Текст книги "Самозванка (дореволюционная орфография)"
Автор книги: Алексей Пазухин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)
XIV.
Ольга Осиповна замѣтила пропажу денегъ.
Деньги у нея были не считаны; она никогда не знала, сколько у нея дома кредитныхъ билетовъ, бумагъ, купоновъ и звонкой монеты, какъ не знала хорошенько и вообще своихъ капиталовъ; но произведенный Вѣрою безпорядокъ не ускользнулъ отъ вниманія старухи, и она задумалась, встревожилась.
Кража была, несомнѣнно, дома, но кто совершилъ ее?
На испытанную прислугу думать было рѣшительно невозможно, – кто же ходилъ за деньгами, кто укралъ ихъ?…
Старуха вспомнила, что сквозь сонъ слышала чьи-то шаги и, словно-бы, видѣла Васю…
He онъ-ли?
Старуха похолодѣла отъ этой страшной мысли.
Неужели ея внучекъ воръ?…
Воръ!… Вора она такъ полюбила, къ вору такъ привязалась!… вору, негодяю, оставитъ она добро свое!…
А больше некому украсть, рѣшительно, некому… Да и видѣла Ольга Осиповна сквозь сонъ внука, несомнѣнно, видѣла.
Мудренаго нѣтъ, что и воришка онъ. Гдѣ онъ воспитывался? Какъ?… Шалая, до юныхъ лѣтъ, „отчаянная“ матушка его только, чай, франтила, гуляла, а о сынѣ и не думала; ну, и росъ онъ на свободѣ, безъ призора, съ дурными товарищами…
Тихонькій онъ, робкій, нѣжный, какъ красная дѣвица; да, вѣдь, не даромъ говорится что… въ тихомъ омутѣ черти водятся!…
При бабушкѣ онъ такой, а безъ нея можетъ и куритъ, и на билліардѣ играетъ, и всякими „художествами“ занимается?
Видала на своемъ вѣку Ольга Осиповна такихъ дѣтокъ купеческихъ, знавала…
Надо мамашеньку его допросить первымъ долгомъ.
Ольга Осиповна позвала дочь, заперлась съ нею въ своей горницѣ и разсказала о пропажѣ денегъ.
– И вы на Васю думаете? – съ притворнымъ негодованіемъ спросила Анна Игнатьевна.
– He на кого больше…
– Грѣхъ вамъ, маменька!…
– Всегда, голубушка, тотъ, у кого украдутъ, больше грѣшитъ, чѣмъ самъ воръ!… Воръ укралъ, одного обидѣлъ, а обокраденный на сто человѣкъ поклепъ дѣлаетъ!… Можетъ и грѣхъ, а только думать мнѣ больше не на кого…
– У васъ прислуга есть…
– Какая?… Которая во дворѣ, та не могла попасть въ горницы, а которая въ горницахъ, ту я знаю… Несчитанныя деньги лежали не запертыми; ключи у прислуги-то бывали пo цѣлымъ недѣлямъ, когда я хворая лежала…
– Можетъ и крали тогда! – замѣтила Анна Игнатьевна…
– Сроду не бывало!…
– А Вася такой ли, чтобъ воровать, маменька?… Похожъ-ли на вора?…
– Много ты знаешь!… Чай, своими нарядами занималась, а не воспитаніемъ его…
– Много пропало денегъ? – спросила Анна Игнатьевна.
– Почемъ я знаю?… He считано у меня… Очень много не могло быть…
– Такъ не лучше ли втунѣ все оставить?… Скандалъ пойдетъ, слѣдствіе…
– Слѣдствія я не желаю! Боже, сохрани отъ этого!… И денегъ мнѣ не жаль, а важно знать правду! – пойми это… Что если онъ, Вася, укралъ-то?… Что будетъ?… Кому я добро свое отдамъ?… Допросить его надо.
– Я допрошу…
– А не скажетъ если?
Анна Игнатьевна пожала плечами.
– Лучше я сама, – проговорила старуха.
– Вамъ почему-же скажетъ?
– Попугаю… Можно и посѣчь…
– Посѣчь?!.
– А что-же такое?… Отъ розги не умретъ, розга костей не поломаетъ, а правду узнаетъ…
– А если онъ не виноватъ?…
– Говорю тебѣ, что больше некому!… Онъ взялъ, онъ!… Признается, скажетъ, куда дѣвалъ деньги, всѣ продѣлки свои скажетъ; такъ, можетъ, еще исправить можно, человѣкомъ сдѣлать… Отдадимъ въ люди, въ хорошія руки отдадимъ и, можетъ, наставятъ на путь истинный, а такъ бросить, такъ гибель ему вѣрная… Позови его сюда, вмѣстѣ и допросимъ…
– А если не скажетъ?
– Подъ розгами скажетъ.
– Жестоко это…
Старуха разсердилась.
– Будетъ врать-то! – крикнула она. – Это у васъ у новомодныхъ все жестоко да жестоко, a пo нашему ничего… Насъ драли… Братьевъ, бывало, отецъ до полусмерти дралъ и меня не щадилъ, равно какъ и покойница маменька… Это по вашему, по модному не годится-то… Ступай что ли, а то я и безъ тебя обойдусь, – людей позову… Тебѣ же будетъ хуже, коли весь дворъ узнаетъ…
Анна Игнатьевна пришла въ отчаяніе.
Что было ей дѣлать?…
He послушаться, отказать матери; и, вѣдь, тогда суровая старуха, дѣйствительно, позоветъ прислугу и скандалъ сдѣлается достояніемъ улицы.
He послушаться совсѣмъ, не дать „сына“ на истязаніе?
Но тогда старуха прогонитъ их обоихъ и все кончится!… разлетится, какъ дымъ, весь хитро придуманный планъ… Надо послушаться…
Аннѣ Игнатьевнѣ нисколько не жаль дочку, нисколько! – пусть истязаетъ ее старуха, но, вѣдь, Вѣра все разскажетъ и опять-таки гибель неизбѣжна…
Анна Игнатьевна стояла у дверей, схватившись за ручку.
– Что же ты? – обратилась къ ней старуха. – Дразнишь меня что-ли?
Вдругъ счастливая мысль разомъ осѣнила Анну Игнатьевну, какъ это иногда бываетъ съ человѣкомъ въ самомъ затруднительномъ, безысходномъ положеніи.
Анна Игнатьевна вернулась къ матери и упала передъ нею на колѣни.
– Что ты? – удивилась старуха. – Чего тебѣ?… Дура, коли сына въ такомъ дѣлѣ защищаешь!… Я, можетъ, люблю его больше, чѣмъ ты и добра ему желаю, спасти его хочу…
– Онъ не виноватъ, маменька, не виноватъ!…
– Какъ?…
– He виноватъ… Это я его послала, я ему приказала… Для меня онъ у васъ деньги бралъ!…
– Ты приказала?… Для тебя бралъ?…
– Да, да, маменька… Простите, простите меня!…
– Да встань, безумная! разскажи въ чемъ дѣло-то, – наклонилась Ольга Осиповна къ дочери.
– He встану, пока не простите, голову себѣ объ полъ разобью!… Безъ гроша жила, великую нужду терпѣла…
– Ну?
– Ну, и дѣлала долги, брала подъ расписки, давала за рубль два, чтобы только получить, да не умереть съ сыномъ съ голоду… Вѣрили, зная, что у меня богатая мать, а проценты брали страшные… Теперь прознали, что я у васъ и явились за полученіемъ, стали грозить судомъ, расписки собрались предъявить…
– Ну?…
– Ну, и рѣшилась… Приказала Васѣ у васъ взять… Онъ плакалъ, не хотѣлъ, но я побила его, обѣщалась увезти его отъ васъ въ Ярославль, грозила новымъ голодомъ, холодомъ, ну, и согласился…
– Почему же не попросила у меня? Почему правду не сказала?…
– He смѣла…
– А сына воровать, такъ смѣла послать?
– Простите!… Васю пощадите, – не виноватъ онъ, одна я во всемъ виновата, съ меня и взыщите, какъ знаете… Что хотите сдѣлайте, я и слова не скажу, хоть подъ розги лягу!…
– И слѣдовало-бы тебя отодрать, слѣдовало бы съ тебя шкуру спустить! ну, да ужъ Богъ съ тобою… Встань!…
Анна Игнатьевна подползла на колѣняхъ къ матери, схватила ея руку и покрыла поцѣлуями.
– Сколько денегъ-то взяла? – спросила старуха.
– Тысячу триста рублей! – на-удачу сказала Анна Игнатьевна.
– Всѣ долги заплатила?
– Съ тысячу еще есть…
– Куда-жъ проживала такую прорву? Прихоти творила?… Носила шелки да бархаты?…
– He до шелковъ было… перебивались съ хлѣба на квасъ…
– Такъ куда-же денегъ столько дѣвала?
– Говорю, что за рубль два платила, a то такъ и больше… Дадутъ сто, а расписку на двѣсти возьмутъ…
– А ты и давала?
– Тяжело, вѣдь, было сына-то голоднымъ видѣть, опять же воспитать его надо было, обучить…
– Обучила наукамъ, а потомъ красть научила?… Хороша мать!… Лучше-бы ужъ сама забралась да грабила, пожалѣла-бы душу-то дѣтскую… „Горе соблазнившему единаго изъ малыхъ сихъ“! говорится въ писаніи…
– Знаю, да боялась сама идти… Вася къ вамъ больше вхожъ… Легче онъ меня, ловчѣе…
Ольга Осиповна задумалась, а дочь все еще стояла передъ нею на колѣняхъ и цѣловала ея руку.
– Встань!… – сказала старуха.
Анна Игнатьевна встала.
– Ладно, пусть на всемъ этомъ нехорошемъ дѣлѣ „крестъ“ будетъ! – заговорила старуха. – Васѣ не скажу ничего, чтобы въ конфузъ его не вводить! тебѣ дамъ еще тысячу, чтобы ты долги отдала…
– Маменька!…
– Постой, не перебивай!… Больше этого при жизни ничего не увидишь отъ меня, а послѣ смерти… ну, тамъ видно будетъ… Васю я въ люди отдамъ, – здѣсь порча ему одна – а ты… ты на отдѣльной квартирѣ жить будешь…
– Гоните опять изъ родительскаго дома, маменька?
– Боюсь, матушка, боюсь!… Вчера сына грабить посылала, а завтра придешь, да и задушишь старуху мать…
– Маменька!…
– Очень просто!… По нынѣшнимъ временамъ все можетъ быть, все… Ну, это пока мы отложимъ, a вотъ Васю надо, немедленно, въ люди отдать…
– Какъ вамъ угодно, – съ покорнымъ видомъ проговорила Анна Игнатьевна.
Въ ея разсчеты не входилъ такой планъ, это было даже не мыслимо, но противорѣчить теперь она находила лишнимъ и согласилась очень покорно.
Она потомъ обдумаетъ что-нибудь, устроитъ, благо все это обошлось такъ хорошо.
– Николаю Васильевичу Салатину отдамъ Васю! – продолжала старуха. – У этого парня человѣкомъ онъ станетъ, на утѣшеніе намъ выростетъ… Какъ думаешь?…
– Лучшаго воспитателя и руководителя трудно найти…
На этомъ пока и порѣшили.
Ушла Анна Игнатьевна отъ матери снабженная тысячью рублями.
XV.
Анна Игнатьевна обдумала новый планъ. Предстоящее сближеніе Вѣрой съ Салатинымъ, затѣянное бабушкою, совсѣмъ не улыбалось Аннѣ Игнатьевнѣ, – вѣдь, это вело къ обнаруженію тайны.
Надо было, во что-бы то ни стало, помѣшать этому сближенію, отдалить Вѣру отъ Салатина, а сдѣлать это было нелегко.
Долго ломала надъ этимъ вопросомъ голову Анна Игнатьевна и наконецъ обдумала планъ.
Дня черезъ три послѣ знаменитой сцены „покаянія“, Анна Игнатьевна вошла въ комнату матери, присѣла по обыкновенію въ уголкѣ робко, скромно и объявила, что ей надо поговорить о важномъ дѣлѣ.
– Что за дѣла такія? – спросила старуха.
Анна Игнатьевна кашлянула въ руку и начала.
– Когда я, живши въ Ярославлѣ, рѣшилась поѣхать къ вамъ, маменька, я дала обѣщаніе поѣхать на богомолье въ Югскій монастырь [6] [6] Югская Дорофеева пустынь (Югско-Дорофеевская пустынь) – бывшая пустынь, мужской монастырь, находившийся на территории современной Ярославской области, в месте слияния рек Юга Черная и Юга Белая недалеко от Волги. Расстояние от Рыбинска – 17 км, от Мологи – 18 км.
[Закрыть], – это въ Рыбинскомъ уѣздѣ, верстъ сто отъ Ярославля, – если вы примите насъ, простите, если я найду васъ въ добромъ здоровьѣ… Я хочу теперь исполнить это обѣщаніе, маменька…
– И Васю возьмешь?
– Конечно, маменька… Обѣщаніе дано за насъ обѣихъ.
– Надо исполнить, коли дано, этимъ не шутятъ… Поѣзжай…
– Очень вамъ благодарна, мамаша! – низко, низко, словно послушница-монахиня, поклонилась Анна Игнатьевна.
– Поѣзжай! – повторила старуха. – Скучно мнѣ безъ Васи будетъ, привыкла я къ нему, но коли дано обѣщаніе, такъ надо ѣхать…
Старуха задумалась.
– Поѣхать развѣ и мнѣ съ вами? – спросила она.
Анна Игнатьевна чуть не до крови прикусила губы, – это ужъ совсѣмъ не входило въ ея планъ.
– Какъ думаешь, Анна? – продолжала старуха.
– Какъ вамъ угодно, маменька…
Старуха опять задумалась.
– Нѣтъ, не поѣду! – рѣшила она. – Стара стала, хвораю все, а, вѣдь, ѣхать далеко… Далеко, вѣдь?…
– He слишкомъ, маменька… До Ярославля-то хорошо по желѣзной дорогѣ, а вотъ дальше на пароходѣ… сыро, конечно, ну, и качаетъ… Тамъ еще на лошадяхъ верстъ двадцать…
– Нѣтъ, нѣтъ, не могу… Куда мнѣ свои старыя кости трясти!… Хоть бы къ Преподобному Сергію [7] [7] Троице-Сергиева Лавра, в церковной литературе обычно Свято-Троицкая Сергиева Лавра – крупнейший православный мужской ставропигиальный монастырь России, расположенный в центре города Сергиев Посад Московской области, на реке Кончуре. Основан в 1337 году преподобным Сергием Радонежским.
[Закрыть] Богъ привелъ съѣздить, – и то хорошо… Долго ли же ты проѣздишь?
– Нѣтъ, мамаша, недолго… Самое большое недѣлю, a то такъ и менѣе.
– Пріѣзжай поскорѣй… Денегъ, чай, надо?
– Если позволите, мамаша…
– Ha этакое дѣло дамъ… He стѣсняй Васю, – слабенькій онъ. Поѣзжай ужъ въ первомъ классѣ, корми его хорошо… Триста рублей достаточно будетъ?
– Вполнѣ, маменька…
Планъ удался, и Анна Игнатьевна ликовала.
Вечеромъ она сообщила свой планъ новому союзнику своему – Настенькѣ.
Та вся такъ и засіяла.
– Ахъ, это очень хорошо, Анна Игнатьевна! – воскликнула она.
– Да, и я такъ думаю… Пріѣдемъ съ Вѣрою въ Ярославль и она заболѣетъ тамъ…
– Заболѣетъ?
– Притворно… Я напишу объ этомъ матери письмо, и буду жить тамъ, сколько мнѣ нужно… Можно-бы и здѣсь уложить Вѣру въ постель, но, вѣдь, тутъ и докторовъ пригласятъ, и Салатинъ придетъ навѣстить „больного родственничка“, а это, конечно, невозможно…
– Да, да, конечно!… Ну, а если старуха пріѣдетъ къ „больному“ внуку… и тамъ начнетъ докторовъ къ нему звать?… Ярославль не за морями.
– He поѣдетъ, слаба она, стара, а болѣзнь будетъ не очень опасная, не смертельная, но заразительная… Поняла?
– Да…
– А если… если Ольга Осиповна умретъ здѣсь безъ васъ? – спросила она. – Старуха, дѣйствительно, слаба становится, а тутъ еще вѣсть о болѣзни любимаго „внука“, разлука съ нимъ…
Анна Игнатьевна потупилась.
– Это будетъ скверно, – сказала она. – Лучше, еслибъ она при жизни, „изъ теплыхъ рукъ“… отдала деньги „внуку“, a то канитель…
– Да, Вѣра, вѣдь, законнымъ путемъ ничего не получитъ, – суду-то вы не скажете, что она мальчикъ…
– Да… Получу только я, какъ единственная дочь… Мнѣ она, конечно, оставитъ что-нибудь, а если нѣтъ духовнаго завѣщанія, такъ и все получу.
– И меня тогда „по шапкѣ“, Анна Игнатьевна? – усмѣхнулась Настенька.
Анна Игнатьевна снова потупилась.
– Я тебѣ клятву дала, что свою долю ты получишь! – проговорила она.
– Ну, клятва – это вещь… легкая, Анна Игнатьевна! – возразила бойкая, опытная въ житейскихъ дѣлахъ Настенька. – Клятвамъ нынѣ не вѣрятъ, а вы мнѣ… вы мнѣ, Анна Игнатьевна, векселекъ напишите…
– Ловка ты и опытная не по годамъ, дѣвка! – криво усмѣхнулась Анна Игнатьевна.
– Ужъ какая есть, не взыщите…
– А если мнѣ мамашенька то оставитъ „гребень да вѣникъ, да грошъ денегъ“, тогда что?… Замытаришь ты меня векселемъ-то…
– Да что-жъ мнѣ васъ нищую-то мытарить?
– А за то… за то, что тамъ было… въ твоемъ домѣ…
– Ну, вотъ!…
– Ты ужъ лучше такъ повѣрь! – продолжала Анна Игнатьевна. – Вѣдь, и тогда тайна-то моя у тебя въ рукахъ будетъ…
– Правда и то… Ладно, послушаюсь, авось, ничего особеннаго не случится…
Въ этотъ-же вечеръ объявила Анна Игнатьевна о своемъ рѣшеніи дочери.
Вѣра затуманилась.
– Что носъ повѣсила? – сурово спросила у нея мать. – Бабушку что-ли жаль?…
– Жаль, мама…
– Нѣжности какія!… Сама вановата, сама все надѣлала… Бабушка-то рѣшила отдать тебя въ науку Салатину.
Лицо дѣвушки вспыхнуло яркимъ румянцемъ.
– Николаю Васильевичу? – воскликнула она.
Краска эта не ускользнула отъ вниманія Анны Игнатьевны.
– Да, Николаю Васильевичу… Все тогда пропало… Ты что покраснѣла-то это?…
– Ничего, мама! – въ сильнѣйшемъ смущеніи отвѣтила Вѣра.
– То-то!… He влюбилась-ли еще съ большого ума въ парня-то?… На что другое, такъ мы дуры, а на это, такъ насъ хватитъ… Смотри у меня!… Надѣлала хлопотъ, надѣлала бѣды, такъ еще не надѣлай, ему не разболтай!…
Анна Игнатьевна подошла къ дочери и взяла ее за обѣ руки.
– Помни, Вѣрка, что тогда нѣтъ тебѣ пощады! – прошептала она, зловѣщимъ взглядомъ смотря на дочь.
Вѣра заплакала.
– Будетъ! – крикнула Анна Игнатьевна. – Такую „любовь“ задамъ, что небо съ овчинку покажется!…
Она толкнула дочь и ушла, рѣшивъ уѣхать какъ можно скорѣй, а до отъѣзда не допускать Вѣру до Салатина.
Дѣвушка и сама избѣгала Николая Васильевича.
Она полюбила этого ласковаго, „важеватаго“ красавца, полюбила первою любовью, которая, какъ вешній цвѣтокъ, распустилась въ ея юномъ сердцѣ…
Полюбила… влекло ее къ Салатину, но она смертельно боялась встрѣчи съ нимъ, совершенно не умѣя ему лгать, и бѣгала отъ него подъ разными предлогами, сгорая желаніемъ видѣть его, говорить съ нимъ, слушать его голосъ…
Страдала она ужасно!…
Страдала отъ тоски по немъ, страдала въ своей роли „самозванки“, страдала отъ страшной лжи…
Страдала и отъ того еще, что видѣла сближеніе Салатина съ Настенькою…
„Модная дѣвица“ добилась таки этого сближенія.
Врядъ-ли она сколько-нибудь нравилась этому молодому человѣку, – она была, что называется, „героиня не его романа“, но она сдѣлала такъ, что Салатинъ началъ интересоваться ею, и когда бывалъ съ нею, то не скучалъ.
He умѣя занять Салатина разговорами, (его трудно вѣдь было заинтересовать романами о похожденіяхъ маркизовъ Альфредовъ и виконтовъ Добервилей), Настенька отлично научилась „искусству слушать“. Она подсаживалась къ Салатину и предлогала съ видомъ страшно любознательной дѣвушки одинъ вопросъ, другой, третій, хорошо изучивъ вкусы молодого человѣка, его симпатіи и влеченія.
Онъ начиналъ ей отвѣчать, разсказывать, увлекался ролью ментора, лектора, – такая роль была въ его натурѣ, – а Настенька слушала съ напряженнымъ вниманіемъ и дѣлала видъ, что ловитъ каждое слово, что учится, просвѣщается, совершенствуется…
Это очень льстило молодому „развивателю“, и онъ очень охотно бесѣдовалъ съ Настенькою, самъ уже искалъ ее, даже скучалъ, когда ея не было.
Настенька торжествовала, влюбленная въ Салатина, а бѣдная Вѣра страдала все больше и больше. Страданія ея доходили до кульминаціонной точки.
День отъѣзда между тѣмъ наступилъ.
XVI.
Въ день, назначенный для отъѣзда, Вѣрѣ стало невыносимо тоскливо и грустно.
Помимо разлуки съ Салатинымъ, близость котораго, самое существованіе въ Москвѣ уже утѣшали ее – она грустила и по бабушкѣ, горячая привязанность которой глубоко трогала дѣвушку.
Вѣра знала, что уѣдетъ она согласно планамъ матери надолго, быть можетъ, никогда не увидитъ уже старую бабушку, слабѣющую все болѣе и болѣе…
Навсегда прощалась она мысленно и съ Салатинымъ.
Онъ полюбитъ тутъ Настеньку, женится на ней…
Тяжело, тяжело становилось дѣвушкѣ и какъ въ ссылку отправлялась она въ Ярославль, который когда-то любила.
Увы… не только протестовать, но и просить она не смѣла, запуганная матерью…
Въ день отъѣзда бабушка уѣхала утромъ помолиться въ Симоновъ монастырь [8] [8] Симонов монастырь, 1882 г.
Симонов Успенский монастырь – мужской монастырь, основанный в 1370 году вниз по течению Москвы-реки от Москвы учеником и племянником св. прп. Сергия Радонежского – свт. Федором, уроженцем города Радонежа на землях, которые пожертвовал боярин Степан Васильевич Ховрин, принявший иночество с именем Симон, от чего и происходит название монастыря). До наших дней сохранилась лишь малая часть построек Симонова монастыря.
[Закрыть], гдѣ былъ какой-то праздникъ. Анна Игнатьевна отправилась купить кое-что для дороги. Вѣра осталась одна.
Съ Настенькою простилась она наканунѣ, и „модная дѣвица“, счастливая своею любовью, полная радостных надеждъ, простилась съ Вѣрою ласково, обѣщала писать ей въ Ярославль и сообщать всѣ новости.
Осенній денекъ былъ теплый, солнечный, и въ саду, позлащенномъ уже осенью, дышалось легко, привольно. Тяжесть тоски словно стала легче въ измученной душѣ дѣвушки.
Она походила по дорожкамъ, нарвала букетъ цвѣтовъ на память о домѣ бабушки, – теперь и были въ саду только настурціи да печальныя иммортели [9] [9] Иммортель – (фр. бессмертный). Растение, у которого цветы сохраняют при высыхании натуральный цвет и вид; то же, что бессмертник.
[Закрыть], – и сѣла въ бесѣдкѣ подъ густыми липами, гдѣ любила, бывало, проводить время.
Вдругъ мимо забора звонко зашуршали резиновыя шины, и кто-то остановился у воротъ.
Щелкнула калитка, залился грознымъ лаемъ дворовый цѣпной песъ и сейчасъ замолчалъ, видно узнавъ знакомаго.
– Дома Ольга Осиповна? – раздался громкій звонкій голосъ.
Вѣра такъ и дрогнула вся, – она узнала Салатина.
– Никакъ нѣтъ, Николай Васильевичъ! – отвѣчалъ дворникъ. – Уѣхали въ Симоновъ монастырь…
– А Анна Игнатьевна?
– Онѣ въ городъ уѣхали, Николай Васильевичъ… Только, стало-быть, молодой хозяинъ нашъ дома…
– Вася?
– Такъ точно…
– Съ барышнею онъ что-ли?
– Никакъ нѣтъ, – одни… Въ саду прогуливаются… Прикажете позвать, сударь?
– Я самъ пройду въ садъ…
У Вѣры сильно-сильно забилось сердце.
Она оправила пиджакъ, – ахъ, и замучилъ ее этотъ пиджакъ! – пригладила волосы, которые отрасли у нея за послѣднее время и стала въ темный уголъ бесѣдки, держась за сердце, которое было готово выскочить изъ груди…
Салатинъ вошелъ въ садъ, обогнулъ клумбу съ зеркальнымъ шаромъ на пьедесталѣ и остановился.
– Вася, гдѣ ты? – крикнулъ онъ. – Вася!…
– Я здѣсь, Николай Васильевичъ! – отвѣтила дѣвушка, собравъ всѣ силы, чтобы быть покойною, что-бы голосъ не дрожалъ и не выдалъ ее.
– А, вонъ ты куда забрался!…
Салатинъ вошелъ въ бесѣдку.
– Что-жъ это ты, Вася, въ бесѣдкѣ тутъ сидишь, а?… Теперь не жарко и на солнцѣ, лучше надо имъ пользоваться… Скоро-скоро, Вася, минуютъ теплые ясные деньки и осень наступитъ!… Ну, здравствуй, дружище!…
Салатинъ пожалъ руку дѣвушки и сталъ рядомъ, снявъ шлапу.
– Пойдемъ въ садъ, Вася! – сказалъ онъ, закуривая папиросу.-Тамъ веселѣе, вольготнѣе…
– У меня голова что-то болитъ, Николай Васильевичъ… Я боюсь на солнцѣ…
– Ну, какъ хочешь, будемъ здѣсь сидѣть… Что-жъ это ты все куксишся, мальчикъ, а?… Кажется, такой важненькій, румяный былъ, а все киснешь… Балуютъ тебя бабы, Васюкъ, вотъ что! He пo мужски воспитываютъ тебя, ну, ты и разнѣжился… Надо за тебя приняться будетъ, надо мужчину сдѣлать, а не дѣвченку, какъ бабы хотятъ!… а?…
Салатинъ бросилъ папиросу, наклонился къ дѣвушкѣ, взялъ ее за руки повыше локтей и поставилъ передъ собою.
Вѣра такъ и затрепетала вся.
– Ишь, какой! – продолжалъ Салатинъ. – Рученки тоненькія, безъ мускуловъ, нѣжныя, да и весь, какъ барышня!
Вѣра склонила голову, и слезы градомъ-градомъ побѣжали у нея по щекамъ, по груди ночной крахмальной сорочки, поверхъ лифчика.
– Вася, что съ тобою? – воскликнулъ Салатинъ.
Дѣвушка не имѣла больше силъ впадѣть собою, зарыдала, рванулась было изъ рукъ Салатина, но покачнулась и упала-бы, еслибъ онъ не подхватилъ ее.
Она была въ его объятіяхъ.
– Вася!… Но что же это такое?… Вася!…
– He Вася я… не Вася… а Вѣра! – крикнула дѣвушка и забилась у него на груди въ рыданіяхъ.
– Господи!
Салатинъ положительно растерялся, не теряясь никогда въ жизни. Онъ не зналъ, что подумать; ему казалось, что все это во снѣ снится…
Но это не былъ сонъ.
Дѣвушка юная, прекрасная дѣвушка рыдала у него на груди… Шляпа упала съ головы Вѣры и Салатинъ видѣлъ эти шелковистые волосы, нѣжную тонкую шею, розовыя маленькія уши, а его руки обнимали гибкій стройный и нѣжный станъ начинающей формироваться дѣвушки…
– Боже, да это не сонъ! – воскликнулъ Салатинъ. – Это какая-то тайна…
– Да, это тайна!… – проговорила Вѣра, сдерживая теперь рыданія. – Это тайна, это страшная тайна и я… я погибла!…
– Но въ чемъ дѣло?… Что тутъ такое?…
– Я погибла, погибла!… – въ безумномъ отчаяніи повторяла дѣвушка.
– Нѣтъ! – произнесъ Салатинъ, все еще держа ее въ объятіяхъ. – Я начинаю понимать, я догадываюсь… Я не дамъ васъ въ обиду, я буду вашимъ другомъ… Успокойтесь…
Онъ посадилъ дѣвушку на диванчикъ бесѣдки.
– Я принесу вамъ воды…
– Нѣтъ, нѣтъ, не надо! – остановила его за руку Вѣра. – Тамъ испугаются, узнаютъ, сбѣгутся всѣ… Мнѣ лучше, я не буду плакать… He уходите отъ меня, не оставляйте меня одну ни на секунду…
Вѣра быстро утерла слезы, глубоко вздохнула, подняла шляпу и надѣла ее.
– Ничего, ничего, мнѣ хорошо… Я все, все разскажу вамъ… Только бы не помѣшали онѣ, только бы не вернулась мать!…
– Постойте! – прошепталъ Салатинъ. – Я придумалъ кое-что… Вѣдь вы „Вася“ въ глазахъ прислуги и вотъ я пріѣхалъ къ вамъ и беру васъ кататься… Поняли?… Мы такъ и скажемъ… Я повезу васъ къ себѣ… Или нѣтъ, не къ себѣ, а въ ресторанъ, – вѣдь, это такъ просто, такъ естественно, не правда-ли?…
– Да…
– Мы сядемъ въ кабинетъ, никто не помѣшаетъ намъ, и вы все разскажете мнѣ…
– Какъ вы добры!… Но, вѣдь, я погибну потомъ…
– He бойтесь, моя дорогая!… Васъ Вѣрою зовутъ, да?
– Да…
– He бойтесь, Вѣра… У насъ есть законы, есть права, и я буду вашимъ другомъ, защитникомъ… Клянусь вамъ честью, Богомъ, что васъ не смѣетъ никто пальцемъ тронуть!…
– Какъ вы добры! – повторила дѣвушка, съ восторгомъ и счастіемъ смотря на Салатина. – Я всегда смотрѣла на васъ, какъ на друга, меня влекло къ вамъ, но я не смѣла…
– Такъ смѣйте-же теперь!…
Салатинъ всталъ.
– Ѣдемъ! – воскликнулъ онъ. – Но не принести-ли вамъ воды?… Это освѣжитъ васъ…
– Нѣтъ, ничего… Тутъ вотъ садовая лейка, – я попью немного и умою лицо… Только бы насъ не задержали!…
– Да не бойтесь-же, не бойтесь!… теперь вы внѣ всякой опасности!…
Вѣра взяла садовую лейку, налила изъ нея воды въ пригоршни, выпила нѣсколько глотковъ, потомъ умыла лицо, вытерла его носовымъ платкомъ, поправила волосы гребешкомъ.
– Я готова! – сказала она, вся трепеща отъ волненія и прекрасная, какъ никогда.
Салатинъ не то съ недоумѣніемъ, не то съ восторгомъ смотрѣлъ на нее.
– Ѣдемъ! – сказалъ онъ и вышелъ на дворъ, ведя Вѣру за руку.
– Другъ! – обратился онъ къ дворнику, который мелъ дворъ, – когда вернется Ольга Осиповна или Анна Игнатьевна, такъ скажи, что мы съ Васею уѣхали кататься…
– Слушаю-съ… Къ чаю пріѣдете, Николай Васильевичъ?
– Къ чаю?… А не знаю, милый, не знаю… Такъ ты и скажи барынѣ, – уѣхали, молъ кататься, а можетъ-де и чай будутъ пить гдѣ-нибудь въ городѣ… Понялъ?…
– Такъ точно-съ!
– Ну, вотъ… Почему бы молодому хозяину твоему и въ трактирѣ чаю не попить?… He барышня, вѣдь, онъ!…
– Это дѣйствительно, Николай Васильевичъ…
– Ну, вотъ.
Салатина охватило какое-то особенное чувство веселаго задора, жизни и ожиданія чего-то новаго, чего-то свѣтлаго и радостнаго…
Онъ подсадилъ Вѣру въ пролетку, сѣлъ самъ и приказалъ кучеру ѣхать къ Москворѣцкому мосту…
