Текст книги "Королевство Полночь"

Автор книги: Алексей Райм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Пролог

Вы любите сказки, друзья?

Вы бы верили в то, что шептал

Этот сумрачный ветер-смутьян,

Занавесками скромно шурша?

Мы же дети до старости лет,

И мы верим с открытой душой,

И стыда никакого в том нет,

Что наивны, беспечны порой.

Все мы – дети, шагнувшие в свет,

Променяв молоко матерей

И заботу на дым сигарет,

На таблетки и ложь панацей,

На дорожную пыль, порошок.

Если всё это есть самоцель,

Так прочтите мой «детский стишок».

Если все мы до скорых смертей

Наших собственных экосистем —

Дети, рано шагнувшие в свет,

Отчитав «Отче наш», а затем

Под собою толкнув табурет.

И мы строим свой собственный мир

На следах окровавленных ран,

Земных благ и любви вопреки.

Нам роднее и слаще обман.

А построив его, мы несём

На горбатых от веса плечах,

Пока все здесь не станем песком,

Пока не перестанем мечтать.

И мы будет воссозданы вновь,

Повернув ход истории вспять.

Было Слово в начале всего,

Так позвольте и здесь мне сказать:

Наши судьбы идут по пятам,

И сплетаются в узел следы,

Но вот Дьявол всегда обитал

В самых мелких деталях таких,

Будь то взгляды, ремарки из пьес,

Их несётся единый поток,

Ибо смысл, как Бог или Бес,

Был сокрыт между тысячи строк.

Глава первая

Стих первый

Долгая ночь

В тот день я ребёнка крестил,

Хоть и сам был зелёным ещё…

За подробности только прости,

Мои пьяные мысли – не в счёт.

Я хотел бы проблему поднять,

Что витает давно в голове.

Я прошу, постарайся понять,

Почему это важно так мне.

Меня памятью вдруг повело,

Я сегодня чрезмерно болтлив,

Это всё от лукавого, но

Рассказать я хочу. Потерпи.

Этот маленький пепельный крестик —

Тяжёлая ноша на теле.

Давай-ка подумаем вместе,

С тобой я всегда откровенен.

Хотя бы мы ночь скоротаем,

Я тоже в историях грешен…

То было давно, дорогая,

И таинство я вёл, конечно…

Представь, что ещё я умею

Во всём видеть волю Создателя,

Храма тяжёлые двери,

Иконы, повсюду распятия,

Всё для меня так священно,

Несёт лишь блаженную радость,

И крестик сверкает на шее,

Пока ещё есть, куда падать…

Пред гневом Господнем был в страхе,

Молился по каждому грому

И, сидя вот так в полумраке,

С тобой не травился я ромом…

Я искренне верю, ты знаешь,

Но просто сейчас я, скорее,

Намного свободней от всяких

Постов, лицемерных поверий,

Наивных запретов и голода,

Жажды до изнеможения,

Чтобы понравиться Господу…

Только вот пред искушением

Каждый прогнётся однажды.

И так что зачем это ложное

Самовнушение наше,

Поддельных стигматов на коже?..

Есть я лишь, и есть моя вера,

Есть к Богу любовь и к себе,

А вот вязнуть во лжи по колено…

Хватает обмана везде.

Ну, вернусь я к тому, с чего начал.

Тот день я запомню навечно,

Не может быть просто иначе,

Ведь он во мне жжётся увечьем…

Ах, в общем, я был ещё молод.

Не клирик уже, но и таинств

Успел провести я не много,

И крест на себе я не ставил,

Был полон я сил и стремлений,

Служил я с любовью и трепетом,

Что объясняет, наверно,

Травму от случая этого…

Помню, что пахло смолою,

Стою над купелью, как будто

Над чёртовой плахой, и вою

Все эти куплеты кому-то…

Наивно пытался быть выше,

Мол, миссия эта священна,

Но руки дрожали неслышно,

И что-то давило на шею…

Ты знаешь меня много лет,

Суете не подвластен я шибко,

Но я ведь простой человек

И когда-то боялся ошибок…

Ответственность так неподъёмна,

В руках моих – божье творение,

Будто сам Бог на ладонях,

Я чую биение в венах,

И словно по веткам с душою

Там сердце, как птица, наверное,

Сковано клеткой грудною,

Так глухо, так тихо, смиренно.

Родителей так вдохновляла

Их дочка, под гладью холодной

Как будто в конце ритуала

Из чаши достану кого-то…

Но точно не это же чадо,

Кого-то достойнее, чище,

Как будто все эти обряды

Помилуют волей Всевышнего.

Словно всё это забота,

Родительский долг или благо,

И живы мы долгие годы

Как раз из-за этих обрядов.

Во всём этом алчность чья-то,

Доенье библейских заветов,

Чтоб скоро все люди зачаты

Здесь были в гармонии этой.

Во благо всех новых детей

Всего нашего светлого века!

И что-то подобно идее —

«Создание сверхчеловека»

Без самосознанья и воли,

Бесформенно-глупого стада

В удобных цепях и загоне…

Что ж, значит, кому-то так надо:

Достать из болезненных чресл

Здоровое чадо любви…

Селекция общества через

Внушение чувства вины.

Но тогда я не думал глобально,

Я должен был просто крестить,

Ну, а если не бегать по краю,

Однажды должно повезти…

Эта девочка сильно кричала.

От страха кричат даже воины.

День этот стал бы началом

Её вдохновенной истории…

Я окунул её дважды,

Во имя Отца или Сына,

Молитвой запнулся, закашлял,

Продолжил, себя пересилив,

Слегка подкосились колени,

В ушах только детские стоны,

Ужасно виски заболели,

Девочка в чаше бездонной…

И вот этот приторный воздух

Мне голову душит змеёй.

Из толпы кто-то крикнул мне поздно:

И девочка в луже святой

Принимает процесс покаянья,

Глотая в конвульсиях воду.

Звучит так цинично, я знаю.

Сейчас с головою холодной

Могу говорить так жестоко

И прямо, как было на людях.

Когда тебя бьёт большинство, то

Не жди для себя правосудия.

Смерть – не моё упущенье,

Решалось всё в долю секунды.

Не должен просить я прощений,

Что девочку дали с недугом.

Не думай, что я сожалею

И в пору мне брать и топиться,

Но разве тогда, неужели

Я должен считаться убийцей?

Да кто же во власти повесить

Ужасное бремя виновного,

Грешники все мы, и если

Все сами преступники словно?

Случился у девочки приступ,

А люди, убитые горем,

Меня обвинили в убийстве.

И сами родители вскоре

Повесились около храма…

Тогда испугался, что город

Винить меня будет, пока я

И сам себе вены не вскрою…

Однако всё это со временем

Будто забылось народом,

И знаешь, я просто уверен,

Что всё из-за страха пред Богом.

Ведь церковь судить – это кара,

Анафема, муки агоний…

Меня прикрывает не правда,

А то, что на всё Его воля!

Так, может быть, это спасенье

Ребёнка из ада земного?

Однажды все в путь мы последний

Отправиться будем готовы.

Бесстыдно смотрел в эти лица,

Та девочка – свет наш и твердь,

Ну а истина в том, что убийцы —

Все люди, признавшие смерть.

И мне кажется, все позабыли,

Что Бог – не орудие власти,

Что мир не окрасят могилы,

Политые чьим-то несчастьем,

Что люди, склонившись над ними,

Не стали сильнее отчасти,

И их не спасут уже гимны,

Лишь кровь на костлявых запястьях…

И так уже заведено,

Что и веру людскую насилуют

Сильные мира сего,

Не оставив ни грамма красивого

В жажде людей к совершенству,

Мы сами должны быть творцами,

Не дожидаясь пришествий

Вторых или третьих, врастая

В свой быт, как сухие деревья,

Чуму запуская по венам…

Нужна лишь простая идея,

В которую люди поверят.

Но это трактует неправильно

Власть, опираясь на Господа.

Суть – в установке морального,

Искренне честного роста.

И не допуская коросты

Всех помыслов, вплавь или вброд,

Так как мы – инструмент в руках Господа,

Точно не наоборот…

И та девочка вряд ли хотела

Закончить жить в самом начале,

И чтоб её хрупкое тело

Зачем-то в купель окунали,

И вряд ли ей было так нужно

Покаяться в чьей-то вине,

Или чтоб её юную душу

Пытались очистить в воде…

А весь мир её – мама и папа,

Не я, не какой-то там Бог,

А тогда ведь мы все были рядом,

Вот только никто не помог…

Стих второй

Спаси эту девочку

Не закончив, как будто бы это

Накопленное откровенье,

О чём не писали поэты,

О чём только он с упоением

Мог говорить без конца,

Так размеренно, тихо и гордо

Пред взором Святого Творца,

Всё о том, что копилось за годы.

Священник взял быстро стакан

И, закинув так голову, в горло

Залил горько-огненный яд…

Показалось, что Синсэр был порван,

Растерзан, замучен, распят

Так внезапно от слов своих, словно…

Взорвался за окнами гром,

И священник немедля стакан

Очень шумно поставил на стол,

Не сломав его чуть пополам.

Долго Синсэр смотрел в пустоту,

Но его собеседница знала,

Куда его мысли ведут,

И, не дав им пропасть тут, сказала:

– За честность такую спасибо,

Хоть знаю, что ты сгоряча…

– Я тебе доверяю, Кристина,

Хотя это редкость сейчас.

– В этом Богом оставленном мире

Ты вроде скучающий гений.

Таких никогда не любили,

Но это привычно на деле.

Что ты поменяешь кого-то

Здесь, может мне только присниться.

Не пробуй казаться холодным,

Тебе не идёт это, Синсэр…

Поправив на талии фартук

И руки скрестив на ней гибко,

Так робко, но всё же взаправду

Кристина сверкнула улыбкой.

Мгновение искренней дружбы —

Вот то, что действительно важно,

Вот то, что тогда было нужно,

Вот то, чего Синсэр так жаждал.

Ах, если бы в эту секунду

Священник улыбку заметил.

Ах, если б он не был окутан

Рефлексиями, будто плетью.

Внимание Синсэра путалось

Где-то на тоненькой шее,

Где падали волосы в угольном

Блеске от тьмы помещения.

В сумраке тёмные локоны,

Гревшие тонкие плечи,

Сводили с ума одинокого

Синсэра весь этот вечер.

К великому всем нам несчастью,

Священником с думами грузными,

Слепо разбитым на части,

Улыбка осталась неузнанной.

Было бы явно полезней

Сменить столь серьёзную тему,

Но Синсэр всё так же не к месту

Продолжил злосчастную эту:

– А люди всегда были массой,

Огромной и неповоротливой.

Сложно менять что-то разом,

Ведь в частности – люди не собраны,

Сами в себе, как животные:

Поодиночке, как волки,

Все злые и вечно голодные,

В группах – овечки, поскольку

Примера нет, пастыря, лидера,

Правил нет, чёткого круга,

И если кого-то обидели,

Сразу затопчут друг друга…

Кого-то сейчас поменять,

Значит целое грузное стадо

Устало куда-то толкать,

Да и мало кому это надо…

– Ты что-то тогда говорил

О простой, но великой идее?..

– С идеей давно короли

Уже сделали всё, что хотели.

Вот мог бы себя поменять я,

И, если б не чёртова клятва,

Тебя задушил бы в объятиях…

– Синсэр, ты пьян уже, правда…

– Во мне помешалось всё снова:

Молитвы, грехи, целибат,

Моя вера, распятья, иконы…

– Ты будешь мне вечно как брат…

Когда взгляды столкнулись их робко,

Священник неловко замолк,

А Кристина, занервничав, громко

Бокал уронила на пол.

Они были давно так знакомы,

С тех самых холодных ночей,

Когда Синсэр, от службы у Бога

Раздавленный, виделся с ней.

В её тёплой забытой таверне,

Где люди, как чудо, редки,

Ему нравились эти мгновенья,

Когда они были близки,

А её вдохновляли, наверно,

Попытки стать лучше пред ним,

Убегая от будней проблемных,

Нелепой людской суеты.

Ну а Синсэр всегда был спокоен,

Как вечное что-то, как свет.

Он был добр, и он был собою —

Всем тем, чего в ней уже нет.

И он стал её личным кумиром

И шансом её доказать

Всему этому чёртову миру,

Что ей еще есть, что терять…

Эго Синсэра грела бальзамом

Наивная вера Кристины

В идею, что Синсэр на самой

Вершине божественной силы.

Но вот невозможность быть вместе

Сжигала его изнутри,

Кандалы его – маленький крестик

На сильной (от груза) груди…

Что-то скрипнуло где-то за окнами

В траурном дыме полночном.

– Здесь скоро все просто подохнем мы, —

Синсэр поставил так точку.

Налил себе, сделал глоток

И, откинувшись телом от стойки,

Свой взгляд устремил в потолок.

Снова вспомнил о мёртвом ребёнке…

– Ты ведь город забыл этот, да? —

Быстро вставила девушка всё же.

– Наш город забыт, ты права… —

Очень медленно Синсэр продолжил, —

Но точно не мной, дорогая.

Наш город – голодный, немой,

И всецело, от края до края

Чума пропитала его!

Он оставлен, закрыт, запечатан,

Накрыло его, замело,

И свободы в нём только зачаток.

Оставлен он. Только не мной!

Моя проповедь – факел и свет

В полумраке пугающей ночи.

Таких, как я, в городе нет,

И меня люди слушают точно…

Кристина уже пожалела,

Что снова затронула грозные

Мысли в его голове, но

Вернуть всё назад было поздно…

– О, эта нелепая паства,

Была бы в них капля хоть воли, —

Слышалась в голосе властность…

– О, как же я был бы доволен!

Я в каждом нашёл бы изъяны

И выкорчевал бы их с корнем,

Достал бы весь мир я из ямы,

И мною бы каждый был вскормлен…

И Синсэр пьянел всё сильнее,

Смотрел и дышал горячо,

Он пьянел и душою, и телом,

Но только был ром ни при чём…

И Кристина его перебила:

– Наш город убогий, конечно,

Но ты – его светлая жила.

Зачем же ты прячешься вечно

За образом пастыря, Синсэр,

Бойца с твёрдым камнем в груди?

Я всегда в тебе видела принца,

Который способен любить…

И вдруг это ударило где-то

Священника в маленькой области

Между душой и скелетом,

Левее и над брюшной полостью…

Вмиг изумруды сверкнули

В глазах и растаяли быстро.

– Кто знает, однажды смогу ли… —

Так Синсэр сказал и забылся…

Кристину сдавила вина,

Это тёмное, мерзкое чувство.

Она не со зла завела

Разговор в это глупое русло,

Что делает больно опять…

А ведь Синсэр успел уже что-то

Про чувство вины рассказать,

Вспоминая двусмысленный опыт.

И вот, после паузы длительной

Девушка вспомнила то,

Что, на первый взгляд, очень обыденно,

Но ей сказать помогло б

Собеседнику там, между строк,

Что еще не потерян их город,

Что страшный губительный рок

На него грянет очень не скоро:

– Сказал мне недавно прохожий,

Что в городе новый приезжий.

– Я знаю. Глупец и, похоже,

Любитель всего неизбежного.

Зря он судьбу свою рушит,

Что в городе этом за быт?

И визит его точно не нужен

Всем тем, кто давно здесь забыт.

Но и всё же, он парень отчаянный,

Сколько про то ни судачь…

– Расскажи мне хоть, кто он, сначала…

Таинственный путник…

– Он врач.

И ведь это тот тип человека,

Который считает, что может

Всем жизни спасти, и за это

Ему благодарность возложат.

Врачам не увидеть, наверно,

Что многие наши недуги

Не только в телах или венах,

А чаще сокрыты друг в друге:

Болезнь одного человека —

Проблема его окруженья,

Симптомы лечить – это бегство,

Здоровье – как самовнушение.

Вот, например, этот случай

Со смертью ребёнка в крещение…

Врач разве сделал бы лучше?

Он людям бы дал утешение?

Власти над жизнями нет

И не может быть у человека.

Мы все – как один человек,

И едина над нами опека.

Тут медленно Синсэр поднялся

И с хрустом в плечах потянулся:

– Ох, знаешь, а я задержался.

Вот как бы я завтра проснулся…

– Спасибо за вечер, и, слушай,

Прости меня, если не сложно.

Я очень ценю твою дружбу,

И, если грублю, не нарочно…

А в этой истории всё же

Ты точно не дьявол для них…

– Так и я уже думаю тоже, —

Направился Синсэр к двери, —

Я тогда никого ведь не спас,

И Господь не просил всех об этом,

Но вот перед тысячью глаз

В этот день одержал я победу.

Как будто я, правда, всесилен.

Я этому рад, если честно,

Меня ведь тогда не казнили,

Случилось ну просто прелестно

Всё как никогда для меня,

Не пришлось и свести с собой счёты…

Дождусь ли я этого дня,

Когда свыше Миссия придёт и…

Вдруг дверь перед ним отворилась

С тяжёлым пугающим скрипом,

И тут же в таверну ввалилось

Вдруг тело какое-то мигом.

Шатаясь на длинных ногах,

Очень быстро, как тень, пролетело

С проёма дверного туда,

Только пару шагов всего сделав.

Вошедший (ну или скорее

Влетевший, ввалившийся) будто

Запутался в длинном плаще и,

Казалось, на долю секунды,

Пройдя мимо Синсэра, встретил

Вблизи его взгляд очень точный.

В полночном пугающем свете

Здесь Синсэр ту фразу закончил:

– Как символ святого почёта

Терновый мне венчик отдаст.

Ну, а ты бы что сделал?

– О чём ты?

– Спаси эту девочку, Ганс…

Стих третий

Пилигрим

Он мгновенно исчез из таверны,

Последнюю фразу сказав

Очень тихо, на ухо, наверно,

Встречному. И неспроста…

Удивленный от слов посетитель

Рывком повернулся к двери,

Но священника там не увидел,

Тот будто растаял в ночи.

Дверь захлопнулась громко, оставив

Героев на разных фронтах:

Синсэр – в хладном полночном астрале,

Кристина же вновь не одна…

Подлетел путник быстро, как птица,

И рухнул на место, где прежде

Сидел до него уже Синсэр.

Не сняв своей верхней одежды,

Мужчина достал портсигар,

Закурил он неспешно, без сил

И, вдыхая желанный кумар,

Одним жестом налить попросил.

Его странный потрёпанный вид,

Утомленность в горящих глазах,

Словно искорки есть ещё в них,

Где осталась одна лишь зола,

Привлекал чем-то необъяснимым,

Как будто скрывается нечто

Под тайным холодным массивом

Его атмосферы беспечной…

Мужчина не взрослый на вид,

Но как будто измотан годами,

Не юноша и не старик,

С изумрудного цвета глазами.

Сверкали зрачки из прищура

Кошачье-змеиного взгляда,

И взгляд был уставший и хмурый,

Наполненный сетью загадок.

В дурманящей горечи дыма

Зрачки так ходили неспешно,

У путника необъяснимо

Глаза излучали насмешку.

Под ними чернелись круги,

На лице его бледном и остром;

Меж губ его тонких, сухих

Тихо тлела углём папироса.

И дыма белёсые полосы

Точно как нитями сотканы,

Путались путнику в волосы

Под серебристые локоны.

Редкий блондинистый цвет,

А не сплошь сединою покрытый.

Таких в этом городе нет.

Он был точно не местный, как видно.

Порезами были покрыты

Его очень острые скулы,

Остры так, что сами могли бы

Порезать кого-то в секунды.

– Не спится? – спросила Кристина,

Налив незнакомцу вина. —

Отчего же вы так молчаливы?

В ответ – лишь одна тишина.

– В это время никто не заходит,

Как правило, я закрываюсь,

Еще при такой-то погоде…

Хоть имя твоё я узнаю?

И вот наконец, изнурённо

Стряхнув на столешницу пепел

И выдохнув, медленно, томно

Мужчина Кристине ответил:

– Вопросы, вопросы, вопросы…

Давай обойдёмся без них,

Пока тлеет моя папироса…

– Твой плащ весь помят и в грязи,

Для меня самый главный вопрос —

Это сможешь ли ты заплатить?

– Тут смешная история просто

Случилась со мной по пути…

А вопросов нам хватит сполна,

Уж поверь – зададим мы их тьму…

На вопросах стоят города,

И вопросы нас тянут ко дну.

Заплачу я, как должно, подруга.

Представь… Сейчас злая собака,

Вцепившись зубами мне в руку,

Совсем уж без жалости всякой

Меня два часа протаскала

За руку по улицам вашим,

Своим кровожадным оскалом

До мяса вспоров её даже…

– Таскала за руку? Ну прям там.

Тебя б не смогла никогда…

– Ты не будь так поспешно упряма,

Там тот еще был волкодав.

– Что за глупость? Ты пьяный?

– Немного,

Но мне ведь нет смысла лукавить.

– Здесь нет и ни капли смешного.

– Не верить мне тоже ты вправе.

Случилось всё это внезапно,

Я вышел на улицу, чтобы

Остыть от спиртного, как цапнул

Меня волкодав и, взбешённый,

Помчался по мокрой дороге,

Меня потащив за собой.

Мои слабые шаткие ноги,

Не справившись с силой такой,

Подкосились, как чёрные плети,

И дальше меня понесло

Так легко и бездумно по этим

Дорогам и по мостовой…

Иногда мы кружили на месте,

Петляли по улицам дважды,

От скуки себя я повесил

За руку, собаке поддавшись.

Доверившись, что ли, судьбе.

Очень странно, но зверь не спешил

Меня есть и терзать, хоть убей…

– Ну, а люди вокруг?

– Ни души!

Вот совсем. Все как будто исчезли.

Конечно, приятного мало,

Ведь я далеко не железный.

Изрядно меня потрепало,

Увечий и ссадин навалом,

Рука вон – прям как не родная.

Испортила многие планы

Лихая прогулка такая…

– Тогда почему ты сказал,

Что история эта смешная?

– Ну правда, комично: шакал,

Что мужчину часами таскает

По лужам, в грязи, как мешок,

А мужчина поддался безвольно.

– Рассказ не смешной, ты – смешон.

– Возможно, и так, liebe fraulein.

Ну что же, телесные травмы

Не тема беседы полночной,

А мы не в больнице, и, дабы

Знакомство своё не закончить

Пустыми словами одними,

Меня зовут Ганс.

– Я Кристина.

– Какое красивое имя,

Как звон драгоценный.

– Спасибо.

А ты, как я вижу, не здешний?

– Заметила ты справедливо,

Я сам не отсюда, конечно.

– Тебя будто море прибило

Сюда, к берегам Королевства.

Ты слишком уж странный и явно

Совсем не похожий на местных,

Скажу тебе честно и прямо,

Не верится в то, что ты мог бы

По собственной воле приехать,

Каким бы ни следовал догмам,

Наш город – антоним успеха.

– Послушай, а мне любопытно:

Ты город не терпишь с рождения

Или же просто привыкла

Высказывать общее мнение?

Просто про город сказала

Ты, будто иначе не можешь…

Поэтому мне показалось,

Что мненье навязано всё же.

– Ты так проницателен, Ганс,

Это даже пугает немного.

Но разве из тысячи стран

Ты избрал только эту дорогу?

– Избрал не случайно, естественно.

Здесь я не для путешествий,

Ведь в этом большом Королевстве

Ваш город мне лишь интересен.

И раз уж мы заговорили

На личные темы немного,

В ваш город Полночный я прибыл

По зову рабочего долга.

– И в чём же работа такого

Особенного самородка?

– Любому с рожденья знакомая

Эта работа. Я – доктор.

– Картина весьма утешает:

Здесь доктор, что курит и пьёт…

Если город врача потеряет,

То врач никого не спасёт.

Ты же сам себя губишь, не так ли?

– Остынь, это дело моё.

Просто силы куда-то иссякли.

Апатия часто берёт.

– И неужто в наш век беспокойный

Ты хочешь лечить от чумы?

– Ошибаешься, милая fraulein,

Беда заблуждений чужих,

Что чумой инфицирован город,

Но это не так. Я уверен.

Болезни иная природа,

В пока неопознанной сфере.

Больные, высокая смертность

И распространение, связи.

Есть некая закономерность

В самой передаче заразы.

– Сумел ли уже хоть кого-то

Ты вылечить в городе нашем?

– О нет. Я буквально измотан,

Напастью такой ошарашен.

– И что же не так с этим местом,

Ну или с болезнью такой?

Ты как врач мне скажи, только честно,

С какой мы столкнулись бедой?

– Совершенно особенный случай.

Сюда отправляясь, я думал,

Что навык леченья мой – лучший,

Что средство найти мне не трудно,

Лекарство найду я быстрее

Любого столичного доктора.

Думал, что, правда, имею

В запасе достаточно опыта.

Только здесь нечто другое,

Я к этому был не готов.

Только трупы. Их целое море.

Симптомы? Нет ни одного!

И я прямо, как глупый мальчишка,

Не вижу причины невзгод…

Опустив уже руки почти что,

Я трупы вскрываю, и вот:

За недолгое время работы

Я кое-что понял, Кристин:

Чтобы точно спасти хоть кого-то,

Мне надо себя обрести.

Я обязан быть точно уверен,

Что именно должен лечить,

От чего город терпит потери,

В чём корень и главная нить.

– Рассуждаешь совсем не как доктор,

Скорее, как бард и философ,

И мне это нравится…

– Вот как?

– Расслабься, я так, не серьезно.

– Подход мой весьма нестандартный,

Леченье – искусство моё.

И я предпочитаю обратный

Ход мыслей и тонкий расчёт.

Я смотрю на проблему открыто,

Как будто на вскрытое тело,

Не делаю сотню попыток,

Лишь точный надрез один, верный.

Маэстро не нужно пытаться

Учить всё строение скрипки,

Он знает как пять своих пальцев

Его и использует гибко.

Мои инструменты – наука,

Все знания, что я коплю,

Хоть порой и в труде или муках,

В черепную коробку свою.

И поэтому, чтобы мне взяться

За новое дело, заданье,

Я должен во всем разобраться,

Присвоив себе эти знанья

О главных причинах, истоках.

Болезни глубинны, опасны,

Искать зло не нужно в симптомах,

В них видят проблему напрасно.

Согласен, что смерть – это страшно,

И хочется опухоль вырвать

Скорее, не думая дважды,

Но лишь бы родному дать выжить.

С позиции этой, конечно,

Мой метод циничен, подруга,

Не стану я резать поспешно

Больного при первых недугах.

И в городе люди страдают,

Они умирают всё чаще,

Но мне нужно знать мирозданье,

Иначе же сгину я в чаще.

От самых глобальных познаний

К решенью конкретной проблемы —

Вот метод мой. Мысль простая,

Но так спасу город, наверно.

И сколько б я ни был холодным,

Циничным по части работы,

Мне, правда, так искренне больно

Смотреть, как хоронят кого-то.

И жертвы отнюдь не случайны,

И, чтобы сей цикл закончить,

Я должен узнать его тайны,

Что прячет ваш город Полночный…

– Какой же ты, Ганс, человек?

Ты – контраст сплошной в море обличий,

И путник, что ищет ночлег,

Милосердный, при этом циничный…

И если приехал один,

Неужели ты с прошлым покончил?

– Нет. Не осталось родных.

– Одиночество в городе Ночи…

Пошли. Ты вино же допил?

Покажу тебе город поближе.

Не знаешь его ты глубин.

Ну, вставай уже, доктор, пошли же!