Текст книги "Этническая катастрофа. Россия без русских?"

Автор книги: Алексей Челноков

Соавторы: Константин Полторанин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Для перевоспитания своей коллегии народный комиссар применял, надо признать, своеобразные методы. Разгадка трудного положения Сталина в своей собственной коллегии в том, что он не пользовался авторитетом. Не только народные массы, но даже широкие круги партии не знали его. Он был бесспорным членом штаба большевистской партии, и в этом было его право на частицу власти. Но даже в «коллегии» собственного комиссариата он не пользовался личным авторитетом, а по всем важнейшим вопросам оставался в меньшинстве.

Он имел власть, но этой власти было совершенно недостаточно, чтобы принуждать; приходилось убеждать. Для этого у Сталина не было данных. Противоречие между властностью натуры и недостатком интеллектуальных ресурсов создавало для него нестерпимое положение. В то время ему, однако, и в голову не приходило, что наступит такой период, когда он будет только приказывать, а все остальные будут молчать и повиноваться.

Не менее красочно Пестковский описывает поиски помещения для комиссариата национальностей в Москве, куда правительство переехало в марте из Петрограда. «Между ведомствами шла ожесточенная борьба из-за купеческих особняков. Наркомнац сначала не имел ничего. Я нажал на Сталина. На кого он нажал – мне неизвестно, но… по прошествию некоторого времени Наркомнац владел уже несколькими особняками. Центральное ведомство и белорусы поместились на Поварской, латыши и эстонцы на Никитской, поляки на Арбате, евреи на Пречистенке, а татары где-то на Москворецкой набережной. Кроме того, Сталин и я имели кабинеты в Кремле. Сталин оказался весьма недоволен таким положением. «Теперь уж за вами совсем не уследишь. Нужно было бы получить один большой дом и собрать туда всех». Эта идея не оставляла его ни на минуту. Через несколько дней он сказал мне: «Нам дали большую сибирскую гостиницу, но ее самочинно захватил ВСНХ, мы, однако, не отступим. Велите Аллилуевой написать на машинке несколько бумажек следующего содержания: «Это помещение занято Наркомнацем». Да захватите с собой кнопки». Аллилуева, будущая жена Сталина, состояла машинисткой в комиссариате Национальностей. Вооруженные магическими бумажками и кнопками, Сталин и его заместитель отправились в автомобиле в Златоустинский переулок. «Уже темнело. Главный ход в гостиницу оказался закрытым. У дверей красовалась бумажка: «Это помещение занято Высшим Советом Народного Хозяйства». Сталин сорвал ее, и мы укрепили наше заявление. «Надо проникнуть внутрь», – сказал Сталин. Задача была нелегкая. С большим трудом мы отыскали черный ход. А электричество почему-то не действовало. Мы освещали себе дорогу спичкой. Во втором этаже мы набрели на длинный коридор. Прикрепили наши записки еще на других дверях. Пора было возвращаться обратно, а спички у нас истощились. Спускаясь в потемках, мы попали в подвал и чуть не свернули себе шеи. Наконец мы все-таки добрались до автомобиля».

В 1920 г. власть Сталина была уже неоспоримой, но государственный культ его личности только устанавливался. Этим объясняется то обстоятельство, что в воспоминаниях, несмотря на общий панегирический тон, слышится еще нота фамильярности и даже допускается оттенок доброжелательной иронии. Через несколько лет, когда чистки и расстрелы установят необходимый пафос дистанций, рассказы о том, как Сталин скрывался на кухне у коменданта или ночью захватывал особняк, будут уже звучать как непристойный документ, возможно, что автор жестоко поплатился за нарушение этикета.

Большинство коллегии рассуждало, по изложению Пестковского, таким образом: «Всякий национальный гнет есть лишь одно из проявлений классового гнета. Октябрьская революция уничтожила основу классового гнета. Поэтому нет никакой необходимости в организации в России национальных республик и автономных областей. Территориальное деление должно идти исключительно по экономическому признаку… Организация республик и областей по национальному признаку является при советской власти компромиссом с мелкобуржуазным национализмом».

