище. Мы горячо поздравляли комэска: это была первая победа ночью, Может, и сегодня нашему дорогому Аггею повезет?

По краям летного поля вспыхивают красные огоньки, показывая место посадки. И вскоре Филиппов торжественно сообщает:

– Пор-рядок, наши дома!

Мне положено взлетать, дежурство над городом установлено непрерывное. Жду сигнала. С юга доносится легкое жужжание, потом за леском вспыхивают прожектора, рассекая темное небо. В скрещении лучей мечется, словно хищник в капкане, "Хейнкель". Я взлетаю, набираю высоту. Прожектора погасли, осталось черное небо, звезды – хоть руками греби... Но вот впереди и ниже описывают параболы трассирующие пули. Там передний край. Но мой участок здесь. Описываю круги, захватывая и пространство над морем. Противника нет, пустынное небо, тишина...

Приземлившись, гляжу на часы: три ноль-ноль. В голове шумит, днем отдохнуть не удалось. Теперь, кажется, смогу вздремнуть до утра. Филиппов намостил сухого сена, расстелил сверху плащ-палатку. Я кладу под голову куртку и с наслаждением вытягиваюсь. Алексей заботливо накрывает меня шинелью.

– Отдыхайте, товарищ старший лейтенант, я вам сейчас свежей водички принесу...

Но сон вдруг пропал. Переворачиваюсь с боку на бок, курю, вздыхаю. Тревожные мысли одолевают меня. Благополучно ли дошел переполненный танкер в Новороссийск?

В короткие минуты полудремоты мерещится мне бомбежка в порту, крики детей, грохот прибоя. Скорей бы получить хоть какие-нибудь известия...

Утром, выйдя из столовой, встречаю сержанта Николаева, писаря штаба. К нему обычно шли за новостями.

– Что слышно о танкере "Ворошилов"? – с ходу набрасываюсь на него.

– Понимаете, это пока не проверено... – начал он робко.

– Да не томи ты душу, говори! – сердце мое едва не выскочит из груди.

– Говорят, что под Севастополем пароход попал под бомбежку... Но точно ничего не известно, – торопливо добавляет он, заметив мое состояние.

Спешу к комиссару полка Николаю Андреевичу Верховцу, уж ему-то, наверное, доподлинно известно, что с танкером.

Но, оказывается, комиссар на боевом задании – под Визиркой штурмует вражеские танки. Ждать? Нет, я должен знать сейчас же! Кто еще может быть информирован?

На душе у меня по-прежнему неспокойно, и я хожу как неприкаянный. В таком состоянии меня находит Аггей Елохин.

– Будешь тут мрачным, – сердито отвечаю ему на вопрос, что со мной. – А никто ничего определенного сказать не может...

– Терпение, терпение, дружище! – успокаивает он меня. – На войне, конечно, всякое может случиться, но надо надеяться на лучшее, паниковать не следует!

Эти добрые слова оборачиваются в моей душе черным подозрением: утешает – значит, готовит к худшему, что-то знает...

– С какой стати ты меня подбадриваешь, Аггей Александрович, говори уж прямо!

– А это моя обязанность, – отвечает, – поддерживать высокое морально-политическое состояние личного состава. Возьми себя в руки! Расклеился совершенно, а если сейчас на задание вылетать?

Надо бы отдохнуть перед ночным патрулированием. Направляемся к своим "сеновалам" в лесопосадке. Навстречу нам бежит запыхавшийся техник Николай Лысенко.

– Алексей Тихонович, – обращается он ко мне, – вас там разыскивают...

От посадки по тропинке нам навстречу идут двое мужчин. Гости представились: корреспондент армейской газеты "За Родину" капитан Феодосии Саввич Ревенко и редактор областной газеты "Большевистское знамя" Василий Иванович Беримец. Неожиданный визит журналистов не особенно радует. Делать, однако, нечего, будем беседовать.

Располагаемся под крылом самолета на брезенте, отвечаем на вопросы. Журналисты буквально продыху не дают, оба готовят срочно статьи о ночных воздушных боях.

Капитан Ревенко, оказывается, уже побывал на месте падения "Хейнкеля", сбитого Елохиным ночью во время патрулирования над городом. Он также разговаривал с теми, кто наблюдал этот поединок с земли. Теперь его интересовали ощущения самого летчика, психология, детали.

– Видите ли, – подмигнув мне, начал Елохин. – Ночной бой – дело темное... Я даже затрудняюсь вам сказать, кто именно сбил самолет противника. Правильно было бы разделить победу пополам – половина лейтенанту Ивану Королеву, а половина мне. Ведь мы оба вели огонь, – уже серьезно закончил Аггей,

Но собкор, кажется, и не обратил внимания на иронический тон капитана, рука его торопливо бегала по блокноту.

Закончив писать, капитан Ревенко обратился ко мне:

– А что вы можете сказать относительно специфики ведения ночного боя?

– Вот-вот, – снова насмешливо подхватил Елохин. – Старший лейтенант у нас считается профессором по этой части. Он вам сейчас изложит теорию, практику и специфику.

Ревенко строго взглянул на него.

– Да вы не обижайтесь, товарищ журналист! Не привыкли мы под ваш "обстрел" попадать! Какие мы герои? Просто выполняем свой долг. Ночью – так ночью, днем – так днем... – Он задумался, устремив взгляд на темнеющий в стороне лес. А когда заговорил, в глазах его снова прыгали смешинки:

– У нас к вам просьба: придерживайтесь точных уставных формулировок, когда пишете об авиации. А то один ваш коллега, забыл его фамилию, написал однажды: "Он взял ручку на себя, и "ястребок" стремительно понесся к земле". Смешно, ей-богу! Да если ручку потянуть на себя, так самолет небо пронзит! Это, по-моему, известно каждому школьнику...

Редактор газеты смущенно пробормотал:

– М-да, случается еще с нашим братом...

– И вот еще что... – Елохин посерьезнел, – поменьше громких слов: героизм, героический подвиг и всякое такое. Обыкновенная работа. Вы пишете статьи, мы сбиваем вражеские самолеты. Каждый выполняет свой долг. А на войне все подвергаются опасности. Я бы, например, не о героизме писал, а скорее – о мастерстве. Оно и в бою помогает разить врага, и от опасности спасает. Вот я расскажу такой случай...

Ревенко с благодарностью посмотрел на него и, умостившись поудобнее, приготовился записывать,

– Большая группа наших истребителей, – начал между тем комэск, вылетела на штурмовку переднего края. Иван Павлович Маковенко, комиссар второй эскадрильи, тоже был в составе этой группы, но взлетел последним: с машиной у него были какие-то неполадки, и техники самую малость задержали с ремонтом. Догоняя своих, Иван Павлович заметил идущую параллельным курсом четверку истребителей. Сначала он принял их за своих, но внимательно присмотревшись, обнаружил, что это "Мессершмитты". И они заметили Маковенко и решили расправиться с одиноким "ястребком". Комиссар не стал уклоняться от боя, он понимал, что, отвлекая на себя "мессеров", таким образом дает группе возможность выполнить основную задачу. В неравном бою ему, конечно, пришлось нелегко: он сбил одного фашиста, но и сам был тяжело ранен, с большим трудом дотянул все же машину до своей территории и благополучно посадил. Позже стало известно, что комиссар остался жив благодаря портсигару: пуля ударилась о него, изменила направление. Однако рана оказалась настолько серьезная, что комиссара отправили на Большую землю. После он получил назначение в другую часть. Вы скажете – героизм? – обратился Елохин к журналистам, – Да, конечно, нужно быть не робкого десятка, чтобы принять бой с превосходящими силами противника. Но что толку сразу подставить себя под удар, погибнуть, не принеся пользы? Значит, храбрость храбростью, а победили все же трезвый расчет, мастерство Маковенко, – закончил Аггей Александрович.

Журналисты и сами рассказали нам немало интересных новостей. Например, о том, что колхозник Цебренко из Коминтерновского района отправил четырех сыновей защищать Одессу и сам ушел в ополчение. И этот случай был не единственным. Весь народ, охваченный единым патриотическим порывом, встал на защиту своего Отечества.

