355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Алексей Лукьянов » Наши мертвые » Текст книги (страница 1)
Наши мертвые
  • Текст добавлен: 14 сентября 2016, 23:36

Текст книги "Наши мертвые"


Автор книги: Алексей Лукьянов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Алексей Лукьянов
Наши мертвые

Дотай, старый мельник, помер буднично, без напутствий и исповеди: выгнал утром гусей на выпас, вернулся во двор, сел на крылечко – и помер.

Поскрипывало мельничное колесо, жизнь шла своим чередом: Захар, теперь уже Дотай-старший, в свежей робе молол рожь хуторянам; Агафья, его жена, кормила двойню; Федька и Петруха сонно почмокивали; Сила, младший брат Захара, из хлева тайком поглядывал на Агафьины титьки и тяжко вздыхал. А на крылечке сидел себе тихонько дед Алим, подперев мёртвой рукой мёртвую голову, и никто не знал, что он помер.

Силантий закончил вычищать хлев, запер скотину, пощурился на солнце, так кстати выглянувшее из прорехи в августовских тучах, и заметил отца сидящим на крыльце.

– Бать, чё там твоя поясница говорит: будет погода, не будет?

Алим не ответил младшему, а по-прежнему смотрел куда-то за мельничный пруд, будто что там увидел.

Не дождавшись ответа, Сила пожал плечами: всё-таки восемьдесят лет старику, мог и не расслышать. Подойдя ближе, младший Дотай громко повторил, но жирная навозная муха, ползающая по глазам бати, куда как красноречиво известила о кончине Алима Сильвестровича.

Растерявшись, Силантий чуть было не кликнул Агафью, однако в последний момент захлопнул пасть, да ещё и перекрестился. Вместо этого он вышел со двора, спустился к мельнице и позвал брата.

Захар без спешки и паники дал указания работникам, сам же, в сопровождении Силантия и Володьки, своего первенца, вернулся домой, где застал Алима в той же позе, в какой оставил его Сила.

Не успевшее окоченеть тело родителя братья перенесли в избу, уложили на стол, Володьку отправили за бабками: обмывать, переодевать да оплакивать.

Потом братья вышли на крыльцо, закурили, и Захар постановил:

– Хорошо батя помер.

Силантий согласился.

Когда в Рогалях объявился отец Симеон, немногим по нраву пришёлся облик нового благочинного… чего уж говорить, никто и не признал попа в тщедушном и низкорослом выпускнике Орской семинарии – ему ведь от силы годков двадцать на вид, какой это поп?

Однако священник оказался куда как непрост. Ровнёхонько в полдень постучался он на подворье старосты Левонтия Лобанова, и свирепый пёс Кусай не только не обложил незваного гостя по-собачьи самыми последними облайками, но вдруг разрезвился, как месячный кутька, завилял обрубленным наполовину хвостом и ласково запоскуливал.

– Доброго здоровьичка, – по-светски шаркнул ножкой поп, когда озадаченный поведением Кусая Левонтий отворил воротину, издавшую при этом зубовный скрежет. – Вы ли Левонтий Ильич, староста рогалёвский?

– Ну я, – Лобанов наклонил голову и прищурился, дескать, не может разглядеть, что за мышь там пищит, и его, старосту, беспокоит.

– Я отец Симеон, новый благочинный вашего округа. Новый пастырь, так сказать.

– Ну и пискля, – поморщился староста. – Как такому доверили за окрестными церквами следить? Какое благочиние, когда такое в волости творится, где уж тут расхлебать щенку этому? И одет не в рясу, а будто дачник какой – штиблетки, штаны полосатые, косоворотка под пинжаком, на голову шляпу соломенную нахлобучил… Срамота.

– Знаю уж, господин урядник говорили намедни, – сделав шаг в сторону, Левонтий пригласил благочинного войти.

