Текст книги "Изяслав-скиталец"

Автор книги: Алексей Разин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– Это, брат, я двенадцатый год от тебя слышу! – возразил князь. – А все ты мне не скажешь: как же тут быть?

– Я пробовал говорить, – отвечал боярин, – да ты тогда мне дал такой нагоняй, что я и зарекся...

– Что? Это ты Святополка Окаянного хотел из меня сделать? Чтобы я руку поднял на братьев родных? Нет, ты мне лучше об этом не заикайся, а то я рассержусь по-тогдашнему. Я братьям своим и всему роду Ярославову отец; а какой отец детей своих истребляет? Это и у волков не слыхано. Если б у тебя хоть немного совести было, так ты не заикнулся бы об этом. А ты скажи что-нибудь другое, поновее.

– Ничего не придумаю, князь, разве оставить дело как есть да послать кого-нибудь к князю Всеславу сказать ему спасибо, что он наши земли разоряет...

– Экий упрямый старик! – вскричал князь. – Всеслава, конечно, наказать надо...

– Вот это ты дело говоришь! Стало быть, прежде всего посылаем гонцов. Один едет к Остромиру, чтоб он сейчас собрал новгородцев и шел выручать Псков. Другой едет в Чернигов, к князю Святославу, чтобы шел с полком своим к Пскову. Третий за тем же едет в Переяславль к Всеволоду. Четвертый зовет тысяцкого киевского Коснячко сюда, чтобы в Киеве собиралось наше войско.

– Ладно, – сказал Изяслав, – пятый едет тоже в Псков к Всеславу и везет ему наше увещательное письмо.

– Вот пятого-то гонца и не нужно, – возразил с живостью боярин, – это нам все дело испортит: уйдет он из-под Пскова, повертит хвостом, а ты с ним и помиришься.

– И слава Богу! – отвечал князь. – Худой мир лучше доброй ссоры.

– Никогда я этому не поверю и добрую ссору люблю. После нее все дела становятся проще и яснее, тогда как среди плохого мира живешь, как в потемках, и не знаешь, кто с нами, кто против нас.

Пока собирались войска, гонцы ездили от одного князя к другому. Пятый гонец, придуманный самим Изяславом, покончил все дело разом. Князь Всеслав, получив увещательную грамоту киевского князя, снял осаду с города Пскова и ушел в свою отчину – Полоцк. Может, увещаниям князя Изяслава помогли и вести, что новгородский посадник Остромир собрал новгородских молодцов и наспех выступил к Пскову. После того князь долго посмеивался над своим боярином, особенно когда шел дождь, бушевала на дворе буря и выла в трубах.

– А где бы мы теперь без пятого-то гонца были? – говорил он, добродушно усмехаясь. – Вот в этакую погоду как подумаешь о походном времени, так и возблагодаришь Создателя, что у нас есть горница, что на тереме крыша крепкая. Ставка, конечно, защита; но горница, из камня сложенная, на мой вкус, будет лучше. А по-твоему как, дяденька Тукы?

– На походе я настаивал, князь, не потому, что беспокойство лучше покоя, – отвечал боярин, – а потому, что лучше теперь повоевать, сколько там Бог приведет, а зато после отдохнуть хорошенько, без всякой помехи.

– Что же? Ты разве боишься, что полоцкий Всеслав придет сегодня сюда и выгонит нас в такую погоду? Не бойся, он мне обещал мир и повиновение...

– Прости меня, князь, но не бояться я не могу, потому как ничего не ведаю, – отвечал печально боярин Тукы. – Ты с ним переговариваешься без меня, а когда не знаешь, то и боишься. Такова уж человеческая природа. Знаю я только, что ни на одно слово князя Всеслава положиться нельзя, а ты полагаешься на его пустые слова. Как же мне не бояться?

Но князь Изяслав был уверен, что его отеческие увещания и пряморечивые убеждения гораздо лучше и действеннее предлагаемых боярином крутых мер, и спокойно посмеивался над опасениями своего осторожного советчика.

