Текст книги "Смоленское направление 2"

Автор книги: Алексей Борисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Три гривны под яблоню и три в казну. – Предложил я.

– Ефрем, ты б объяснил, на досуге, своему дружку, как дела делаются. Четыре под яблоню, а три в казну за три десятка пудов сплющенных криц. – С налоговыми отчислениями было покончено.

Налоги в Новгороде, как и на всей Руси – драли безбожно. Доходило до сумасбродства, требовали оплату за проезд по мосту, этакий прообраз дорожного мыта. Взимался подоходный налог 'с сохи' или 'от дыма', церковная десятина и многое другое. Все договора, составленные после военных действий, включали в себя обязательный пункт:– льготное налогообложение купцов победившей стороны. Средневековым миром правили деньги.

Освободив ладью Ильича от груза, мы немедленно отплыли в сторону Ладоги. Отправившись вечером, вопреки всем правилам и приметам, тем самым спасли свои жизни. На Волхове, в десяти верстах от Новгорода, на нас готовили засаду. Строган считал, что на ладье Пахома вполне нормальные люди, посему и предупредил своих разбойников, чтобы готовились с утра перехватывать ладью, выкрашенную дикой краской*, мышиного цвета.

('Шара' – дикая краска (у маляров), изготовлялась из белил, мела и сажи)*.

Так и проскочили, минуя отдыхающих татей, слишком поздно сообразивших, что добыча ушла, и догнать ладью не представляется возможным. Боярин, когда узнал о провале своей затеи, самолично порол кнутом гонца, принесшего известие. После экзекуции, Строган навестил своего знакомого, Михайло Сытинича, внука знаменитого боярина Сотко, который оплатил строительство каменного Борисоглебского храма.

– Подлый купчишка Пахом Ильич, перебил мне всю торговлю со свеями, по миру пустить захотел. – Жаловался боярин.

– Шутишь? Один купец, пусть зело удачливый, и перебил всю торговлю – не может быть. – Михайло пребывал в прекрасном расположении духа, Сбыслав Якунович давал в приданное, за свою Анисью триста гривен*.

(Для примера, годовой доход в Германии с лена составлял 5 кёльнских марок. 1 марка Кельна =233,855 г. серебра. Грубо, 1,2 кг. серебра в год. Сбыслав даёт 61,2 кг. серебра, т.е. доход за 51 год, что равносильно пожизненному обеспечению невесты.)* примечание автора

– Ну, не совсем один. Кабы не Сбыслав с Гаврилой, в жизнь бы ему не управиться, гаду ползучему. – Какой такой Сбыслав? – Сытинич спросил, явно заинтересовавшись именем.

– Сбыслав Якунович, ну ты должен его помнить, здоровый такой, ни одной драки не пропускал, а Гаврила Алексич – сосед его. – Строган, напомнил Михайле, как много лет назад он, будучи совсем молодыми, со своими дружками, ходили стенка на стенку, лупцуя молодцов в Людиного конца. Сам же Строган, всегда стоял в сторонке, считая игрища – бестолковой затеей.

– Знаешь, мои купцы мёдом торгуют, в хлебные дела не лезут. Так что, помощи от меня не жди. Сбыслав с князем на короткой ноге. Мой тебе совет – перетерпи. – Возможность объединить два богатейших боярских рода были слишком заманчивой перспективой. Портить отношения с отцом невесты сына, было некстати.

– Вот как ты заговорил! Щенка Ярославого испугался? Так знай – мне Александр не указ! Жаль, что не с нами ты. Смотри Михайло, как бы локти не пришлось кусать. – Строган выскочил за ворота хором Михайлы Сытинича и со всего размаха ударил по лицу своего холопа, ожидающего хозяина у лошади. – Не стой на дороге, пёс смердячий!

Михайло поразмышлял немного, взвешивая варианты, и отправился к жене. Боярин всегда поступал так, когда шанс успеха в принимаемом решении был равен неудаче. Любушка, так ласково называл он свою жену, обладала невероятной интуицией, помноженной на логическое мышление, не свойственное женжинам. Не подвела она и в этот раз.

– Медвежонок, подумай сам …, Сбыслав сидит на воске, ты на мёде, понял, к чему я веду? – Любушка полулежала на перине, положив голову мужа к себе на колени, не забывая гладить его по голове.

– Ээ …ммм… нет. – Пробормотал боярин.

– Мёд, воск, пчела, Вы должны быть вместе, словно в улье. А Строган, он скользкий, как гадюка болотная. – Женщина игриво пощекотала мужа за ушком.

– А пчела кто? – Михайло стал приподниматься, убирая голову с колен жены.

– Ой, пусти … медведь. Пчела это дочка Сбыслава, ой …– Любушка утонула в объятиях мужа.

– Господи, как хорошо иметь умную жену. – Подумал Сытинич, целуя в сахарные уста любимую.

После жарких объятий, Любушка послала мальца к знакомой свахе, а дабы гонец не бежал с пустыми руками, то был передан горшочек с мёдом, завёрнутый в холстину и завязанный на бабский узел.*

( узел типа 'бантик', с торчащими в разные стороны концами, пародия на морской узел)*

Спустя час, сваха вышла через задний двор своего дома, поправила новую поднизь под кикой** и неспешным шагом отправилась прогуляться, случайно свернув на улицу, ведущей к терему Сбыслава Якуновича. Степановна, за свою долгую жизнь, успела соединть сердца двух десяток боярских деток, более полусотни купеческих. Что касалось других сословий, то до них руки не доходили. Вернее – ноги. Сваху иногда просили передавать записки, частенько те, кто не найдя счастья в браке, искал его на стороне. И как это бывает, многие из них – были старыми клиентами Степановны. Вот и сейчас, под головным убором женщины лежал кусочек бересты, адресованный Якуновичу.

(Выходя из дома, женщины надевали шапку с высоким челом, ее называли «кика»; в юго-западных областях – повойник. Под кику поддевали еще один платок, называемый «подзатыльник», или «поднизь». Кокошник одевался поверх, только по праздникам, ну, иногда – похвастаться, когда совсем было невтерпёж).**

Трое суток по реке, полдня на волоке, Ладога, со своим шумным торгом и в конце пути перед нами предстал Ореховый остров. Сама природа подсказывала новгородцам закрепиться на этом участке суши. Но, это будет потом, спустя два поколения, когда Новгородский князь Юрий Данилович, внук Александра Невского, в 1323 году построит здесь крепость. Пока что, одинокая вышка, в точности скопированная с крепости у камня под Смоленском, встречала нас, окружённая лесом. Невдалеке от неё, на прибрежных волнах, покачивался корабль Бренко. Через оптику было видно, как из лесочка стали появляться вооружённые люди со знакомыми касками на головах.

Строительство, начатое Пахомом Ильичом – впечатляло. На западной оконечности острова, где земля, подобно острию копья вспарывала реку, возводили каменную башню, высотою в семь аршин. Рядышком, возле вкопанного в землю столба, огромной кучей лежали булыжники и два деревянных корыта с известковым раствором. Возле них суетился мужичок с верёвкой.

– Готово? – Крикнули сверху.

–Принимай! – Мужичок отошёл в сторону и потянул за свободный конец троса, продетого через примитивный блочок. Корыто с раствором медленно поползло вверх.

– Пахом, ты молодец. За такой короткий срок, и столько успеть сделать. – Похвалить Ильича было просто необходимо.

– Всё просто, Лексей. Помнишь, Хлёд мне двух суздальцев продал?

– Так вроде они иудеи были. – Стал припоминать историю покупки рабов на Готландском подворье.

– Кем они только не были. И иудеями, и саксами и даже немцами. Стыдно им было …, год в неволе томились, а когда до дома сбежали …, сам знаешь, в Суздале сейчас ничего из камня не строят. Сказывали, что даже кору ели, вот и продались одному иудею. – Пахом перекрестился. – Тот пообещал к франкам переправить. Мол, замки там каменные возводить будут, мастера на вес золота. Поверили горемычные, да пирог только с виду сладким оказался.

– Ничего в мире не меняется. – Всё, как у нас.

– Они как на рисунок глянули, тот, что в картах лежал, чуть плакать не стали. Для суздальских каменных дел мастеров важно память о себе оставить, чтоб потомки восхищались …. Оно гордыня, конечно, но какой мастер не хочет, чтоб творение его рук помнили? – Ильич обвёл меня вокруг башни, показывая качество кладки. На первом камне положенном в основании башни, втихаря от всех зубилом было выбито: – Никифор и сын Михайло из Суздаля заложи град на усть Невы нарицаемый Орешек месяца иулия в 29 день.

Зерно, разложенное по коробам, хранилось в пяти амбарах. Как объяснил Ильич, подобный метод упаковки подсказал Гаврила, привезший берестяные корзинки, почти за бесценок из Юрьева монастыря.

– Пахом Ильич, мне сказали, что двадцать тысяч пудов скупили, неужели всё уместилось здесь? – На мой взгляд, на острове находилась только половина.

– Нет, столько было не вывезти. В одну корзину все яйца не складывают, вдруг, пожар, али ещё что-нибудь? Большая часть в монастыре, Алексич пообещал настоятелю, что привезёт чудо-плуг в подарок, хотя монахи просили колокол. – Пахом улыбнулся, своей фирменной улыбкой, после которой становилось понятно – сделку провернул удачно.

Палаточный лагерь окружал амбары по кругу, в центре стоял мой бывший походный шатёр, который в прошлом году был подарен Ильичу. Вдруг возле шатра три раза прозвенел колокольчик.

– Незваные гости? – Спросил у Новгородца.

– Чужаки – два звонка, а это Сбыслав с Гаврюшей с охоты возвертаются. Бренко им кабана проспорил, вот они с утра на тот берег и укатили. – Пахом указал пальцем в сторону Лопского погоста. – У Якуновича сокол есть, но он его с собой не взял – побоялся.

– А предмет спора? Из-за чего весь сыр-бор? – Мне стало интересно.

– Сбыслав сказал, что у сапсанов пары на всю жизнь. Людвиг не поверил, побежал у Гаврюши спрашивать, тот и подтвердил. – Ильич поправил фуражку, готовясь встречать друзей. – Одним словом – немец, хоть и крещёный.

Радости от встречи не было предела. Охотники добыли трёх подсвинков и матёрого секача, весом не менее десяти пудов. Четверо ушкуйников с трудом снесли добычу с насада.

– Еле допёрли, Людвиг рогатину сломал, клычища – в пять вершков, Гаврюша портки порвал. – Сбыслав рассказывал результаты охоты, пытаясь короткими фразами пересказать всё приключение.

– Встаньте возле кабана, так нагляднее будет, что за зверюгу вы убили. – Незаметно снимая троицу на камеру, пусть ребятам будет подарок.

Вечером, у костра я поведал о походе в Смоленск, о том, что к Киеву движется орда кочевников и Русь снова умоется кровью, а тысячи жён, вереницами поплетутся в степь, плача по погибшим мужьям и сыновьям, не сумевших их защитить.

– Не сдюжит Киев. Гордые больно, пупом земли себя считают. Нет в них стойкости нашей. – Гаврила отпил вина и проверил ножиком готовность поджаривающегося на вертеле кабана.

– Отчего не сдюжит? Батька сказывал, правда, давно, что стены высоки и храмов каменных – не счесть. Киевлян много, что муравьёв в лесу. – Возразил другу Якунович.

– За последнее время, все кому не лень, Киев на копьё брали. Дай Бог, уберечься ему в этот раз, только чую …, плохо дело будет. – Пахом срезал кусок мяса с туши и уставил свой взгляд на костяной наконечник стрелы, оставленный в теле животного не столь удачливым охотником. – Видите этот наконечник, так и Киев будет костяшкой тыкать, когда крепкое железо рогатины потребно.

– Рогатина и то сломалась. – Подал голос Бренко.

– Сломалась, твоя правда. Ибо силён враг, но её и одной хватило. Кулаком надо бить, а не перстами растопыренными. От нас земля Русская пошла, объединить Новгород её должен. – Ильич покраснел от волнения, впервые, при друзьях он высказал то, что наболело.

– А ты попробуй, Пахом Ильич. Удача у тебя есть, всё, что ни задумал – получается. – Сбыслав привстал с бревна, заменяющего лавку. – Да только Русь за князем пойти может, за купцом – нет. Ты уж извини, Пахом Ильич.

– Разве купец? Остров, а скоро и крепость, Пахому Ильичу принадлежит, значит, земля у него есть. Дружина – вот она, шесть десятков. Князь Новгородский, его любит, ближником своим при мне называл. Уже не купец он – боярин. – Бренко тоже привстал.

– Сбыслав, Людвиг правильно говорит. Пахом Ильич теперь боярин, я своего друга поддержу, если что. – Теперь привстал и Гаврила.

– Пахом мне тоже люб, и друг он мне, ничуть не меньше, как ты мне Гаврюша. И за боярство его я свой голос дам. Князя искать надо, или своё княжество делать – только так. – Возле костра стояли четверо мужчин, сами того не зная, совершив поворот в истории.

Гюнтер спал лёжа на животе, обхватив подушку обеими руками. Ему снова снилась принцесса на коне, только теперь он знал её имя.

– Гюнтер! Ты мой король. Помоги слезть с коня. – Попросила Нюра.

Ноги вновь обвили страшные корни, между ним и любимой появился Пахом Ильич, сверкнула сталь меча. Но что это, клинок пронёсся рядом, разрубив оковы. Корни рассыпались и превратились в маленьких змей, шипящих и отползающих. До Нюры оставался один шаг, как из земли вырос православный крест. Штауфен проснулся.

Глава 4.
Орешек.

Всё вкусное, в равной степени, как и хорошее, имеет одну отвратительную черту, – быстро заканчивается. Утром, от кабана с подсвинками остались лишь косточки и пара пятивершковых клыков, коими Гаврюша пожелал украсить свой шлем. Мы стали собираться в дорогу, предстояло навестить родичей Якуновича в Ладоге, оттуда, вместе с ними в Новгород, где Сбыслав должен будет решать семейные дела. Дальнейший маршрут пролегал к Юрьеву монастырю, а там, Гаврюша, накоротке будет общаться со своим двоюродным братом, настоятелем обители. Как удалось выяснить, дружки Пахома Ильича особо и не потратились. Где сладким словцом, а где и кулаком, Гаврила и Сбыслав наобещали золотую кучу, оставив в залог наиболее строптивым немного серебра. После скептической оценки моего плуга корелом, я уже не был так уверен, что новшество будет воспринято на ура. Оставалось надеяться на стальные листы, их продажа с лихвой перекрывала стоимость всего зерна, да и на крепостную стену хватило бы.

– Христом Богом прошу, Людвиг! Сбереги хлеб. – Ильич ещё раз напомнил Бренко о своих обязанностях перед отплытием. У самого берега присел, зачерпнул пригоршню земли, аккуратно сложил грунт в платок, завязал его и положил в сумку. – Моя земля.

Ладья на вёслах уходила в сторону Ладоги. Вскоре взметнулся красный парус, поймав попутный ветер и через час, только крохотная точка была видна с берега.

– Вот я и комендант крепости. – Негромко сказал Бренко. – Кто бы мог представить, что пару месяцев назад, у меня был один тулуп и драные портки. Русь – страна невероятных возможностей.

– Что ты там под нос бормочешь, воевода? – К Людвигу подошел Яков, который каждое своё утро начинал с пересчёта оставшейся казны, продовольствия и запасной амуниции. Баталер и казначей в одном лице.

– О смысле жизни Яков. Что там у тебя? – Бренко оторвал взгляд от водной глади и повернулся к ушкуйнику.

– Алексий зимние обновки привёз. Надо б людям раздать, а то у меня не палатка, а лавка торговая, спать уже негде. – Яков держал в руках лист гладкой фанеры с привязанным к ней карандашом.

– Вои шестером в одном шатре спят, а ты в своём один, тебе ли жаловаться? – Удивился Людвиг.

– Я не против, пусть и у меня шестеро будут спать, только … и спрос за всё, с шестерых. – Яков прекрасно понимал, для чего ему одному выделили палатку с сундуком.

– Созови всех, кроме дозорных. Сам-то смотрел, что за обновки?

– А как же, порылся. Надо ж знать, что по описи принял.

– Яков. Ты мне … это … отложи в сторонку, что на меня причетается, хорошо? – Бренко неудобно было просить, но командир должен подавать пример своим бойцам, а значит и обмундирование получить первым.

– Уже отложено и принесено. – Яков сделал шаг влево, и за его спиной оказался здоровый вещевой мешок, поверх которого лежала шинель чёрного цвета.

– Что это? – Людвиг развернул шинель с множеством сверкающих золотом пуговиц, обратил внимание на хлястик и стал прикидывать, как на такую красоту напялить кольчугу.

– Это не для боя. Под бронь – вот. – Яков улыбаясь, вынул из мешка Бренко ватный костюм лесоруба.

– И перед кем вот в этом красоваться? Перед белками? – Шинель вновь была свёрнута.

– Алексий говорил, мол, когда послы приедут или ещё кто важный, слово ещё такое, не наше …ща … парад. Наверное, что-то радостное, я так понял. Вот тогда и надевать это. – Баталер ткнул пальцем в шинель. – Тут и картинка, как всё должно быть. Я её на дереве повешу, чтобы каждый мог посмотреть.

– Повесь. По мне, так лучше девок бы привезли. Ладно, созывай народ. – Людвиг запихнул ватный костюм обратно в мешок, подхватил шинель под мышку и направился в свой шатёр. Вскоре над островом зазвенел колокол, призывая людей собраться.

Бренко отчасти был прав. Новгородцы соскучились по женскому вниманию, однако и обновкам порадовались. Лишняя одёжка не помешает. Ночи уже холодные, а с собой захватить тёплую одежду никто не догадался. Кое-кто попытался узнать, вычтут ли из жалованья стоимость привезённой амуниции, и пока ждали речи воеводы, переговаривались друг с дружкой.

– Нет, доплатят, за всё: что на тебе Пятунька – серебришком плачено. Вот только, какова красная цена этому зипуну? – С ехидцей в голосе ответил Злобко.

– Тебе серебра по ряду положили мало? Чем-то недоволен? – Яков стоял рядом с Бренко, ответа на вопрос не знал, но решил пресечь спор, переводя разговор на другую тему.

– Много серебра не бывает. Мне … хватает. Делать-то что с этим? – Ушкуйник приподнял шинель над головой.

– Положи в свой мешок. Когда скажут облачаться, тогда и наденешь. Яков! Поши людей на рыбалку, да ещё двоих в помощь суздальцам дай, а то, притихли они что-то. Остальные, кто не в дозоре сегодня, бегом оружаться. Жирка смотрю, набрали, совсем обленились. А ну, бегом! Кому сказано. – Бренко понимал, что воины должны быть заняты делом, тогда и мысли глупые в голову не лезут.

Дни пролетали незаметно. Торговые суда, стремившиеся к Волхову, завидя башню, старались обходить остров стороной. Лишь лодки местных рыбаков, вольготно курсировали, иногда причаливая к берегу: новости передать, поинтересоваться как дела, а если повезёт, то и улов продать. Вот с таким рыбаком и прибыл на Ореховый остров Ощепок, соглядатель Строгана.

– Темнеет уже, дозволь православные у вас переночевать? Я и медовушку прихватил. – Пассажир рыбака представился приказчиком, которого хозяин послал разведать настроение и нужды островитян.

– В лодке спи. Не велено никого пускать. – Пятуня дежурил у пристани, мечтая поскорее смениться и завалиться на матрац.

– Дай Бог тебе здоровья, витязь. В лодочке сосну …, придётся одному хмельное пить, не по-христиански это. – Ощепок зевнул и неспешно отправился к рыбацкой долблёнке.

Сменщик Пятуни от предложенной медовухи не отказался, упустив из вида, как добрый приказчик что-то ливанул в бурдюк с питьём. Медовуха была вкусна, пахла травами и приятно согревала, были б на острове коты, то неприменно сбежались бы на запах валерианы. Злобко отпил ещё глоток. Ноги стали ватными, остро захотелось присесть. Вот и овчина заботливо разложена, прямо как дома ….

– Задумался о чём, витязь? – Злобку кто-то пихнул в бок.

– А? Что? – Ушкуйник открыл глаза. Ощепок сидел рядом.

– Светает уже. Пора мне, спасибо что приютили, как дома буду, свечку за тебя посталю. Прощевай … витязь. – Последнее слово верный строгановский пёс сказал сквозь зубы, глумясь.

Спустя седмицу, Строган узнал, где сокрыто зерно. Сроки поставки хлеба свеям подходили к концу, надо было торопиться. Уже был собран отряд из ливонских наёмников, ожидавших команды, и тут, такая удача. Не надо платить за зерно, пять амбаров дожидаются своего нового владельца.

– Жаль, Грот пропал. Он бы подсобил с кноррами на Ладоге. – От чёртова свея не было никаких известий с начала лета.

– Хозяин, в устье Волхва четыре кнорра* из Бирки. Это две сотни возов. Они порожние, сам видел. – Ощепок уловил размышления Строгана и решил выслужиться.

(Волховские пороги могли преодолеть корабли с осадкой в 2,5 ф., для кнорров это было затруднительно, поэтому, товары перегружали на суда паромного типа. Оплата регулировалась специальными дополнениями к договорам.)* примечание автора

Утром, с немецкого подворья стали отходить телеги в сторону причала, припорошенные сверху соломой. По шуму, исходившему от движущихся возков, можно было догадаться – везли железо. Нисим, стоявший рядом, на соседних мостках просто закрыл глаза. Сын Яаков уже проверил тайник под яблоней и подал знак. Не учел Строган одного: после визита Степановны малец Тришка, неусыпно следил за боярином, докладывая жене Сбыслава о всех подозрительных действиях.

– Четыре десятка, рожи злые, а в телегах сбруя. – Докладывал мальчик.

– Строган с ними поплыл? – Мила заметно нервничала. Скоро свадьба у дочери, а мужа до сих пор нет дома. Что там, в Юрьевом монастыре такого, чего нет в Новгороде?

– Не, пузатый боярин дождался пока лодки отойдут, а затем к себе в терем уехал. – Малец теребил шапку в руках, ожидая дальнейших распоряжений.

– Умничка. Всё мужу расскажу, какой ты молодец. На тебе пряник – заслужил. – Боярыня протянула мальчику угощение.

– Благодарствуйте. – Тришка взял лакомство, но не уходил. – Insel,*это слово несколько раз повторяли немцы, когда в лодки садились. (Остров)*

– Вот как? Значит, они не просто к Ладоге собрались. Ой, чует моё сердце …, да что ж это я сижу тут? – Мила позабыв о мальчике, бросилась в комнату дочери. – Анисюшка, бегом за голубем, что из Юрьевого монастыря привезён был,** батька в беду попал.

(Голубь, будучи выпущен, немедленно возвращается в привычную ему голубятню, откуда он был увезен в корзине или клетке. Никуда больше голубя послать нельзя).**

За этого голубя, Сбыслав отдал золотой крест с самоцветами. Подобная порода ценилась на вес золота. Далеко не каждый боярин Новгорода, мог похвастаться почтовым голубем. У Якуновича их было шесть. И если почтовый середнячок мог лететь со скоростью пятьдесят вёрст в час, то сбыславские – выдавали восемьдесят. Любил птиц боярин, да что там птиц, Сбыслав любил всё, что могло летать.

Юрьевский монастырь просто очаровал меня. Особую выразительность каменным зданиям придавал естественный цвет стен, сложенных из серого и голубовато– розового известняка-ракушечника. А Георгиевская церковь, если смотреть издалека, то создавалось впечатление, что храм слеплен руками. Это как сравнивать фотографию и картину художника, где, безусловно, предпочтение отдаётся последнему. И самое главное – тишина. Людям дают подумать о Боге, помолиться и ощутить себя единым целым с природой. День ушёл на осмотр красоты, второй на знакомство с настоятелем и обширной братией. Гаврила Алексич, по моей просьбе упросил двоюродного брата дать мне в провожатые монаха, который показал каждый закуток, рассказывая о традициях, которым уже более ста лет. Одна из них связана со старинным греческим обрядом – бить в блюдо во время общей трапезы. На край стола ставилось большое блюдо с пищей, старший из братии ударял в него большой ложкой, чтение молитв прекращалось, все вставали и благословляли пищу, а затем начинали трапезу только вслед за игуменом. В наше время, для того, чтобы привлечь внимание за столом стучат ножиком по ножке бокала. Оказывается вот, откуда всё пошло.

На третий день прибыли представители сёл и деревень, закреплённых за монастырём, коим сдавали землю в аренду. Это приносило обители десятую часть дохода. Помимо этого существовали ещё несколько источников обогащения, такой как вклад 'по душе', когда прихожане делали дарения, дабы обеспечить молитвы монастырских монахов по душе умершего вкладчика и его родственников. И разумеется вклад 'для пострижения'. Богоугодным делом считалось отречься от мира через пострижение в монахи даже за несколько минут до смерти. Треть дохода приносила торговля, освобождённая от всех пошлин.

– Каждая община получит один плуг с бороной, десять кос и тридцать серпов. Стыдно сказать, многие пользуются деревянными серпами – железо дорого. – Настоятель монастыря сидел с нами за общим столом, а чуть в стороне, сутулый монах вёл бухгалтерию.

В итоге, после расчёта с ладожанами и монастырём сельскохозяйственной техники у нас не осталось вовсе. Монах с потрясающей точностью назвал количество общин, равное оставшимся плугам с боронами. Как это получилось, не знал даже и Гаврила Алексич, когда на мой вопрос о возможном сговоре просто развёл руками. Лукавить в подобных местах русский человек не может.

После обедни мне пришлось запрячь лошадь и вспахать борозду, наглядно демонстрируя работу плуга. Старосты цокали языками, тихонько переговаривались друг с дружкой, после чего испробовали сами. Сравнивать было с чем. Деревянная соха лежала поблизости. С винтом, регулирующим лемех плуга, разобрались быстро, на сохе пахарь просто изменял усилие, которое оказывал на плечи, определяя нужную глубину борозды, тут же было намного проще.

– Алексий, тебя Сбыслав Якунович зовёт. Случилось что-то, голубь наш с посланием прилетел. – Монах, сопровождающий меня, подошёл как раз, когда я взял в руки косу. Косить толком меня не научили.

– Прошу прщенья православные, как обращаться с косой, вы и без меня знаете, да ещё и поучите. – Среди старост раздался смешок.

Мы снова оказались в кельи настоятеля. Дожидались только меня, Якунович сидел с бледным лицом, остальные были встревожаны.

– Проходи сын мой, присаживайся. Грамоту мне вчера из Смоленска доставили, о тебе там говорится. – Настоятель улыбнулся, тем самым подчёркивая для остальных, что ничего плохого в послании не было. – Но то дело прошлого. Тревожное известие получено сегодня, зачти, Сбыслав.

– Сокол мо… это неважно … вот, Строган змий подколодный отправил воевати на остров четыре десятка римлян злющих. Сбереги живот, …дальше дела не касается. – Якунович отпустил бересту и она снова свернулвсь в трубочку.

– Змеюка пронюхал про Орешек, надо поспешать! На Ладоге перехватим, да утопим. – Высказал свою мысль Гаврила Алексич.

– Тише, Гаврюша. Допустим, успел ты, и что дальше? Ни за что ни про что римлян побьёшь? –Настоятель покачал головой, двоюродный брат предлагал откровенный разбой. Может, и стоило так поступить, не церемонясь с душегубами, однако Закон защищал иноземцев от подобного.

– Римляне подойдут к острову, и если не смогут застать Бренко врасплох, то просто подожгут его. Тогда … вся затея псу под хвост. – Ильич сказал своё слово.

– Я за предложение Гаврюши. Догнать и утопить. Строган, ни перед чем не остановится. Ему не важно – откуда придёт хлеб, не будет русского, он купит на Западе и перепродаст свеям. Прав и Пахомушка, остров предадут огню. – Сбыслав провёл ладонью по лицу, словно старался снять с него усталость.

– Сделайте так, чтобы латиняне напали на вас первыми. Хватит Новгороду голод терпеть! Смерды по городам бегут из-за неурожаев, этак, скоро и сеять будет некому. Впервые, за столько лет запас хлеба на год сделан. Благославляю вас дети мои, на подвиг ратный. Ступайте, пора собираться в дорогу. – Настоятель привстал с лавки, перекрестил каждого по отдельности, подставляя крест для поцелуя. – Исповедуйся перед дорогой, Алексий.

Пахом, Сбыслав и Гаврила вышли за дверь, в кельи остались я и священник. Не успев вымолвить и слова, как настоятель потянул меня за рукав, открывая потайнуюдверь, замаскированную под иконостас. Крохотная лампадка в далеке, тускло освещала узкий проход, ведущий к спрятанной в стене кельи.

– Поговорим здесь. Мы с Ермогеном пятнадцать лет знакомы, Иннокентий его, у меня в этом году жил, так что, кто ты такой, мне известно. Ответь мне, почему ты, никеец, помогаешь нам? – Священник чуть ли не за грудки держал меня.

– Когда-то была создана великая империя, где на одном её конце человек ложился спать, а на другом уже поднимался, так как наступало утро. Внешние враги, при помощи иуд развалили её на куски. Русь скоро станет империей, и чем крепче будет её тело, тем меньше шансов будет у её врагов. Свет и тьма всегда будут бороться друг с другом. Русь – это свет. Господь велел помогать Свету.

– Мы все воины Христовы. Начни с малого и вскоре большое станет подвластно. Ступай за мной, я выведу тебя отсюда. – Настоятель приподнял деревянный люк, и мы вскоре оказались во дворе, опередив новгородцев на пару минут.

Нанятые для похода в Смоленск две ладьи, после того, как разгрузились в Юрьевском монастыре ушли в Новгород. В нашем распоряжении было лишь судно Ильича, к команде которого прибавилось восемь охранников, Сбыслав, Гаврила и я с Пахомом. Согласно плану, разработанному по дороге, бояре оставались в столице. Угроза семьям, во время клановых разборок была существенной. К тому же, через две недели должна была состояться свадьба, а выдавать дочку замуж без присутствия отца было неправильно.

– Ты уж Пахомушка не задерживайся, а мы тут, с Гаврюшей, Строгану хвост прижмём. – Сбыслав соскочил на причал, принял почтового голубя в клетке и вместе с Алексичем отправился по домам.

Как ни спешили мы, но лодки с наёмниками в Ладоге не застали. Ощепок сумел договориться с владельцами кнорров, те приняли отряд и под видом мирных купцов помчались к Ореховому острову. Хозяин харчевни, где происходил разговор владельца судов и Ощепка, рассказал следующее:

– Тощий поначалу не смог договориться, свей ожидает свой товар уже месяц, вот-вот подвезти должны, я тут всё про всех знаю. – Трактирщик сделал паузу, посматривая на чешуйку резаны, опускающуюся из моих пальцев на засаленный стол. – А потом, он показал какой-то кусок кожи.

– Дальше что? – Мои пальцы сжали очередную резану, не давая ей выскользнуть.

– Ну, возки считать стали, сколько и куда, там …, про зерно разговор был. – Информации больше не было, и корчмарь стал нести околесицу, в надеже дополнительного заработка.

– Когда они отплыли? – Пахом понял, что мы опоздали, и теперь надо было узнать какую фору, имел противник.

– С утра, харчей с собой, на три дня взяли. – Мы встали из-за стола и направилтсь к выходу. – Четыре десятка их, не больше. – Прозвучало уже в спину.

Ощепок вывел свейские корабли к 'Орешку' ранним утром. Намереваясь обойти остров слева, как это обычно делали купеческие суда, направляясь к Неве. Дежурный с вышки отметил на фанерке три крестика, прочертил под ними черту, дорисовывая стрелку наконечником вниз. Если бы ладьи шли в обратном направлении, то стрелка указывала бы вверх. Таким нехитрым способом велась статистика, отслеживающая товарный поток во время навигации проходящий возле Орехового острова.

– Как только достигнем середины острова, резко поворачиваем вправо. На берегу один караульный, если не спит – значит, придётся повозиться. – Ощепок инструктировал кормчего свейского кнорра. По плану, остальные суда должны были повторить манёвр за флагманом.

Бренко просыпался в лагере первым. Не потому, что спать не любил, просто большую часть своей жизни он провёл в походах, и безукоризненно соблюдал распорядок дня. Случаев, когда халатное отношение к воинской службе приводило к печальным последствиям, на его памяти было предостаточно. Теперь же, когда стал комендантом строившейся крепости, ответственности – прибавилось. Вот и теперь, он проверит караул, прогуляется возле почти законченной башни, по пути разбудит кашевара, поинтересуется, что будет на завтрак и в конце маршрута навестит дежурного на вышке. Дабы ушкуйники не расслаблялись, Людвиг, по совету Алексия, несколько раз устраивал учебную тревогу. Получалось плохо, но с каждым разом, время, потраченное на облачение – сокращалось, а проснувшиеся бойцы всё меньше выглядели испуганными утятами, потерявшими маму-утку, и не знавшими куда идти.