Текст книги "Медицинское общежитие (СИ)"
Автор книги: Алексей Летуновский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
– Ваш лилипут подходит нам.
– Но вы еще даже не взглянули на него, – я попытался снять рюкзак с плеч, но из-за усталости не получалось.
Поняв, что ее перебили, она снова показала пальцем и продолжила. – Сейчас я выдам вам анкету, вы ее заполните, а потом пройдете в кассу.
– Подождите, – возразил я, отчего дамочка резко отдернула зрачки вверх, порвала взгляд и всмотрелась вникуда.
**
– Платить еще! Ишь ты!– возмущался карлик, когда мы сидели с ним на скамье в парке, чрез который виднелся дом с простыней и нарисованным на простыне карликом.
Я достал из кармана брюк пачку кефира, пальцем отрезал кончики подал ее карлику.
– Спасибо, – замолвил он.
– Она взгляд порвала, – задумался я.
– Кто? Та с шарфом?
– Ara.
– Неудивительно, – он отхлебнул кефира, – с твоим-то умением возражать, с твоим-то отвратным голосом!
– Она... порвала. свой взгляд.
– И что? Ты никогда не видел, как люди свои взгляды рвут, – он отхлебнул кефира, – что ли? К тому же, у тебя самого в свое время неплохо получалось.
– Видел. Но у меня сейчас такое чувство, что все это происходит впервые.
– Понятно.
Я кивнул.
Мороз совсем не тревожил сегодня. Он был каким-то мягким и неуверенным, скорее всего от того, что в городе не выпало ни капли снега за эти зимние месяцы.
– Поехали в аэропорт, – предложил я карлику, заметив, что тот выпил кефир.
– У, не начинай снова!
– Поехали.
Он вздохнул.
–Tвой рюкзак, тебе решать.
Он еще раз вздохнул, залез в рюкзак и застегнул себя в рюкзаке. Я нацепил рюкзак на плечи и не почувствовал никакой усталости. Привал не помешал. И мы отправились в аэропорт.
**
Она смотрела на то, как лысый чуб карлика выглядывает из-за моей спины, она смотрела так, будто я сунул своего пса в рюкзак и прищемил псу глотку, она широко раскрыла глаза и порвала взгляд.
Я прошел в другую кассу.
– Полтора билета в В.
– Полтора?! – удивилась кассирша.
– Снова он со своими шуточками., – послышалось за спиной.
– Не шутки это, – оборвал я карлика, плюнув за спину, и уставился на кассиршу.
– Полтора.
Она положила на стойку билет, погладила его, затем достала второй, порвала его пополам и сложила полтора билета вместе. Чудо, просто.
Я всмотрелся в нее и проговорил:
– Я не буду платить. Она послушно кивнула.
– Маг и волшебник! – послышалось за спиной. Вероятно, карлик развлекал очередь.
И как жаль, что у прохода на посадку стоял накрахмаленный мужик, а не миленькая девушка! Мужик посмотрел на порванный пополам билет и все обдумал, потом обезумел, а потом сдержался. – Нельзя так делать!– прошептал он.
Я немного поморгал и ответил: – Как же мне быть с карликом? Не бросать же его здесь, в конце-то концов!
– Для таких случаев в аэропорту есть камеры хранения.
– Что?! – спектакль за спиной не унимался.
– O, я понял! – понял я, развернулся и направился к камерам хранения.
– Ты что, серьезно хочешь посадить меня в камеру хранения? – негодовал карлик.
– Да, а почему нет. Все равно тебе не лететь.
– Ха! Да друзья в таком случае находят компромиссы, берут в прокат автомобиль, селятся в мотелях, пьют, ругаются, потом мирятся и признаются друг другу в любви на конечной пароходной станции!
– Я не актер. У меня нет седых волос и полутора часов.
– Зато есть два года. И седые волосы, не ври.
– Подумаешь, посидишь два года в камере, никто не обидится.
– Я обижусь.
– Ну, посиди там. Ну, пожалуйста, – без особого интереса уговаривал я карлика.
– Хорошо, – протянул он. – Но с тебя пиво, через два года!
– Хорошо.
И я посадил его в ящик. А затем улетел в В.
**
Этот милый одноэтажный белый домик с кирпичным крылечком я никогда не забывал.
Я помнил туда дорогу, дорогу помнил и таксист. Я помнил даже то чувство, которое сопровождало мои ботинки, когда я вступал на крыльцо, на этот теплый молочный кирпич.
Я вздохнул и постучался. Дверь отворилась без какого-либо напряжения. Дом был пуст, вся мебель, да и вообще все – вывезено, свету мешали проникать в помещение навешанные на окна тряпки, а по полу была рассыпана крупа. Ботинки нервно чувствовали крупу и с упоением хрустели ею. Крупа лежала гладким слоем, будто ее не случайно разбросали, а уложили ровно и густо.Хруст с каждым моим шагом внутрь дома все больше собирался в мелодию, мне аж захотелось станцевать чечетку, чтобы исполнить всю симфонию целиком.
– Она переехала, знаешь.
Это был карлик, и он снова был за моей спиной. Я же его заметил по тени, которая проникала по тропинке света дверного проема в дом. Я обернулся и понял, что стоя на слое крупы я намного выше карлика, чем стоя, например, рядом с ним на крыльце или просто стоя рядом с ним.
– Где рюкзак?
– А про то, как я долетел, не хочешь спросить?
– Нет.
– Я уговорил того мужика взять меня в багажное отделение. И не спрашивай как, а то мне стыдно.
– Я и не собирался спрашивать.
– Ладно.
Карлик выглянул из дверного проема и всмотрелся вглубь улицы, что с моей стороны выглядело так, будто карлик смотрит направо.
– Помнишь тот парк? – спросил карлик, заметив тот парк.
– Да.
– Пойдем, посидим.
**
– Вот. Она переехала отсюда еще четырнадцать лет назад.
– Четырнадцать лет назад?
– Четырнадцать лет назад.
Я вздохнул и потер колени. Над деревом и в дереве, повисшем над скамьей, беззаботно щебетали птицы. Я вслушался в мелодию, и она мне напомнила мелодию хруста крупы в том доме. Птицы тоже пытались исполнить симфонию.
Карлик небрежно чесал свой левый глаз и полез в карман джинсовых шорт за сигаретами, достал пустую пачку, скомкал ее и выбросил под скамью.
– Солнце здесь такое мягкое, – заметил я.
– Mягкое, да.
Слабый ветерок вдруг подхватил из-под скамьи скомканную пачку сигарет и повел ее по парковой тропинке, словно баскетбольный мяч. Я провожал комок взглядом, потом посмотрел на карлика, но тот уставился на свои крошечные ботинки, не обращая внимания на игру ветра в баскетбол.
– Хочешь, отыщем ее? – решил карлик.
– Heт.
– Почему? У нее единственной был иммунитет.
– Вот и не надо трогать этот иммунитет.
– Ладно.
Линии плитки, вымощеной в тропинку парка, образовывали некую решетку, будто что-то неизведанное в подземном мире находилось в заточении. Или, это мы тут находились в заточении. Навеки в свободе и несвободе, которую выдумали сами.
Я глянул в даль тропинки и заметил старую табачную палатку. Знакомые места, а выглядело все таким незнакомым.
Карлик вce еще смотрел на свои ботинки.
– Давай наперегонки до табачной палатки, – предложил я.
– Докуда?
– До табачной палатки. Вон она, в конце.
– Ты что, я же карлик, – засмущался он.
– Да какой ты карлик! – я схватил его и сильно-сильно поскреб по его лысине, он вырывался, его маленькие ручонки витали в воздухе словно вермишель, сам он смеялся и дрыгал ботинками, а когда я отпустил его, он шмыгал и все еще смеялся, а потом успокоился.
– Сиди здесь, – решил я, – схожу за сигаретами.
Лето удавалось прекрасным. Вот так бы почаще – взять и пересечь экватор, прыгнуть из зимы в лето, лишь для того, чтобы сходить за сигаретами в знакомую табачную палатку.
**
Продавец меня узнал. – Ты поседел, дружище.
– Это от кислых труб.
Он не понял, но не стал на этом зацикливаться, выбрал по памяти пачки сигарет и положил их на стойку. – И карлик с тобой?
– Ara.
– Что же он, это, не зашел?
– Меланхолия настигла его.
Продавец глубоко кивнул, провел большим пальцем по усами сказал: – Ну, пусть выздоравливает. Передавай ему привет!
– Обязательно, – согласился я. И мы распрощались.
Когда я вышел из табачной палатки, вдалеке было видно, кaк карлик вытирал сопли платком, а затем платком лицо. А когда я подошел к нему, он поспешно спрятал платок.
– Сигареты, ха! – воскликнул карлик и потянулся своей маленькой ручонкой ко мне.
Облака, ведомые слабым ветерком, то и дело закрывали солнце, отчего по парку проносились то светлые, то темные полосы. Будто ночью в квартире кто-то включал и выключал световой рычажок. Когда-то это называлось "баловаться с выключателем".
– Тебе привет от усатого.
– Он все еще работает в той палатке? – удивился карлик.
– Ara.
Несмотря на всю тишину парка, город шумел потоком автомобилей, разбросанными криками женщин с газетными пачками, и тихими возгласами сигнализаций.
Карлик уже не смотрел на свои ботинки, а вслушивался в городские звуки, или просто искал глазами что-нибудь интересное. Просто отключился, наслаждаясь моментом и дымом. А ноги поджал под скамью. – Я тут отвлекся, заслушался городом и звуком проносящихся над нами облаков, – наконец, встрял он в изоляционную тишину.
– Не страшно.
Я услышал, как он улыбнулся. – Помнишь, я говорил тебе про то, чтобы ты не спрашивал, как я попал на самолет?
– Это было минут десять назад.
– Не важно. Так, это. – замялся карлик-. спроси, а то меня совесть съест.
– И как же ты попал на самолет?
– Я рюкзак твой продал тому мужику.
– Он был коллекционным, с трудом достался мне.
– Извини.
Я выдохнул, и карлик робко вжался в себя. Он кротко, тихо и нелепо ежился. Я потрепал его по все еще красной от натираний лысине. – Ну, куда теперь двинемся?
Карлик лишь смиренно выдохнул и расслабился.
Часть вторая.
Высокое панельное здание даже не поменяло цвета.
Измениться может все что угодно. Люди и деревья, например. Но вот здания – то маленькое дачного типа, или табачная палатка, или вот это – высокое панельное здание, в котором когда-то мы жили. Здания почему-то не менялись. Они стояли памятниками строителям, созданные самими строителями. А люди подобно птицам, лапающим памятники, играли с выключателями и писали свою необоснованную историю.
– Чую по твоему взгляду, что тебя на размышления понесло, – карлик смотрел на меня также, как я смотрел на здание памяти.
– Восьмой этаж, помнишь?
– Еще бы. Панельная застройка, весь восьмой этаж был отделан снаружи как две половинки. Такие печенья есть-темная сторона, светлая сторона. Вот и восьмой этаж такой. Три квартиры было. Наша, да две соседских.
– Точнее, моя, твоя и еще какого-то деда.
– Дед! Помню и его!
– Про печенья говорил. Есть хочешь?
– Ну уж нет, кефира мне вполне хватило, – карлик погладил свой живот.
**
И лифт, и бетонный пол в мраморную крапинку. Даже дверь когда-то моей квартиры не изменилась. Не изменился и ее номер. Изменилось ли хоть что-то?
– Ну, что? Твою квартиру, или мою?– размышлял вслух карлик, предлагая место пребывания.
– У меня была большая кожаная софа и плазменная панель, на которой только и можно было смотреть, как огонь в камине плещется.
Карлик усмехнулся. Я почувствовал, что он смотрит на меня с прищуром. – И это все, что ты ценил в своем доме?
– Ты вообще одни кактусы свои любил.
– А чем они плохи?
– Kто?
– Кактусы!
– Кактусы?
– Кактусы.
– Ну, они уродливые.
– Ничего ты не понимаешь, – выдохнул карлик. – Вот люди. Возьми, например, уродливого человека.
– Зачем его брать?
– Просто возьми.
– В правую или в левую руку?
– В обе.
– В обе? Думаешь, не удержу в одной?
– Определенно так.
– Хм, – задумался я. – Ну, взял. Допустим.
– Рассмотри его.
– Я не хочу рассматривать урода.
– Ну и зря. А внутри, может быть, он хорош. как кактус!
– Ты мне предлагаешь надломить уродливого человека, потому что он внутри хорош как кактус? Боже мой, карлик с обидой на все человечество!
Он повернулся ко мне и угрожающе замахал пальцем. – Слушай, ты не пытайся сказать, будто я не годен на что-то. Я верю, что еще пригожусь. Вот увидишь!
– Ага, пригодился уже. На платный конкурс.
Карлик покривил лбом. И осунулся. – Давай, просто выберем квартиру. Твою, или мою.
Я махнул рукой. – Да какая разница. Мы там уже не живем.
– Тогда считалкой?
– Считалкой?
– Считалкой, седой ты человек! Ты в детстве проходил такую вещь как считалки?
– Конечно, я проходил такую вещь как считалки.
– И что, ты хочешь об этом спорить сейчас?
– Нет.
– Я тоже не хочу, – карлик навел палец на свою дверь и приготовился считать.
– Кхм, кхм. Эники, бе.
– Эники? Почему именно эники?
– А почему бы нет! Это обычная считалка. Успокойся, зануда!
– Хорошо, – я сдался ладонями и пантомимой и успокоился.
Карлик посчитал нужную дверь, затем вынул из кармана рубашки скрепку, немного помучался и попыхтел скрепкой в замочной скважине, и, наконец, дверь поддалась.
**
Карлик вбежал в квартиру, быстро разулся и разбросал ботинки, а затем, словно ребенок, прыгнул пластом на ковер в гостиной.
Я разулся, захлопнул дверь и затворил цепочку, на всякий случай, потом прошел на кухню и удивился неплохому наполнению холодильника.
– Ужин? – крикнул я карлику.
– Завтра, – почему-то запыхавшись ответил он.
Затем я прошел в ванную, тщательно умылся и всмотрелся в свое отражение в зеркале. Серые, не седые, серые, не серые, да еще и безнадежно взъерошенные волосы. За прошедшие четырнадцать лет я и не заметил, как постарел. И нос совсем не тот, что раньше. Зубы какие-то тусклые и уставшие, уже готовые убежать с корабля в первых рядах. С корабля на чертов бал.
Карлик задвинул в гостиной шторы и теперь спокойно посапывал на диване. Ей богу, как ребенок. Я ведь даже не знал, сколько лет этому карлику. Сколько он вот так существует. А, может, его все устраивает. Откуда мне знать.
**
На следующее утро мы отправились ходить по улицам славного и солнечного города В. Солнце отражалось во всех его частях, а от вероятного ночного ливня эти отражения приобретали некий цельный образ. Будто солнце решило посетить город во время своего летнего отпуска. И верно самый сезон – пять недель августа и на недельки три от него солнце вполне могло снять где-нибудь комнату. Таким казался город. Был август и это чувствовалось. Может, это была его первая неделя, а может и середина. За всем не уследишь.
Проходя мимо знакомых мест, я окликивал задумавшегося карлика.
"А помнишь то, а помнишь это" – твердил и твердил я ему, а он все отмахивался и пытался кривить лицом. Благо, это у него хорошо получалось.
Он не был доволен тем, что я предпринимал попытки хоть что-нибудь вспомнить, а может навеять щемящую ностальгию. – Тот, кто живет в прошлом, не имеет будущего, – сказал он мне, когда мы проходили по речной набережной. Эта набережная была лишь тропой в зарослях рябин и яблонь, тропой, поглощающей отрывистый звук скалистой реки. – Это как, знаешь, ведь прошлого нет, оно сожжено и обращено в пепел. А мы, копаясь в нем, лишь тычемся палочкой в кучке пепла, словно в песочнице.
И карлик громко улыбнулся. Мне стало трудно дышать, я прокашлялся и три раза вдохнул и выдохнул. А карлик, видимо, поймал свою волну.
– Банально, но нам свойственно о чем-то думать, – продолжал он. – То о будущем, то о прошлом. Редко – о том, что происходит сейчас, потому как это очень сложно – контролировать настоящее. Хотя бы мыслями. А я ни о чем не думаю, – заметил он. – Так что, бери пример с меня, что ли.
И он снова улыбнулся. Правда, не так громко, как в прошлый раз.
**
Тропинка обрывалась, а река уходила вдаль чрез железный мост. Протекая под этим мостом, река шумела подобно поезду, проносящемуся мимо дочерней станции. А тропинка. тропинка бы никогда не поспела за этой рекой, лишь оборвалась у насыпи, горкой уходящей к мосту.
Прямо на этой насыпи бегало несколько детишек, и девочки, и мальчики. Они кидали друг другу маленький резиновый мячик, играя тем самым в игру, понятную только им. Такую секретную и важную игру.
Вдруг один из мальчишек бросил мячик, не рассчитав своей силы, и попал в девочку, которой он этот мяч бросал в руки. Девочка заорала от удивления и оступилась на насыпи, на сыплящейся и неуклюжей насыпи, и полетела в рваную реку.
Я не успел сориентироваться, как карлик тут же ринулся за ней в воду. Группа детей стояла в шоке и сжимала кулаки каждому ребенку. Кулаки сжимал и я. А время будто остановилось. Будто мы снова оказались в зиме, в той бессмысленной зиме, что в городе Ч. через экватор. И снова горел красный свет светофора. Горел уже четвертый чертов час.
Карлик выполз на берег, обессиленный, попытался сесть и не дрожать от холода, создаваемого полуденным ветром и остывшими каплями на мокрой одежде. Он поник головой и пытался сжать в кулаки прибрежную траву, но в кулаки попадал лишь грязный песок. Дети смотрели на карлика и чего-то ждали, а карлик смотрел на реку, на то, кaк обгрызенная ею ткань одежды девочки, да и самой девочки, болтается ошметками у бетонного основания моста в прозрачно-красной лужице реки. Карлик резко ударил кулаками по грязному песку, а затем торопливо затопал ножками, зажался в себя и нервно протяжно заныл.
**
В квартиру отопление не давали. Вероятно из-за того, что хозяина в ней не наблюдалось. От холодного и мокрого шока карлик трясся несколько дней к ряду. Ни шерстяные одеяла, ни горячие ванны и супы его не спасали. Он жаловался на атмосферу в квартире и чувствовал себя словно в морге. Мне пришла идея устроить в квартире костер. – Все, что угодно, – лишь замолвил карлик, постукивая зубами.
Холод сделал из него промокашку..
Из шкафов я собрал почти все книги, бумагу и легковоспламеняющуюся одежду, скинул все это в центр комнаты. Отвел карлика в очередную горячую ванну, а сам вывез всю мебель из комнаты, ковры и содрал обои. В холодильнике нашлось две бутылки водки. Одной я облил кучу для костра, а вторую приберег для шалаша, уже организованного в углу из одеял и нескольких книг с яркими обложками. – Согрелся? – спросил я карлика, когда тот вышел из ванной в детском банном халате и с босыми ногами.
– Нет, – ответил он, сел в одеяла и засмотрелся на чуть тусклый, еще не разошедшийся огонь, разведенный мною только что. – Книги?
– Да.
– Интересно, ха!– воскликнул он от стучащих зубов и встрепенулся.
Он впервые за несколько дней засмеялся. Только это был неестественный и горький смех.
Я старался не поднимать темы погибшей девочки, зная, как карлик не любит прошлое. Но тут его вдруг прорвало. Я видел, как в огне его глаза сверкали и наполнялись слезами, будто это были слезы девочки, все они передались ему.
– Я думал тут. что уж если я родился таким... кхм... кактусом, – начал он и хихикнул, – ..то должен был совершить какой-то замысел божий, что ли. Но тут представился он – этот замысел, а я... я был не готов.
– Никогда не предугадаешь, – пытался я поддержать карлика. К тому же, иногда невозможно отличить божий замысел от божьей случайности.
– Это уж точно, – ответил он и отнял у меня бутылку водки. И отхлебнул немало.
– Неправильно все это. почему именно та девочка была дана мне на спасенье, а я ее убил своей тупостью. Почему бы не предоставить мне возможность убить того...кхм. поганого мальца, который толкнул ее мячом?!
– Наверное, у Бога и на него свои планы.
– Я бы убил этого мальчишку! – воскликнул карлик и, всмотревшись в костер, сплюнул.
Я вздохнул.
Карлик напоролся на мое плечо и, всхлипывая, сказал. – Я умру, наверное.
– Что ты.
– Не, не, не, ты послушай. Если я не выполнил божий план и стал соучастником того мальчишки, то я должен быть убит. Наказан!
Я всмотрелся в его глаза, всмотрелся в девичьи слезы и произнес.
– Так спаси другую девочку..
– Нет. Не смогу, – отрезал он. И добавил: – Знаешь, а бордели еще остались в В.?
– Нашел время по проституткам шляться.
– Им можно выговориться. Женщины, они все впитывают, как губки.
– Так почему именно проститутки? И вообще, тебе нужно проспаться.
– Нет, не нужно! – он довольно-таки опьянел. – А проститутки, они все мои слова пропустят мимо ушей. И все. В этом их отличие от нормальных женщин. Да и где я нормальную женщину сейчас найду, которая была бы готова выслушать... карлика! Это ведь ты гений рваных взглядов, охмуряющий каждую.
– Еще чего.
– Прости, не хотел обидеть. Я должен только благодарить тебя.
– За что? Я тебе ведь даже не помог в ситуации с девочкой.
– И не должен был. Ты оберегал меня. Оберегал меня и в этом был твой божий план – оберегать меня затем, чтобы я спас девочку. А я не спас, и...костер твой отличный. Греет. Правда. Спасибо.
Он вцепился в меня словно маленький мальчик вцепился в отца, которого давно не видел. А затем убежал и хлопнул дверью. Убежал и хлопнул дверью в одном халате на босу ногу.
Я всмотрелся в костер и произнес: -Стоп.
И стало совсем темно.
**
Нервный стук в дверь разбудил меня, а стоявшие у порога полицейские скорбно смотрели на меня, не обращая внимания на остатки от костра в гостиной и всю выдвинутую мебель.
– Сэр.
– Ваш сын, сэр.., – они дополняли друг дpуга. И тогда, всего лишь тогда я почуял неладное. Как поздно!
– Ваш сын, сэр, был найден...
– Был найден мертвым, – и полицейский слишком наигранно скрыл грусть ладонью.
Я захлопнул дверь и вслушался в то, кaк полицейские поочередно топают вон. Тогда я забарабанил по двери во что есть мочи и заорал во все горло.
Мой сын был найден мертвым.
Часть третья.
Это всего лишь карлик, это всего лишь карлик. Говорили они в ответ. Эти мысли. Придут в невзначай, и сиди, слушай их.
А то, что лежало на ледяном стальном столе помещения, было не карликом. Нет, не было в этом ни карлика, ни сына, за которого карлика все так яро принимали. От такой атмосферы, пронизанной сталью и мертвечиной, хотелось выть, но я всего лишь скрестил руки на грудии сунул ладони в подмышки как в карманы. Нет, это – то, что лежало передо мной и не дышало, да и вообще ничего не делало – не было карликом. По крайней мере, тем карликом, который был к чему-то склонен, у которого была какая-то вера и позиция в жизни. Вот так – есть человек, а потом его нет и не объяснить, никак-никак не объяснить, где все то, что он из себя представлял. Куда делся его взгляд, голос, да и он сам?
Aя ведь иногда ненавидел его, карлика. Бывало. Ворчливый, сидел в рюкзаке и давил все на плечи.
Я отвернулся, махнул рукой патологоанатому-аниматору и продышался. Стерильный стальной воздух. Замаскирован и обработан.
Я спросил у полицейских с ладонями на качающихся взад-вперед лицах, как они узнали, что сын – мой сын, а не какой-либо фальшивый сын. Они ответили, что сейчас в халатах делают чипы, приписанные к каждой квартире. Непонятно.
И что могло меня заставить взять карлика с собой из морга? Я взял его за бок как спортивную сумку, даже не прикрыв ничем, и шел вот так по улицам. По перекресткам. По мостовым. Аниматор рекомендовал хранить карлика в холодильнике, что я и сделал. А после чего потыкал во вчерашний пепел, прибрался в квартире и расставил мебель по своим местам.
А что, если карлик был прав насчет всех этих божьих замыслов? Я-то никогда не был верующим, если верил, то только в случайности, а тут. Как им не стать.
По ночам мне казалось, что карлик стучит с обратной стороны холодильника. Но, нет. Нет, нет, нет. Никакого карлика уже и в помине нет. Он улетел обрабатывать кукурузные поля.
**
За сентябрем пришел ноябрь и первые немногочисленные морозы. Дул сильный ветер и мелкий снег пронзал воздух диагональю, аккуратно и без лишнего шума складываясь в еле заметные сугробы. А затем снег кончился. Тот, что оставался на земле, от нетерпения начал таить, так и не дождавшись окончания своей смены.
Все ощущение реальности пропало, будто реальности никогда и не случалось. От этого и время шло быстро. Я сидел на кухне за столом и пялился на холодильник, а время шло. Его уже было не остановить.
Любые сигналы светофоров, видимых мне с восьмого этажа, казались непрекращающимися зелеными. За мигающим зеленым включался другой зеленый, настолько кислый и зеленый, что хотелось выколоть глаза.
Для контроля времени я решил завести дневник, но долго он не прослужил. Голова была абсолютно пуста и страницы дневника больше напоминали календарь прошлого – каждой строкой одни лишь даты, даты, даты. Даты, которых уже не вернуть.
Иногда я чувствовал, что нуждаюсь в свежем воздухе, поэтому подолгу стоял на заснеженной лужайке парка и подолгу рассматривал единственную городскую сосну.
Она была неотразима.
**
Еще мне казалось, что если уж за карликом пришли, так сказать, божьи инквизиторы, поскольку он не выполнил свое предназначение, то и за мной придут инквизиторы, раз уж я также был ни на что не годен. Хотя, все это виделось бредом, но, на всякий случай, я шарахался от всяких подозрительных личностей. А в квартире не ночевал уже больше месяца. Настал январь. Это я понял по надписям на витринах магазинов мишурой о том, что настал-таки январь. Очередной январь.
Я не питался порядком четырех месяцев и даже не чувствовал голода, будто изнутри все мои органы добровольно сдавались и растворялись в желудке, а затем желудок сам покинул корабль, как настоящий капитан.
Решив отметить новый год, я зашел в один магазинчик с мишурой о январе, взял с полки бутылку водки и стоял с довольной безденежной рожей у кассы. А затем наклонился к девушке в налобной повязке.
– Здрасьте.
– Здрасьте, – подражала она.
– A я нe буду платить, – я всмотрелся в ее прелестные голубиные глаза, ее зрачки расширялись, а губы тихонько вздрагивали, и, наконец, она кивнула.
Тут охранник схватил меня за плечо и нервно так зашипел: – Что тут происходит, крестьянин! (вольный перевод).
Я вдруг увидел в нем инквизитора, сатану и даже билетера, и шарахнул по его голове бутылкой, от чего он просто взял и по-простому так упал и развалился, совершая размахивающие движения ластами, будто он делал снежного ангела на полу магазина. Кассирша очнулась и закричала, ее налобная повязка слетела c ее лба, и она начала подкашливать и путаться губами в бахроме. Я снова попытался всмотреться в нее, но ничего не получилось.
**
Мозг будто размякал и разжижался в голове, и, крутанув ею, можно было почувствовать себя трехлитровой банкой с несвежими консервированными помидорами. Эти помидоры, с них слезала кожица, из них вываливалась мякоть, они смешивались с разжиженным мозгом и образовывали негустое пюре, которое бултыхалось и плескалось в моей голове.
И когда я выбежал из магазина с бассейном полным хлорки в голове, я увидел себя в отражении, в витрине. и накатило такое мерзкое и противное чувство, и снег начал таять. Может, он падал хлопьями с неба и в полете растворялся и превращался в дождь, который тут же ринулся за сыплющимся снегом с неба. Я бросился на витрину и бил ее, а затем разбил и бил по осколкам, превращая свои руки, ладони и почему-то голову в кровавое месиво, которое казалось лишь месивом из-за того, что шла кровь. В осколках отражение не изменилось, оно лишь размножилось на тысячи отражений, которые теперь впились в руки, и кровь смешивалась с тающим снегом, а потом с дождем. Глаза ослеплялись кровью и тут же промывались дождем, я поднес ладони к лицу и начал смывать с лица кровь осколками в ладонях, которые тут же резали и лицо и от усердия начинали доставать до кости.
И неизвестно как. Да что уж и говорить, раз все в этом мире происходило неизвестно каким образом! И неизвестно как за дождем с неба начала сыпаться крупа, она неровным слоем покрывала землю, будто так и было надо, а затем запасы крупы на небе кончились, и таз небесный, будучи еще с крупой какое-то время назад, сейчас был полностью пуст. И улицы были пусты. Пустота. Чистая девственная пустота. И далекий гулкий ропот самолета. Маленькая отчетливая желтая точка на небесной синеве.
Это что же, весна наступила?
**
Четырнадцать лет назад я покинул родные края, родной город В. в поисках заработка где-нибудь за экватором. Скачок и щемящая музыка скрипки. Четырнадцать лет назад в восемь часов утра еще неосведомленно светило утреннее солнце, его первые лучи прозрачно догорали в стекле окон, в стекле глаз. Четырнадцать лет назад в десять часов утра в метро одна девушка не отвечала на позывы моего особенного, а иногда просто уродского, взгляда. «Ты меня не проймешь этим!» – восклицала она. И звонко смеялась. «У меня иммунитет!». И она смеялась вновь и вновь.
A ее образ сохранялся и в одиннадцать часов четырнадцать лет назад, и в полдень, и в обеденный перерыв. В четыре часа после полудня образ девушки с иммунитетом начал остывать. Ee ранее отчетливо сияющее лицо уходило в тусклое мерцание лунного дневного света. Вечерело, и в мыслях прокручивались лишь последние слова, сказанные ей на прощание. Незнакомке из третьего вагона метро. "Я приеду за тобой". В восемь часов вечера солнце сдалось и устало. В десять – просто забыло всех нас.
Четырнадцать лет назад я покинул родной город В. И это решение было чертовски большой ошибкой.
**
А сейчас я почему-то снова вспомнил тот день и тот образ девушки с иммунитетом. Ведь она говорила мне тогда мои же внушенные ее мыслям слова, перефразированные на ее лад c ее функциями смеха и пыли. Все это выдумки. Как у пятилетнего детсадовца, рисующего перевернутые домики на песке ручкой пластмассовой лопаты холодной формы.
И на разбросанную повсюду крупу приземлился кукурузник, пилот махал и что-то дико орал, указывая на сидящую между крыльями блондинку. Дикий ор поначалу не был слышен от гула кукурузника, а потом этот ор перерастал в шепот, в болтовню и в сам ор вновь.
Пилот орал голосом карлика, и я заметил его лысину в широких пафосных очках.
– Летим! Летим! Летим! – орал карлик, а когда я забрался на небольшую площадку между крыльями самолета, я встретился взглядом с блондинкой. Она улыбнулась и упала головой мне на плечо. Нестойкая, совсем нестойкая. Ее зеленые глаза потухли враз, она ими явно гордилась. – Ну, что скажешь, – карлик теребил рычажки и штурвал, а кукурузник взлетал, разбрасывая крупу в воздухе и смешивая ее с другой крупой, которая уже находилась в подвешенном состоянии.
– Что скажу? Это кто вообще такая?
– Kак кто! Девушка с иммунитетом, ты о ней рассказывал.
Я вздохнул. С неба все казалось таким явным и ненужным, поэтому я достал из кармана брюк ластик и стал стирать пейзаж, пока мы над ним кружили. Затем стер девушку, оставив ей только глаза, коими я пожанглировал и вытер о ластик следом.
– Не было никакой девушки, – ответил я карлику.
– А эта куда пропала? – обернулся они удивился.
– Я ее стер.
И я стал стирать самолет до тех пор, пока мы с карликом не начали кружить над белым чистым листом. – Эгей! – орал карлик, ощущая себя птицей.
Я всмотрелся в его лысину и начал тереть по ней ластиком, а затем стер его полностью, переключился на себя и, даже не раздумывая о том, с какого себя начать, стер и себя.
И остался лишь чистый лист. Белоснежный чистый лист.
2011