Но боярин Тукы, видно, знал дела и сердце человеческое. В половине зимы пришли вести, что полоцкий князь двинулся на север с войском, вскоре затем явились и беглецы из Новгорода: князь Всеслав разорил Новгород вконец, нежданно-негаданно подступил, ворвался как враг, взял в плен много народу, сколько мог ограбил, снял с церквей колокола, от образов в местных церквах снял паникадила и покинул город. Посадника Остромира, который быстро собрал дружину и выступил против него в прошлом году, когда он осаждал Псков, посадил в колодки и повез к себе в Полоцк.

По требованию князя Изяслава к нему явился Тукы – угрюмый и важный, как всегда.

– Да ты не сердись, дяденька! – сказал князь, увидя своего нахмуренного советчика. – Ну, виноват, ну, чего же тебе еще нужно? Виноват я, что в прошлом году тебя не послушал! Ну, не сердись, голубчик! Надо беду поправлять, я это вижу, и ты мне помоги.

– Что на того сердиться, кто нас не боится, – отвечал Тукы. – А дело остается таким, как в прошлом году было: четырех гонцов посылать, если только ты сам пятого не пошлешь.

– Не поминай ты мне про пятого гонца! – вскричал Изяслав. – Сказано: виноват, а ты все свое твердишь. Старинная поговорка есть: где наболело, там не тронь. Ты меня не дразни. А вперед, знай ты это, мимо тебя я шагу не ступлю.

Гонцы поскакали, и большая рать собралась. Святослав с черниговцами выступил к Минску. Всеволод с переяславльцами перешел через Днепр по льду против Вышгорода, и грозная рать двинулась, чтобы наказать святотатца, ограбившего церкви.

– Разорить его надобно так, – говорил князь Всеволод, – как половцы нас разоряют: народ его побрать в плен, города его пожечь, а главное отдать новгородцам их добро.

– А ты как думаешь, дяденька? – спросил Изяслав боярина Тукы.

– Да уж если война, так разорять! Это дело прямое! – отвечал боярин. – Только надо подумать тоже: чем же народ-то виноват? А по-моему, надо бы так: народ не трогать, чтоб он без задержки платил всякую дань и подать, а добыть виноватого да и засадить его в крепкое место.

– Делай как знаешь, – отвечал князь, – засаживай его, куда хочешь, я в этом противоречить не стану, а чтобы народ не трогать, так этого даже и сказать нельзя. Сам ты подумай: идет войско – надо ему есть, пить или не надо? Ведь не с собой же тащить и хлеб, и скот, и свинину? Это было бы только людям на смех. Опять и то сказать: если народ не истреблять или не уводить в полон, то в чем же война? Велика ли от войны беда? Встретились дружины, подрались, да и все тут. А кроме дружины, есть войско, а войско есть главная сила, и сила эта набирается из народа. По-настоящему вся сила в народе, так эту-то силу война и истребляет. Перебей у врага или уведи половину народа – это все равно что наполовину силу у него убавишь. Виноватого еще добудешь либо нет, неизвестно, а убавить у него силы всегда хорошо. Нет, как можно! Не истреблять народа нельзя, на том война стоит...

Так и сделали братья Изяслав, Святослав и Всеволод, князья земли Русской. Подступили к Минску, город выжгли без остатка, жителей до последнего перебили, а жен и детей отдали в полон своим воинам. Пошли дальше по земле полоцкой и дорогой все устребляли, хлеб и скот съедали, дома жгли, лошадей уводили с собой. Наконец встретились с войском князя Всеслава на реке Немане. Дело было в начале марта. Были уже оттепели, но тут завернул небольшой морозец и повалил такой снег, что в десяти шагах ничего не было видно. Поэтому стрелы летали зря, иногда попадая в своих, и воинам приходилось рубиться, проваливаясь по колени, а иногда по грудь в снег. Не легче стало, когда берег устлался убитыми. Под снегом кровь текла с горы, и люди проваливались в сугробы еще глубже. Наконец Ярославичи одолели, и князь Всеслав побежал. Снегу так было много, что погони почти не было. После того сдался Витебск, победители переждали в этом городе распутицу, отошли от Смоленска и распустили войско по домам, оставаясь только с небольшими дружинами.