Коллегия, призванная осуществлять национальную политику правительства, отвергала самые основы этой политики. Этот парадоксальный факт объясняется отчасти тем, что коллегия состояла из людей случайных, теоретически мало подготовленных. Коллегия Наркомнаца состояла из русифицированных «инородцев», которые свой абстрактный интернационализм противопоставляли реальным потребностям развития угнетенных национальностей.

<…>

«Русские рабочие, – писал Сталин в четвертую годовщину переворота, – не смогли бы победить Колчака, Деникина, Врангеля без… сочувствия и доверия к себе со стороны угнетенных масс окраин бывшей России. Не следует забывать, что район действий этих мятежных генералов ограничивался районом окраин, населенных по преимуществу нерусскими национальностями, а последние не могли не ненавидеть Колчака, Деникина, Врангеля за их империалистскую и русификаторскую политику».

Это обстоятельство определило внутреннюю слабость тылов Колчака, Деникина, Врангеля, а значит, и слабость их фронтов, т. е. в конце концов их поражение.

Пестковский пишет, что Сталин стал «заместителем Ленина по руководству боевыми революционными действиями. Он имел наблюдение за военными операциями на Дону, на Украине и в других местах России». Слово заместитель здесь не подходит, так как Ленин сам находился в Смольном. Правильнее было бы сказать техническим помощником. С. Пестковский пишет:

«Ленин не мог обходиться без Сталина ни одного дня. Вероятно, с этой целью наш кабинет в Смольном находился «под боком» у Ленина. В течение дня он вызывал Сталина по телефону бесконечное число раз или же являлся в наш кабинет и уводил его с собой. Большую часть дня Сталин просиживал у Ленина. Что они всегда там делали, мне неизвестно, но один раз, войдя в кабинет Ильича, я застал интересную картину. На стене висела большая карта России, перед нею стояло два стула, а на них стояли Ильич и Сталин и водили пальцем по северной части, кажется, по Финляндии».

Ленин в этот период чрезвычайно нуждался в Сталине. Это несомненно. Зиновьев и Каменев вели против Ленина борьбу, Троцкий проводил время либо на собраниях, либо в Брест-Литовске (главным образом в Брест-Литовске), Свердлов нес на себе всю организационную работу партии. Сталин не имел по сути определенных занятий. Наркомнац особенно в первый период отнимал у него мало времени. Он играл, таким образом, при Ленине роль начальника штаба или чиновника по ответственным поручениям. Разговоры по прямым проводам составляли по сути дела совершенно техническую задачу. Но так как дело шло об очень ответственных разговорах, то Ленин мог доверить их только испытанному человеку, стоящему в курсе всех задач и забот Смольного.

Наркомнац имел главным образом дело с отсталыми народностями, которые впервые призывались революцией к независимому национальному существованию. В их глазах Наркомнац имел несомненный авторитет, он открывал им двери к самостоятельному существованию в рамках советского режима. В этой области Сталин был для Ленина незаменимым помощником. Сталин знал близко жизнь первобытных народов на Кавказе, откуда он вышел сам. Эту первобытность он нес в своей крови. Он любил общество людей примитивных, находил с ними общий язык, не боялся их превосходства и потому держал себя с ними демократично, покровительственно, дружественно. Ленин несомненно дорожил этими качествами Сталина, которых не было у других, и всячески старался поддержать авторитет Сталина в глазах всякого рода национальных делегаций. «Поговорите со Сталиным, он этот вопрос знает хорошо, он знаком с условиями, обсудите с ним вопрос», – такие рекомендации он повторял десятки и сотни раз.

Члены коллегии Наркомнаца относились, по существу, свысока или безразлично к интересам отсталых народностей. Открыто или полусознательно они стояли на уже известной нам точке зрения Розы Люксембург: при капитализме национальное самоопределение невозможно, а при социализме оно излишне. Они гораздо более склонны были к абстрактной форме проповеди интернационализма, чем к тому, чтобы отсталым и вчера еще угнетенным национальностям дать возможность достойного существования. В их оппозиции к Сталину неправота в подавляющем большинстве случаев была на их стороне. Сталин по всем вопросам руководствовался директивами Ленина, с которым его связывал прямой телефонный провод или с которым он совещался сперва в Смольном, затем в Кремле. Во всех тех случаях, где у Сталина возникали серьезные конфликты в собственной коллегии, с национальными делегатами, вопрос переносился в Политбюро, где все решения неизменно выносились в пользу Сталина. Это должно было еще более укреплять его авторитет в глазах правящих кругов отсталых народностей: на Кавказе, на Волге и в Азии. Новая бюрократия национальных меньшинств стала затем немаловажной опорой Сталина.

Народный комиссариат национальностей издавал свой еженедельный журнал «Жизнь национальностей», в котором передовые статьи писал Сталин. Читая их, мы узнаем старого редактора тифлисских изданий и редактора петроградской «Правды».

В «Правде» 28 марта 1917 г., т. е. за несколько дней до приезда Ленина, Сталин печатает статью «Против либерализма». Он доказывает: «Неразумно добиваться для России федерации, самой жизнью обреченной на исчезновение… Чтобы превратить Россию в федерацию, пришлось бы порвать уже существующие экономические и политические узы, связывающие области между собой, что совершенно неразумно и реакционно… Империализм в России не решает и не может решить национального вопроса, не ясно ли, что федерализм в России не решает и не может решить национального вопроса, что он только запутывает и усложняет его донкихотскими потугами повернуть назад колесо истории… Половинчато переходная форма – федерация не удовлетворяет и не может удовлетворить интересов демократии».

Все это писалось за пять месяцев до того, как Россия превратилась в советскую федеративную республику.

На 9-м съезде в марте 1921 г. Сталин снова читал свой неизбежный доклад по национальному вопросу. Как часто бывает с ним в силу его эмпиризма, он в области обобщений исходит не из живого материала, не из опыта Советской власти, а из условий внешних абстракций. В 1921 г., так же как и в 1917 г., он повторял общие соображения о том, что буржуазные страны не могут разрешить национальные вопросы, а советская страна имеет к этому все возможности. Доклад вызвал недовольство, недоумение, в прениях наиболее заинтересованные делегаты, представители национальных партий высказали свое недовольство. Даже Микоян, уже тогда один из ближайших союзников Сталина, а впоследствии один из его верных оруженосцев, жаловался на то, что партия нуждается в указании того, «какие изменения должны быть проделаны в этой системе, какой тип советской системы должен быть установлен на окраинах» и пр. «Т. Сталин сего не указал».

…И на территории Европы Сталин не думал об окончательном торжестве социализма без революционного пробуждения Востока. Это было повторение идей Ленина. Однако в этом повторении идей было разделение не только труда, но и интересов. По поводу революции на Западе Сталину совершенно нечего было сказать. Он не знал Германии, ни ее жизни, ни ее языка, и об этом писали с гораздо большей осведомленностью другие. Сталин сосредоточился на Востоке. Здесь он чувствовал себя тверже и увереннее.

Несомненно, у Сталина интерес к Востоку имел в значительной мере личный характер: он сам был родом с Востока, и если перед представителями Запада он, не знакомый ни с жизнью Запада, ни с его языками, чувствовал себя всегда растерянным, то с представителями отсталых народов Востока он, комиссар, который в значительной мере разрешал их судьбу, чувствовал себя несравненно увереннее и тверже».

* * *

И вот совсем недавно о национальной политике Сталина высказался известный западный ученый Терри Мартин. В 2011 году вышла на русском языке его книга «Империя «положительной деятельности». Нации и национализм в СССР, 1923–1939», которая, по сути, подвела итоги всей советской национальной политике.

Компетенция автора не вызывает сомнений: Терри Мартин – профессор Гарвардского университета, эта книга – результат доработки его диссертации, защищенной в университете Чикаго в 1996 году. Собственно, высокий исследовательский уровень диссертации и позволил Мартину получить престижную университетскую должность.

