Текст книги "Чаепитие у Прекрасной Дамы"
Автор книги: Алексей Недосекин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)
А потом ночь в Риме. Калерия В Цветах На Площади Италии, Калерия На Фоне Развалин, Калерия Пьет Кофе, Калерия Бросает Монетку В Фонтан Треви, Калерия Поднимается На Капитолийский Холм. Я остаюсь у подножия и спрашиваю ее: "Какие еще Тебе необходимы доказательства?" Ответ Ее гласит: "Когда ты проснешься, ты поймешь, что придумал все это. Меня нет."
Однажды мы пошли с Ней гулять к реке. Был выходной день, поэтому со стороны Комбината не шумело, не воняло. Машины спали. Это было раннею весной, тополя еще не проснулись. Мы были на десять лет моложе, мы не попадали друг другу в такт. Каков был текст? Забыл.
Что-то вроде: " В холодную слякотную ночь я прихожу к Вам под окно и долгое время влюбленным дураком прогуливаюсь взад-вперед. Тут же освещаются дополнительные окна, оттуда высовываются дикие совершенно хари, и я бегу прочь, опозоренный столкновением с харями теми, а потом спрашиваю себя: отчего я испугался? или мне стало стыдно ненадлежащей прилюдности своих действий? Свет горит в Вашем окне. Вы читаете, или просто бессонница замучила, Вы сидите за столом, перебираете бумаги, ворох бумаг, письма очумелых соискателей, бредовые стихи..." И в углу маленький штампик: "Причитано и соответствует Регламенту. Мафилькин." И еще был, кажется, текст: "Если одеться в алое, то кровь останется незаметной, пока вся не вытечет по капельке."
Я пытаюсь молиться, но получается плохо. Книга с благими вестями выпадает из рук. Свечи, если я зажег их, задуваются на счет раз. Это гордыня. Она берет приступом, точно морская болезнь. И не вырваться.
Снова еду не понять куда. Поля, покрытые дымкой тумана, как
тюлевой вуалью. Засраный вагон, пьяный проводник. Спокойные недвижные
кроны дальних уснувших до весны тополей. Прежде вдоль железной доро ги располагались симпатичные девушки и пели жалобную песню о несчаст ной любви. Но нынче не сезон. Калерия улыбается печально. Неуютная потертая радость наблюдателя in mobile. Попытаюсь жить дальше.
Вот такая примерно персонажная схема. Беготня по кругу, а в
центре – Истина. Калерия, Отвечающая На Письма, Калерия Не Отвечаю
щая На Письма, Калерия Брюзгливая, Калерия С Мусорным Ведром, Калерия
Боттичелли, Калерия Всякая – любимая мною в прошлом и сию секунду в каждой клетке космоса Бога нашего и даже на авансцене Клубных Мафилькиновых издевательств над здравым смыслом.
Мафилькин выстраивает мизансцену. Пробуется племянница. Зовут Иринией – рифмуется с Оттилией. "Она хорошо готовит, тебе понравит ся". Танцы в пьяном клубе. Не хватило нам, ребята, значит, будем догонять. Свежий воздух для полетов, для залетов вертолетом. Пих ня-трахня под кустом , освобождение желудка от обязательств перед кишечником, глубокий нездоровый сон. Проблемы завтрашнего дня. Ничего, что толстая она, преспокойно выпью эту чашу я до дна. Скоропостижное венчание в Клубе. Имеют место быть: Приданое, Руково дящие ухватки. Довольный шурин Мафилькин. По-свояковски раздавить поллитра, обсудить варианты с жильем. Мы планируем аборты посылаем на курорты. Срочно влюблюсь в девушку 5х6 с квартирой 7х8. Мафиль кин – богатый родственник. Привечать гостя дорогого. Подоконники, обсиженные геранью. Пуфик. Пяльцы: неоконченный швейно-вязальный портрет благодетеля нашего, выполненный в северокорейской манере, культ одной личности. Разговор по существу. Мы надеемся, что с Чаепитиями покончено. Диониссиевы сатурналии, венецианские карнавалы, клубные аморалки мы задвигаем. Время было молодое, а теперь оно другое. Пора становиться взрослым. Всепоглощающей роковой страсти должна прийти на смену любовь-созиждительница. Устроительство домаш него очага. Торжественное обещание умереть в новую жизнь. Прочь все лишнее. Найти свое место. Электричество и магнетизм, сын пошел по стопам отца. Пробки в Клубе погорели, наступила темнота, но монтеры подоспели, все вернули на места.
Ах, как бы было хорошо, когда бы не было так плохо.
В один прекрасный день – крак: перехваченные документы, ночь бессонных разбирательств с обмороками, сучий потрох и другие грубости, избиение кадров, бланш под глазом, полоумие одной из сторон в конфлик те, тайный от?езд, погоня, укрытие в Клубе, экстренный ввод на роль Седока. Остальное известно.
Имеющий уши да. Сигнал, ниспосланный небом, да не. Не мог
быть проигнорирован.
– К этому остается мало что добавить, – сообщает далее Седок. Сейчас вам раздадут на руки документы, вы их просмотрите хотя бы по диагонали, а я пока немного покурю и подумаю, чем мы будем заниматься с вами дальше. Если хотите, вы можете посетить буфет. В фойе у нас развернута экспозиция "Окаянные дни Клуба". Спектакль продолжается. В знак возобновления действия на авансцене Клуба зальется трелью соловей, расцветет роза, зазвенит китайский колокольчик, на штыке у часового загорится полночная луна. Впрочем, луна может и не заго реться, это я для впечатления. Но колокольчик-то мы вам обеспечим, не сомневайтесь.
5. ДОКУМЕНТЫ, ЧАСТЬ 1.
x x x
Гориспоком, порывшись в дырявом кармане,
находит тощий бюджет, портрет в заповедной раме,
а также резвые Органы, что подорвались с цепи
и готовы всякую вошь сволочить на аркане.
Населению корм не в коня. Лозунги устарели.
На открытии бюста Великому Бандерлогу
уместно порой затравить какого-нибудь еврея,
откушать блинков да податься к родному порогу.
Комбинат, завыв, дает на-гора дребедень.
По субботам кругом балалаек нервная брень,
а ненастье над кладбищем – только знак перехода
от активного света в пассивную бледную тень.
x x x
5.1. Эмилия – Полковнику Тобиасу.
[...]
Я понимаю, что последние публикации в районной газете
преследуют цель принизить Ваше значение и всячески опорочить
как Вас, так и наше общее дело. В связи с этим хочу обратиться
к Вам со словами поддержки и понимания.
На путях построения гармоничного человеческого общества
невозможно обойтись совсем без каких-то издержек. История чело
вечества, как мы знаем, это история борьбы классов. Борьба
сопровождается жертвами. Жертвы могут быть напрасными и не
напрасными. Наши жертвы не были напрасными, мы тоже это знаем.
Нам пытаются навязать мысль о том, что мы попусту теряли время,
а в отдельных случаях даже совершали какие-то преступления.
И мы даже не в состоянии им об?яснить, что все это неправда.
Мы были молодыми, радовались жизни, любили, бегали на стадион,
вступали в кружки, готовились к защите Родины.
Словом, как бы Вам не было теперь тяжело, знайте: члены
Вашего кружка с Вами, они всегда готовы поддержать Вас в нелег
кую минуту и разделить радость в легкую минуту. Если чего-то я
не так сказала, вы уж меня извините.
С коммунистическим приветом, Эмилия.
5.2. Клаус – в Управление.
11-е. День. Мафилькин вызвал меня к себе. Я застал его
жующим импортную шоколадку. Он не находил себе места.
– Вот посмотрите что делают. – Он протянул мне свежую районную газету. Заголовок "Регламент большой любви" был жирно отчеркнут красным фломастером. Я бегло просмотрел статью.
– Ну и что вы скажете на это? – отрывисто спросил меня
Мафилькин, когда я отложил газету в сторону.
– По-моему, это возмутительно, – сказал я.
– Я вам даже большее скажу, – сказал Мафилькин. – В желтой
этой газетенке хам сидит на хаме, а главный редактор просто осел, раз пропускает подобную ахинею! Вы знаете, меня трудно вывести из себя. Но если уж меня вывели из себя, то чтоб ввести меня обратно это им будет дорогого стоить!
Мафилькин, выпалив вышеизложенное, как будто немного успоко
ился.
– Дуракам закон не писан, – сказал он. – Могут что угодно
кудахтать. Мы готовим сборник стихов "С любовью к Даме", по материа
лам выступлений членов Общества Любителей Прекрасной Дамы. Конечно,
есть критерии отбора материала. Есть концепция, есть генеральный
план всей затеи. Идет сверка позиций. Делается ставка на сильное
чувство. Талант, разумеется, тоже не помешает, хотя в последнем
случае мы часто вынуждены идти навстречу автору. И вот тут как тут
отыскивается борзое перо, кое сажает на проект (по недомыслию или
по злоумыслию, мы разберемся) жирную кляксу. Нам теперь мыться не
отмыться. А осел редактор ...
– Критиканов всегда не счесть, – добавил он, помолчав.
А чтоб включиться в позитивную работу, – тут их с собаками не сыс
кать. Ну что ж, они выбрали свою торную дорогу. Нехай лают. А
ветер будет носить.
5.3. Калерия – Седоку.
[...]
Меня тронули твои стихи. Только немного пугает зависимость, в которую я от тебя попала. Мне кажется опасным, что твои предчувствия и непроявленные до конца предположения вдруг становятся об?ектом массового внимания. Ты открыл во мне Ту, кем я , возможно, могла бы стать, если бы приложила к этому все усилия. Ты открыл Возможность. Но большинство читателей районной газеты воспринимают это как данность, как полезное ископаемое. Ты раструбил об открытии на весь город. Ты не думал о последствиях, ты был захвачен моментом. Но люди нашего города, вероятно, оказались не готовы к твоему сообщению. Они живут скудно, уныло, рано утром они темною колонной движутся в сторону Комбината, по вечерам они экономят электричество, по субботам ходят на кладбище, а по воскресеньям ковыряются на своих приусадебных участках в намереньи выкопать что-нибудь с?едобное. Поэтому все восприняли твою заметку в газете как руководство к действию. Телефон у меня превратился в головную боль. В день приходит добрый десяток писем с требованием любви. На работе не отбиться от поздравлений. Тут, кстати, был один случай.
У нас в первом отделе работает такой Кац. Ты его должен знать,
лет сто назад он был был женат на Пшечневской, потом они разбежались,
а в результате брака остался сын Элм Элмович Пшечневский, фамилию
он взял матери, чтобы не таскали всю оставшуюся жизнь за пятую
графу. Прихожу я как-то в спецотдел снимать синьку, а дело уже было к концу рабочего дня. Сидит один этот Кац в отделе, а его женщины, как
всегда, разбрелись мерить лифчики. Отсинила я все, он мне и говорит:
я как-то давно хотел с вами заговорить, но не решался. Впервые заметил
вас в Клубе на клумбертовских вечерах (у меня там бывшая жена часто концертирует), и сразу к вам как-то прикипел душою. Извините, что я вас задерживаю, просто уже давно хотел высказать вам свое восхищение. Этот парень, который написал о вас заметку в районной газете, он, разумеется, кругом прав. Но ему не хватает моих лет, чтобы во всей полноте в этом убедиться. Я вижу в вас то, что наши городские фроси бездарно растеряли или не имели вовсе. Ваша красота имеет несомненное божественное происхождение. Иного человека Бог одаривает слухом, иного голосом. Вас он одарил гармонией и ненарушенной пропорцией частей в составе сложного целого. И вы рискуете потерять данное вам свыше, как это уже сделали многие наши дамы (язык не поворачивается сказать – бабы), коли работаете на Комбинате в отделе планирования. Даже когда вы сейчас беседуете со мной, вы теряете. Остерегайтесь ненужных вам связей и иных столкновений с внешним миром. Берегите себя. Вот ваш пропуск.
Где-то через пару недель он приглашает меня в отдел под предлогом, что я не сдала рабочую папку на плановый досмотр. И говорит такое, что я вся иду пятнами. Вы, говорит, не пугайтесь того, что я вам сейчас скажу. Я долго думал над этим и понял, что мне необходимо с вами переспать. Мне нужна ровно одна ночь. Я очень старый больной человек. Жизнь моя прошла. Скоро мне наступит конец. В моей жизни было много хорошего, а много и плохого. Но смысла в ней не было никогда. Из хорошего у меня были только женщины. Их было довольно много. Они пахли дешевыми духами, аптекой, продуктами, другими мужиками. Мои связи с ними были мимолетны. Я любил их в командировках и дома, когда жена уезжала на гастроли, и потом, когда она ушла насовсем. Но в обладании ими всегда присутствовал элемент поспешности и неизысканности. Я пил вино этих встреч, не задумываясь о букете напитка. Теперь мне ясно, что это было за вино. Это была бормотуха. Моя жизнь – это бормотуха. Неужели перед смертью я не заслужил бокала отменного вина? Исполните мою просьбу, и я отдам вам все, что вы захотите. Я завещаю вам свою двухкомнатную квартиру и приусадебный участок. У меня есть еще квартира в другом городе, но она отойдет моему сыну, он молодой человек, ему тоже нужно кушать. Если вам нужна моя жизнь, вы тоже сможете ее забрать. Как вы это сделаете – забота ваша. Посоветуйтесь с Клеопатрой.
Но если это произойдет, говорю ему я, то как же тогда понимать ваш призыв остерегаться ненужных связей? Ведь, вступив с вами в связь, я тем самым неизбежно потеряю что-то из того, о чем Седок написал в районную газету. Я не отказываюсь от своих слов, говорит он. Вы действительно потеряете. Ну что хорошего заниматься любовью со старикашкой, к тому же еще и евреем? Правда, мы, евреи, ребята сексуальные. Возможно, мне даже удалось бы вам показать кое-что новенькое, и возраст тут на пользу. Но не в этом дело. Вы неизбежно будете терять. Вас будут использовать даже и помимо вашего желания. Вами будут грезить, вас будут применять как об?ект для мастурбации, вас даже будут просто фотографировать. И каждым этим актом с вас будут сдирать одну за другой все ваши защитные оболочки. И самый страшный ваш враг это дедушка Время. Он будет пить из вас соки, пока не опустошит вас до дна. Вы – цветок, и вы эфемерны. Так используйте же свое обояние с толком, пока оно вам отпущено. У меня нет ничего, кроме квартиры и участка. Возьмите их. Потом вам удастся превратить их в деньги. Вы сможете себе позволить правильное питание, хорошую косметику, цветы. Это вам необходимо. А мне необходимы вы, как солдату перед расстрелом необходима папироса. Не отвечайте мне сейчас. Вот ваш пропуск. Позвоните и скажите "да". Ваше "нет" – это ваше молчание, его я услышу и так.
Потом я долго размышляла над этой встречей. Он прав, без сомнения. Ну вот возьмем цветы. Они красивы, они стараются бескорыстно
украсить мир, сделать его цветным. Чем виноваты цветы, Седок? Тем не менее всякий норовит срезать их и поставить в вазу. Иногда, если цветам не повезло, и они родились в чистом поле, по ним два раза в год ползает железный трактор.
А обнюхивающиеся собаки, что вослед делают всякие глупости,
виноваты ли они в своих чувствах? Правда, порою они застревают друг в друге, полдня пытаются растащиться в разные стороны и не могут, а дети смотрят на них и смеются. Но это уже вопрос техники.
Ты посчитал, что если у девочки с Комбината есть шанс стать Прекрасной Дамой, то об этом необходимо немедленно сообщить в районную газету. У тебя не возникало мысли, что нами распоряжаются помимо нас, и просто нужно понять, чего они от нас хотят. Может быть, им нужно, чтобы мы вылезли вон из кожи, но добились предельного соответствия их идеальному о нас представлению? Как будто мы уже где-то существуем от века, но всякий раз воплощаемся заново.
Твой совет уехать из города я не принимаю. Бегать от неизбежного означает попусту терять время.
[...]
5.4. Клаус – в Управление.
13-е. Днем у Мафилькина. Мафилькин беседовал со мной о том,
помещать ли в 3-й том Справочника его 10-е письмо к Клумберту,
или надлежит перенести его в 4-й том 2-го прижизненого издания.
– Вот видите, – сказал Мафилькин, – сколь все же часто мы
меняем привычное, милое нашему сердцу суждение. Еще вчера я видел
это письмо в строгом музыкальном журнале , а сегодня, ничтоже
сумняшеся, готов перенести его в справочник. Сколь же часто рази
тельное отличие застает нас врасплох, что мы порою не знаем, как и
поступить. Но, слава аллаху, я давно уже не в том возрасте, чтобы
расстраиваться по пустякам. Да и вам, молодежи, должно быть виднее, что такое хорошо и что такое плохо.
Затем мы говорили об особенностях байроновского гения и
о затруднениях в его читательском восприятии. Вечером мы отправились
на малую сцену Клуба, где известная пианистка Пшечневская исполняла авангардную сонатину Клумберта, бегая от одного рояля к другому.
– Превосходно, – заметил мне Мафилькин при выходе из кон
церта. – Жаль, что иногда просто не поспевал за ее музыкой. Носится
как угорелая. Секрет ее успеха – в неукоснительном следовании зако
нам Хаоса, который, как известно, никогда не остается на одном месте,
а оказывается повсюду, даже там, где его порою и не ожидаешь.
5.5. Мафилькин – Калерии.
Ваше тревожное письмо заставило отложить меня все дела и вплотную заняться исключительно Вашей проблемой. Поначалу мне показалось, что тут имеет место чья-то остроумная шутка. Но я навел справки и теперь понимаю, что дело серьезное. Феномен, обнаруженный Седоком в Вашем лице, находится под угрозой деформации.
Вы пишете о письмах, ночных телефонных звонках, посылках. Сочувствую Вашему положению. Нравы в этом городе не менялись со времен царя Гороха. Во всех наших поступках и начинаниях присутствует какое-то первобытное нетерпение вперемешку с первобытным же хамством. Не надо далеко ходить. Вот опять Горисполкомовские разодрались с Облисполкомовскими. Дело было так. Облисполкомовские создали малое предприятие по распределению квартир и все имеющиеся квартиры распределили себе. Председатель Горисполкома, когда ему доложили о случившемся, вскричал: "Опять эти Облисполкомовские!" и всем своим видом выразил высокий гнев ответственного работника, коего всякие козявки отвлекают от совершения важных народохозяйственных задач. Горисполкомовские, вконец обидевшись и обозлившись, недолго думая, создали малое предприятие по распределению инженерных коммуникаций, а все коммуникации, подходящие к Горисполкомовским квартирам, демонтировали и переподчинили себе. Вселяются Облисполкомовские в свои квартиры, а там все удобства, включая электричество, оказываются во дворе. Председатель Облисполкома, вселившись в такую вот квартиру, вскричал: "Ах, эти Горисполкомовские!", чем обнаружил ярость и отчаянье обманутого руководителя, коему всякие предатели переходят дорогу. Немедленно на обеих сторонах были созданы чрезвычайные комиссии по расследованию инцидента. Работали сии комиссии преизрядно, разжились всевозможным компроматом (кто с кем спал, у кого сколько наворовано), и принялись снабжать добытым компроматом Управление. При посредстве районной газеты обе партии льют друг на друга помои. А я как бы и тем и другим обязан, поэтому вынужден приплясывать и вашим, и нашим.
Ваш вопрос философский и требует адекватного подхода. Разберем подробней. Всякое человеческое сообщество есть вынужденная мера. Во-первых, надо организовать обмены результатами труда и информацией. Во-вторых, надо защищать одних членов общества и продуцируемые ими ценности от других членов общества. Пирога всегда на всех не хватает. Поэтому надо организовать справедливый дележ. Это сопряжено с издержками. Обществу требуется государство. Приходится отрезать от скудного пирога здоровенный кусок и бросать в государственную пасть. Но другого пути нет.
Итак, к чему я это все говорю. Ваша ситуация нуждается в упорядочении, в приведении в систему. Представленный Вами феномен Прекрасной Дамы обладает несомненной эстетической и потребительской ценностью. Этот феномен не может бытовать внеконтекстно; пустить вопрос на самотек было бы как преступно, так и недальновидно. Если Вы найдете аргументы, которые я привожу далее, убедительными, приступать к созданию Общества Любителей Прекрасной Дамы можно уже с завтрашнего дня. В первую очередь необходимо выработать Правило и вытекающую из него строгую процедуру – Регламент. Все остальное лишь дело техники.
[...]
5.6. Клаус – в Управление.
Ночью того же дня. Я давно уже как спал, и тут раздался
телефонный звонок. Это был Мафилькин.
– Я не разбудил вас? – спросил он . Голос его показался
мне нетвердым.
– Да нет, никоим образом, – ответил я ему.
– Я хотел бы видеть вас у себя, мой друг, – сказал Мафилькин
в телефонную трубку. – Вдвоем легче коротать бессонницу.
– Совершенно с вами согласен, – сказал я.
Уже через полчаса я зашел в Мафилькинов уютный кабинет.
Там я увидел: не вполне трезвого Мафилькина, подзорную трубу, устрем
ленную в звездное небо, наполовину початую бутылку портвейна, пепель
ницу, исполненную окурков, разбросанные по углам фолианты.
– Это все из-за Клумберта, – сказал Мафилькин. – Организм
находится в расстройстве, сон нейдет. Вы будете портвейн?
– Разумеется, – сказал я. – Но у меня кончились талоны.
– Не берите в голову, – участливо сказал Мафилькин.
Мне Горисполкомовские время от времени подкидывают. По нормам НКО.
Портвейн оказался превосходным, и наша беседа с некоторого
момента приняла вполне неформальный оборот.
– Мы сегодня не можем даже предполагать, – говорил мне
Мафилькин, – насколько сильно сказался на всей нашей сегодняшней
повседневности пожар, некогда произошедший в Александрийской биб
лиотеке. В этот момент мы можем констатировать наступление некой
духовной путаницы. Сгорели ведь не только источники, но и
каталоги, так сказать, пути к данным. Поэтому чудом уцелевшие
от пожара библиотекари были всерьез обеспокоены тем, что кулинар
ные рецепты пятого века до нашей эры с подозрительной легкостью
рядом своих полуобгорелых страниц вписываются в ткань историчес
ких хроник седьмого века нашей эры.
– Форменный винегрет получается, – заметил я.
– Вот именно, – подтвердил Мафилькин. – И теперь мы вынуждены проводить сомнительные культуроведческие исследования, пытаясь отделить зерно от мышей, рецепты от хроник, заклинания от Облисполкомовских Распоряжений. Отсюда происходят и Клумберт, и Пшечневская, и моя головная боль.
– Вам не нравится Клумберт? – спросил я.
– Ах, да не в Клумберте дело, – ответил Мафилькин в раздра
жении. – Дело в культурной ситуации, которую я условно называю "клумбертовской". Дефицит полнокачественного художественного наследия вызвал к жизни феномен духовного нигилизма. Откуда, к примеру, взяться сочетанию квартольного рояля и балалайки, как не из больной головы? Нездоровье заявляет себя основой современной музыки. Взять хотя бы эту повальную моду на атональность. Кто в лес, кто по дрова. Или повсеместно растиражированная техника двух роялей. А с каким остервенением они все педалируют! И в авангарде этой глупой моды как раз
и пребывает приснопамятная Пшечневская.
– Она какая-то наглая, – заметил я.
– Точнее сказать – ангажированная, – заметил Мафилькин.
Клумбертизмом, Комбинатом, дурными Горисполкомовскими пристрастиями.
Приходила тут на днях – просила дать ей озвучку "Чаепития". А я
ей сказал: после вашего исполнения "Апоссионаты" из "Сердца Матери"
вам самое место в красном уголке на Комбинате. Обиделась на правду,
написала в районную газету. Хорошо вам, мой друг, вы молоды, вы
легко засыпаете. А старым-то что делать? разве что наблюдать звезд
ное небо в трубочку. Вы верите в инопланетный разум? Ну ладно, отдыхайте.
6. КАК БЫ АНТРАКТ В КЛУБЕ
x x x
Брокер высмотрел Девицу
в зале Биржи. И тогда
вздумал сердцем с нею слиться
вплоть до Страшного Суда.
Но предивная Девица
взгляд приметив, от стыда
встрепенулась голубицей
и пропала в никуда.
Ночью Брокеру не спится.
Обиходная бурда
деньги, акции, таблицы
отгорают без следа.
Стынет иней на ресницах,
спит в парадных пустота,
календарные страницы
облетают, как с куста.
Но рассвет расставит вещи
на привычные места.
Забурчит гидрант зловеще,
как протухшая мечта,
в спицах лунной колесницы
примелькается звезда
и простынет след Девицы
синим всполохом костра.
x x x
Покуда зритель сосредоточенно изучает
документы, представленные Седоком, за
кулисами проходят переговоры. В кулу
арах на повышенных тонах разговаривают
Председатель и Драматург.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ (лицо у него красное, на левом рукаве – пятно, доставленное салатом). Ну вот опять ты начинаешь. Что ты за человек такой. Ему об?ясняют, что все идет по плану, в соответствии с генеральной линией, а он все чем-то недоволен. ДРАМАТУРГ (он бледен от гнева). Чем тут быть довольным?! Он весь спектакль на уши поставил! От моей пьесы не осталось ни хрена, извините за выражение! ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Это у тебя явно суб?ективное. Спектакль еще фактически и не начинался, а ты уже берешься судить. И потом, твое мнение, – это еще не все, согласись. Надо зрителя спрашивать. ДРАМАТУРГ. А что зритель? Чушь собачья, вот что он вам скажет. ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Да? ( Пауза). А ты отвечаешь за свой базар? ДРАМАТУРГ. Нет, но ... ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Давай не слезай с разговора. Отвечаешь за базар или нет?! (Берет Драматурга за шиворот). ДРАМАТУРГ (испуганно). Нет, не отвечаю. ПРЕДСЕДАТЕЛЬ (отпускает его). Вот так. Ты говоришь о том, о чем знать не можешь. Судишь только по себе. А я, например, минуту назад разговаривал с Облисполкомовскими. Они сейчас в буфете. Говорят, что это новое слово в драматургии. Понял как заценили? Реализм, говорят. Мы, говорят, на этом спектакле, как на работе. Он содержит в себе как элементы производственного совещания, так и элементы партийного собрания. И несомненные художественные достоинства. Их потрясла сцена с Иринией. Своей достоверностью. Говорят, у нас такое практически каждый день дома. Опять же раздали документы, для них это характерный признак. Говорят, любопытно, чем все закончится. И буфет хвалят. А у нас как раз сегодня пирожные свежие. ДРАМАТУРГ. Нет, может, кому-то и нравится. Но кто ему разрешил влезать в материал с ногами?
К собеседникам подходит Мафилькин.
МАФИЛЬКИН. Я разрешил. ДРАМАТУРГ (оторопело). Ты? Начинается. Зачем?! МАФИЛЬКИН. Сейчас об?ясню. Актер Иванов прибыл на спектакль в неадекватном состоянии. Всем своим видом он давал понять, что не намерен играть по написанному. Из его невнятных восклицаний я понял, что он захвачен идеей некоего Другого Спектакля, как он сам его называет. Актер Иванов предположил, что такой спектакль, бытующий в форме одной из универсальных платоновских идей, возможен к реализации здесь и сейчас, необходимо лишь апеллировать к утраченному времени. Актер Иванов вообразил себя неким демиургом, реконструирующим пространстввенно-временные отношения спектакля. Самонадеянность такая рано или поздно его подведет. ДРАМАТУРГ. Ты говоришь об этом настолько спокойно, что я начинаю подозревать, что вы с ним сговорились и на пару все подстроили. МАФИЛЬКИН. Что ж ты тупой-то такой, прости Господи. Иванов ушел от жены, она ему подбила глаз. Он грозился поджечь Клуб, если не выйдет по его. Я его давно знаю. Он, что говорит, делает. Зачем мне эти проблемы за минуту до начала? А теперь посмотрим, что случилось. Иванов бросил нам вызов. Но он сделал это корректно, средствами Клуба. Неужели нам нечем ему ответить? Разумеется, мы во всеоружии. На всякого мудреца довольно простоты. Иванов возомнил себя всесильным. Я ему доказал обратное на примере с Новым Элмом. Он был абсолютно не готов к такому повороту. Мы перехватили инициативу. Он теряет темп. Вот сейчас он взял тайм-аут. Это – начало конца. Иванов уже почувствовал дефицит чутья, дефицит перспективы. Он начинает буксовать на месте, лихорадочно подыскивая приспособления. Но эти дела не делаются с кондачка. Нужно было хорошо оснащаться до того. Вот увидите: скоро он попросит помощи, и тогда мы его мягко вернем на родину, в пространство исходного текста. И, таким образом, наш спектакль, помимо основной темы, что он выражает, будет являться вдобавок и хроникой одного человеческого поражения. Это на порядок усилит всю историю. ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Ты только ему доведи, чтоб он особенно-то не выстебывался. Если он похерит народную поэзию, я ему прямо на авансцене пред?явлю. И пусть потом отвечает за свой базар как знает. И мне плевать, что вы родня. Надо будет, – и тебе пред?явим. МАФИЛЬКИН. Я доведу. Но, с другой стороны, а что ему останется, кроме народной поэзии. На одном личном обоянии и монологах ведь далеко не уедешь. Должны быть взаимоотношения персонажей, столкновения, события. Тут-то народная поэзия и посыпется, как из рога изобилия. Шутки – прибаутки, тупиковый путь. Он движется строго в этом направлении. ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. И я еще одного не понял. Он говорит, что он и есть Седок, а что актер Иванов лежит дома. Как это понимать? МАФИЛЬКИН. Иванов явился заряженным на конфликт с самим собой. Ему стыдно, что он Иванов. Он обуреваем ложной самоидентификацией. Он верит в то, что он Седок, и действует по схеме своего персонажа, не остраняясь. ДРАМАТУРГ. Мы превратили Клуб в лабораторию по разведению тронутых умом. Мы потакаем больному в ущерб здоровому. МАФЫИЛЬКИН. Не буду спорить. Истинное искусство всегда развивается на грани сумасшествия и преступления, и тебе, как Драматургу, это должно быть известно. ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Я чувствую, вы тут договоритесь до не пойми чего. Партия только на минуту ослабила контроль, а из вас уже поперла безыдейность. (Мафилькину). За Иванова и его выверты отвечаешь лично. (Драматургу). А ты лично с этой минуты отвечаешь мне за свой базар. Чего не знаешь, того не говоришь. Сидишь себе, где сидел, в третьем ряду, накапливаешь впечатления, а потом мы твои впечатления обсуждаем в узком кругу. И впредь воздерживайся от резких движений. ДРАМАТУРГ. Я понял. (Сглатывает слюну). ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Молодец.
Уходит. Мафилькин и Драматург остаются,
погруженные в глубокую задумчивость.
ДРАМАТУРГ. Это была чистая подстава с твоей стороны. МАФИЛЬКИН. Как, по твоему, кто лучше знает текст: персонаж, для кого текст написан, или Драматург, который его писал? ДРАМАТУРГ. Не понял я вопроса. МАФИЛЬКИН. Ну вот есть реальный Седок. Есть Драматург, который написал о нем пьесу. И есть актер Иванов, исполнитель роли Седока в спектакле Драматурга. Кто из всех троих лучше знает текст? ДРАМАТУРГ. Седок, конечно. МАФИЛЬКИН. А почему? ДРАМАТУРГ. Потому что Седоку текст писал Господь Бог. Седок не учил свой текст, он знал его с самого начала. А моя задача была угадать, что за текст был написан. МАФИЛЬКИН. Правильно. А теперь не для протокола. Актер Иванов и Седок – это одно и то же лицо. ДРАМАТУРГ (через паузу). Не может быть. МАФИЛЬКИН. Все эти десять лет я знал его как открывателя Прекрасной Дамы в женщине именем Калерия. Его звали Седок. Иванов – это его сценический и общеклубный псевдоним.
Пауза.
ДРАМАТУРГ( пораженный). Тот самый Седок. Голова пухнет. И поэтому ... МАФИЛЬКИН. Да, и поэтому я знал, кого предлагаю на главную роль в твоей пьесе. Представь: ты Шекспир, ты написал пьесу "Гамлет" и ставишь ее на подмостках лондонского театра "Глобус". У тебя есть возможность задействовать в постановке подлинного Гамлета, чудом спасенного от отравления ядом и контрабандой доставленного из Дании в Англию. Ваши совместные впечатления. ДРАМАТУРГ. Не знаю. Полная беспомощность, скорее всего. Он бы не годился на свою роль. МАФИЛЬКИН. Правильно. То же самое у Гамлета. Пространство пьесы "Гамлет" для него недействительно. Репетируя в пьесе, он бы задыхался. Нам видимы образы, ему видимы только слова, слова, слова. А теперь вспомни репетиции "Чаепития". С каким смирением Седок (а ведь это был он) играл самого себя, барахтаясь в предписанных ему словах. Он принимал свою роль в твоей пьесе как заслуженное наказание, как епитимью. Но сегодня Седок взбунтовался. Он пережил внутреннюю катастрофу, очищение от гнетущего чувства тайной вины (знать бы, что за вина). В таком предкатарсическом состоянии актер наиболее хорош. Он добивается своих функциональных задач с предельной достоверностью. Именно поэтому я безропотно уступил ему право командовать парадом. ДРАМАТУРГ (все еще в ошеломлении). Так, я начинаю понимать. Ты дал ему карт-бланш на использование нашего спектакля в качестве базового прототипа. Чтобы он его в присутствии зрителя разобрал на кубики, а потом собрал из них по своему вкусу Другой Спектакль. МАФИЛЬКИН. Да. Он пришел не нарушить, но исполнить. И кто-то до него еще сказал то же самое. Но есть проблема. ДРАМАТУРГ. Какая? МАФИЛЬКИН. Он выдыхается. За пять лет вне Чаепитий его персонаж дал трещину, и в нее ринулись новые слова, а исходный текст выстаривается со временем. Персонаж словно иероглиф, высеченный в скале. И всякая новая волна вымывает из него крупицу смысла. Иванов – теперь это не вполне Седок. Он применяет текст Седока наравне со своей ролью в твоей пьесе, а еще постоянно цитирует иные источники. Образный ряд его персонажа затронут столь обширно, что зачастую не поддается актуализации, и Седок вынужден производить заместительные операции текстом. Я вижу, что он изо всех сил старается вернуться на исходные позиции. Он оснащается на ходу. Я пытаюсь ему помочь, я создаю вокруг него конфликтную среду, в которой он мог бы настроиться на активное самоприпоминание. Но и все же у Седока в обличье Иванова возникает сугубый риск не удержаться на высоте своего персонажа и шмякнуться оземь. Боюсь, что так и получится. ДРАМАТУРГ. Что он вернется в старый спектакль и доиграет его по-написанному. МАФИЛЬКИН. Да. Но есть еще один персонаж, который имеет право включиться в наш процесс. ДРАМАТУРГ. Калерия. МАФИЛЬКИН. Да, Калерия. И, если меня не обманывает чутье, она очень скоро присоединится к нам. Возможно, что Седок восстановится полностью через Калерию. А она – через него, потому что ее персонаж тоже утрачивается по ходу. Мы как будто входим в потусторонний мир и слышим голоса. Бесплотные тени, души ушедших персонажей, просят нас о воплощении. И мы внемлем им. Своим бездарным спектаклем мы готовим место встречи. Мы затеваем Чаепитие. ДРАМАТУРГ. Если нам дано воплотить ситуацию Чаепития, значит, не такой уж он и бездарный , наш спектакль. Но если пойдет и дальше в таком духе, то от моей пьесы вообще останутся рожки да ножки. МАФИЛЬКИН. Радуйся, дурачок. Твоя пьеса будет гореть вместе с прочими бумагами, а сквозь дым от костра тебе суждено будет увидеть и Заповедник, и Прекрасную Даму, и Чаепитие. У тебя появится шанс получить на руки исходный текст. Кто вложил в руку кисть Сандро Боттичелли? ДРАМАТУРГ. Ты знаешь Кто. МАФИЛЬКИН. Неправильно. Это была Партия. И я тебе ничего не говорил. ДРАМАТУРГ. Да, понятно. А что за документы все читают? МАФИЛЬКИН. Подлинные документы из архива Общества Любителей Прекрасной Дамы. И они будут гореть с энтузиазмом. Элм будет добросовестно ворошить их палкой. ДРАМАТУРГ. Никто не сможет гарантировать подлинность документов. МАФИЛЬКИН. Сможет. Тот, кто вел архив. Я.
