Текст книги "Заточение"

Автор книги: Алексей Полстовалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Алексей Полстовалов
Заточение

I.

Я мало что могу рассказать о себе. Память отказывается служить мне: лишь неясные вспышки проносятся в мозгу, но они почти не оставляют следа, исчезая подобно росчеркам падающих звёзд в ночном небе. Иногда мне удаётся на какое-то время удержать тот или иной образ, я даже могу давать названия явлениям и событиям. Порой, спутанные и бессвязные воспоминания начинают сплетаться в некое подобие стройной картины, но мгновения спустя я уже не решусь утверждать, что эта шарада в чём-то может быть близка истине. Я едва могу припомнить, как оказался в этом странном месте, заполненном необычными звуками и неясными ароматами. Иногда мне кажется, что пребывание здесь связано с созерцанием какого-то зрелища, но что это за видение понять не удаётся, и, быть может, это к лучшему, ибо я опасаюсь, что картина, представшая моему взору, не предназначалась для глаз смертного. Хотя иногда я склонен видеть причину своего нынешнего положения в мрачных томах тайных манускриптов, тех что хранились в моей библиотеке, и что я по много раз перечитывал, запершись в одинокой унылой башне на краю обрыва, омываемого яростными морскими волнами. И я не могу описать обряд, сотворённый в белёсых лучах полной луны, но и он мог привести меня сюда. Или же не было ни обряда, ни книг, ни картины – и всё это – следствие безумия, овладевшего мной и ввергнувшего рассудок в пучины мрака?! Я не знаю ответа.

Как долго я нахожусь здесь? Время потеряло смысл и стёрлось в моём сознании. Минуты или годы минули с тех пор, как небытие мягко вытолкнуло меня из своей утробы?.. Тьма не желает рассеиваться, хотя я помню, что так было не всегда, и когда там, в прошлой жизни, глаза привыкали к мраку, мне удавалось рассмотреть очертания предметов. Поначалу я пытался найти логическое объяснение этой черноте. Спокойнее всего было считать, что она – порождение безлунной ночи. И я начал надеяться, что ночь сменится утром, и солнечные лучи рассеют мглу. Но рассвет так и не пришёл. Значило ли это, что я нахожусь в помещении, где нет окон, и дневной свет попросту не проникает в темницу? Верно, некий мучитель заключил меня в подземелье и, насмехаясь, следит за мной через потаенное оконце, следит за моими наивными попытками разобраться в своём печальном положении!

Мне вспомнилось, что когда-то я читал о зловещих развлечениях, которыми тешили себя в старину выжившие из ума обладатели несметных сокровищ. Многие из их жертв проводили в безрадостном существовании годы, пока их, одичавших и лишённых рассудка, не освобождали на потеху толпы безжалостные палачи. Если рассуждать здраво, нечто подобное могло произойти со мной. Осознав вероятность данной гипотезы, я не стал кричать, пытаясь стенаниями и мольбами вызвать жалость у прильнувших к слуховым отверстиям злодеев – конечно же, именно этого они от меня ожидали – чем громче я стану взывать о помощи, тем большим будет их удовольствие от изысканной пытки, которой они меня подвергают. Вместо этого (о да, я осознавал, что многие из населявших эту келью до меня – те, кто старались сохранить самообладание и не сойти с ума от отчаяния – поступали точно также) я принял решение составить некое представление о помещении, ставшем моей тюрьмой. В этом не могло быть пользы, ибо, наверное, авторы чудовищного опыта сделали всё возможное, чтобы заключённые получали как можно меньше знаний об окружающем мире. Я не мог надеяться обнаружить потайные приспособления, с помощью которых за мной наблюдают – они должны были непременно позаботиться об этом; вряд ли следовало пытаться обнаружить способ выбраться из подземного склепа, если только предположение о злом умысле тех, кто удерживает меня здесь, не есть плод воспалённого сознания. Быть может, все мои чувства, ощущения, восприятие действительности – всего лишь адское наваждение, бредовые галлюцинации привязанного к постели безумца!

Я с ужасом пытался представить, какая участь была мне уготована, но вскоре бездействие стало казаться ещё большим мучением, чем любые пытки, что могли измыслить для меня незримые палачи. Я поднялся на ноги и прикоснулся к стене. Судя по всему, она была сделана из массивных каменных глыб: лишь вытянув руки я смог коснуться кончиками пальцев краёв одной из них. Для этого мне пришлось прильнуть телом к холодной шероховатой поверхности, отчего я испытал внезапный приступ отвращения. Мне вдруг показалось, что рыхлые наросты, то здесь, то там покрывавшие камень – должно быть, селитра – плотоядно прилепились к коже и даже попытались удержать меня, когда я в панике отпрянул от стены. Минуту спустя, я уже был уверен, что странное явление следует отнести к крайне взвинченному состоянию нервной системы, вполне объяснимому, если учесть сложившуюся ситуацию. Тем не менее, впредь я старался, по возможности, всячески избегать длительного контакта с подозрительной субстанцией. В полной мере воплотить этот план в жизнь мне не удалось, ибо я твёрдо решил узнать о своём узилище всё, что было в моих силах. Превозмогая омерзение, я начал продвигаться вдоль стены, пытаясь грубо измерить её длину. По камню сочилась какая-то склизкая жидкость, и я с великим трудом смог заставить себя поверить, что это вода.

Когда я обошёл прямоугольную комнату по периметру, стало ясно, что она имеет несколько большие размеры, чем мне представлялось вначале. В длину помещение составляло примерно пятнадцать футов, а в ширину – десять. Я не могу назвать точных размеров, так как неспособность сосредоточиться послужила причиной досадного курьёза: длина противоположных стен показалась мне неодинаковой. Я был готов допустить, что углы в камере не были прямыми, но стараясь исчислить значения этих углов, я никак не был в состоянии прийти к удовлетворительному результату. Получалось, что если в комнате не имелось ниш или зазоров меж стенами (а таковых я не обнаружил), подобное помещение попросту не могло существовать! Ещё раз обойдя зал, я, к своему удивлению, понял, что первоначальные измерения оказались не совсем верны, отклонения были почти незаметны, но я почти не сомневался, что не допустил ошибки – будто бы стены находились в беспрестанном движении. Я, однако, ясно осознавал несостоятельность подобной догадки. Скрежет механизмов, подчиняющихся воле извращённого разума изобретателя этой камеры пыток, должен быть оглушающим, к тому же тяжёлые стены не могли бы перемещаться бесшумно.

Размышляя над странным феноменом, я машинально продолжал ощупывать холодный камень, и тогда мне стала понятна ещё одна вещь, осознание пришло настолько неожиданно, что я даже на некоторое время остановился, не в силах сделать и шага дальше: сочетание выступов и линий, которых то здесь, то там касалась моя рука, имело некую логическую структуру – оно не могло быть случайным совпадением трещин и неровностей на вытесанном столетия назад камне, но определённо должно было складываться в рукотворный паттерн или рисунок. Я, разумеется, не мог видеть этот барельеф и на ощупь не был в состоянии определить, что за картину изобразил безумный зодчий на стенах темницы, но пересечения глубоких ровных борозд, богохульное чередование выдавленных на кладке сегментов вызвали во мне неподдельный ужас, причины коего были не вполне понятны; казалось знаки, изображённые на стене, источали поистине сверхъестественное зло, вынести которое не в состоянии человеческая природа! Кому могло придти в голову создать эту мерзкую арабеску, очевидно не имеющую смысла в кромешной тьме? Был ли это дьявольский художник, автор чудовищного аттракциона, невольным участником которого я являлся? Или тот, кто был здесь до меня? Мне невольно представился он – несчастная жертва, сведённая с ума мраком и одиночеством – в порыве буйства, без инструментов, раздирая до кости пальцы, творящий зловещий рисунок в течение лет, бесстрастно сменяющих друг друга. Быть может, после его гибели другой узник продолжил скорбное творение… Значило ли это, что мне, когда я не смогу более сопротивляться надвигающемуся безумию, придётся повторить судьбу своих предшественников?! Мысль эта стала последней каплей в чреде кошмаров, испытанных за последнее время, и глубокий обморок милостиво увлёк меня в объятья беспамятства…

II.

Я здесь, должно быть, много дней… Я сплю, стараясь держаться в центре помещения, подальше от расчерченных отвратительными сценами стен… Удивительно, но я ни разу не слышал, чтобы отворялся какой-либо потаённый ход и кто-то подавал бы мне еду. Похоже, мучители вовсе не заботятся о моём пропитании. Странно, но я испытываю от этого своего рода облегчение, ибо неизвестно, чем здесь принято кормить заключённых: быть может, вкушение здешней пищи станет прологом к новой, доселе неизведанной мной пытке. Самым необычным кажется то, что я, похоже, не испытываю голода…

Через замаскированное отверстие сюда проникают дивные запахи. Я не могу назвать неприятным сей аромат, но он вызывает во мне неосознанную тревогу, он заставляет меня вспоминать нечто, имевшее для меня значение в прошлой жизни, когда я не был заточён в четырёх стенах. Это сладковато-приторное благоухание назойливо вторгается в ноздри и заставляет мысли кружиться в такт сатанинской тарантелле, чей ритм бьётся в каждой микроскопической клеточке вездесущих миазмов. Тогда я практически теряю над собой контроль и произношу клокочущие бессвязные горловые звуки – боже, какой нечеловеческий ужас я испытал, когда мне открылось, что я утерял дар владения человеческой речью! Удушье начинает жечь меня изнутри – вернее всего передать это чувство можно, если представить, как лёгкие постепенно наполняются раскалённым песком; я силюсь прогнать эти запахи, но они оставляют меня лишь в тот момент, когда я нахожусь на грани беспамятства…

И мне снятся сны. По пробуждении я не в состоянии вспомнить конкретного сюжета или дать внятное объяснение образам, предстающим предо мной, но каждое видение оставляет глубокий след в моём сознании и вызывает невольный ужас в отношении того, кем я ныне являюсь. Это не вполне объяснимое чувство, однако оно изматывает мои силы и повергает рассудок в смятение. Тем не менее, я приветствую сны, ибо эти яркие, наполненные неземными цветами фантомы реальности, напоминают о том, что некогда я воспринимал мир посредством зрения. Что же существует на самом деле – мрак, спрессованный в четырёх стенах до такой степени, что чёрная мгла становится почти осязаемой на ощупь – или подёрнутые дымкой скалы и мрачные долины, населённые странными крылатыми существами? Не являются ли более реальными извивающиеся в пьянящем ритуальном священнодействии монстры, обладающие тысячами различных форм и сами не имеющие облика? Или в действительности существует лишь содрогающийся в зловещих пульсациях водоворот хаоса, поглощающий бесформенные сгустки энергии, рождённые для единственной цели – питать космический маэльстрём, чтобы фантастическое вращение не прекращалось во веки веков?

… В последнее время я начал прислушиваться к какому-то невнятному гулу, доносящемуся до меня сквозь стены. До сих пор тишина нарушалась лишь маслянистым журчанием стекающей по камню жижи, внезапными шорохами и отзвуком моих собственных шагов. Теперь, когда монотонный цикл чередования ночных кошмаров и безрадостных часов бодрствования столь неожиданным образом прерван, я с трепетом внимаю этим признакам жизни. Жизни, о существовании коей я почти забыл! Кажется, я даже могу различить отдельные голоса в повторяющихся через равные промежутки времени восклицаниях. Определённо, некие силы постепенно приближаются к месту моего заключения. Намерены ли они освободить меня из этой чудовищной тюрьмы? Возможно, друзья обнаружили моё исчезновение и обратились к властям; совместными усилиями они установили моё местоположение и теперь собираются разрушить ненавистную темницу и по заслугам наказать злокозненного маньяка, на чьей совести, должно быть, немало жертв? Так я рассуждал, в нетерпении припадая к богомерзким стенам, надеясь с каждым новым доносящимся извне звуком различить какие-либо знамения, подтверждающие оптимистические предположения.

Увы! По мере того, как возгласы становились громче и отчётливее, я начал проникаться к ним непонятным отвращением. Было в их тембре или звучании нечто отпугивающее. Я не сразу смог понять, что вызвало во мне подобные ощущения, однако вскоре причины неприязни стали очевидны: голоса принадлежали разумным существам, в этом не могло быть сомнения, но звуки, что они издавали, почти ничего общего не имели с человеческой речью, язык был мне совершенно незнаком. Собственно, я едва ли осмелюсь назвать языком эти гортанные бормотания, чудным образом сочетающиеся с протяжным воем. Вой начинался грозной басовой нотой, настолько низкой, что закрадывалось подозрение, будто воспроизводимый звук находится за пределами диапазона человеческого голоса, затем постепенно тон повышался до невообразимых пределов: сатанинское глиссандо обрывалось в момент, когда слух уже отказывался воспринимать истеричное верещание тысячи глоток! И так снова и снова. Жуткий вопль – и тишина, как будто тем, кто выстраивает зловещую гамму необходимо собраться с силами перед произнесением очередной фразы. Я спрашивал себя, возможно ли такое? Вновь мне приходило в голову, что таинственные голоса могут быть изобретением хитроумных палачей: проходя через сложные акустические устройства, слова преображаются в фонетические сочетания неведомого языка, а обыкновенные интонации становятся дьявольскими завываниями. Обладая определёнными навыками и познаниями, можно без труда смастерить подобный аппарат. Тем не менее, спокойствия размышления такого рода мне не принесли. Я не мог заставить себя принять логичное и здравое объяснение, напротив: рассудок мой в попытках проникнуть в суть тайны избирал опаснейшие пути, граничащие с безумием, и мне рисовались поистине гротескные аллегории. Но, пожалуй, самым необъяснимым было то, что наравне с неукротимо нараставшим страхом и омерзением пред тысячами неизвестных тварей, я начал испытывать чувство какого-то извращённого любопытства: мне безумно хотелось взглянуть на фантасмагорическое шествие, и я жалел, что плачевное положение узника лишает меня такой возможности. И меня не беспокоило то, что созерцание отвратных уродств, коими, верно, обладают воющие пилигримы, может обернуться для меня чудовищным шоком, от которого едва ли мне удастся когда-либо оправиться; я не опасался гибели, ибо, что могло быть хуже неопределённости, медленно приближающегося сумасшествия, а, возможно, и других несчастий, поджидающих меня в ненавистной чёрной камере?

Я испытывал настолько жгучее желание оказаться среди тех, кто снаружи, что начал судорожно толкать каменные глыбы, составляющие стену, из-за которой до меня доносились крики. Неожиданно – как я мог не заметить этого ранее, когда раз за разом кропотливо ощупывал влажную, покрытую болезненными наслоениями кладку – один из камней чуть подался вперёд! С удвоенной силой я принялся наваливаться на тяжёлый монолит, ощущая как медленно, но неуклонно он скользит, нехотя открывая мне путь к спасению. Я до крови исцарапал ладони, но какое это имело значение, когда благословенная свобода была так близка?! Наконец, старания увенчались успехом и предо мной открылся широкий лаз, в ноздри ударил поток смрадного воздуха, но также в этом дуновении я ощутил веяние ночной прохлады, и это убедило меня в том, что ход выведет меня за пределы мрачного тюремного замка. Я пополз вперёд. Продвижение давалось нелегко, ибо вездесущая вонь вызывала сильнейшее головокружение, а липкая субстанция, свисавшая с потолка и стен, оплетала моё тело и больно впивалась в кожу. Несмотря на это, мысль повернуть назад ни разу не посетила меня. Я целенаправленно шёл к выходу, хотя спустя какое-то время, окончательно потерял самообладание и поддался панике. Бороться с призраками, встававшими преградой на пути, рассудок был не в состоянии, и тело просто механически продолжало начатую работу. Я перебирал руками и ногами, слепо подчиняясь ритму пульсировавшей в голове крови. Внезапно я потерял под собой опору и почти бессознательно ощутил, что качусь куда-то вниз по пологому склону.

III.

Должно быть, падение не было болезненным, но я мог и не заметить ударов о заострённые камни, коими был усеян холм. В тот момент я с ужасом осознал, что заточение не прошло без последствий для моего организма. Длительное пребывание в тесном помещении лишило тело всякой ловкости, а изнуряющее путешествие по туннелю практически обессилело меня. В результате, я никак не мог сгруппироваться и прервать неуклюжее движение вниз. Но наиболее тревожным симптомом стала для меня полная потеря зрения. Темнота, очевидно, пагубно сказалась на глазах, и мне оставалось только надеяться на постепенное возвращение способности видеть в будущем. Но настоящий кошмар ожидал меня когда я наконец достиг подножья холма. Я немедленно оказался захвачен странным потоком тел, неторопливо двигавшихся в определённом направлении. Их ковыляющая походка не позволяла предположить какое-либо сходство между этими тварями и человеческими особями. Они были чужды всему, что когда-либо порождала наша планета.

Зажатый со всех сторон их гладкими, раздутыми от жира, перекатывавшегося под кожей, телами, я всё же не мог заставиться себя прикоснуться к отвратительным чудовищам, чтобы составить об их внешнем облике ясное представление. И всё же, как бы я ни сопротивлялся тому, в мозгу у меня сложился некий образ, по-видимому, довольно точно соответствующий их виду. Это гигантские, ростом, примерно, пять футов, бесформенные насекомые, чьи белёсые тела напоминают нажравшихся падали одутлых червей; передвигаются они на трёх парах членистых тонких ног, иногда вздымая вверх передние в раболепствующем жесте (по крайней мере, мне показалось, что это действие совершается ими осознанно, а не в результате инстинктивного сокращения двигательных мышц), отчего становятся похожими на гигантских богомолов. Их головы непропорционально велики и составляют треть от длины тела, что позволяет предположить наличие некоторых умственных способностей. Однако когда я, после падения, невольно нарушил их строй, ни одно из существ не издало ни звука: как будто они не обратили на меня никакого внимания – лишь апатично продолжили свой путь вперёд.

Я брёл вместе с этими отродьями, не зная, как выбраться из плотно сомкнувшихся вокруг меня рядов, когда слух мой уловил знакомую вибрацию, отмечающую начало зловещего стона. Потусторонний гимн зарождался за много миль от нас – там, где я угадывал мерно раскачивающиеся в нескончаемом потоке миллионы безликих тел, как две капли воды сходных с окружавшими меня сущностями. Гул нарастал. Казалось, этот постепенно набирающий силу вой будет длиться вечно. К мрачному причитанию присоединялись всё новые и новые голоса – теперь оно уже звучало подобно трубам судного дня, но идущие подле меня пока хранили молчание. Я ощущал надвигающуюся волну, способную сокрушить самую стойкую психику – и ничего не мог поделать, бежать не было возможности, да и я сомневался, что в этом есть доля здравого смысла. Ближе. Яростный визг, будто бы проникает в каждую клетку тела… Ближе… Твари вскидывают передние конечности и останавливаются… Ближе… Они начинают раскачиваться… Ближе!!! И вот чудовищный свист прорезывает время и пространство! Я смеюсь и кричу, поглощаемый кошмарным водоворотом богомерзкого вопля! В нём слились воедино ужас и торжество, сила и ненависть, страдания и наслаждение – всё безумие, которое когда-либо знала земля, воплотилось в нём. И я желаю кричать вместе с ними, слепо радуясь и воспевая безудержные силы, которым я мечтаю служить! Прекратить этот хаос, зажать уши и не слышать вселенской мерзости, творящейся здесь! Я подношу руки к лицу, и они наталкиваются на узловатые сочленения мягкой плоти, бородавчатыми буграми покрывающие ГЛАДКУЮ ПОВЕРХНОСТЬ! У меня нет глаз – и нет лица!

… И тогда я вспоминаю…

Падение Чёрного Камня, предсказанное великими умами древности… Падение Чёрного Камня, оставившего в небе след, даривший цветам небосклона оттенки, коих не должно существовать… Волны рек, в один день ставшие чёрными… Мёртвые животные, претерпевшие пред гибелью отвратительные метаморфозы… Обезумевшие толпы людей, молящихся на улицах… Обезумевшие толпы людей, убивающих друг друга… Обезумевшие толпы людей, застывших в экстазе дикой оргии… Обезумевшие толпы… И потом пришла тьма…