Отец Симеон не заставил себя ждать. Проскользнув во двор, будто тать, огляделся, потрепал по загривку Кусая (тот плюх на бок, лапами задрыгал, подудонился от счастья, аж сапоги Левонтию забрызгал) – и под солнышко встал, аккурат средь двора.

Хозяин запер ворота и обернулся к батюшке. Тот блаженно щурился на светило, жидкая бородёнка его искрилась в лучах осеннего солнца, и вообще попик меньше всего походил на благочинного, скорее на студента какого, из нонешних, политических…

– Так что же у вас здесь происходит? – голос отца Симеона прозвучал неожиданно мощно, хотя и негромко. Даже писк куда-то пропал.

– Чего? – как молнией прошило Левонтия.

– Ответь мне, чадо, что тут в вашей волости происходит? По какой причине благочинных меняют, как перчатки, что за суеверия богомерзкие исповедуют в ваших краях?

– Так ведь я… – растерялся Лобанов. – Может, в избу пройдём, отобедаем, чем Бог послал?

– Да не оскудеет рука дающего, – закивал батюшка, всё так же щурясь на солнце и улыбаясь в жидкую бородку, а на старосту даже не взглянул ни разу, будто и нет никого вокруг. – Похвально твоё хлебосольство, только не за тем я приехал, чтобы трапезовать. Рассказывай уже.

– Чего рассказывать? – махнул рукой Левонтий. – Это всё Прошкины делишки… ну, Прошка, кузнец наш. Он с нечистым знается.

– Откуда такая уверенность?

– Так как же иначе, он же кузнец, – искренне удивился Лобанов. – У нас завсегда кузнец в колдунах ходит…

Староста осёкся. Ну вот, зачем он про колдуна-то ляпнул, дурень старый. Как есть язычниками обзовут, анафеме предадут, экзорсизьм изгонять понаедут.

Как ни странно, батюшка слова о колдуне пропустил мимо ушей.

– Дальше, – велел он.

Тут, как говорится, старосту прорвало.

– Всё он, Прошка, виноват. Он же у нас на все руки, ни одно большое дело без него не обходится. Он и церквы все по округе строить помогал: смыслит, вишь, в строительном деле, да чтобы звук в храме какой положено слышался. Машины всё строил какие-то. Вон, Архипу-вдовцу чуду-юду какую сварганил, самоходную соху: самогон зальёшь ей в глотку – она сама и пашет, только поворачивать успевай. Вечно что-то придумывал.

– Кулибин… – отец Симеон широко улыбнулся.

– Да не, Скобелев он, – в глубоком сомнении пожал плечами Левонтий.

– Пусть будет Скобелев, – легко согласился благочинный. – И что дальше было?

Левонтий огляделся, потом подошёл к благочинному на цыпочках и сказал:

– Покойники ходить начали. И Прошка – самый первый.

– Потому и петли скрипят?

– Боюсь их, – повинился староста.

Вернулся Алим Сильвестрович аккурат перед Покровом.

Мертвецы, шатающиеся по окрестным хуторам и близлежащим деревням, никого уже не смущали и не пугали. Ну что с них вреда? Вернулся домой покойник, никого не загрыз, в могилу не утянул за собою, пить-есть не просит, места ему на ночлег не нужно: всю ночь в хлеву стоит, скотину стережёт. Это поначалу только пытались их кольями осиновыми тыкать, да жечь, да на куски рубить. Они даром что медлительные, но себя в обиду не давали. Из всех мертвецов одному Прохору-кузнецу хуже всего пришлось: голову ему отрубили, хотя и не давался он. Он же самый первый из покойников и объявился. Люди в воскресенье утром в церкву все, как путные, подались, а там, на паперти, стоит Проша Скобелев, на Пасху ещё схороненный. Ой, что началось! Отец Иоанн со святой водой, с кадилом, с распятием вокруг бегает, псалмы читает, бисей изгоняет, а мертвецу хоть бы хны: встал столбом и прямо перед собой смотрит. Мужики, ясно дело, – за кольями, за топорами, бабы с ребятами в храме заперлись, воют да Богу молятся: Судный день, видать, пришёл. А мужики кузнеца покойного заловили и голову ему топором начисто – фьють! – срубили.