Боярин Тукы не советовал уезжать из Смоленска, не захватив Всеслава, и много у него было споров с князем Изяславом. Один говорил, что князь Всеслав довольно проучен разорением многих городов и земель, а другой утверждал, что его надобно запереть в крепкое место, а без этого никогда мира не будет. Братья, Святослав и Всеволод, были того же мнения. И вот Изяслав подписал грамоту к полоцкому князю: звал его под Смоленск на окончательное замирение. В ответ на это письмо Всеслав прислал князьям своего духовника, отца Андрея, священника Полоцкой церкви Святого Духа, взять с князей крестное целование в том, что не сделают ему никакого зла. Князья приняли посла очень ласково, говорили, что с дорогим племянником станут держать вечный мир, и крест целовали, говоря: "Сим святым животворящим крестом клянусь не мыслить и не сделать никакого зла племяннику моему князю Всеславу!"

Отец Андрей уехал с крестом к своему духовному сыну и вместе с ним пустился в путь. Десятого июня его ладья остановилась, не доезжая Смоленска, против шатра князя Изяслава. Первым ступил на берег отец Андрей, высоко пред собою держа крест, на котором князья присягали. За ним вышел Всеслав, держа за руки двух малолетних сыновей своих. Изяслав вышел навстречу племяннику, оставив в шатре боярина Тукы распоряжаться воинами. Боярин отобрал из дружины шестерых самых сильных воинов, велел им приготовить веревки и, как только Всеслав войдет, насесть на него и связать, только так, чтобы боли ему никакой не делать: локти связать назад, ноги увязать поплотнее, и если станет кричать, то завязать ему рот шелковым платком. Особенно строго наказывал, чтобы как-нибудь неосторожно не ранить князя.

Отец Андрей торжественно благословил Изяслава, подходившего к берегу, и тот набожно приложился к кресту. Потом, когда дядя с племянником обнимались и целовались, добродушный священник, высоко взмахивая крестом, благословлял примирившихся родственников и, с благодарностью смотря на небо, благодарил Бога, сподобившего его быть посредником счастливого примирения.

Когда пошли к ставке, он шел впереди, полы его перед ним распахнулись, за ним вошел Всеслав, и в один миг приказание боярина было исполнено: связанный по рукам и по ногам, князь лежал на земле, потом был поднят и вынесен в другую сторону. Застучали колеса телеги, быстро удаляясь. Отец Андрей наконец опомнился от изумления и вышел к Изяславу с высоко поднятым крестом.

Почтенный пастырь негодовал.

– Именем Бога живого, именем пострадавшего за нас Спасителя заклинаю тебя, князь! – сказал он дрожащим от гнева и волнения голосом. – Прекрати это мерзкое беззаконие!.. Или ты клятвопреступник и насмеялся над честным животворящим крестом? Ты червь, ты раб, пренебрегающий своим Господом! О горе, горе! О жалкий человек!

– Эй! Кто-нибудь! – крикнул Изяслав. – Убрать отсюда попа! Свести его назад в Полоцк!

– Меня еще легко убрать отсюда, – сказал отец Андрей, – легко и с лица земли стереть! А вот убери попробуй клятвопреступление! Не свезешь ты его никуда со своей совести...

Между тем отца Андрея два воина уже увлекали к берегу, взяв его под руки, а князь вошел в свой шатер. Но священник, уже сидя в ладье, кричал: "Испытаешь ты, клятвопреступник, гнев Господен! Горькими слезами, кровавыми слезами захочешь ты искупить злое дело – нарушение клятвы; но она, как петля глухая, захлестнула тебя и все твое потомство..."

Но князь Изяслав уже ничего этого не слышал, точно так как не слышал ничего и Всеслав. К вечеру его вывезли на берег Днепра, посадили в приготовленную барку и повезли в Киев. Там посадили его в тюрьму вместе с двумя сыновьями, а в Полоцк Изяслав послал своего наместника.

А вслед за возвращением князя в Киев получилось такое радостное известие, что Изяслав устроил пир на весь мир: засевший в Тмутаракани изгой, князь Ростислав Владимирович, заболел и умер. Говорили в то же время, будто его отравил корсунский староста, нарочно за тем приезжавший из Корсуни, но это было уже все равно. Главная причина радости состояла в том, что не стало этого беспокойного человека.

