Текст книги "Прикол"

Автор книги: Алексей Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Смирнов Алексей
Прикол

Алексей Смирнов

Прикол

– ...человек похож на луковицу. Под каждой шкуркой оказывается следующая; вы ее снимаете и ожидаете увидеть бог знает что. Когда же добираетесь до конца, убеждаетесь, что в сердцевине ничего нет. Совсем ничего.

(...)

– Ничего?! Вы говорите, ничего! Лук и вода. А слезы? Как же пролитые слезы? О них-то вы и забыли, господин мой.

М. Павич. "Пейзаж, нарисованный чаем"

1

Голубь сосредоточенно семенил по дорожке. Стояла изменчивая, незрелая "весна-еще-не-лето". Прыщавый май. Время от времени голубь останавливался, чтобы выклевать из мелкого гравия микроскопическую небесную манну, и вскоре почти вплотную подошел к новенькому, слегка запыленному ботинку цвета спелой вишни. Ботинок не шелохнулся, неподвижным оставался и второй, зависший над первым. Карклин, опасаясь спугнуть голубя, смирно сидел на скамейке. Он следил за птицей остановившимся взглядом, сожалея в душе, что не располагает подходящим кормом. "Ему бы булку покрошить", – сочувственно думал Карклин. Булки не было, но идти за ней не стоило. Лишний груз – опасная обуза. Батон будет куплен позднее, ближе к дому, а домой отправляться рано, Карклину придется торчать на скамейке еще в течение двадцати-тридцати минут. По расчетам Карклина, именно тогда наступит пик часа пик.

Голубь на секунду замер и склонил голову, оценивая дорогую брючную ткань. Решив, что ловить ему здесь нечего, он двинулся дальше, и Карклин переменил затекшую ногу. Вскинул подбородок, поправляя шарф, и встретился глазами с двумя девицами, что направлялись к набережной. Те мигом задрали носы и чинно продолжили путь, но не сдержались и прыснули. Одна оглянулась, шепнула что-то на ухо подруге, а та покрепче подхватила ее под локоть и увлекла вперед. Ветер, налетевший с Невы, задрал им полы плащей, и женатый Карклин снисходительно отвернулся. Он не слишком интересовался женщинами, ему казалось много и одной.

Женщины, напротив, довольно часто интересовались Карклиным, так как он полностью совпадал с расхожим в их дурной среде шаблоном интересного, респектабельного мужчины. Высокий, приятной полноты, при швейцарских часах и сотовом телефоне, он не мог не привлечь внимания; ко всем достоинствам вдобавок неприступный Карклин не носил обручального кольца. Правда, в кармане демисезонного пальто он носил нечто более оригинальное. В настоящий момент он осторожно ощупывал сей необычный предмет, пробуя его на ощупь то так, то этак. Удовлетворившись свойствами предмета, Карклин перевел взгляд на циферблат вокзальных часов – собственно говоря, можно было и трогаться, но сидевший на скамейке относился к той породе людей, что любит устанавливать для себя всяческие правила и ритуалы. Поэтому Карклин глубоко вздохнул и начал изучать памятник вождю, вновь и вновь возвращаясь к банальному выводу, что скульптор превзошел самого себя, стремясь истребить в исполине авторских кошмаров человеческие черты. "Интересно, пустой он внутри, или нет?"– подумал Карклин. С некоторых пор его весьма занимало внутреннее содержание вещей. Он поморщился, вспомнив старую армейскую байку о солдате, которому велели покрасить статую Ленина свежей краской. Служивый приставил лестницу, вскарабкался наверх и оперся о лобастую голову, но сил не рассчитал: гениальная балда слетела с плеч и провалилась внутрь, в пустоту. Памятник оказался полым – вроде большого шоколадного Деда Мороза. Обезглавленный дедушка происходил, конечно, из другой сказки. Солдат полез доставать голову, забрался в памятник, а вылезти обратно уже не смог – так и торчал из Ленина с простертой чужой рукой и со своей искаженной харей, а тут и рота вернулась со стрельбища...