Держал нас в курсе всех событий комсорг полка Алибек Ваниев. Этого общительного и остроумного осетина любили все. Где бы ни появлялся Алибек, там всегда – даже в дождливый или туманный день – появлялось солнце. Он олицетворял собой все молодое, жизнерадостное, всегда в трудную минуту оказывался рядом. Меня он поддержал в часы горестных раздумий о судьбе семьи,

Ваниев поистине был вездесущим: проводил комсомольские собрания в полку и эскадрильях, выступал на них с докладами, сообщал сводки Совинформбюро, доставлял почту в эскадрильи, следил за своевременным выпуском стенных газет и боевых листков. В мирное время Алибек собирался стать сельским учителем. Но его мечте не суждено было осуществиться. Началась война, и пришлось парнишке надеть военную форму. Придя в авиационный полк, комсорг начал изучать боевую технику: ведь без специальных знаний какой ты вожак!

Ваниева везде видели с блокнотом. Он вел записи на разборах полетов. Когда техники готовили самолеты – он всегда оказывался рядом, расспрашивал, что к чему. Потом, если случались неполадки с машиной и молодого механика критиковали на комсомольском собрании, Ваниев, что называется, был в курсе дела.

Как-то раз, возвратившись с боевого задания, мы увидели старшину Ваниева с пачкой газет. Он стоял возле штабной землянки, накрытой свежими ветками, и что-то горячо доказывал старшему политруку Кунице. Мы с Алелюхиным подошли к ним, и Семен Андреевич поинтересовался, свободны ли наши техники и механики.

– После пяти вечера у них будет отдыха часика полтора... А что? поинтересовался я,

– Тогда, значит, соберемся в половине шестого, – сказал Куница, – все, кто свободен от полетов. Почитаем статью, опубликованную в "Правде".

Статья рассказывала о подвиге командира эскадрильи бомбардировщиков капитана Николая Гастелло. Эскадрилья громила танковую колонну фашистов по дороге Молодечно – Радошковичи. Снарядом зенитки был поврежден бензиновый бак головной машины, и ее командир капитан Гастелло направил охваченный пламенем самолет в гущу вражеских танков, бензоцистерн и автомашин...

Очерк читал Ваниев. Низкий, хрипловатый голос Алибека выдавал его волнение. И мы слушали, затаив дыхание. Скорбь о трагически погибшем товарище и восхищение его героическим поступком переполняли наши сердца.

Газета с очерком потом была вывешена на специальном щите, и возле него долго толпились летчики, механики, мотористы...

День ото дня все более ожесточенными становились бои. Храбро сражались мои товарищи: они шли в лобовую, дрались с превосходящими силами противника, сквозь плотную завесу зенитного огня пикировали на батареи, заставляя их замолчать. И умирали. Велики были потери первой эскадрильи. Вторая тоже таяла с каждым днем. Были серьезно ранены в бою и отправлены в тыл Виктор Шелемин, Василий Мистюк, Петр Фролов. Николая Голубева, севшего на вынужденную во время штурмовки переправы возле Дубоссар, спасли наши пехотинцы, но у него оказалась переломанной нога. Его тоже отправили в тыл.

Командир второй эскадрильи Юрий Рыкачев (вскоре его назначили заместителем командира полка) повел шестерку на сопровождение бомбардировщиков МБР-2. На обратном пути они были атакованы "мессерами". Завязался бой. Один фашистский пират был сбит, но и наши понесли потерю: был тяжело ранен лейтенант Иконников. Чудом дотянул летчик свою машину до аэродрома, однако силы его покинули. "Ястребок" на глазах у всех врезался в землю.

Вечером состоялся митинг. Прощальные речи, клятва отомстить врагу за гибель товарища, троекратный салют из винтовок...

А на следующий день, задолго до восхода солнца вылетаем на задание. Группу ведет командир полка Шестаков. Мы полны решимости отомстить и за Сашу Иконникова, и за комиссара эскадрильи Николая Пискунова, за всех погибших.

В районе села Каторжино мы встретили двенадцать "Юнкерсов", следующих курсом на Одессу. Всей девяткой набросились на врага, нарушили строй, а затем начали расправляться с каждым в отдельности. Один за другим падали охваченные огнем бомбовозы. Девять факелов горели на земле. Это была расплата!

Возвращались домой победителями. На аэродроме царило настоящее ликование. Все поздравляли нас. Шестакова встречали пропагандист полка Борис Главацкий, парторг Константин Пирогов, комиссар Верховец. С переднего края уже успели позвонить в штаб оборонительного района о результатах воздушного боя над селом Каторжино, оттуда сообщили в штаб полка. Наше внимание привлек плакат, вывешенный на здании: "Бить врага по-шестаковски!" Лев Львович смущенно почесал затылок:

– Почему "по-шестаковски"? Не я же один сбивал... Нас было девять и уничтожили девять "Юнкерсов". Значит, каждому по ореху.

Глава IX.

Пополнение

Соотношение сил и средств под Одессой сложилось далеко не в пользу наших войск. Враг обладал шестикратным превосходством в людском составе и пятикратным – в артиллерии. Если противник имел здесь 100 самолетов и 100 танков, то в распоряжении защитников города было лишь 30 самолетов и ни одного технически исправного танка. Поэтому фашистское командование самонадеянно верило в то, что Одессу удастся захватить с ходу.

Но советские войска неизмеримо превосходили противника в морально-политическом отношении. Глубокое сознание правоты нашего дела, безграничная любовь к социалистической Родине и священная ненависть к врагу заряжали воинов неистощимой силой и энергией, отвагой и самоотверженностью, воодушевляли на массовый героизм.

Одесса встала на пути врага грозной, неприступной крепостью. Свыше ста тысяч человек работали на строительстве оборонительных сооружений. Вокруг города были созданы три пояса обороны, возведены баррикады, построены противотанковые препятствия. Большую помощь защитникам города оказывала и бомбардировочная авиация Черноморского флота. Летчиков-черноморцев мы часто встречали в море и сопровождали до цели. Многих знали лично – Майорова, Цурцумия, Акуратова, Гнедого, Бондаренко.

В один из жарких дней августа на нашем аэродроме приземлились два И-16. Мы решили, что прибыло долгожданное пополнение. Оказалось, что ребята прилетели с запада. Мы взялись за головы: как же так, ведь там оккупанты!

Летчики загадочно улыбались. Вскоре, однако, все разъяснилось: перед бомбардировщиками стояла задача не только оказывать поддержку защитникам Одессы, но и громить объекты в тылу врага. Ночные полеты исключались, выйти точно на цель с помощью тогдашнего навигационного оборудования было делом чрезвычайно трудным, а днем, опять-таки, вражеские истребители мешают. Как тут быть?

Черноморцы нашли выход: они подвешивали под плоскостями тяжелых бомбардировщиков ТБ-3 по истребителю И-16 и шли на задание в глубокий тыл врага. На подходе к цели "ястребки" отделялись и действовали в зависимости от обстановки. Основная же задача состояла в том, чтобы прикрывать свою "матку". Возвращались бомбовозы в Крым уже самостоятельно, а истребители садились для дозаправки в Одессе. Горючего до Крыма у них не хватало.

Наши ребята острили:

– Гляди, как приспособились! Вроде кенгурят, которых мамаша носит под брюхом... Не продувает, не сквозит?

– Уютно и тепло, как у бога за пазухой! – смеялись в ответ черноморцы.

Вскоре они улетели. Мы с надеждой глядели им вслед. Оттуда, с Крымского полуострова, давно уже ждали подкрепления, но его все не было. А наши ряды редели. После гибели Саши Иконникова и комиссара первой эскадрильи Николая Пискунова мы потеряли Петра Гуманенко, Бориса Зотова. Не вернулся с задания лейтенант Николай Хомяков. Пропал без вести Александр Федотов, Позже стало известно, что он остался жив, был схвачен фашистами. Несколько раз бежал, но все неудачно. Из концлагеря его освободила Красная Армия в 1944 году. Сейчас Александр Григорьевич работает в системе Аэрофлота.