Исследование Мартина появилось на волне так называемой «архивной революции». Открытие доступа к документам советской эпохи позволило исследователям переосмыслить феномен межвоенной советской национальной политики.

Сам факт распада Советского Союза на основе республиканских границ вдохнул новую жизнь в исследования национального вопроса и национальной политики в СССР. В начале 90-х в основном по этим вопросам писали политологи и социологи.

Основная идея и, собственно, новизна работы Мартина по сравнению с предшествующей историографией удачно подчеркнуты автором в самом названии книги. Автор утверждает, что в значительной части межвоенного периода поддержка бывших имперских национальных меньшинств происходила за счет основной «государствообразующей» группы, то есть русских. Таким образом, в какой-то мере было выгодно быть представителем нерусской национальности в Советском Союзе, так как это открывало широкие возможности для получения высоких должностей, государство активно поддерживало развитие национальных языков, культуры и территорий. Партийное руководство воспринимало русских с недоверием, отчасти даже видело в них источник угрозы, и затруднялось определить их статус и роль в новой системе. В современных странах Западной Европы и Северной Америки такой феномен достаточно широко известен и носит название affirmative action. Он подразумевает преимущества, которые есть у представителей этнических, расовых, сексуальных и/или гендерных меньшинств над представителями большинства, например при приеме на работу. Представители меньшинств в таких ситуациях часто оказываются в привилегированном положении. Именно эту коннотацию использовал Терри Мартин, называя Советский Союз affirmative action empire. В русском издании этот термин переведен не совсем удачно – «положительная деятельность», в то время как, мне представляется, вариант «позитивная или положительная дискриминация» был бы более четким и точнее отражающим смысл.

Советский Союз применял принципы политики «положительной деятельности» также по классовому и реже гендерному признакам. Но откуда взялся этот инновационный подход к решению национального вопроса?

Некоторые элементы можно обнаружить в политической мысли большевиков еще довоенного периода. Так, в 1912–1913 годах по настоянию Ленина Сталин написал знаменитую статью «Марксизм и национальный вопрос», в которой подверг критике индивидуалистскую программу «культурно-национальной автономии» австромарксистов и Бунда. В ответ Сталин сформулировал важные элементы территориального подхода к национальному вопросу. Тем не менее основной импульс для формирования специфической советской национальной политики пришел во время Первой мировой войны, и особенно во время Гражданской войны. События, произошедшие во время этих двух войн, впечатлили многих большевистских лидеров (в частности, Ленина) и убедили их, что национализм – это сила, с которой придется считаться.

Но не все большевики были убеждены в необходимости поддержки национальных культур. Многие «ортодоксальные» марксисты придерживались интернационалистских позиций и верили, что национальные различия уйдут в небытие при социалистическом строе (например, Пятаков и Бухарин). В итоге сторонники подхода Ленина и Сталина одержали верх. Политика «положительной деятельности» была официально сформулирована и принята на ХII съезде партии в апреле 1923 года и на совещании ЦК в июне этого же года. Изначально большевики использовали название «национализация». Чуть позже чаще эту политику называли «коренизацией», чтобы подчеркнуть преимущества коренного населения перед пришлым. Впрочем, Сталин не поддался общей моде и придерживался термина «национализация».

Терри Мартин выделил 4 соображения, которыми руководствовались большевики при разработке и внедрении коренизации. Во-первых, опираясь на опыт Гражданской войны, большевики считали национализм маскирующей и опасной мобилизующей идеологией, которая предлагала массам ложные цели и приводила к созданию надклассового единства. Пятаков и остальные противники коренизации сделали единственный с их точки зрения логичный вывод, что национализм – это контрреволюционная идеология и с любыми его проявлениями надо вести бескомпромиссную борьбу. Однако сторонники коренизации руководствовались иной логикой. Поддержкой национальных форм они надеялись разоружить контрреволюционные силы, лишив их возможности манипулирования национальными лозунгами и мобилизации населения под национальными флагами. В свою очередь, опираясь на национальные формы, большевики стремились подать собственные идеи и политику в привлекательной для масс национальной обертке.

Вторая, «модернизационная предпосылка» состояла в убеждении, что возникновение национального самосознания – это неизбежный исторический этап развития любого народа на пути к интернационализму. Как отмечал в связи с этим Сталин: «Нельзя идти против истории». Политикой коренизации большевики надеялись взять под контроль национальный процесс и направить его в нужное для социалистического строительства русло. Большевики уже не считали национальную стадию развития неизбежным атрибутом капитализма, и в результате придали ей определенную позитивную коннотацию, связав ее с модернизацией и прогрессом. Именно поэтому большевики внедряли политику коренизации даже в отношении тех национальностей, у которых не было никаких признаков каких-либо национальных движений (например, на Крайнем Севере).

«Колониалистская предпосылка» и «принцип главной опасности» предполагали, что национализм «угнетенных народов» – это реакция на репрессивную политику царизма и «великорусский шовинизм». Поэтому только активной поддержкой национальных меньшинств и, в какой-то мере, антирусскими мерами можно было возвратить доверие меньшинств к преимущественно русскоязычным большевикам и, как следствие, рассчитывать на их участие в социалистическом строительстве. «Великорусский шовинизм» был признан главной опасностью. В результате национализм меньшинств в какой-то мере допускался как исторически обоснованный, а русский национализм пресекался.

Наконец, усвоенный большевиками «Пьемонтский принцип» утверждал, что трансграничные этнические связи могут иметь политические последствия. Так, поддержка приграничных меньшинств (например, украинцев и белорусов) могла способствовать позитивному имиджу Советского Союза и социалистического строительства по другую сторону границы (соответственно, у белорусов и украинцев в Польше). Такой политикой большевики надеялись дестабилизировать соседние государства и укрепить там популярность коммунистических партий. Некоторые амбициозные активисты даже надеялись на отделение приграничных регионов соседних государств и их присоединение к советским «братьям».

Исходя из этих предпосылок и была разработана советская национальная политика, которая прежде всего предполагала создание национальных территорий для всех национальностей (вплоть до сельсоветов), продвижение местных элит и использование местных языков, государственную поддержку национальной культуры и экономическое выравнивание за счет привилегированного спонсирования национальных окраин. В свою очередь, по логике «положительной деятельности» интересы бывших «угнетателей», русских, нередко ущемлялись. Это выражалось в осуждении русской культуры, непропорциональном представительстве в национальных регионах и т. д.

Одной из самых любопытных сторон советской национальной политики была кампания создания национальных территорий. Система национальных советов, которая привела к четкой территориализации этнических групп, приняла окончательную форму в Украинской ССР к середине 1920-х и потом была постепенно распространена на весь Советский Союз. В результате, начиная от республик и до колхозов, Советская власть создала более 10 000 национальных территориальных единиц. Советские руководители считали, что каждая национальность должна получить хотя бы какое-то национальное территориальное образование. В результате появились и такие неожиданные территиориальные единицы, как Еврейская автономная область с центром в Биробиджане. Однако создание национальной территориальной единицы почти всегда предусматривало появление новых национальных меньшинств и в результате приводило к конфликтам на этнической почве, когда разговор заходил о распределении ресурсов и должностей.

Для демонстрации политики империи «положительной деятельности» Мартин отобрал два конкретных случая: Украинскую ССР и «Советский Восток», который в книге сводится преимущественно к Средней Азии и Кавказу. Выбор этих двух случаев связан с разделением на «западные» и «восточные» национальности, которые вводит Мартин. К «западным» относились развитые, с точки зрения большевиков, национальности (украинцы, русские, белорусы, поляки, немцы евреи, грузины и армяне), а к «восточным» – отсталые. Хотя изначально в отношении всех национальностей проводилась одинаковая политика коренизации, очень скоро советская национальная политика приобрела, как показывает Мартин, несколько разные формы. Так, на «Западе», где существовали достаточно развитые национальные движения, элиты и культуры, коренизация преимущественно свелась к выдвижению представителей меньшинств на важные должности и к поддержке изучения и использования местных языков. В то же время среди «восточных» национальностей, где местные элиты, а иногда даже письменная культура отсутствовали, основной упор делался на воспитание и формирование национальных элит, а также создание национальных культур и языков.