Время, однако, тянулось медленно. Пять минут ушло на голубя, на девушек – еще одна, плюс три на монумент – девять в итоге. Сидеть на скамейке надоело; Карклин неторопливо встал, отряхнул пальто и размеренным шагом устремился к безжизненному колоссу. Обошел его с запрокинутой головой, убедился в правильности собственных наблюдений и заключений. Снова взглянул на часы и принял решение повторить круг, теперь уже против часовой стрелки. Гравий вкрадчиво шуршал под прессом тяжелых подошв – роста Карклин, уточню, был без малого метр девяносто, да и весил немало. Правая рука его по-прежнему находилась в кармане. Потом он пошел по периметру площади, стараясь держаться с достоинством и вообще по возможности запомниться случайным прохожим – так, чтобы в дальнейшем никто и не подумал связать столь безупречного субъекта кое с чем. Дойдя до проезжей части, Карклин остановился и поплотнее надвинул шляпу. Он сощурил глаза и оценил поток пассажиров, спешивших в метро: жидковат. Да, он правильно рассчитал, следует дождаться выборгской электрички. Стоило Карклину об этом подумать, как люди посыпались из здания вокзала, подобно деловому бисеру для праздных городских свиней; тротуар мгновенно заполнился сумками-тележками, сбились в кучу рюкзаки и уродливые сумки, солнце отразилось зайчиками от десятков пивных бутылок в руках, готовых брать от жизни все и сверх того. Карклин понял, что время пришло. Он быстро пересек трамвайные пути и смешался с толпой, понесшей его ко входным дверям. Перед этим пришлось отмахнуться от бродяги, попросившего пять рублей на три пирожка: "Съем при вас", – пообещал он Карклину, но остался ни с чем. Уличный музыкант, расположившийся на солнцепеке, трудился, что было сил, и могло, если прикрыть глаза, показаться, будто растекается парижская аккордеонная патока. Правда, подкачала мелодия. Карклин не толкался, никуда не спешил и ни с кем не спорил, он спокойно плыл в распаренном потоке, не делая лишних движений. Изредка он что-то извиняющеся шипел. Ему, не понаслышке знакомому с психологией толпы, высокомерие оставалось в значительной мере чуждым чувством, хотя он прекрасно сознавал собственную инородность и обособленность, по причине которых на Карклина не распространялось действие массовых законов. По ту сторону дверей, в полумраке вестибюля, виднелся хищный мент, отслеживающий черных и пьянь; Карклин ощутил, как у него заныло в животе, хотя ему-то бояться было нечего.

Слева раздавался визг, Карклин обернулся и увидел, как другой детектив тащит в патрульную машину уличную торговку, не успевшую присоединиться к пустившимся наутек товаркам. Мысли Карклина были заняты совсем другим, но он не смог удержаться от зловещего сравнения. Ему припомнился хрестоматийный дядя Степа; Карклин отметил про себя, что в наступившую эпоху этот светлый образ наполнился иным содержанием. Слова "он успел схватить в охапку перепуганную бабку" звучали теперь совсем по-другому.