С утра на задания ходила вторая и четвертая эскадрильи. Теперь пришла очередь лететь первой. Над черноморской степью нещадно палило солнце, слабый ветер с моря едва шевелил ветви деревьев, не уменьшая зноя...

Михаил Асташкин повел четверку на Беляевку. Туда мы наведывались довольно часто: за водокачку, снабжающую Одессу водой, шли тяжелые бои. Сейчас этот поселок, расположенный в сорока километрах от города, находился в руках противника, разведка доносила о крупных передвижениях войск в районе Беляевки. И первой эскадрилье предстояло нанести по ним мощный удар.

Задание было выполнено, но Асташкин с трудом привел своих ребят. Машины были изрешечены пулями и осколками. Там настоящее пекло, рассказывал комэск, вырвались каким-то чудом...

Попала в переплет и наша четвертая, ночная. Вылетели на Раздельную штурмовать войска противника. Над объектом сделали первый заход, набираем высоту.

И тут из облаков вывалились одиннадцать истребителей. Елохин и Куница сработали мгновенно: атаковали по одному. Я увидел, как два факела стремительно понеслись к земле и упали почти рядом, застилая степь дымом.

Но почти тотчас в бой ввязалась подоспевшая шестерка "мессеров". Теперь нашей восьмерке пришлось драться с пятнадцатью самолетами противника. Но отступать, как говорится, некуда. Мы начали изматывать фашистов на виражах и вертикалях, оттягивая бой на свою территорию и не забывая прикрывать друг друга. Храбро сражались Алексей Алелюхин, Алексей Маланов, Иван Королев. Защищая ведущего, Королев меткой очередью сбил врага. Тот пытался пикированием погасить пламя, но не рассчитал и врезался в землю.

И все-таки количественный перевес давал о себе знать. Два "мессера" насели на лейтенанта Ивана Засалкина, зашли ему в хвост. И вот тут Иван, смелый и находчивый летчик, допустил ту самую ошибку, на которую когда-то указывал мне Шестаков. Он резко взял ручку на себя, свалился в штопор. С большим трудом выровнял машину, но при выходе из пикирования попал под огонь противника и был сбит.

В этом неравном бою и мне пришлось круто, и был момент, когда небо с овчинку показалось... Прошло уже много лет, а эта картина стоит у меня перед глазами. Преследую "мессера", он делает переворот, проваливается далеко вниз, потом резко выводит машину и идет на вертикаль. Я тем временем выбираю момент для атаки, а он увеличивает угол, пошел свечой, берет меня на прицел. Ну, думаю, так долго не протянешь, свалишься, ухлопают тебя, как куропатку. Но, видимо, летчик оказался опытный, ухитрился с большой дистанции дать по мне очередь. Слышу оглушающий треск – и вот уже кабина наполняется удушливыми парами, горючее потекло на ноги: снаряд пробил бензобак.

Открываю "фонарь" и выхожу из боя. К счастью, высота есть, и я планирую в сторону своего аэродрома. Такая досада, оказаться в глупом, беспомощном положении. Бывает, конечно! Теперь уж хотя бы дотянуть любой ценой, добраться, спасти машину...

И тут вижу – за мной увязались двое, как видно, учуяли легкую добычу. Жму на всю железку, но не отстают пираты, кажется, крышка тебе, Алексей...

Моим ангелом-хранителем оказался Алелюхин. Словно орел из поднебесья, налетел он на моих преследователей. Одного сбил с первой очереди, второй поспешил ретироваться. Я смог благополучно дотащиться до своего аэродрома.

Кстати сказать, Алексей Васильевич Алелюхин, ставший впоследствии дважды Героем Советского Союза, генералом, в дни обороны Одессы проявил себя бесстрашным бойцом, не однажды выручал из беды товарищей, вступая в единоборство с превосходящими силами противника.

Так вот, значит, повезло мне, посадил я своего тяжело раненного "ишака", а вот выйти из машины уже не было сил. Ребята вытащили меня из кабины, стянули напитавшуюся бензином одежду. Я с наслаждением вдыхаю свежий воздух, а ребята ощупывают меня всего: не ранен ли.

– Пор-рядочек! – произносит свое любимое словцо улыбающийся Филиппов. Всадник жив, кости целы, а лошадку подлатаем – и хоть завтра в бой.

– Что-то ты уж очень веселый, как я погляжу... – говорю ему, все еще наслаждаясь острым счастьем миновавшей опасности.

– А у нас почти что праздник! – отвечает Алексей Филиппов, живо поблескивая глазами.

Вижу: у ребят настроение приподнятое, ухмыляются довольные. Значит, приятные новости все же есть. Какие?

И вдруг замечаю: вдоль посадки стоят замаскированные ветками "ястребки". Пополнение! Ну, так тут мало улыбаться, надо "ура" кричать!

Быстро привожу себя в порядок и бегом на поляну, где собираются летчики. Долго же мы ждали этой счастливой минуты! Майор Шестаков представляет командира эскадрильи черноморцев, прибывших из Крыма нам на помощь. Капитан Федор Иванович Демченко, его заместитель Василий Николаевич Вальцефер, комиссар Валентин Петрович Маралин.

Жмем друг другу руки. Демченко представляет всех своих подчиненных: Серафим Лузиков, Григорий Бакунин, Иван Беришвили, Владимир Мирончук, Михаил Дмитрусенко, Дмитрий Мягков, Петр Николашин, Хайдула Ченкунов, Виктор Шевченко, Иван Яковенко... На левом фланге – молодые, как на подбор, парни, штурмовики, летавшие на самолетах Ил-2, тогда еще только поступивших на вооружение: Кутейников, Суслин, Аленицкий, Давыдов.

Ребята что надо: ладные, в отлично пригнанной форме летчиков морской авиации. Просто невольно завидно становится и с сожалением думаешь: "Такими бравыми молодцами и мы выглядели недавно. Война стерла с нас парадный лоск. Спим под кустами, на промасленном брезенте, бреемся раз в три дня, да и то кое-как, бывает, что и есть приходится на ходу... Эх, да что говорить, запарились мы тут, может, теперь облегчение почувствуем".

Такие мысли проносятся в моей голове, когда меня окликает Елохин. Рядом с ним смуглый лейтенант, настоящий щеголь, с аккуратно подстриженными усиками, протягивает мне руку:

– Лейтенант Беришвили!

– Очень приятно, – отвечаю я, – а зовут вас как, лейтенант?

– Очень даже по-русски – Иван.

Откуда ни возьмись, в разговор врывается Серогодский:

– Это тебя, друг, Иваном зовут? Из Костромы или из Вологды? – хитро улыбается он.

– Нет, я из Тбилиси.

– Тогда, значит, ты Вано, – назидательно говорит Серогодский, – но мы согласны и Иваном величать.

– Я слышал, что Тбилиси – красивый город, – говорит Елохин.

Серогодский снова взвихрился:

– Может, и красивый, но не лучше моей Костромы... Ах, Кострома! – он мечтательно прикрывает веки. – Какая нетронутая природа вокруг! Сосновые леса, а в них грибы! А животных сколько: медведи, дикие кабаны, лоси!..

– А слоны у вас, случайно, не водятся? – ехидно ввертывает Шилов.

– Бывают, – не растерялся Серогодский, – в цирке! Беришвили во время этой перепалки курил папиросу, посмеиваясь в усики.

– Всем известно, что самый красивый город Одесса! – торжественно провозгласил он, бросая окурок в бочку с песком, – но... дорогие друзья, приезжайте после войны в мой родной Тбилиси, и вы сами признаете, что равных ему нет на свете. Самый лучший в мире проспект – имени Руставели, самый лучший театр – имени Палиашвили...

Знакомство наше впоследствии переросло в крепкую боевую дружбу. Русские, украинцы, белорусы, грузины, армяне, молдаване, башкиры – все мы были братьями единой семьи, сражались за Родину-мать, приближая победу. Только жаль, не все дожили до нее. Василию Серогодскому не пришлось поехать в гости к другу в Тбилиси. Он погиб под Сталинградом, а Иван Беришвили так и не увидал прекрасных костромских лесов, он отдал жизнь в боях за Одессу...