«Советский Восток» занимает второстепенное место в исследовании Мартина и служит прежде всего для того, чтобы подчеркнуть отмеченную разницу между коренизацией на «Востоке» и «Западе». Помимо этого важный феномен на «Востоке», проанализированный Мартином, – это кампания латинизации национальных языков, начавшаяся в середине 1920-х. Главным идеологом и движущей силой этой кампании стал старый азербайджанский революционер Самед Агамали-Оглы, который к 1924 году добился того, что латинский шрифт стал единственным официальным в Азербайджане. После этого Агамали-Оглы задался целью латинизировать и другие тюркские языки Советского Союза. В связи с этимон посетил больного Ленина, и, как сам потом утверждал, получил благословение вождя в виде цитаты: «Латинизация – это великая революция на Востоке».

Латинизация преследовала две цели. Среди национальностей, исповедовавших ислам, латинский шрифт должен был вытеснить арабский и, таким образом, подорвать позиции ислама и авторитет традиционных культурных лидеров. В более широком смысле латинский шрифт в данном случае считался символом интернациональной культуры и культурной революции на «Востоке» и противопоставлялся кириллице, которая ассоциировалась с православной миссионерской деятельностью и российским колониализмом.

Размах этой кампании, которая имела в том числе и определенный анти-русский элемент, со временем стал столь велик, что в конце 1920-х всерьез обсуждался вопрос перевода русского языка на латиницу. В частности, нарком просвещения Анатолий Васильевич Луначарский был ярым сторонником латинизации русского языка. Необходимо подчеркнуть, что кампания латинизации зародилась изначально как инициатива местных партийных активистов на Кавказе, и только потом была воспринята центральными властями и применена в широких масштабах.

Преимущественное внимание Мартин уделяет Украинской ССР, поскольку украинцы были наиболее крупной по числености национальностью после русских. Помимо этого для Мартина украинизация предстает как наиболее яркое проявление коренизации, а развитие ситуации в Украинской ССР играет ключевую роль в трансформации советской национальной политики к середине 1930-х годов.

Несмотря на все усилия центральных и республиканских (украинских) властей, как пытается показать Мартин, всесторонняя украинизация провалилась. На провал лингвистической украинизации, в свою очередь, повлияли как сопротивление русских и русскоязычных украинцев в партии и городах, так и приоритет экономической и социальной политики по сравнению с национальной.

Возможно, что и линвистическая украинизация имела бы больший успех, если бы она продолжала осуществляться с изначальной интенсивностью более продолжительное время. Тем не менее к середине 1930-х многим партийным деятелям уже было ясно, что коренизация потеряла свою неоспоримую главенствующую роль в советской национальной политике. На основе книги Терри Мартина можно выделить несколько основных факторов, которые в конечном итоге поставили под сомнение те соображения, от которых отталкивались изначально большевики при разработке политики коренизации.

Первые серьезные сомнения у партийных лидеров вызвали их столкновения с так называемыми национал-коммунистами, то есть активистами, которые считали, что путь к коммунизму и развитие национальных идентичностей могут быть тесно связанными. Применительно к советскому межвоенному периоду этими фигурами обычно (но не всегда) были бывшие представители марксистско-националистических движений, а также лево-ориентированные интеллектуалы и деятели культуры. Начало политики коренизации пробудило далеко идущие ожидания национал-коммунистов. Поэтому они не всегда были довольны темпами коренизации, ее размахом и направлением. Хотя изначально центральные власти вели себя достаточно толерантно к такого рода критике, и даже отчасти соглашались с ней, постепенно (приблизительно к рубежу 20-х и 30-х) такие яркие проявления национализма стали считаться неприемлемыми и опасными.

Например, уже в 1926 году украинский писатель-марксист Микола Хвылевый вызвал резкое негодование Сталина, когда на волне украинизации выступил с идеей ориентации украинского искусства не на Москву, а на западные образцы. В восприятии центральных властей такого рода случаи демонстрировали, что коренизация не справлялась со изначально возлагавшейся на нее задачей разоружения национализма и недопущения использования национальных форм для анти-советских с их точки зрения риторики и действий.