А Прохор голову поднял, нахлобучил – и обратно на паперть встал, дескать, не уйду.

И крестным знамением трижды себя осенил.

Нельзя сказать, что деяние это убедило православных в безопасности трупа, однако расправу отложили, решили посмотреть, что покойничек дальше делать будет.

Тот отстоял службу наравне со всеми: поклоны бил, голову левой рукой придерживая, чтоб не падала, крестился наравне со всеми… правда, причащаться не пошёл, но тут понятно почему – народ пугать не хотел. А может, покойникам Господь не велит причащаться, кто там разберёт. Сам-то Прошка и звука не проронил, губы будто склеены – синие, ссохшиеся. Но вроде не попахивал.

Опосля службы пошёл пешком в Рогали, прямиком в кузницу. А за ним народ валом валит: чего это кузнец в кузнице у себя позабыл. А тот горн разжёг, накалил железку, винтом её скрутил, подогрел ещё добела, а потом всем вокруг худо стало: снял Прошка голову, прут прямым концом в шею поглубже вогнал, а на винт голову накрутил, с тем, видать, прицелом, чтобы постоянно рукой калган свой не придерживать.

Так и остался при кузнице обитать. Принесёшь ему работу какую – сделает, а потом по окрестностям ходит-бродит, только под вечер в кузницу возвращается.

Вслед за ним другие мертвяки потянулись: у Архипа-вдовца жена-покоенка объявилась, всю избу вычистила, бельё перестирала, детишкам одёжку новую справила, на Архипа-то и взглянуть жалко – смотрит на супружницу, плачет тайком, а той, видать, на те слёзы плевать с высокой колокольни. Касьян-бортник на пасеку вернулся, у Лукерьи-ключницы дочка-утопленница объявилась, даже цыгане оседлые, что три года назад всем табором в гостевой избе угорели, и те ожили.

Почитай, во всей волости население чуть не вдвое выросло.

Вот и Алим явился. Ночью, пока все спали, прошёл через плотину, осмотрел мельницу, поднялся на взгорок и подле ворот уселся на чурбачок. Утром Захар с Силантием пошли на работу, а за воротами батя, снежком присыпанный.

– Батя… – почесал затылок Сила. – Я думал, может, хоть он на месте лежать останется. Бать, тебе не холодно?

– Куда ты к нему лезешь, дурья башка, – Захар ухватил брата за ворот. – Так он тебе и ответит. Ему уж всё равно: холодно, жарко… на холоде хоть портиться меньше будет.

Сила освободился от братского захвата, поправил шапку и спросил:

– Куда ж нам его теперь? Чай, не чужой…

– Куда все – туда и мы. Что он, не разберётся, где ему приткнуться? Сам ведь говоришь – не чужой.

Как бы в подтверждение слов старшего старый Дотай встал и пошёл, не отряхиваясь, в дровяной сарай. Вскоре оттуда начал доноситься стук топора.

– Я ж сказал, – лицо Захара расплылось в счастливой улыбке. – Хорошо батя помер. И после смерти хорошо живёт.

– Как бы Агафья не напужалась, – нахмурился Сила.

– Ты Агафью пуганой-то видал хоть раз? – Захар улыбнулся ещё шире.

Сила пожал плечами, и братья пошли дальше.

Уже два месяца прошло, как отец Симеон стал благочинным Рогалёвской волости. Выводов в связи с местной покойницкой аномалией он пока не делал, ибо полагал, что всякому явлению прежде должно отыскаться разумное объяснение, а посему и в епархию письма направлял сугубо утилитарного свойства: какие нарушения в ведении службы, сколько народу обращено в православие, и прочее – по мелочи.

Вместо того, чтобы искать, кто покойников оживляет, молодой батюшка принялся методично протрезвлять беспробудно пьющее духовенство, и весьма преуспел, ибо, как говаривал сам, “паче крови Христовой духа и слова Его причащаться надобно”. Он и вбивал в непросыхающих отцов и дух, и слово, не прилюдно, конечно, с глазу на глаз, но даже самые могучие батюшки после душеочистительной беседы с отцом Симеоном представали перед мирянами в весьма потрёпанном виде и с лицами, исполнившимися “духа святаго”.

Хоры отец Симеон подверг полной реформации, привлекая к песнопению совсем ещё детей, а также тех отроков и отроковиц, чьи голоса не подверглись пока возрастной ломке.

– Пение в храме Божьем должно ангельским быть, а не блеянием козлищ несуразных, – так прямо и заявлял благочинный, да к тому же повелел жалованье платить малолетним певцам из пожертвований храмовых. По копейке с половиной в неделю, невелика сумма на хор из двенадцати человек, зато и в церкви люди чаще ходить станут, дабы на чад своих полюбоваться, как те музыку духовную будут исполнять.

И никто ведь даже возмутиться не посмел, когда приехала из Хвалынова барышня и окрестной ребятне преподала несколько уроков церковного пения.

Нашлись, правда, люди, которые посчитали, детей к церковному пению допускать – пустая трата времени, так как молодь ноне пошла балованная, никого не уважает, балаган в храме устроит. На это отец Симеон кротко приводил в пример слова Иисуса:

– Тому, кто уведёт ребенка от Меня и склонит его ко греху, было бы лучше, если бы ему повесили камень на шею и утопили в глубине морской. Царство Небесное состоит из людей, подобных детям по чистоте сердца.

Словом, благолепия и благочиния в Рогалёвской волости прибавлялось и прибавлялось. Покойники по могилам, правда, не разошлись, однако после Покрова лишь Алим Дотай и вернулся, так что за престольным праздником храма Покрова Пресвятой Девы Марии благочинный пошёл в люди. Хаживал по богатым, по бедным домам, всё выспрашивал, какими в жизни были покойные, вернувшиеся в мир людей, вообще о бытье крестьянском: что уродилось, за кого девку замуж отдали, работящий ли муж, по какой стезе детей направить хотят.

В конце концов выяснилась удивительная вещь: бедных-то в “опчистве” поубавилось, даже самая голытьба и пьянь за голову взялись, и дела в гору у многих пошли. Урожай справный: и на прокорм, и на продажу остаётся, скотина не болеет, приплод здоровый. Бабы вот уж три года позабыли, каково младеня хоронить.

– И давно вы так справно жить начали? – интересовался благочинный.

– А вот аккурат три года и есть, – отвечали ему.

– А усопшие с чего вдруг воскресать начали?

– Да Бог их знает. Как после прошлой Пасхи Прохор Скобелев на паперть встал – так и понеслось.

– Что ж, Христос с вами, – напутствовал отец Симеон и покидал гостеприимный дом.

Пока у Симеона складывалась следующая картина: три года назад в волости начал расти уровень благосостояния мирян, что в принципе не может не радовать. Однако спустя полтора года воскресает первый труп, и с тех пор процесс воскрешения неуклонно растёт, точнее, рос – после старого мельника ни один мертвец своего последнего пристанища не покинул.

Вопросы: что произошло три года назад? что произошло перед воскресением кузнеца? Каковы причины?

В поисках ответа благочинный отправился в Хвалынов.

Мертвецы не то чтобы за компанию держались, но ведь не с живыми им гуртоваться? Видали рогалёвских мертвецов, то попарно, то поодиночке бродящих по осенним трактам и просёлкам, и вот на тебе – стоят сотни три мертвецов и таращатся на луну, мост перегородили. Мчавшийся из города в деревню экипаж едва не налетел на эту толпу, и только великолепная реакция Кирюхи Лобанова, сына старосты, спасла благочинного от нелепой смерти.