Правда, у него остались три сына: Рюрик, Володарь и Василько – все трое младенцы, а младший еще грудной, но их опасаться было нечего: они были сыновья изгоя, стало быть, вдвойне изгои, почти не князья, и у них не было даже намека на какие-нибудь права.

– Знаешь что, старый дружище, – говорил как-то Изяслав боярину Тукы, – с тех пор как в Полоцке и в Тмутаракани сидят наши люди, я помолодел, как-то воздух в Русской земле очистился, и дышать стало легче. Будто мы из своей семьи чужих людей выгнали, и стало все так просто, и так спокойно, и так мирно, просто благодать.

И часто еще князь говорил о том, как хорошо стало жить. Оно и немудрено: он чувствовал себя старшим князем на Руси, братья готовы были седлать коней, только он прикажет, и идти против всякого врага. К тому же он стал и богаче. Новгород, который умел оправляться от всяких бед необыкновенно быстро, присылал богатую дань. Вся Полоцкая волость платила Киеву, и платила бы еще больше, если бы не был разорен Минск. Но можно было надеяться, что он оправится, потому что место хорошее, привольное, а на выгодное место народ как-то откуда-то набирался сам собою.

Всем хорошо было бы житье князя Изяслава, если бы не нагрянули половцы. Идут из своих степей, точно ведет их какое-то слепое чутье, как звери дикие лезут на рогатины, на копья и под топоры, ломят вперед, как стая медведей, и широкоскулые морды их с жиденькими бородками смотрят подслеповато, но свирепо. Придут со своими круглыми войлочными шатрами, с табунами лошадей и верблюдов, станут на переяславльских покосах как хозяева, и когда княжеские люди приходят их прогонять, они их убивают спокойно, как баранов.

Пойдет на них большой отряд, они дерутся как звери; раненые будто и не чувствуют своих ран, умирают без стона и ропота, а живые на быстрых конях обскакивают посланный на них отряд со всех сторон и нападают так стремительно, будто никогда и отступать не придется.

Князь Всеволод дал знать из Переяславля, что ему одному не справиться. Изяслав сел на коня, Святослав поспешил из Чернигова, и князья встретили кочевников на берегу Альты, там, где Ярослав разбил когда-то Святополка. Половцы напали на них как сумасшедшие, окружили почти со всех сторон, так что князья едва успели ускакать: Изяслав и Всеволод в Киев, а Святослав в Чернигов.

Не успели князья опомниться, как народ зашумел на торговой площади и потребовал к себе тысяцкого Коснячко. Толпа на площади росла, шумела; приходили ратные люди, успевшие спастись с побоища на Альте, и кричали громче всех. Они обвиняли Коснячко в том, что он бежал, тогда как половцев вовсе нетрудно было разбить.

– Что же вы не разбили? – кричал тысяцкий.

– Как разбить, когда тысяцкий бежал! – кричали ему из толпы. – Веди нас опять! Давай нам оружие и коней!

– Подите вы! Где мне взять для вас оружие! Оружие у князя! – отвечал Коснячко.

– Ступай к князю и требуй оружие! Чего нам тут сидеть и ждать, пока половцы придут и разорят наши дома!

Так кричал народ, настойчиво требуя оружия. В толпе уже стало известно, что половцы после победы разбрелись кто куда, чтобы грабить села, и потому нетрудно будет их одолеть. Но тысяцкий отговаривался, пошел к князю неохотно и, вернувшись от него, сказал, что князь оружия не дает.

– Как не дает? Почему не дает? Оружия много, враг подходит, разорит Киев, дома выжжет... Что это за тысяцкий, размазня!.. Что это за князь, когда защищать нас не хочет! Верблюда испугался, побежал опрометью!.. Пойдем к князю! Неужели нашим семьям погибать? Пусть князь ведет нас!..

Народ повалил всем вечем на княжеский двор. Дорогой набрела толпа на хоромы тысяцкого Коснячко, чтобы захватить его с собой, но тысяцкого не было дома. Поэтому на княжеский двор толпа ввалилась без всякого толку и порядка, с криком и ропотом. Князь Изяслав подошел к окну и спросил, что надо народу.

– Коней! Оружия! – кричали ему из толпы. – Веди нас, князь! Мы одолеем! Тысяцкого нам другого! Размазня тысяцкий!..

Князь махнул рукой, и толпа замолкла. Князь сказал народу:

– Ступайте по домам, добрые люди! Киеву не грозит никакая опасность: враги побоялись наших каменных стен и повернули на север. А если что и случится, то отсидимся!

– Отсиживаться! Этак они повадятся ходить за добычей к нам как в садок! От ворон этих отсиживаться!.. В капусту их изрубить!.. Только не с таким сидячим князем!..

Народ стал шуметь сильнее, потому что князь отошел от окна. Его отозвал боярин Тукы, говоря:

– Прежде всего надо усилить стражу у тюрьмы Всеслава. Кто знает, что может взбрести на ум глупым людям, когда они расходятся и сами не знают, чего хотят. Народ ведь не забыл, что Всеслав старший потомок князя Владимира.

Князь Изяслав охотно согласился усилить стражу, но было поздно. Пока давались распоряжения, на тюремный двор ввалилась еще толпа народу, которая ходила освобождать колодников. В народе стали слышаться другие речи:

– В тюрьме остался один князь Всеслав с сыновьями... Вот это князь!.. Этот сам-десять прогонит половцев... Этот задаст им трезвону... Выпустим его... Пойдем...

И тут уже не пособила бы никакая удвоенная стража. Как морская волна, высоко взбежав на берег, отхлынет иной раз с неодолимою силою и утянет с собой целые скалы, так вся толпа, сколько ее ни было на княжеском дворе, отхлынула к тюрьме Всеслава, разбила ее первым напором и вывела оттуда князя Всеслава. И опять та же волна прихлынула и поставила Всеслава на княжеском дворе. В это время Изяслав с братом Всеволодом едва успели сесть на коней и ускакать во весь опор в сопровождении небольшой дружины и бояр Тукы, Коснячко и Чудина.

Это было 15 сентября 1068 года, стало быть, Всеслав просидел в тюрьме год и пять месяцев перед тем, как сделался киевским князем. В первую минуту он не успел помешать народу разграбить терем Изяслава: все, что было в нем добра, мехов, золота, серебра, жемчуга, – все растащила жадная и глупая толпа, а на другой день люди приходили с поклоном к князю Всеславу и покорно просили его суда в какой-нибудь мелкой домашней тяжбе.

Изяслав забрал в Белгороде свою семью и продолжал путь в Польшу. Он отправился к своему шурину, королю польскому Болеславу II, внуку того самого Болеслава Храброго, который приходил в Киев сажать своего зятя Святополка.

Болеслав принял зятя очень ласково, обещал помочь ему возвратить Киев и прогнать племянника, но выступать в поход под зиму отказался, боясь холодов и снегов глубоких. Изяслав зазимовал в Польше, хоть ему это и очень не нравилось. Он любил свой киевский терем, где было так просторно, где всего было припасено в изобилии, где казна была такая богатая, а от младших братьев старшему брату воздавался такой почет.

В Польше тоже было недурно, но там он был гостем, да еще гостем без казны, а тамошние бояре привыкли своевольничать, не очень-то кланялись своему королю, а перед приезжим киевским князем, выгнанным из своего княжества, и вовсе шапок не ломали. Своим едким горем князь Изяслав делился иногда со своим старым советчиком, боярином Тукы:

– Да, старый дружище! Плохо на свете живется, и уж как ты хочешь, а я вспоминаю нередко, что говорил поп Андрей под Смоленском, когда связали Всеслава! Стой, стой, стой! Не говори своего проклятого совета! Никогда бы я не согласился быть Святополком! Да и в Смоленске мне не следовало тебя слушать! Не надо было сажать Всеслава в тюрьму! В старину, когда, кроме кулака, кроме чингалища* булатного, у нас ничего не было, тогда еще насилие годилось. А теперь есть у нас грамота, стало быть, есть переговоры, а переговорами можно все сделать, всего добиться. Вот, например, в Смоленске – мы могли бы так хорошо переговорами закрепить этого Всеслава, что он с места бы не двинулся, а мы теперь сидели бы спокойно в Киеве. А здесь что за жизнь, Господи! У короля, моего шурина, воли никакой. Мало того – немецкий император считается его главою, и точно, посылает ему приказ; римский папа тоже ему главой приходится и делает, что ему захочется, через епископов и ксендзов; бояре тоже делают, что вздумается. Болеслав человек хороший, слова нет, да сделать-то он ничего не может: денег тоже маловато, терем у него невелик. Живет как в походе, в ставке, ничего нет, а праздники разные празднует, а чтоб хорошего нашего старого меду вечером на досуге выпить, этого нет, подожди! Все как-то наспех, все торопятся... Нет такого покоя, как у нас дома. Эх, правду говорят: в гостях хорошо, а дома лучше.

_______________

* Ч и н г а л – большой нож; ятаган; засапожник.

– Порядки здесь, надо правду сказать, трудноваты, – отвечал старый боярин, – а насчет того, что хорошо ли в гостях, надо признаться, что нехудо, когда у человека нет дома, когда племянничек из дому выгонит. В Киеве у него друзей много, и все толкуют, что прирожденный-то князь Русской земли он, старший потомок князя Владимира. Вот и попробуй теперь, князь, переговорами его заставить уступить Киев. Нет, воля твоя, переговоры дело хорошее, а нож много лучше. Какой хочешь разговор переговорить можно, а хорошего ножа вершка три всего всади в нужное место, и никаких переговоров не надо.

– Послушать тебя, дяденька, так подумаешь, что другого такого зверя, как ты, и на свете нет, – сказал Изяслав, ласково трепля боярина по плечу, – а ведь ты курицы не обидишь, и только на словах у тебя кровь льется как вода...

– Исправь ты мне мой княжеский список, – отвечал Тукы, – тогда я ни слова не скажу больше, а то я, по правде говоря, спутаюсь и голову потеряю...

Но список княжеский исправился только через триста лет после Тукы, а до тех пор все продолжал запутываться.

Весной 1069 года король Болеслав II выступил в поход на Киев с большим воинством. Навстречу ему вышел и Всеслав с киевлянами. Князья Святослав из Чернигова и Всеволод из Переяславля тоже вышли со своими войсками. Но как ни подсылал к ним Всеслав, как ни старался разузнать, чего они хотят, он ничего не узнал и стал бояться, что, когда польское войско ударит на него спереди, князья ударят сзади и справиться будет невозможно.

Поэтому, не говоря никому ни слова, Всеслав бросил в Белгороде свое войско и будто сквозь землю провалился. После уже стали говорить, что его видели на пути к Полоцку. Без князя киевского стало жутко. Крикуны не хотели и не умели стать впереди киевского полка, и все войско возвратилось в город.

– Без князя плохо!.. – говорил народ на вече. – Без князя нельзя!.. Как можно без князя!.. Ясное дело: без князя не можно!.. Послать к Изяславу, пусть идет, только без поляков!.. Да, как же! Так он тебя и послушал!.. Пошлем к Святославу да к Всеволоду, пусть они нас защитят!.. Святослав крут, в обиду не даст!.. Черниговский брат что скажет, то уж сделает!.. Что и говорить! У него не семь пятниц на неделе!.. Посылать так посылать!

Выбрали послов и велели им сказать князьям: "Мы худо сделали, что прогнали своего князя, а теперь он ведет на нас Польскую землю. Ступайте в город отца вашего! Если же не хотите, нам ничего больше не остается делать: зажжем свой город и уйдем в Греческую землю!"

Святослав отвечал на это: "Мы пошлем к брату: если пойдет с ляхами губить вас, то мы пойдем против него ратью, не дадим изгубить отцовского города; если хочет прийти с миром, то пусть придет с малою дружиною".

В самом деле, в тот же день боярин Перенег от князя Святослава и боярин Никифор от Всеволода поехали навстречу князю Изяславу и королю Болеславу II. Передовая стража привела послов прямо к шатру, в котором сидели король, князь Изяслав Ярославич, князь Мстислав Изяславович, старший сын киевского князя, боярин Тукы и многие польские начальники. Речь держал боярин Никифор.

– Князь Изяслав Ярославич! – сказал он. – Братья твои, князь Святослав и князь Всеволод, тебе шлют поклон. Всеслав бежал: так не води ляхов к Киеву. Противника у тебя нет, ворота Киева тебе отворены, иди и не неси с собой гнева. Если же не перестанешь сердиться и захочешь погубить город, то знай, что князьям жаль отцовского стола.

– Конечно, жаль, – отвечал король Болеслав. – Город-бунтовщик должен быть примерно наказан: камня на камне не должно остаться.

– Нет, Болеслав Казимирович, – заметил князь Изяслав, – у нас так не водится; если князья-братья прислали мне сказать, что им будет города жаль, то это означает совсем другое. Послы у нас сказывают посольские слова мягко, а что за этими словами стоит, мы расспросим у бояр. Все ли вы посольское сказали, бояре?

– Все-все, – отвечали посланные.

– Ну, так садитесь с нами и потолкуем, – сказал Изяслав.

Послы уселись, и мало-помалу из разговоров стало ясно, что губить Киева никак нельзя, что за него князья пойдут на Изяслава ратью, потому что это город не его, а отцовский, дедовский, что он принадлежит всей семье Ярославичей и один из них не должен губить общего семейного достояния своею личною местью. Решено, что двое-трое крикунов, зачинщики смуты, должны быть наказаны, что польское войско возвратится домой, а с князем и с королем войдет в город только небольшая дружина, человек пятьсот. Вперед поедет старший сын князя Мстислав с боярином Тукы, чтобы все приготовить для приема почетных гостей. На беду, боярин был самым дурным советчиком молодого князя. Только он въехал в город, как принялся под рукою разведывать: кто первый посоветовал освободить Всеслава? Человек полтораста тогда рассадили по тюрьмам, и так как Изяслава ожидали назавтра, то боярин поспешил из них семьдесят в ту же ночь удавить, а остальным выколоть глаза по царьградскому обычаю. Сколько тут невиноватого народу погибло понапрасну, никто не знает, потому что суда не было никакого, виноватые набирались в тюрьмы по слухам, а по слухам всякий может быть виноват.

Изяслав вошел с поляками в Киев, и никто ему не обрадовался, потому что ослепленные люди были выпущены из тюрем, а родственники удавленных рано утром получили тела для погребения.

Король Болеслав был в родстве с русским княжеским родом: он женат был на русской княжне Вышеславе, а Изяслав – на сестре короля. Но никакой на свете народ не любит многочисленного войска в своих стенах. Братья тоже не встретили старшего князя: узнав об избиении людей в тюрьмах без суда, они осердились и воротились с дороги домой. Изяслав не исполнил данного им обещания и казнил жителей Киева без суда и справедливости.

Но князь не унывал: он знал, что переговорами он дойдет до мира с братьями. А между тем времени он не терял и, присоединив к своей дружине польский отряд, двинулся в Полоцк. Князь Всеслав, услышав о прибытии русского и польского войска, бежал, а в Полоцке сел княжить старший сын князя, Мстислав Изяславич.

Всеслав появился на устье реки Невы и стал собирать там удальцов, пришел с ними к Новгороду; но посадник Остромир не дремал. В один день собрал новгородских молодцов и насильно задержал князя Глеба Святославича. Этот бедный князь два раза бежал из Тмутаракани от брата Ростислава и думал, что так и следует делать всякий раз, как кто-нибудь вздумает на него нападать. Но Остромир не был на это согласен.

– Как ты хочешь, князь, – говорил он Глебу, – а я отпустить тебя не могу. Мои люди никак не удержатся, если только проведают, что князь бежал: они подумают, будто дело опасно и им не одолеть. А с войском так нельзя. Бойся про себя сколько хочешь, а вслух не сомневайся ни в чем и делай вид, будто победа – решенное дело. А нам уступить вожанам нельзя: Вотская пятина – наша новгородская земля, и нам все равно, с кем пришли вожане – с Всеславом или с кем другим, это не годится! Они должны сидеть смирно и против Новгорода, как против отца родного, не сметь подниматься. Уж как ты там знаешь, батюшка-князь, скрепись хоть на малое время, а не уезжай...

– Оставь меня, дяденька Остромир, – отвечал на это князь Глеб, полумертвый от страха, – я этих сражений до смерти боюсь. Изгой Ростислав так меня раз напугал, еще там, в Тмутаракани, что я только подумаю о сражении, у меня в глазах темнеет...

– Ну, вот и хорошо, так и будем знать, – отвечал посадник. Ростислав от сражения отучил, а Остромир приучил. Поводья я тебе в руки не дам, а сам буду держать, и поездим перед полком так только, для видимости...

Эта ли видимость помогла или что другое, только новгородцы искрошили вожан и остатки погнали. Князь Глеб после того две недели был болен и, как стал поправляться, говорил Остромиру:

– Нет, дяденька, ты этим не шути. Что было перед сражением и после того, как началась драка, я не помню, а помню только, что лежит отрубленная рука и к ней прилип тяжелый меч, прилепился черным сгустком крови. И дальше ничего не помню, так замертво и повалился. Чья это рука была, дяденька Остромир?

– Э, князь! Есть о чем толковать! – отвечал Остромир. – Мало ли рук и голов там валялось? А ты вот посмотри на князя Всеслава. Он ли не в самой горячей свалке рубился? Он ли не получил десятка два ударов по шелому и броне? А ты слышал, он опять набрал удальцов, подступил к Полоцку и выгнал князя Святополка Изяславича. Старший-то сын князя Изяслава, Мстислав, скончался, на место его сел Святополк, да недолго усидел – бежал в Киев.

– Ну, Всеслав – другое дело, – сказал Глеб. – Он кровожаден от природы. Ведь у него в мозгу прирожденная язва и носит он заколдованную болячку, от нее-то он лют на брани, не может не воевать. Сохрани меня, Господи, чтобы я чем-нибудь был похож на того изверга...

А тем временем князь Изяслав опять послал против племянника войско. Однако меж тем, веря в силу переговоров, послал к нему своего боярина Чудина. А переговоры были ему нужны, потому что братья все не мирились с ним от души, не приезжали в Киев, отговариваясь то недосугом, то нездоровьем. А от людей своих он узнавал, что братья на него гневаются и нередко зовут клятвопреступником.

Однажды был и такой случай, что Изяслав готов был собрать войско и идти против брата. В пещере киевский старец Антоний основал монастырскую обитель. Князья и народ уважали святого мужа, знаменитого кротостью, младенческим простосердечием и строгою жизнью. Многие бояре оставляли мирские почести и в тесных пещерах Антония принимали иноческий сан, и на это князь Изяслав гневался.

Когда Всеслава привезли связанного и посадили в киевскую тюрьму, Антоний громко порицал клятвопреступника. После, когда Изяслав вернулся в Киев с поляками и, не сдержав обещания, данного братьям, казнил в тюрьмах невинных вместе с виноватыми, старец Антоний опять громко порицал князя.

Изяслав послал в его бедную пещеру боярина Тукы объявить монаху, что князь им недоволен. Антоний благословил вошедшего и спросил, что надо знатному боярину в бедной келье. Тукы старался объяснить монаху, что волю давать языку своему не годится, если хочешь жить в мире, что князь впредь не потерпит, чтобы монахи у него под ногами подкапывали княжескую власть. Старец смиренно выслушал строгий выговор и еще смиреннее отвечал:

– Великий боярин! Я ничего не говорил, ничего не порицал. Это говорила совесть князя Изяслава, и если он впредь не потерпит, чтобы она возвышала свой голос, то и не князем, и не человеком, а зверем хищным будет. Да, моя смиренная пещера у него под ногами, он может засыпать здесь нас всех. Но совесть свою не засыплет он и гробовою своею землей. В обителях небесных она громко возопиет: я клятвопреступник! И не нужно будет князю Изяславу моего слабого голоса, чтобы пойти в геенну огненную: сам пойдет...