Официально политика коренизации никогда не была отменена, но фактически после 1932 года отошла на второй план, хотя коренизация не была полностью оставлена. Крупнейшие национальности сохранили за собой определенные возможности, предоставлявшиеся коренизацией, хотя и в других условиях (новое положение русских). Чтобы полнее понять суть этих изменений, необходимо обратиться к одной ключевых проблем книги Мартина, а именно к «русскому вопросу», роли и позиции русских в Советском Союзе.

Как показывает автор, с начала 1930-х положение русских в Советском Союзе начинает меняться. Они постепенно перестают быть национальностью, которая должна молча нести на себе трудности социалистического строительства и поддержки национального развития других национальностей, при этом, практически не заслуживая признания. Кроме того, «великорусский шовинизм» уже не ассоциируется с главной угрозой. На такую реабилитацию русских повлияло немало факторов: от внешних угроз, негативного восприятия национализма нерусских до необходимости централизации и опоры на преимущественно русскоязычный пролетариат во время преобразований первой пятилетки.

Определенную роль сыграло и постоянное давление внутри партии, как с точки зрения положения русских в национальных регионах, так и в вопросе их позиции в РСФСР, которая не была национальной территорией, а скорее тем, что осталось, когда все другие национальные территории были созданы. В какой-то мере изменения в советской национальной политике были совокупностью ситуативных реакций на различные события, тенденции и изменяющийся контекст.

Постепенно русские стали «первыми среди равных» и распространение получила идея «дружбы или братства народов». Хотя за крупными и достаточно развитыми национальностями сохранялись многие возможности, предоставлявшиеся коренизацией, теперь их развитие должно было происходить в тесном союзе с русскими, которые стали братьями, а не бывшими угнетателями и империалистами.

Последствия советской нацполитики

В XXI веке Кремль продолжает во многом руководствоваться доктринами советской национальной политики, заложенной еще Лениным и Сталиным. Об этом свидетельствует хотя бы смешанное со страхом нежелание российской власти отказаться от национально-территориального деления России. Россия является в настоящее время федерацией, состоящей из чисто территориальных субъектов – областей и краев и национально-территориальных образований – национальных республик, которые де-факто являются более высокой формой субъектов Федерации, так как имеют собственные конституции, президентов, национальную автономию, флаги, гимны, национальный язык и ту или иную форму национальной консолидации так называемого «титульного» народа.

Сейчас, как и прежде, национальные республики пользуются немалыми бюджетными преференциями Москвы. Оппозиция даже провозгласила лозунг «Хватит кормить Кавказ!», немедленно поддержанный «великодержавным шовинистическим» большинством. Представители народов Кавказа, которых Ленин и Сталин называли «отсталыми», сейчас разъезжают в иномарках представительского класса по центру Москву и палят из пистолетов. А глава Дагестана Рамазан Абдулатипов, бывший сотрудник Отдела национальных отношений ЦК КПСС, безуспешно призывает сородичей: «Хватит кормиться с рук рязанского мужика!»

В экспертном сообществе сохранилось влияние «специалистов» по межнациональным отношениям и демографии, которые по-прежнему ориентируются на ленино-сталинскую «дружбу народов». Например, на одном из заседаний демографической секции Центрального дома ученых РАН в маме 2013 года было предложено выдавать вид на жительство детям мигрантов, а также сделать для них бесплатным медобслуживание и диспансеризацию, а гражданство давать в упрощенном порядке. «Эксперты» почему-то игнорируют хотя бы тот факт, что европейская политика мультикультурализма потерпела на Западе сокрушительное поражение. Эта политика была сформирована левацким послевоенным движением как реакция на европейский нацизм и фашизм. Постоянный представитель России при НАТО Дмитрий Рогозин, выступая 8 сентября 2011 года на третьем Мировом политическом форуме в Ярославле с докладом по национальному вопросу, обрушился с критикой на европейскую политику мультикультурализма: