Текст книги "Путь"
Автор книги: Алексей Бородкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Алексей Бородкин
Путь
часть первая
Хотелось много говорить, забалтывать свой страх, укрывать его покрывалом слов, как стылую землю укрывает слой листьев. Говорить-говорить-говорить… сплетая мысли и фразы.
На подоконнике стояло зеркало, оно было повёрнуто таким манером, что дополняло окно до целого… при этом показывало картинку из другого "куска" двора – отражалось небо, голое, очевидно высохшее, дерево и неспокойная птичья стая.
"Что если дерева нет? – думал Циглер, – что если это вход в другое измерение? Но чёрные птицы явственно существуют! интересно, это вороны? есть ли в Шанхае вороны? Какие они?"
И тут же, без малейшего повода, страх: "Когда ворона разгонится и сложит крылья, она пробьёт клювом стекло и ударит мне в голову… убьёт?"
Послышались шаги, "педаль" дверной рукояти опустилась, вошла медсестра. Циглер в который раз подивился этой двери и этой ручке. Невозможно было ожидать в китайской клинике встречу со своей музыкальной школой.
Двадцать лет назад (что-то около того, считать было лень) юный Гриша Циглер обучался в музыкальной школе в N-ске…
/в N-ске жила семья: отец, мать, бабушка (урождённая Мария Курц), успел небольшой кусок жизни провести дед – ещё перед войной, – собственно, дедушка и купил фамильный дом, он же надстроил мансарду
…Гриша ходил в музыкальную школу. Посещал. Без обычной детской ненависти ко всему, что связывает свободу, но и без рвения. Он заключил с матерью договор, что будет прилежно учиться (со своей стороны), мать же обещала не упрекать за отсутствие успехов. Мать любила сына.
В кабинет по специальности вела необычная дверь: деревянная, широкая, низкая. Гриша называл её Боярской. Её красили столько десятков раз, что исчезла декоративная резьба и скрылись завитки… и слои краски казались слоями земли на археологических раскопках. Гриша осторожно приподнимал ногтем завитки краски (там, где она надломились) и заглядывал внутрь – в историю двери.
Ещё значительнее привлекала ручка – скоба с большими железными "пятаками" в основании. Каждая рука оставляла на ней след – это неоспоримо доказывали стёртые слои. "И если изобрести прибор, – думал Гриша, – то по этим потёртостям можно определить, кто касался рукояти в шестнадцатом году, до революции… или в девятьсот пятом… или вчера".
Медсестра повернула к Младенцу (второе имя соседа было Кокон), пощупала пульс, но не так как делают в России, а на шее и руке одновременно, точно сравнивая.
Младенца привезли в палату третьего дня; вошел врач, осмотрел территорию (комнату три на пять метров), пошевелил пальцами. Врач казался порядочной шельмой, он был невелик ростом, худ, но с большими противоестественными щеками и брюшком, напоминающим переросший лимон, засунутый под рубашку. Врач всё время шил глазками, и от этого казалось, что он намеревается что-то украсть и подыскивает именно "что-то". Меж тем, он был замечательным хирургом и, кажется, совладельцем клиники.
Палата было оплачена целиком, однако второго пациента втиснули. Врач сказал, что он не помешает, что он тихий и спокойный:
"Она живая, мущ… мущ… – слово застряло на языке. – Тихий-тихий. Не помешай. Он кома. Но живая".
Григорий не возражал, ему не хватало собеседника. Более того, молчаливый, завёрнутый с ног до головы Младенец был идеальным спутником. Григорий говорил, говорил, говорил… не боясь утомить или обидеть.
/имя Младенец возникло из-за глаз – сосед имел живые, ясные, понимающие глаза, какие изредка встречаются у новорожденного младенца
На завтра назначили операцию. Григорий гнал от себя тревожные мысли, но они возвращались… словно сухое дерево в зеркале или суетливые вороны. Опять представлялось, как ворона пробивает стекло – летят острые щепки, как клюв вонзается в череп.
"Господи, Боже мой, помилуй мя, грешного! Освободи от сомнений! Избавь от дурных мыслей!"
Операция предстояла сложная, почти безнадёжная. Впрочем, нет, не так, шанс был. Доктор энергично спорил с переводчиком, как объяснить Григорию возможные варианты, и уже самое это обсуждение говорило о многом.
О полном выздоровлении речи не шло.
33% врач давал, что будут улучшения.
33% что ничего не изменится.
33% что станет хуже.
1% оставался на летальный исход.
Цифры вертелись в голове, однако ничего не означали и не сообщали информации – они были выдуманы… необходимы, как повод рассуждать и говорить. "А дверь хороша… интересно, откуда она? Откуда тут дверь из N-ска? или просто похожа? когда-то Шанхай был русским городом, кажется… а про один процент это он загнул, желтолицый чорт… немцы и англичане давали искренние пять процентов".
Следом вопрос: "Не ошибся ли я?"
Надо было говорить, говорить… чтобы глушить мысли, цитировать книги, читать стихи, а ещё лучше вспоминать, воспоминания заполняли пространство черепной коробки, не оставляя "воронам" шанса проникнуть.
– Ты спросишь, как я попал сюда, милый друг? Очень просто, я мог бы ответить тебе одной краткой фразой, однако я не стану так поступать, ибо я лишу тебя, к огромному своему огорчению, удовольствия выслушать мою биографию. Она затейлива и прихотлива, и напоминает пасхальное яйцо, выкрашенное домовитой хозяйкой посредством луковой шелухи в коричневый цвет. Впрочем… – Григорию понравилось "цветастое" начало; монолог в стиле Стивенсона можно было продолжать бесконечно… однажды, для литературного капустника Циглер написал целый рассказ такими длинными плавными фразами. – Впрочем, я никогда не считался словоблудом, а потому буду говорить кратко и строго, по существу. Четыре года назад, моя матушка, дай ей бог здоровья, и родная моя бабушка, долгия ей лета… посовещавшись и взвесив все "про" и "контра" решили отправить меня в Англию, в клинику профессора Бодингейма…"
Тот день и то утро, и вечер Григорий Циглер помнил в малейших деталях, а что запамятовал так то домыслил. Почти ежедневно он вспоминал день «ВНР», и удивлялся, что жизнь человеческая поворачивается совсем не тогда, когда приспело крутить «руль-баранку», но много раньше, и что витязь (ВНР – Витязь на распутье) изменил свою судьбу не тогда, когда выбрал одну из трёх дорог у мшистого валуна, но в ту секунду, когда пустил коня по тропинке, приведшей к распутью.
Было позднее лето, почти осень, ранние сорта яблок уже падали гулко на трАву – прекрасное золотое время! Оно напоминает взрослую спелую женщину, сохранившую красоту, но уже набравшуюся практической мудрости. Матушка и бабушка сидели в саду, подле круглого стола. Они читали нечто из БОдлера, негромко заинтересовано обсуждали.
/семья Циглер, как нетрудно догадаться из фамилии, имела немецкие корни, и видимо, по этой причине, французская поэзия казалась диковинкой, достойной обсуждения, а не простого безоговорочного восхищения, как, например, творчество Гёте
По саду частила Светлана Альбертовна – она собирала в корзинку яблоки, намереваясь сварить повидло. Формально семья не имела прислуги; Светлана Альбертовна (одинокая бездетная женщина) жила по соседству, приходила поговорить, помогала в хозяйстве… получала за помощь некие небольшие суммы.
Неожиданно бабушка подняла ладонь, и, прерывая рифму Бодлера, спросила:
– Грегор, какие у тебя сейчас часы?
Григорий преподавал в школе английский, плюс дважды в неделю читал в университете немецкий. Об этих "часах" интересовалась бабушка.
Григорий ответил. Бабушка качнула головой, вынула папиросину, постучала гильзой по портсигару… сказала, что нужно будет подыскать замену. Сказала, что её давнишний друг из Баварии посоветовал британскую клинику:
– Тебе нужно у них показаться.
Показаться! Какое отвратительно слово! Как оно надоело! Постылое вялое слово! Показаться, это что? Это как? Сказать, заявить, потребовать, ударить – в этих словах есть жизнь и есть воля, но "показаться"… это заплесневевший йогурт. Недоделанный сыр. Дырка от бублика.
В семье не считали Григория больным – не приятно было считать… во всяком случае, этого не показывали открыто, и только отец… Отец – совсем иное дело. Вокруг отцовских глаз разбегались гусиными лапками морщинки, полные его губы кривились. Большое тело, голова, львиная грива… руки с мощными ладонями – отец был человеком дела. Напоминал Ивана Грозного. Полная противоположность слову "показаться".
– Мы это тысячу раз обсуждали, Ома, (Oma – нем. Бабушка) – выговорил Григорий. – Наука ещё не умеет мне помочь.
– Но и хуже не сделает, – быстро проговорила бабушка, давая понять, что вопрос решён. – Сейчас у моря бархатный сезон, поездка не покажется тебе в тягость.
часть вторая
Подразумевалось, что профессор Бодингейм проведёт придирчивый осмотр; потом возьмут анализы, сделают томографию… проведут процедуры и тесты.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