У отца Симеона мурашки по телу побежали, когда он увидел толпу нежити, а возница Кирюха так и вовсе перепугался, аж в воздусях смрадно стало.

Противостояние длилось минут десять, и рисковало продолжиться ещё дольше, если бы священник не обратил внимания на спокойствие лошадей, мирно фыркающих в упряжи. Да и преставившиеся не проявляли особого рвения, просто стояли да на луну пялились.

– Хм, – пробурчал Симеон. – Не имеет ли смысл попросить пращуров наших освободить проезжий тракт?

– Эй, ящеры, – Кирюха оправился от зловещего наваждения и теперь начал хорохориться. – Пошли бы вы, нам с батюшкой ехать надо.

Мертвецы немного постояли, потом начали расходиться, только ретировались они как-то странно – к реке.

– Что бы это значило? – задумался благочинный.

– Так ить кто их разберёт, батюшка? – покачал головой Кирюха, шмыгнул, махнул поводьями. – Пошли, клячи, чего встали.

Тарантас въехал на мост, что-то протяжно застонало, и в этот миг уже сам батюшка осквернил атмосферу зловонным дыханием своего чрева, ибо мост, треснув ровно посередине, начал рушиться в реку. Кирюха завопил благим матом, перемежая матом совсем уж не благим, и отец Симеон вдруг обнаружил, что вторит своему ровеснику, повторяя такие ужасные слова, что и орский брандмайор, известный сквернослов и зубоскал, покраснел бы.

Так они кричали до тех пор, пока не поняли, что мост начинает подниматься обратно. Скрипели балки и перекрытия, шумно плескалась вода, и в этот момент и Симеон, и Кирюха поняли, куда делись мертвецы, и почему перегородили тракт.

Едва мост выровнялся и лошади вынесли экипаж на твёрдую землю, молодые люди соскочили с тарантаса и бросились к мосту. В темноте почти ничего не было видно, но тут из-за тучи вновь выглянула луна, и стало видно, что покойники, громоздясь друг на дружку, поддерживают мост.

– Матушка-заступница, – охнул Кирюха. – Что же это, а?

– Сие, мил друг Кирьян Левонтьевич, картина всего мира, – отец Симеон в задумчивости теребил жидкую свою бородку.

Оценив ситуацию, благочинный счёл необходимым отправить Кирюху в деревню за помощью, а сам остался ждать на берегу: мало ли кого понесёт в этакую темень по тракту, всякое может случиться. Заодно представилась возможность подвести некоторый итог.

В Хвалынове, растолкав местного архивариуса от вечной спячки, отцу Симеону удалось выяснить несколько престранных фактов. Перво-наперво оказалось, что три года назад небывалая история произошла в поместье графа Ромадина, как раз между Рогалями и Медвежьим хутором. Нужно сказать, что граф являлся весьма состоятельным человеком, сделавшем деньги на каких-то спекуляциях, что к делу не относится, но именно на эти деньги граф отгрохал этакую ротонду с колоннами из розового мрамора, с тем прицелом, чтобы оттуда в ясные ночи наблюдать за звёздами: астрономию граф почитал среди прочих наук самой перспективной и сам неплохо в ней разбирался. Мрамор, кстати сказать, издалека привезли – не то из Греции, не то из Африки, вроде как там две здоровенные горы из этого мрамора друг на друга налегают и зовутся Жерновами Судьбы. Вот с этих мраморных жерновов и вырезали колонны. За те полтора года, что граф наблюдал за небесными светилами, он умудрился сделать несколько пусть негромких, но значительных открытий, и даже вычислил в созвездии Тельца новую звезду, которую в современный телескоп и разглядеть-то нельзя. Всё грозился отыскать в небе какой-нибудь метеорит, который прямо в Орскую губернию попадёт. Ну разумеется, финансовых дел тоже не запускал, на бирже играл постоянно, феноменальным чутьём обладал. И вдруг три года назад, когда к графу с визитом собирался заехать генерал-губернатор, поместье взлетело на воздух. То есть взорвалась ротонда, но после взрыва начался небывалый пожар, который едва удалось потушить своими силами. Комиссия, нагрянувшая на место происшествия, заключила, что какие-то террористы-нигилисты не рассчитали мощности адской машины: хотели, очевидно, взорвать генерала-губернатора, а тот в дороге задержался, и погиб бедный граф, а заодно и его обсерватория.

Следующий факт оказался не таким странным, но весьма занятным. Весной прошлого года по всей волости прокатилась волна необъяснимых курьёзов с лёгкими увечьями бытового характера на крестьянских подворьях. Так, в самом начале марта Гурьян Иванов Гуреев, крестьянин с хутора Мокрого, что южнее Рогалей, поскользнулся и упал в нужнике, угодив задом прямёхонько в отверстие, и сломал себе копчик. Лукерья Иртегова, известная всем как Лукерья-ключница, в страстную пятницу девятнадцать (sic!) раз наступила на грабли, и после девятнадцатого раза лицо красивой, в общем-то, бабы представляло собой сплошной синяк. Дети Архипа Лопатина, Иван и Катька, едва не утонули в кадке с талой водой – на их счастье старостин сын Кирюха зашёл к Архипу одолжить самоходную соху и выдернул двойняшек из кадки перхающими и посиневшими. Подобной статистики набралось более двух томов, благочинный даже и читать её не стал. Последним несчастным случаем с действительно трагичным финалом оказался конфуз в ту же роковую страстную пятницу на Митяевской лесопилке, где плотник Чохов, забивая скобы, трижды ударил себя молотком по левой кисти, размозжив её до фарша. В Хвалыновской больнице руку ампутировали до локтя.

Самым же странным фактом из всех, что выудил отец Симеон от словоохотливого архивариуса, являлся тот, что весь тираж лотереи “Русский ренессанс” скупили на прошедшей ярмарке подчистую. Розыгрыш планировался перед Рождеством.

Над причинами этих событий благочинный думал до тех пор, пока из Рогалей не приехала ватага мужиков с топорами, пилами, досками и брусом. На берегу развели большой костёр, и мужики с шутками и матерками принялись за работу, дивясь на мертвецов, среди которых встретили немало сродственников.

– …Капустки, капустки отведайте, батюшка Симеон, – хлопотал вокруг сомлевшего от тепла и приятных домашних запахов попика Левонтий. – У меня капуста ноне выросла – что голова Голиафа. Тугая, гудит как колокол. У нас ведь как говорят: не жди Покров, руби капусту. Аккурат до Покрова всю срезал, буртом во дворе скидали с Кирюхой, а старуха у меня знаете как квасит её! С тмином, смородиновым листом, укропчику поболе, клюковки – и никакой морквы. С морквой я и не притронусь, вот те крест.

– Да хватит уж, Левонтий, сыт я, – отмахнулся от старосты благочинный. – Проводи-ка меня в келью.

Кельей назвали флигель, в котором отец Симеон оставался ночевать. Проводить вызвался Кирюха.

– Это… батюшка Симеон, – возле самой двери во флигель Кирьян ухватил отца Симеона за рукав. – Я вот тут подумал… только не решите, что я в ересь впал, да вот мысля гложет уж давно.

– Реки, отрок, – разрешил благочинный.

– Да ладно тебе – отрок, – обиделся парень. – Сам-то дюже взрослый, бородка козлячья, морда ребячья. Я ж по-серьезному.

– Давай по-серьезному, – согласился благочинный. – На людях ко мне на “ты” обратишься – отмудохаю, как Господь черепаху.

– Кого?

– Ящерицы такие, только с ракушкой на спине. Субординация быть должна, чтобы порядок не нарушать.

– Ну так… Я вот подумал – вот, покойники, они, нечисть поганая… неужто ж без души они, а?

– Без души, Кирюха, как есть – без души. Душа-то уж давно на том свете радуется, да нас поджидает.

– Да как же без души, а? Ты смотри, как нас сегодня от верной смерти спасли.

– Это, Кирьян Левонтьевич, тайна есть великая, как бездушные тела две души спасли. Велик Господь, и дела Его велики.

– Эх… что же им теперь, горемыкам, а? Как они теперь?

– Иди спать, братец, утро вечера всегда мудренее.

Едва мост починили и мужики уехали восвояси, мертвецы подались за ними вслед. Сначала по дорогам раздавалось негромкое ритмичное хлюпанье, однако вскоре начало подмораживать, и хлюпанье сменилось хрустом и шелестом – мокрая одежда вставала колом, покойники еле переставляли ноги, однако неумолимо приближались к человеческому жилью. Один за другим от молчаливого войска отделялись тени и исчезали в просёлках, во мраке безошибочно находя самую короткую дорогу к дому.

Самым последним вернулся на свой хутор Дотай. Долго обходил избу вокруг, будто волк вокруг хлева, потом взял топор и поднялся на крыльцо.

Часа в три по полуночи отца Симеона разбудил страшный шум на дворе. Лаял-надрывался Кусай, причитала бабка Лобаниха, матюкались отец и сын Лобановы. Накинув рясу, батюшка выскочил во двор, и взору его предстала безобразная сцена: пёс драл за ноги и руки какого-то мужика, а Левонтий с сыном охаживали незваного гостя батогами так, что жерди аж трещали.

– Я тебя, упырьё поганое, – яростно сипел староста. – С нами крестная сила.

– Прекратить, – велел благочинный.

С тем же успехом он мог по утру приказывать солнцу не вставать. Потасовка вошла в ту стадию, когда её только пушечным выстрелом раскидать можно. Поэтому отец Симеон бесстрашно подошёл к размахивающей палками, кулаками и хвостом куче и нанёс три коротких хлёстких удара. Взвизгнула собака, охнули мужики, и перед священником остался только покойник Прохор: Симеон узнал кузнеца по кольцу сукровицы на шее.

– Ты зачем пришёл? – громко, будто к глухому, обратился благочинный к трупу.

– Кровь он пришёл пить, мертвяк окаянный, – выругался староста.

– Не городи огород, – прервал его священник, – не заметил я, что он вас кусал.

– А кто кусал? – рассердился хозяин. – Вон, ляжка в крови вся.

– А твоему Кусаю где разбираться было? Скажи спасибо, за срам не цапнул.

Левонтий растерялся и замолк. Только Кусай скулил да старуха продолжала причитать.

– Показывай, что хотел? – вновь обратился батюшка к мёртвому.

Тот повертел головой, и побрёл к дому.

– Кирьян, за мной, – благочинный устремился за кузнецом.

В избе Прохор безошибочно нашёл голбец и нырнул в темень. Кирюха запалил свечу, и живые в темноте погреба увидели мертвеца стоящим у огромной кадки. Пахло квашеной капустой, готовить которую мастерицей была Лобаниха.

Чавкнуло. В руках у покойника оказался здоровенный округлый предмет, цвет и структура которого показались благочинному знакомыми.

– Что это? – спросил отец Симеон.

– Гнёт на капусту, – несколько разочарованным голосом объяснил Кирюха.

– Знаю, что гнёт. Как эта штука вообще называется?

– Жёрнов с мельницы.

– Что? – волосы на голове Симеона зашевелились. – Жёрнов?

– А что такого? – насторожился Кирьян.

В это время до деревни донёсся звон колокола.

– Это с Завидово звон, – определил сын старосты.

– Что у них, пожар? – не понял Симеон.

Послышался ещё один тягучий звук.

– А это Кулики сигналят.

В следующую секунду со всех сторон обрушился такой перезвон, что даже мёртвый Прохор сник.

Это утро Симеон с Кирьяном встретили основательно уже издёрганными, оборванными, но вполне счастливыми и довольными. Всю ночь они гоняли по округе и велели отдавать мертвецам мельничные жернова с дотаевской мельницы. Люди с факелами, при вилах и топорах, слушали, крестились, но выносили из домов каменные цилиндры разных калибров, но выполненные из одного материала – розового мрамора. Покойники забирали камни и уходили в лес.

На Мельничном хуторе, куда уже на рассвете приехали молодые люди, их ждало пожарище – мельница сгорела, плотину прорвало, и теперь проехать до избы Дотаев было затруднительно. На берегу речки стояли мертвецы во главе с Алимом и Прохором и смотрели куда-то вниз по течению. На противоположном пригорюнились братья Дотаи.

– С ума они съехали, чё ли? – ревел в голос Сила. – Батя сам ведь строил: и дом, и плотину, и мельницу… и Прохор ему помогал. А тут раз – и всё прахом. Дверь сломал, жёрнов уволок, по миру без мельницы пустил.

Захар стоял молча, лишь желваки гуляли.

– Грех отчаиваться, – отец Симеон осенил крестом и братьев, и дом их, и место, на котором стояла мельница. – Новую ещё лучше построите.

– Где мы столько работников наймём?

– А это вам что, пеньки? – Кирьян ткнул пальцем в сторону покойников. – За лето отстроят, им платить не надобно.

– Только вот что, братия, – строго заметил благочинный, – в усадьбе Ромадиных больше ничего брать не надо. Особливо жернова.

Пока возвращались в Рогали, о многом успели переговорить.

– А вот, скажем, отчего же граф взорвался? – не унимался любопытный Кирьян.

– А всё по той же причине, Кирюша, – объяснял Симеон. – Колонны, что из Жерновов Судьбы вытесаны были, волшебные вроде: на них басурманские боги перемалывали судьбы людские, вот все чаяния-то и сбываются. Всё, чего только пожелаешь. Захотел – и урожай тебе, захотел – дети здоровые, захотел – открытие в области астрономии. Только судьба, брат, это дело такое: сегодня густо, а завтра – пусто. Неминуемо стукнуть должна, если долго везёт. И чем дольше везёт, тем больнее стукает. Вот графа и пристукнуло. Он, понимаешь ли, грозился открыть метеорит, что прямо в нашу губернию прилетит. Тот и прилетел, прямёхонько на Ромадина.

– А Захар с Силой колонны на жернова пустили, – хохотнул Кирюха.

– Смех смехом, а они угадали. А вы что же: покупали у них эти кругляки каменные или так брали?

Кирьян смутился, поэтому отец Симеон лишь покачал головой и продолжил:

– Вот каждому по такому жёрнову и досталось – свою судьбу перемолоть. И везение-то ваше невеликое, потому и несчастья на вас невеликие обрушивались, никто и не понял ничего. Тут ещё такая штука – судьба хоть и слепа, а видит, что маленьким радостям вы тут как большим радуетесь, а на маленькие неприятности плевать хотели. Вот она вам и копила несчастья впрок, чтобы разом всех свалить.

– И что? – открыл рот Лобанов.

– А то, – Симеон поправил греческую шапку, съехавшую на глаза. – Наши мёртвые нас в беде не оставят, весь мир живых на их плечах стоит, они нас подняли.

– Как это? – насторожился парень.

– А ты подумай. Прадед твой и дед – они для себя ли только жили? А ты – неужто только свой живот беречь будешь и о потомках своих не позаботишься? Все они, усопшие наши, нас помнят. И упасть не дадут. Если всё по чести делать, по вере христианской.

Неожиданно поп рассмеялся.

– Знаешь, брат Кирьян, наложу-ка я на себя епитимью за вчерашнее сквернословие. Ох, и поганые же слова мы с тобой вчера говорили.

– Бздеть – не срать, штаны снимать не надо, – подмигнул Кирюха.

Молодые люди расхохотались, и тарантас побежал быстрее.

В лесу, как в воде, отражалось небо, и казалось, будто деревья стоят голубые.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю