Текст книги "Тесная кожа"
Автор книги: Алексей Смирнов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)
– Жалко мне, что ли, – ответила Ши. Она сдернула шаль, перекинула тряпку через шею Познобшина и резко рванула его на себя.
* * *
...Вавилосов, задыхаясь, влетел в здание станции, бросился к кассе.
Но он опоздал, его опередили. Возле окошечка сгорбился детина, одетый в дерюгу. Он размеренно, неспешно извлек из лохмотьев глиняную свинку: копилку. Достал молоток и с силой тюкнул в шершавый пятачок. Посыпались монеты.
"Ч-черт," – проклял его Вавилосов, приплясывая и поглядывая на часы.
Свистнула электричка.
– Р-ряз... Д-вяя... Ть-ть-ри... – упоенно считал копун, свалившийся на голову Устина. – Чча-ты-ре...
Вавилосов отчаянно выругался и выскочил на улицу. Он не успел: поезд, вскрикнув, снялся с места и медленно устремился к изумрудной звезде Семафор.
Не зная, что делать, Устин вернулся в здание. Он готов был убить замшелого идиота, который приперся с копилкой. На хрена ему вообще билет?
Скопидом обернулся. Вавилосов узнал Выморкова.
Брат Ужас разжал левую ладонь, и черепки вперемежку с монетами запрыгали по полу.
– О-осемь... Дь-дь-де-евять... – Выморков двинулся к Устину, сжимая молоток.
12
В огороде Вавилосова росла капуста и картошка, цвели пионы и астры, кустилась смородина, белели стволы яблонь. Теперь клумбы и грядки были безжалостно истоптаны и разрыты. Щедрая растительность надежно скрывала землекопов от случайных глаз. Впрочем, особенно смотреть было некому, лето кончалось. Грунтовая дорога оставалась пустынной: дачники разъехались; продовольственный же магазин, притягивавший местное население, находился совсем в другой стороне. Вторя своим пенсионным хозяевам, перебрехивались невидимые дворняги и лайки, в редком петушином крике прорывалось общее сонное сумасшествие.
...Копали снова голыми, молча. Первым, конечно, управился дюжий Выморков. Он отступил на два шага от свежей ямы, воткнул лопату в изуродованную грядку и навалился сверху взопревшей тушей.
Лопат было две. Второй с кладбищенской сноровкой работал Холомьев. По тому, как вылетали комья охристой глины, можно было отсчитывать секунды. К Выморкову приблизился Горобиц, ждавший очереди, и взялся за древко.
– Давайте, – потребовал он, блуждая взглядом.
Выморков широко зевнул, отступил и толкнул лопату вперед. Горобиц с видимым усилием выдернул штык и пошел к парнику, утопая босыми ступнями в черноземе.
Брон, которому на белое плечо сел слепень, с силой шлепнул, промахнулся: зверь улетел. Ши сидела рядом, курила и выжидала, когда Холомьев закончит работу и передаст лопату Познобшину. Ей самой яма не полагалась.
Холомьев спрыгнул на дно и оказалось, что он перестарался: вышло глубже, чем надо. Из ямы поднялись руки, перечеркнули лопатой дыру, похлопали, утрамбовали. Выморков подошел и стал пинать комья, сбрасывая их внутрь, к Холомьеву.
– Аккуратнее! – крикнул тот недовольно, подтянулся и вылез наружу. Он смахивал на бледного червя, покинувшего почву: бледный, скользкий от пота, весь в земле и трухе. Поднял лопату, начал осторожно насыпать дно.
Возле парника неуклюже, с перерасходом сил трудился Горобиц. Этот походил на красноармейца, которого петлюровцы, намереваясь расстрелять, заставили раздеться и вырыть могилу.
– Ну, заберемся, и дальше что? – осведомился Брон.
– Буду культивировать, – сказала Ши, думая о чем-то постороннем.
Показалось злобное утреннее солнце.
– Головы напечет, – предупредил Познобшин.
– Угомонись.
...Утром, проснувшись ни свет, ни заря, перекинулись в картишки, скинули порты и рубахи, и после выиграл Выморков. Не долго думая, он предложил изобразить из себя различные огородные культуры: в общем, овощи.
– Уж урожай поспел, – объяснил Брат Ужас неизвестно что – Всякому овощу свой черед. Фотосинтез! – И он мечтательно закатил глаза.
Теперь, когда сценарий вырисовывался, Брон вспомнил о склонности Выморкова к усекновению голов и разволновался. Головы, торчащие на грядках, могут оказаться соблазном и искушением. Правда, то, что Выморков и сам видел себя корнеплодом, вселяло осторожный оптимизм. С другой стороны, оставалась Ши: ей отводилась роль огородницы. Брон подумал, что может быть, лучше уж был бы Выморков. Однако дело сделано, практикум начался. "Надо будет, когда зароют, пошуршать руками-ногами, – решил Познобшин. – Чтоб земля была рыхлая, чтобы выскочить, если что".
Но зря он надеялся и строил планы: Выморков, едва Брон занял свое место, быстро закидал его по самые уши и плотно утоптал землю.
Ши, экономя тающие силы, не помогала. Брат Ужас закопал Горобца, следом – Холомьева, а после сам забрался в подсохшую яму и начал быстро, как лопастями, загребать к себе грунт. Страшная бородатая рожа, торчащая из земли, и яростно работающие медвежьи лапы напомнили Брону, который все видел, муравьиного льва. Он подумал, что было бы неплохо, если б Выморков зарылся совсем с головой и больше не появлялся.
– Хозяюшка! – писклявым голосом позвал Брат Ужас, вживаясь в роль. Он считал, что овощи, имей они способность к речи, должны пищать. – Утрамбуй земельку. Кочашок готов.
Ши, виляя бедрами, подошла к голове и двинулась вокруг, притоптывая пяткой.
– Жарко, – жалобно крикнул Горобиц. – Проклятое солнце, будет удар.
Холомьев смотрел прямо в ожидании операций, которые будут над ним производить.
– Терпим! – сказала Ши. – Закрыли глаза, расслабились, настроились на работу.
Брон с готовностью зажмурился. Ему не нравился вид созревших плодов. Холомьев – тот вообще походил не на овощ, а на гриб-шампиньон, а Выморков теперь казался проросшим картофельным клубнем. Взъерошенный, мокрый Горобиц напоминал экзотическое декоративное растение – возможно, что хищное.
На какие мысли наводили его собственные кудри, Познобшин не знал.
Ши, сделав строгое лицо, стала прохаживаться среди голов и раздавать указания:
– Представьте, что вы – то, чем хотите стать. В пределах школьного курса ботаники. На свой собственный вкус, вы вправе превратиться в картофель, капусту, кабачок. Используйте, выбирая конкретный овощ, ваши природные данные: рост, комплекцию, темперамент, мировоззрение. Ощутите вокруг себя землю, почувствуйте прикосновение насекомых и червей, подумайте о зреющих личинках. Если вы испытываете печаль, вообразите себя тронутыми вредителем – колорадским, скажем, жуком, или тлей. Почувствуйте, как паразиты вгрызаются в ваши листья, заползают под кожуру, протачивают ходы во внутренностях...
Речь Ши сделалась плавной и гладкой. Огородница вела себя в полном соответствии с рекомендациями школы Салливана, взрастившей не одно поколение психологов бихевиористской ориентации. Сам же Салливан, глядя с небес, или где он там, готов был прослезиться от гордости за дело своей жизни.
– Но если вас не точит скорбь, и вы полны энергии и планов, представьте, как бродят в вас соки и зреют семена. Подумайте о зеленых побегах, о питательных субстанциях, которыми так щедра унавоженная земля... Забудьте об органах движения и чувств, оставьте себе голую овощную мысль...
Послышался храп: Выморков вздремнул. Из его полуоткрытого рта прямо в бороду стекал сок, богатый витаминами и микроэлементами.
– Теперь переключитесь на будущее. Загляните за горизонт и решите, как вас выставят на продажу... на обочину трассы... как будут подавать к столу. Опираясь на темперамент и чувства "здесь и сейчас", представьте себя либо свежим салатом, либо кислыми щами. Что вы посоветуете повару добавить в борщ или окрошку? Насколько вы видите себя солеными и сдобренными перцем? Смешают ли вас со сметаной, сварят, потушат или сожрут сырыми?..
– Голова лопается... – прошептал Горобиц.
– Сейчас полью свеженьким говнецом, – успокоила его Ши.
Она подняла шланг, который уходил за ограду, в сточный водоем, где соединялся с насосом. Включила, подкрутила, что надо; из трубки хлынула теплая бурая жидкость.
– А?! – вытаращился Выморков, разбуженный свежестью, и тут же начал хватать воду ртом. – Что, пора резать?
– Ирригация, – объяснил ему Холомьев.
– Это дело. Мне сон был, про обед, – поделился Выморков. – Так бы и съел сам себя. Гам, гам, одна голова осталась, и все ест, и вот уже и головы нет, съела. Вот тебе и голый процесс: вкушение.
"Голова останется, это он загнул, – критически подумал Брон. – А то было бы интересно. Начать с ног, и так вот, снизу вверх продолжается самоедство, пока не останется абсолютный аппетит... "
Ши присела возле него на корточки.
– Ну, чувствуешь чего?
Голова Познобшина угрюмо шмыгнула носом.
– Нет.
– Что – совсем?
– Это все не то, не настоящее.
Но тут перед глазами Брона снова возникла кулинарная картина, и он на секунду усомнился: что-то, пожалуй, и впрямь происходило. Наверно, дело в солнцепеке.
– Теперь мы будем бороться с вредителями, – Ши запустила пальцы в его кудри. – Ну-ка, где тут наши жучки...
– А во фрукты мы будем играть? – крикнул Горобиц, вращая глазами. