Текст книги "Старомодная комедия"

Автор книги: Алексей Арбузов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

Она (настороженно). Что Вы хотите этим сказать?

Он. Его нельзя танцевать в одиночку.

Она. Уж не считаете ли Вы, что в Вашем танце должна принять участие и я?

Он. Несомненно.

Она. А милиция? Могут появиться и дружинники.

Он. Поздно. Меня не остановишь!

Она. Эх! Пропади все пропадом.

Они танцуют. До совершенства, конечно, далеко, но постепенно дело начинает налаживаться.

Он. Ага! Вот видите… танцуем!

Она. Мягче! Не надо так прыгать. И не выбрасывайте свои ноги с такой адской силой в разные стороны! Где чувство меры? Помните об изяществе. Достаточно… хватит.

Прекращают танцевать.

Он. По-моему, что-то вышло.

Она (вежливо). В какой-то степени.

Он. Вот видите (торжествуя) – я танцевал чарльстон!

Она. Вероятно. Но очень давно.

Он. Сорок лет назад! Некоторые па, конечно, могли выветриться из головы, но общий рисунок…

Она. Родион Николаевич, я Вам почти поверила.

Он {агрессивно, поблескивая глазами). Но я танцевал и шимми!

Она. Побойтесь Бога… Вспомните о Вашем сердце.

Он. Не побоюсь. Исполняйте мелодию!

Она. Вот уж не думала, что Вы такой неуемный…

Он. Никаких полумер – танцевать так танцевать!

Она. Эх, спета наша песенка!…

Аккомпанируя себе, они начинают танцевать шимми. Этот танец удается им, пожалуй, лучше.

Он (танцуя). Извольте – могу и шимми… Ага! Видите.

Она. Спокойнее. Вы слишком трясетесь.

Он. Но в этом танце надо трястись.

Она. Не в такой мере. Надо чуть трястись. Чуть – в этом весь фокус.

Он. Пожалуйста, могу и чуть. Танцуют почти хорошо.

Она. Довольно.

Они останавливаются.

Я не ожидала. Вы молодец.

Он. Вы тоже не промах.

Она. Но тем не менее нам решительно следует передохнуть.

Он. Пожалуй. В этой мысли что-то есть.

С удовольствием располагаются на скамейке.

Она. Боже мой, как прекрасно.

Он. Лучше не бывает.

Она. Но мы все-таки большие молодцы.

Он. Мне тоже это кажется. (Помолчав.) Что ни говори, а шимми и чарльстон значительно превосходят эти новые танцы.

Она. И почему же Вы с ними так яростно боролись в свое время?

Он. Но кто мог ожидать, что в конце концов они окажутся такими пристойными?

Она. Нет, жизнь прекрасна.

Он. Вы правы. Давайте поедем на пароходе в Каунас.

Она. Нельзя. Это может быть дурно истолковано.

Он. Как? Неужели мы еще в таком возрасте?

Она. А вы думаете!

Он (взглянул на нее). Черт возьми – Вы опасное существо.

Она. Но не для Вас. Как вы могли забыть – ведь Вы женоненавистник.

Он. Именно так. (Пылко.) Разве есть еще на свете женщины, с которыми хоть в малейшей степени можно было бы сравнить… Нету их. Испарились!

Она. Д-да, видимо, испарились… И мужчины тоже… которых можно было бы сравнить… испарились!

Он. И мужчины испарились… и женщины испарились.

Она. Все испарились.

Он. Вот ужас-то.

Она. Но нам с вами это безразлично. Мы помним, как нас любили.

Он. Вот именно. И нам этого достаточно.

Она (вдруг). Вы полагаете?

Он (встрепенулся). А Вы?

Она. Я?… (Слабо.) Почему бы и нет… Полагаю.

Он. Я тоже… (Осторожно.) Полагаю.

Она. Вот и хорошо. Мы оба полагаем.

Он (решительно). Полагаем – и все.

Она. А ведь находятся такие глупцы… уверяют, будто одиночество страшит…

Он. Надо же!

Она. Вот уж не страшит…

Он. Смешно подумать… (Неожиданно.) Хотя иногда под вечер… вдруг взгрустнется.

Она (подумав). Разве уж совсем немножечко…

Он. Еле-еле.

Она. Совсем чуть-чуть.

В ресторане оркестр заиграл вальс. Они встают со скамейки. Он берет ее за талию. Она улыбается, и они медленно кружатся в вальсе.

VII.

Ее двадцать третий день

На море только что зашло солнце, вот-вот начнет темнеть. По тропинке меж сосен медленно бредут Родион Николаевич и Лидия Васильевна.

Он. Отчего Вы смеетесь? Молчали, молчали – а теперь смеетесь.

Она. Все-таки мы замечательные молодцы с Вами.

Он. Вы твердо убеждены в этом?

Она. Вот уже второй час ходим-бродим, никак остановиться не можем.

Он. Да. Нечто новое в моей жизни. Например – только что наблюдал закат солнца.

Она. Он был на редкость удачный.

Он. Возможно. Но мне с Вами несдобровать. Есть все основания полагать, что я уже лечу в пропасть. Позавчера ночью танцевал чарльстон у ресторана!

Она. Да, это была картинка.

Он. Ужас! Вспоминаю наши бесчинства и содрогаюсь.

Она. И напрасно. Все было так мило. Я совершенно от Вас этого не ожидала.

Он. А если бы нас засекли? Кто-нибудь из моих врачей?

Она. Но какой Вы начальник, если боитесь ответственности?

Он. Вас послушаешь…

Она. Вот и слушайте. Не так уж долго осталось. (Замолкла.) Кстати, почему Вас целый день не было видно?

Он. Ездил в город. Сегодня у меня была операция в клинике.

Она. Странно… Неужели Вы еще и практикуете?

Он. По специальности я хирург… обязан быть в форме. Для нашего брата отсутствие тренировки смертельно. Хирургия – дело военное. (Усмехнулся.) А случиться может все.

Она. Все?

Он. Кто может поручиться.

Она (помолчав). Это ужасно.

Он. Еще как.

Они подошли к братскому кладбищу. Оно расположено у самого моря, там, где шоссе поворачивает чуть в сторону от высоких сосен. Мраморные четырехугольные постаменты – надгробия с именами погибших. Над ними барельеф из песчаного камня, на котором высечены три солдатские каски.

Она. Братское кладбище… Я здесь уже бывала.

Он. Идемте. Не стоит останавливаться.

Она. Почему?

Он. Не надо.

Она. Вы какой-то удивительный.

Он молчит.

А странное выбрали место для кладбища. У самого моря.

Он. В октябре сорок четвертого здесь шли жестокие бои. Противник сопротивлялся отчаянно… Мы понесли большие потери (Снова молчит.) Они погибли тут, у моря, на этой земле. Тут и похоронены.

Он. Вы здесь воевали?

Он. Нет.

Она. Откуда же знаете?

Он. Я слышал.

Она. И все это было. Вспомнить страшно.

Он. Но надо помнить.

Она. Тех, кто погиб?

Он. Тех тоже.

Она. И Вы все-таки думаете… это повторится?

Он. Надо жить так, чтобы не повторилось.

Она {посмотрела на него благодарно). Как верно… (Не сразу.) Я yстала. (Садится на скамью.)

Он. Ну что ж (Сел с ней рядом.)

Она. Помните, я обещала рассказать, почему разлюбила театр. Так вот – это произошло после Петиной смерти. (Усмехнулась.) После победы. Со мной случилось что-то необъяснимое… Когда за сценой начиналась бутафорская стрельба, мне становилось совестно… нестерпимо стыдно. Горе, гибель людей – это было свято для меня – тут кончалось искусство… И мне было не до притворства… Я оставила театр. (Снова помолчала.) А в цирке царило веселье, все смеялись вокруг, радовались… Это было спасение.

Он. Мне трудно это понять.

Она. Я знаю. Меня и друзья не понимали. Но что поделаешь – я люблю смех, веселье… Наверно, я малодушный человек. Но что поделаешь. (Помолчав.) Почему вы улыбнулись?

Он. Вспомнил ту минуту, когда впервые вас увидел.

Она. И что же?

Он. Я чуть не расхохотался тогда. Нет-нет, Вы вовсе не показались мне смешной… Просто мне вдруг стало весело.

Она. Право, не знаю, должно ли меня это радовать.

Он (не сразу). Вы уезжаете… послезавтра?

Она. Да. (Улыбнулась.) Уже.

Он (растерянно). А я к Вам привык.

Она (изумилась, но не подала вида). Отвыкнете.

Он. Наверное.

Она (рассердилась). Это радует Вас?

Он. Нет… Печалит… Если говорить серьезно – печалит. Хотя это, конечно, глупо.

Она. Но почему же глупо?

Он. Уж не знаю Глупо – и все. Ладно. Черт с ним. В конце концов, я привык к одиночеству. (Усмехнулся.) С ним не соскучишься.

Она. Вы не сердитесь, что я спрашиваю… Но Вы молчите, а я не могу понять, отчего Ваша жена оставила Вас. Что случилось?

Он (негромко). Война случилась.

Она. И что же?

Он. Она пошла воевать. Не вернулась. (Улыбнулся.) Вот и все. Вот такие дела. Очень все просто.

Она (тихо). Молчите. Ладно.

Он. Я и молчал. Это Вы велели. (Не сразу.) Хотя зачем молчать? Молчать о ней нет расчета. Она была хирург, как и я, а когда идет война, место ему на фронте. Это ведь ясно. Мы воевали на разных фронтах и не встречались с сорок первого… Она дважды была ранена и дважды возвращалась в армию… В сорок четвертом ее не стало. Убили все-таки. Целых три года она жила без меня. (Задумался.) Может быть, изменилась?… Не знаю. Но забывать ее мне нельзя. Не положено. (Помолчав.) Когда я в Ленинград вернулся, мне все казалось – она жива; иду по улице и думаю: она дома ждет. Дочке шесть лет исполнилось… Мы с ней по Невскому гуляли, по Летнему саду, дурачились… а думали о ней.

Она. А отчего Вы Ленинград оставили? Ведь это Ваш город… Вы любили его?

Он. Любил.

Она. А как же решили оставить?

Он. Так случилось.

Она. Но Вы могли вернуться в него.

Он. Нет.

Она. Но почему?

Он (почти грубо). Нельзя было – и все.

Она (тихо). А Вы очень были счастливы?… (Дотронулась до его руки.) Тогда… до войны?

Он. Наверно.

Она. А я не знаю – была я счастлива, нет ли. Вот веселая была, это я помню. Вообще-то совсем счастливых людей на свете не бывает… или они мало на глаза попадаются, что ли. Хотя… (Оживилась.) Вот интересная история: как-то я наблюдала на улице очень счастливую парочку… я их встретила поздно вечером на Арбате, они довольно медленно шли – очень уж были старенькие, но такие аккуратно одетые, приветливые… Он ее осторожненько под руку вел, и они при этом страшно смеялись. (Подумала.) Счастливее людей я не встречала больше.

Он. Вы завидовали?

Она (тихо). Да.

Он. Я тоже завидовал бы, наверно.

Она (с улыбкой восхищения). Они шли, поддерживая друг друга… И такие веселые.

Он. Вот что я Вам замечу, Лидия Васильевна… И не поймите, что в укор… Верность – высшее проявление силы.

Она. Правда? (Задумалась.) Может быть. (Посмотрела на него.) Может быть. (Оглянулась вокруг.) Я часто прихожу сюда… Даже не знаю отчего. Здесь так торжественно обо всем вспоминаешь… возвышенно, что ли… И такая глубокая боль трогает тебя – просто невозможно. (Подходит к надгробьям, читает.) «Сержант Акимов Петр. Родился в 1924 году– погиб 23 октября сорок четвертого года». Только-то двадцать ему было. А вот у этой надписи, когда ни приду,– свежий букетик положен. Необыкновенно, правда? Значит, каждый день кто-то сюда приходит… (Читает.) «Семенова Нина, майор медслужбы. Родилась в 1912 году, погибла 25 октября сорок четвертого года». Ей уж больше тридцати было, этой Нине… Сейчас совсем немолодая была бы. (Подняла с постамента цветок, понюхала.) Еще свежие… Кто-то утром положил.

Он (негромко). Не троньте.

Она, вдруг словно очнувшись, пристально смотрит па него, не решаясь спросить.

Она. Боже мой… Простите меня…

Он (улыбнулся). За что же?…

Она. А я все смеюсь… все шучу.

Он. Это ничего.

Она (вдруг разом поняла все). Вот почему вы остались здесь… Вот для чего.

Он (помолчав). Совсем уже стемнело. Идемте.

Он оглянулся, а ее уже нет.

VIII.

Ее двадцать шестой день

Вторая половина дня. Моросит мелкий дождик. Возле железной ограды, у ворот санатория, под зонтом сидит на чемодане Лидия Васильевна. Она одета в очень простей дорожный наряд, на голове платочек. Второй чемодан стоит рядышком с нею, тут же авоська с яблоками.

Она (поет тихонечко). «По разным странам я бродил, И мой сурок со мною…».

У ворот появляется Родион Николаевич, Увидя его, она замолкает, испуганно смотрит на него.

Он. Закройте зонт… Дождик перестал.

Она. Неужели?

Он. И Вам не совестно?

Она (слабо). Совестно?… Но почему же?

Он. Я Вас всюду искал…

Она. Правда?

Он. Где Вы были?

Она. Когда?

Он. Эти два дня, что мы не виделись…

Она. Я совершала долгие-долгие экскурсии.

Он. Неправда. Вы прятались!

Она. Я не пряталась. Просто последние дни я решила посвятить путешествиям. (Воспрянув духом.) В конце концов, должна я путешествовать или нет!

Он. А что Вы делаете здесь?… Притаились в каком-то нелепом наряде… сидите на чемоданах… Авоська с яблоками!

Она. Я вызвала такси… Я уезжаю. А мой муж… он обожает яблоки.

Он. Ваш поезд уходит вечером, а сейчас начало дня.

Она (стараясь сохранить независимый вид). Но мне вздумалось погулять по Риге… Зайти на прощанье в мою любимую кондитерскую, где имеются в продаже такие прелестные яблочные пирожные.

Он. Отлично!… В кондитерскую на прощанье зайти решили, а со мной попрощаться не удосужились! Воспользовались тем, что рано утром я уехал в город на операцию, и решили тайно покинуть санаторий.

Она (невинно). Но отчего же тайно? Побойтесь бога… Я выписалась… Всем пожала руки, простилась…

Он. А почему не зашли проститься ко мне?

Она. Не захотела.

Он. Но почему?

Она. Не знаю. Очень многие мои поступки бывают совершенно мне неясны.

Пауза.

Так или иначе, сегодня кончился мой срок…

Он. Но Вы сами говорили, что у Вас еще есть десять дней. Ваш цирк открывается несколько позже… И я, безусловно, мог бы продлить Ваше лечение еще на неделю.

Она. Но зачем?

Он (путаясь). В конце концов, Вы недостаточно окрепли… Ваш атеросклероз…

Она (с неким торжеством). Поздно! Я выписалась, поцеловала Велту Ваздика, моя постель занята, вещи уложены, такси появится с минуты на минуту.

Он. Но почему, черт возьми, Вы так стремитесь в Москву?

Она. Мне незамедлительно надо туда ехать. Мой муж будет в эти дни находиться в столице, а он так хотел меня видеть, так мечтал об этом.

Он. Не мечтал.

Она. А я Вам говорю – мечтал.

Он. Врете! Он решительно не мечтал.

Она (вдруг сникла). Может быть, и вру. (В отчаянии.) А что делать?

Он. Действительно, что делать? (Помолчав.) Не огорчайтесь. Я говорил с вами в недопустимом тоне. Я просто распоясался – это несомненно.

Она. Да, да, все обстоит катастрофически плохо.

Он. Катастрофически?

Она. Конечно! На моем большом чемодане внезапно сломалась молния, и теперь оттуда все время показываются самые различные предметы.

Он. Это, безусловно, неприглядно… Но, во всяком случае, поправимо.

Она. Я, видимо, очень нервничала, когда укладывалась… мне, несомненно, не следовало действовать так ожесточенно! (Всплеснула руками.) Бог знает, как мне сегодня не везет!.

Он (мрачно). Мне тоже. Я получил письмо от дочери… Вы ведь знаете – я очень ждал ее…

Она. И что же?

Он. Она не приедет.

Она. Какое-нибудь несчастье?

Он. Нет… В общем, нет. Если посмотреть на это здраво – пустяки.

Она (тихонечко дотронулась до него рукой, спросила почти шепотом). А все-таки?

Он. Видите ли… Я уже Вам рассказывал, что моя дочь вместе с мужем находится в Японии. Он очень милый человек, был даже спортсменом некоторое время, а теперь успокоился и перестал. Каждый год свой отпуск она проводила со мной… Она понимала… Но в прошлом году приехать не смогла. Ему было очень нужно навестить свою тетку, которая живет в Сухуми. Словом, не удалось… у меня был большой расчет на эту осень, но… вновь осечка. Они едут в Самарканд. Оказывается, он никогда не был там… Ну а на обратном пути – московские дела, и… словом, она вряд ли сюда успеет. (Помолчав.) Вообще-то жалко, конечно… Я очень готовился. Интересные напитки раздобыл, всевозможных конфет… Ну-с, и, наконец, купил новенький диван страшно оригинальной конструкции… (Помолчал несколько.) Словом – жалко. Говорит, что будущим летом уж наверняка… (Замолкает взволнованный.)

Она (тихо.) Черт знает что.

Он. О чем Вы?

Она. Совершенно ни о чем.

Долгое молчание.

Он. Пожалуй, что да.

Она. А Вы о чем?

Он (усмехнулся). И я ни о чем.

Она. Такси подошло.

Он. Да. Явилось.

Она. Он у знака остановился. Я скажу ему, чтобы подъехал сюда.

Он (вскрикнул). Погодите!

Она. Что?

Он (торопясь). Я хотел сказать… У меня блеснула мысль, в некоторой мере вполне здравая… Комната дочери стоит абсолютно пустая… и, заметьте, я все там подготовил… окнами она выходит на море, и Вы, таким образом, вполне бы могли провести там недельку… Поверьте, я не стану Вам докучать. Если хотите, могу и вовсе не показываться на глаза… Хотя, с другой стороны, почему бы нам и не выпить вечером чайку с вареньем.

Она. Родион Николаевич, мне очень горестно… но поверьте – это совершенно невозможно…

Он. Но почему же?

Она. Нет, нет… Никогда! (Убегает туда, где ее ждет такси.)

Он подходит к ее чемоданам и смотрит ей вслед.

IX.

Ее тридцать третий день

На даче у Родиона Николаевича обеденный стол накрыт с чуть заметной торжественностью. Лидия Васильевна и Родион Николаевич нерешительно бродят по комнате, все еще не приступая к трапезе. Скоро наступит вечер, но солнце еще не зашло. Ясное небо. Тихий нежаркий день конца августа.

Она. Вы что-то ищете?

Он. За эту неделю Вы довольно ловко все тут переставили. Без сомнения, в комнате стало уютнее… но как-то, я бы сказал, непривычнее. В данный момент, например, я ни за что не могу обнаружить несколько моих сорочек, к которым я, в общем-то, привык.

Она. Вы не должны сердиться, но вчера я выстирала их и положила в маленький шкафчик.

Он. Ошибка. Свои рубашки я стираю сам. Это придает мне уверенности и даже бодрит в какой-то мере.

Она. Однако пришивать оторванные пуговицы к своим рубашкам и пиджакам вряд ли является Вашим хобби.

Он. С этим делом я всегда отчего-то тяну. Впрочем, в последние дни все мои пуговицы каким-то непостижимым образом пришились сами собой.

Она. Увы, должна признаться, что я вот уже почти сорок лет неустанно пришиваю пуговицы к самым всевозможным пиджакам.

Он. Мне остается только гордиться, что мой пиджак попал в такую славную и обширную компанию.

Она. Любезный Родион Николаевич, стоит Вам чуть разозлиться, как Вы тотчас теряете все свое обаяние.

Он. Мне многое не нравится.

Она. Что именно?

Он. Сам хотел бы понять. (Посмотрел на часы.) Поздно. Пора ужинать. За дело! Они хлопочут у стола. Позвольте провозгласить тост.

Она. Слушаю внимательно.

Он (поднимает бокал). Я Вас благодарю, Лидия Васильевна.

Она. И это все?

Он. Вы обещали быть внимательной. Повторяю тост. (С большим чувством.) Я Вас благодарю, Лидия Васильевна.

Она. На этот раз куда лучше.

Он. Мне всегда были по душе краткие тосты.

Она. И верно. Нечего тянуть, когда налиты рюмки.

Он. И в этом мы согласны с Вами. Замечательно! Они приступают к трапезе.

Она. Должна сознаться, что Вы купили очень удачный сыр. Он, несомненно, превосходит тот, который я купила позавчера.

Он. Зато позавчера Вы где-то отыскали замечательную колбасу. Моя нынешняя ей значительно уступает

Она. Пока это утверждение кажется мне сомнительным. К тому же Вы раздобыли нынче прелестного угря. Хорошо и то, что Вы надели этот удивительно красивый галстук.

Он. Совершенно случайно он оказался страшно модным. Ему ровно тридцать лет.

Она. Какой он молодец, Ваш галстук. (Наливает вино в стаканчики.) А за что еще мы нынче выпьем?

Он. Я выразил все, что думаю. Ваша очередь.

Она (подняла стаканчик). За август месяц. В какой-то мере и за Вас. Вы ведь тоже появились в августе. Вместе с дождями, восходом солнца, с кондитерской на углу и старой Ригой. Я жила, ничего об этом не ведая… И все явилось. Наяву – вот самое смешное!… Этот август я рассматриваю как некоторый итог… всего. Прощальный фестиваль, так сказать. И спасибо его участникам. За август!

Они пьют.

(Негромко.) Вы разочарованы?

Он (совсем тихо). Почему?

Она. Я оказалась болтушкой.

Он (помедлив). Вы оказались чудом.

Она. Э, нет… Стоп.

Он. Ну ладно. Стоп. (Помолчав.) А собственно… почему стоп?

Она. Вы знаете это не хуже меня.

Он. Я не знаю.

Она (помолчав). Мне очень дороги цветы… те, что и сегодня Вы оставили там, на кладбище.

Он. Они всегда будут там. Каждое утро. Этого ничто не изменит.

Она. За что я и благодарю Вас.

Он (помолчав). Хорошая была неделя.

Она. Очень хорошая.

Он. Вы что улыбаетесь?

Она. Подсчитала, сколько лет нам обоим вместе.

Он. Это действительно смешно.

Она. Но неделя была хорошая.

Он. Очень.

Она. Самое время уезжать. (Смотрит на часы.)

Он. Опаздывает такси?

Она. Нет еще.

Он. Появится.

Она. Конечно. (Наливает вино в стаканчики.) И последнюю… За отъезд!

Они выпили вино, встали.

Ну, кажется, все.

Он. Все. Да.

Она. Я так боюсь…

Он. Чего?

Она (показывает на чемоданы). Моя бедная молния.

Он. Я ее починил.

Она. Вот и отлично. (Воодушевляясь.) Сяду в поезд – и все! И поеду! Я так люблю странствовать!

Он (впадая в ее тон). Странствовать хорошо.

Она. Чувствуешь себя свободной… Едешь куда хочешь!…

Он. Прекрасно!

Она. И ни от кого не зависишь… Ну не чудо ли?…

Он. Прелесть!…

Она. В конце концов, холостой человек… Он… (Странно взмахнула руками.) А? Ведь правда?

Он (восторженно). Холостой? Еще бы!

Она. Сам себе хозяин… и свободен! Совершенно свободен.

Он. Решительно свободен!… Не чудо ли?

Она (взглянула в окно). Такси.

Он. Да. Приехало.

Она. Слава богу. (Помолчав.) Наконец-то.

Он. Да. Уезжаете. Вот и все.

Молчание.

Она (вдруг торопливо). Будете в Москве, обязательно звоните.

Он. Позвоню. Спасибо.

Она. И я Вас благодарю. Все было очень смешно.

Он (так же торопливо). Может быть, и увидимся.

Она (машинально). Увидимся, конечно.

Он. Будьте здоровы.

Она. До свидания. (Вскрикнула, искренне испугалась.) Зачем Вы подняли чемоданы! Вам вредно. Еще раз спасибо… Нет-нет, только не провожайте. (Убегает.)

Родион Николаевич остается один в комнате. Подходит к окну; посмотрев на улицу, возвращается к столу, наливает в стаканчик вина, смотрит на него, но не пьет. Бесцельно бродит по комнате, озирается, затем стремительно бежит к двери, останавливается, берется руками за сердце и, усмехнувшись, возвращается к креслу. Он тихо садится в него. Закрывает глаза, и кажется, что в это кресло он сел навсегда. Возникает тихая музыка, это песенка, которую пела Лидия Васильевна о цирке. Музыка звучит громче, а затем мы слышим и голос ее. Негромко, но очень отчетливо доносятся до нас слова песенки. Родион Николаевич молча, улыбаясь, сидит в кресле.

 
Недаром купол так высок –
здесь столько блеска, столько риска,
и свой прозрачный голосок
дарует вам одна артистка.
Но все пройдет – увы, увы!
– и будет только то, что будет.
Забудете артистку вы, зато она вас не забудет.
Пока мы есть, мы ждем чудес,
пока мы здесь, мы им причастны.
Побудем здесь, пока мы есть,
пока мы в цирке – мы прекрасны
 

.

Тихонько отворяется дверь. На пороге появляется Лидия Васильевна. Медленно опускает чемоданы на пол. Он встает с кресла, смотрит на нее. Музыка замолкает вдали, и наступает тишина.

Она. Я не смогла… вот ужас… Я отпустила такси.

Он (тихо). Спасибо…

Она. Не знаю, что тебе сказать.

Он. Ничего не говори. (Помолчав, улыбнулся.) А знаешь – я чуть не умер.

Она . Да… Смешно… Наверно, всю мою жизнь я только и делала, что шла тебе навстречу.

Занавес