Внутри поток рассеялся, Карклин без приключений миновал турникет. Его охватили сомнения, он задавался вопросом – не лучше ли было выбрать шумный пересадочный узел вроде Сенной площади? Он не помнил, чтобы на платформе станции, куда его медленно засасывал трудяга-эскалатор, собирались толпы достаточно большие для воплощения в жизнь его замысла. Впрочем, решил Карклин, не беда. Если не выйдет здесь, до того же узла всегда можно добраться поездом. И даже без пересадки; десять минут – и ты на "Техноложке", где верная лафа. Он успеет, час пик только-только набрал силу. Карклин сошел со ступеней и от неожиданности замедлил шаг: перед ним волновалось злобное людское море. Яблоку негде упасть. Узкая юбка мешала дежурной по станции бежать быстро, и она бежала медленно, защищаясь от прибывающего люда жезлом. Жезл был с красным кругом, напоминавшим японский флаг, что превращало дежурную в карикатуру на камикадзе. Что-то произошло, и, чем бы оно ни было, происшествие играло на руку Карклину. Он, маневрируя, проскользнул между колоннами, одновременно прислушиваясь к раздраженным репликам, летевшим со всех сторон. Пока было ясно одно: поезд опаздывал. Карклин посмотрел на табло и увидел, что электрички не было вот уже девять минут. Причины его мало интересовали, он возликовал. Удача, несомненная удача, подарок судьбы! Теперь главное – естественность, непринужденность. Карклин огляделся, примериваясь в первом приближении. Его толкнули, он вежливо посторонился и отступил за белые квадратики, подальше от края платформы. Народ все умножался, и в планы Карклина не входило топтаться во первых рядах теряющих терпение пассажиров. Прошли еще без малого три минуты; жерло тоннеля вдруг осветилось прожекторами. Раздался строгий гудок, бесстыжий состав, как ни в чем не бывало, ворвался на станцию. "Сзади идет следующий поезд! Сзади идет пустая электричка!"– надрывалась дежурная. Карклин хмыкнул: держи карман шире! Нет-нет-нет-нет, мы хотим сегодня, нет-нет-нет-нет, мы хотим сейчас.

В кармане у Карклина было шило.

Поезд с опаской затормозил, двери нехотя расползлись, и вся скотобаза ломанулась в вагоны. Машинист, не давая ездокам ни секунды передышки, бодрым голосом объявил: "Закончена посадочка!.." Мерзкий голос довольной, активной животины – небось, кончает в точности так же, как посадочку заканчивает, с бравыми междометиями, на полном скаку. Карклин пропустил вперед себя ничего не разбирающую массу, собрался. На его счастье, в дверной проем вписался удалой, развеселый дядька, который стал ухать, напирать и утрамбовывать. "Еще чуть-чуть!.. " Карклин втиснулся боком и стал ему помогать, отсчитывая мгновения. Правая рука выдвинулась вперед и вправо, разыскивая стоящего в глубине, на две-три персоны дальше. Он не видел своей мишени, но нисколько не жалел об этом. Ему не нужны были лица, его занимало другое.

"Тьфу!"– дядька, утомленный, отступил. "Да, пожалуй", – согласился Карклин и тоже сдался. Едва они снова очутились на платформе, двери сомкнулись, и поезд тронулся. Карклин попятился, не отрывая взгляда от салона, где начиналась удивленная возня. Чье-то лицо развернулось к окошку, Карклин увидел вытаращенные глаза и разинутый рот. Вокруг кого-то невидимого образовывалась воронка, оставляя невидимку в центре, и тот уже стремглав летел по спирали воронки другой, которая Бог знает, чем кончается и куда приводит.

2

Карклин сел в поезд, шедший в противоположную сторону. На следующей станции он вышел, поднялся на поверхность, пересел в автобус.

Разочарования не было, но не было и удовлетворения. Словно съел сытный, но невкусный обед. Внутренний покой, временно приглушенный азарт ищейки, новые хлопоты в будущем.

Над Раскольниковым Карклин презрительно смеялся. Ни в чем нет греха, можно все. Только никто не может всего, не отказавшись от себя, а Карклин давно и просто отказался.

Когда все только начиналось, он малодушно посетил врача.

Врач занимался частной практикой, визит был анонимный.

– Ну, слушаю вас, – сказал Карклину молодой человек с умным лицом. Очень молодой и очень образованный.

Карклин приподнял брови, ненадолго задумался.

– Похоже, у меня неприятные навязчивости, – сказал он после паузы.

Доктор кивнул.

– Это распространенная штука. Человеку страшно хочется совершить некое действие, но внутренняя цензура не пропускает импульс, заменяя его более безобидным, но бессмысленным актом. Какого характера ваши навязчивости?

– Характера?.. Говорю вам – неприятного. Я испытываю непреодолимое желание исподтишка воткнуть в кого-нибудь острый предмет.

И Карклин замолчал. Это было ошибкой, его молчание оказалось излишне красноречивым.

Врач откинулся в кресле и помолчал, рассматривая Карклина. Потом он осторожно, с напускным профессиональным безразличием осведомился:

– Вам... вы когда-нибудь пытались реализовать это ваше намерение?

Карклин все понял. Он поджал губы и ответил доктору долгим непроницаемым взглядом. Затем он встал и быстро вышел из кабинета, не прощаясь. У него появилось еще одно сильное желание: протереть носовым платком дверную ручку.

Как назло, в тот миг он испытывал особенно острое влечение. Если верить медицине, оно представляло собой цветочки по сравнению с ягодками, придержанными внутренней цензурой. Понимая, что отчаянно рискует, и что врач, случись ему прознать о происшествии, без труда сложит один и один, Карклин втиснулся в битком набитый трамвай и, на следующей остановке выходя, убил простецкого вида пенсионера. Публика решила поначалу, что деду стало плохо с сердцем. Так оно, в сущности, и было, хуже некуда, шило вонзилось точно под левую лопатку.

Вечером по городскому телевидению выступил некто Зачесов, оперативно-розыскной работник. Он сообщил, что в городе с недавних пор действует опасный маньяк, серийный убийца, подбирающий себе жертвы в толпе. Маньяк не отдает предпочтения какой-то отдельной категории лиц и действует без разбора, наугад. Карклин, поглощая овощное рагу, изучал оперативника, похожего на румяного волка. Сыт, но в глазах полыхает хищный туберкулезный огонь.

– Хоть на улицу не выходи, – заметила жена, пристраиваясь рядом.

– И не надо, – пожал плечами Карклин. – Сидишь себе в "ауди" – и сиди. Я думаю, что в магазинах, которые ты посещаешь, не бывает толпы.

Он не отрывал глаз от экрана, пытаясь угадать начинку Зачесова.

"Сыщик – шар, но только в том случае, если его спалило изнутри", подумал Карклин.

Существование людей-шаров являлось его гипотезой – не слишком оригинальной, но от того не меньше нуждающейся в проверке. Внутренние пустоты организма – как естественного происхождения, так и искусственные были предметом долгих размышлений Карклина. Одна лишь мысль о том, что человек на девяносто, или сколько там, процентов состоит из воды, возбуждала воображение. Мерещился взрыв, силой которого сухие ошметки разбрасываются в километровом радиусе: взрыв, вызванный мгновенным испарением вездесущей телесной жидкости. Эта и другие фантазии не были мучительными; они, скорее, смахивали на пресную умственную жвачку, изжамканные шарики которой нужно иногда обновлять, меняя пластинку, но вкус всегда один и тот же, знакомый, сначала – мятный, потом – со скучным оттенком туалетного мыла. Когда-то Карклин начал с пустоты душевной; он давно подозревал, что существуют на свете люди, носящие в себе вакуум, но сперва ограничивался пониманием этого ничто в метафорическом смысле, онтологически приравнивая пустоту ко злу, которого, как известно, сущностно нет. Это приведение одного к другому происходило механически, в силу бездумно усвоенной традиции, однако со временем Карклин пошел дальше. Он, с общепризнанных позиций будучи уже совершенно сумасшедшим, допустил наличие в природе лиц, пустых внутри физически.

Как такое может случиться, Карклин не знал и знать не хотел: в первую очередь он жаждал увериться в реальности самого феномена. Что до корней, то пусть ими занимаются те, кому это назначено небом; возможно, Карклин тоже приложит руку к этому исследованию, но только если останется время и хватит сил. Для собственного успокоения он нарисовал себе следующую картину: чем-то уязвленный человек, пораженный извне в самое сердце, начинает бояться за целостность и неуязвимость собственной личности. Субстанция, именуемая "я", начинает видеться ему хрупкой и беззащитной; дабы оградить ее от вредных воздействий, индивид создает химеры, лепит маски, порождает целые поведенческие конгломераты, которые по сути абсолютно ему чужды, но, сделавшись его внешней персоной, личиной, способны спрятать сокровенное ядрышко. Панцирь растет, утолщается; химеры и личины наполняются собственной жизнью, и вот уж они взяли верх, вот летят обратно, в родительскую сердцевину доморощенные стрелы – там, однако, уже давным-давно пусто. Маски и персоны ссорятся между собой, вступают во взаимодействие, субъект теряет связь с действительностью... Разумеется, Карклин придумал это не сам, он просто начитался Лэнга. Но Лэнг не виноват, Карклин рано или поздно пришел бы к тому же, разве что сделал это бессистемно, безграмотно. А так ему, уже созревшему и готовому к действию, на блюдечке поднесли стройную теорию. Таким образом Карклин оказался свободным от продолжительного анализа и смог потратить высвобожденное время с большей пользой. Он точно не знал, переходит ли качество в количество, или нет, но для удобства согласился, что да, переходит, и следующей его идеей как раз и было наличие в мире людей, которые пусты внутри вещественно.

Оставался пустяк: найти таких.

...Отягощенный задуманным, Карклин однажды остановился возле уличной продавщицы воздушных шаров. Некоторое время он пристально рассматривал лоток, потом положил в тарелку крупную купюру. На вопросительный услужливый взгляд он ответил просьбой передать ему всю связку целиком. Для продавщицы, судя по всему, подобная просьба не была необычной – причуды нуворишей бесконечны, она безропотно передала ему шары. Но после ей все же пришлось удивиться и содрогнуться: покупатель неспешно отставил шест, достал изо рта сигарету и приложил к усыпанному звездами резиновому боку. Раздался громкий хлопок.

– Что это дядя делает? – послышался вопрос какого-то потрясенного карапуза.

Карклин скосил на него глаза, подмигнул и уничтожил второй шар, затем третий, четвертый... Поднялся крик. Чья-то мамаша начала возмущенно выговаривать:

– Развлекайтесь в сторонке, где детей нет, раз такая блажь пришла в голову!..

Лопнули еще два шара – розовый с зайцем и фиолетовый с оробевшим Бемби.

Продавщица отвернулась. Она с удовольствием вернула бы деньги, но сучья работа приучила ее остерегаться сильных мира сего. Плач усиливался.

– Ты, герой, ну-ка двигай отсюда! – суровый краснорожий папаша, дыша "Балтикой" девятого размера, шагнул в направлении Карклина. Тот шмыгнул носом и так посмотрел, что родитель остановился. На протяжении нескольких секунд они молча изучали друг друга, после чего Карклин методично добил оставшиеся шары, прислонил шест к какой-то конструкции и затрусил по ступеням подземного перехода.

3

"Так и с некоторыми людьми", – думал Карклин, не задумываясь покуда о существовании Зачесова. Зачесов существовал. Он был многолик: выслеживая маньяка, оборачивался то ладным молодцем, то стлался мысью по земле, или преображался в древнюю бабушку, а случалось, взмывал в поднебесье зорким ястребом, без промаха разящим неправого. Дела не ладились, составленный фоторобот никуда не годился: получился незапоминающийся, безжизненный инопланетянин с лицом, аки блин. Напрасно Зачесов, прилипая брюхом к земле и роняя слюну, рыскал по волчьим уголовным притонам, тщетно подсовывал он бездарную картинку барменам и халдеям. В ходе оперативных мероприятий было изъято восемьсот единиц огнестрельного, семьсот – химического и четыреста двадцать – бактериологического оружия, задержаны два человека, находившихся в федеральном розыске, а также один, заказанный Интерполом, но в последнем твердой уверенности не было. Маньяк же оставался неуловим. Зачесов худел на глазах и часто повторял, что лучше бы ему ловить "писючего злыдня" (так, на украинский манер, именовал он сексуальных преступников), чем непредсказуемого, иррационального в своих действиях оборотня. Их с Карклиным пути не раз пересекались, но всякий раз Зачесов опаздывал, поспевал лишь к шапочному разбору, и все, что ему оставалось, были стиснутые добела кулаки и новое тело, активно теряющее кровь.

Карклин чувствовал угрозу, но сохранял спокойствие. Его вдохновение заявляло о себе циклично, однако промежутки между вспышками активности были неравными и не зависели, ни от чего. Вне темного зова Карклин жил вполне безобидной, благопристойной жизнью. Да, он ни на миг не прекращал обычных размышлений, вертевшихся по кругу наподобие старой пластинки в сорок пять оборотов, но карман его был пуст, а чувства умиротворенны. Бывало, что Карклин начинал искать закономерность в своих вылазках, изучал лунный календарь, вычитывал сообщения о солнечных пятнах, погружался в астрологические вычисления. Эти труды ни к чему не приводили, навязчивое желание приходило, когда хотело и куда хотело. Как-то раз Карклин задумал вмешаться в предопределенный свыше ход событий и лично упорядочить убийства. Запасшись шилом, он спустился в метро, где быстро понял, что отчаянно боится и шагу не может ступить вне импульса. Тогда ему пришло в голову сменить стиль: Карклин отправился за город, в лесную глушь, надеясь выискать жертву не в толпе, а, напротив, совершенно одинокую и беззащитную. Кровь есть кровь, рассуждал Карклин. Если, заведомо без свидетелей, я буду истреблять одиночек, риск умалится по двум причинам: во-первых, опять же, гарантированно отсутствуют очевидцы, а во-вторых, само по себе событие убийства отсрочит следующий приступ. Возможно, он избавится от навязчивости вовсе – это ведь чертовски неудобная штука, испытывать непреодолимую потребность пырнуть кого-нибудь немедленно, сейчас, ну если не сию секунду, то в самом что ни на есть обозримом будущем. А так – один грибник, второй лыжник, третий пляжник, и все, кровь пролилась, и больше уж не придется хорониться в толпах, рисковать. В этом начинании Карклин потерпел фиаско. Он ясно сознавал, что заблуждается, и все же не мог отмахнуться от впечатления, будто вне толпы вероятность обнаружить человека-шар снижается до ничтожной величины. Казалось бы, какая может быть разница между специально разысканным одиночкой и столь же одинокой особью, затерянной в гуще людей, но вот поди ж ты! разница была. Примерно та же, что имеется между поиском в лотерейном барабане единственного шара среди множества его собратьев и гаданьем, где лежит этот шар на участке между Москвой и Петербургом. Шансы на удачу примерно одинаковы, но различие колоссально. Прежде всего, мнилось Карклину, страдает случайность выбора. В отыскании отшельника усиливается фактор персональной воли, и сходит на нет воля рока. Именно об этом толковал Карклин с незнакомой дамой, уединившейся в укромном местечке в отдалении от шумного пляжа. На маленькой песчаной проплешине, которую местные жители называли "сковородкой", она принимала солнечную ванну. Карклин подкрался неслышно, и женщина заметила его лишь тогда, когда ее накрыла широкая тень.

Лифчик пляжницы был расстегнут на спине – поэтому, поднимаясь на колени, она в заинтересованном испуге придержала его обеими руками. Неизвестная подумала, что Карклин хочет с ней познакомиться, и Карклин пожалел, что уже вынул шило и лишен путей отступления. Ему еще не приходилось убивать лицом к лицу.

– В этом загвоздка, – посетовал он, присаживаясь на камень.

Женщина быстро огляделась. По лицу отдыхающей было видно, что пустынный пейзаж перестал ее радовать.

– В смысле, мне вас жаль, – объяснил Карклин. – Формально, разумеется. Вы не первая и не последняя, просто я не привык так вот, глаза в глаза.

Женщина уронила руки. Лифчик сполз – не до конца, держался на честном слове, очень соблазнительно, но Карклин не соблазнился.

Он сказал:

– Не вздумайте крикнуть.

Воткнув шило в песок, он продолжил:

– Вам не повезло – возможно, я не стал бы вас трогать. Мне хотелось провести кое-какой сравнительный анализ, и не исключено, что он не потребовал бы от меня идти до конца. Но вы, на свою беду, меня обнаружили преждевременно...

Тут незнакомка, не давая Карклину досказать, принялась вопить. Молнией снявшись с камня, Карклин опрокинул ее наземь, зажал ладонью рот, ударил облепленным песчинками острием. Выждав с минуту, он встал, вытер шило, огляделся по сторонам и зашагал в сторону подлеска. Как и ожидалось, на вопли никто не откликнулся. Далекие бодрые волейболисты пружинисто прыгали по пляжу, затравленный мяч бесшумно метался от одного к другому. Судьба посмеялась над Карклиным: позыв не только не отсрочился, но появился нежданно – в последний раз Карклин следовал ему не далее, как накануне. Карклин, хмурясь, признал, что тот – в пику расчетам – был не приглушен, а, напротив, спровоцирован пляжной историей.

Он отправился ко Дворцу Спорта, где давала концерт скандальная, отмороженная группа. Ее фанатов отличали те же качества; лучшего фона придумать было нельзя. Втянувшись в гущу невменяемых подростков, Карклин без помех удовлетворился. Нанося удар, он обратил внимание на то, что проблема существования людей-шаров в момент убийства отступает. Нет, он – когда бьет – не думает и не гадает, кто перед ним. До – разумеется, после – тем более, с прицелом на будущее, но только не в миг удара.

"Может быть, все из-за этого? Отказывает чутье? Подводит спешка? "

Карклин, хмурясь, шагал по вечерней набережной. Скорее всего, ему придется развить в себе умение совмещать две стороны процесса, который в идеале – един.

Новый билет без выигрыша – обкуренный пацан лет пятнадцати – был мертвым втянут в спортивный комплекс, внесен на трибуну, посажен на место с хорошим обзором и на протяжении двух часов созерцал неистовое шоу оглушительное, в клубах свирепого черно-красного дыма.

...Вот неполный список мест и мероприятий, которые, со следующего дня начиная, посетил Карклин:

– полуфинальный матч "Зенит" – "Торпедо": мясорубка во имя какого-то кубка;

– митинг левой оппозиции;

– митинг правой оппозиции;

– пивной фестиваль, переходящий в марафон;

– воскресное пастбище культуры и отдыха;

– ночная дискотека "Притоп и Прихлоп" (пара свежих приколов, друзья, ну-ка вместе!);

– зоопарк;

– сеанс одновременной игры с ясновидящей Матреной, вход бесплатный;

– барахолка;

– очередь в финское консульство;

– очередь за свежим хлебом;

– ипподром;

– праздничная литургия в Церкви Андрея Первозванного.

4

Угрюмый Зачесов большими шагами мерил помещение морга. Патологоанатом разлил спирт, сыщик равнодушно махнул полный стакан, от которого ему лишь на секунду что-то прыгнуло в глаза – забитый, такой же угрюмый чертик, которого Зачесов держал в черном теле. И даже буквально, ибо потемнел лицом, получив сообщение о новом злодействе.

– Поспрашивай у моих коллег, – пожал плечами служитель скорби, давно окаменевший душевно. – Не иначе, он считает себя богом. Или чертом, какая разница. Пусть пороются в картотеках: кого и когда выписали, кто на учете... Жрать в больницах нечего, их много сейчас шатается по городу.

Зачесов тоскливо хмыкнул.

– За птенца меня держишь? Я теперь их знаю наперечет...

Патологоанатом шмыгнул носом, задумался.

– Паскуда! Поди ж ты, разбери, что у него на уме. Может, ему, уроду, просто интересно, что у людей внутри.

– Может быть.

– Но тогда – почему он не остановился на первом? Проверил, убедился...

– Значит, не убедился... Тьфу! – Зачесов очнулся, тряхнул головой. – Ну тебя к аллаху, совсем зубы заговорил со своим шилом.

– Мое-то шило людям в радость, – усмехнулся патологоанатом и опять потянулся за склянкой со спиртом. – Медицинское, как божья слеза. Не то что у тебя – которое ищешь...

– Точно, – вздохнул Зачесов, направляясь к выходу. – Знаешь, – сказал он вдруг, останавливаясь, – а ты ведь подал мне любопытную мысль. Интересно, что внутри!

Врач подмигнул, завязывая длинный фартук. Приодевшись, он выбрал тесак, выпятил нижнюю губу и временно разорвал связь с остальным человечеством.

...Явившись в управление, Зачесов заперся в кабинете с несколькими доверенными лицами. Застенчивость, с которой он попросил его выслушать, потрясла всех: чего-чего, а чрезмерной деликатности за сыщиком не водилось. Причина застенчивости стала, однако, вполне очевидной уже через пять минут.

– Извини, но это балаган. В прямом смысле, – сказал первый, с кем Зачесов скушал не один пуд соли.

– И от балагана бывает польза, – возразил тот. – От великого до смешного – шаг, и наоборот – тоже. Нам нужна приманка.

– Никто твой план не утвердит...

– И черт с ними, не надо ничего утверждать. Обойдемся своими силами. Я договорюсь с цирком братьев Бро... они, между прочим, мои должники. Единственное представление, гастроли, надувной человек... или водяной человек... выродок, если хоть немного следит за городской жизнью, не сможет не клюнуть. Если, конечно, его интересует начинка, а не что-то другое.

Сослуживцы дружно вздохнули.

– Ну, допустим, – заговорил еще один. – Предположим, что цирк согласится. Как ты себе все это мыслишь? Ведь надо же готовить специальный номер! Ты знаешь, сколько времени на это уходит? Репетиции, реквизит... Ведь трюк с чудо-человеком должен быть показан взаправду, придут зрители, Бро ни за что не станут их обманывать. Да и какой обман, если без этого гвоздя программы весь твой замысел рухнет.

Вмешался третий опер:

– Как ты думаешь, – начал он вкрадчивым голосом, – сколько там будет народа? Наших неформальных, так сказать, сил не хватит на такую толпу. А мы к тому же всерьез надеемся заманить в нее чудовище. С нас голову снимут! Даже если повезет, и он засветится, никто не знает, как он себя будет вести. Он может черт-те что устроить при задержании...

– Мы не будем задерживать в цирке, – буркнул Зачесов. – Он же не полезет с шилом на арену! Он оценит номер, потом установит слежку за циркачом... а мы – за ним...

– Но вдруг он возбудится? Не забывай, там будет куча людей. Наплюет на актера, да и сунет кому под ребро, чтоб разрядиться... Вот и получается, что ты своим дурацким номером – которого все равно никто не успеет поставить провоцируешь маньяка, дразнишь его...

Зачесов молчал. План с цирком братьев Бро он сочинил от отчаяния. Он и сам понимал, что его идея с фокусом-наживкой – полный бред.

– Хорошо, – выдохнул он после паузы. – В таком случае, все идет по прежнему графику. Отрабатываем людей, шерстим картотеки, разъезжаем по городу.

Тут подал голос четвертый сыщик, до сих пор безмолвствовавший.

– Погодите, – сказал он. – Я согласен, с цирком – это не совсем удачно. Но в основе своей мысль здравая. Я о наживке говорю... Неподалеку от Таврического сада есть одно приличное, вместительное кафе. Думаю, что можно обойтись без хитроумных аттракционов.

5

Итак, все дозволено. Карклин неторопливо прогуливался по парку, вдыхал свежий воздух, прислушивался к визгу детей и рычанию взрослых. Нет никакого Божьего страха, есть просто страх – что поймают, засудят, посадят, сошлют, разорвут на куски. Причем здесь Бог? Неча на зеркало пенять, коли рожа крива. Бог и есть такое зеркало, проекция людских наворотов. Всего-то и дела: совершить то, чего не совершает окружающее большинство – не ради превосходства над большинством, к чему? он и так превосходит, никаких доказательств не требуется. Просто народилась такая необходимость, только и всего. Если проблема возникает, ее необходимо разрешить. И – Карклин заметил это сразу, уже после первого нападения – возрастает степень внутренней свободы, по сравнению с которой зависимость от настойчивого желания вновь и вновь использовать шило – пустяк. Если и приходится говорить о разрушениях внутри себя самого, то речь идет единственно о прогнивших перегородках и балках душного чердака, почему-то именуемого "суперэго".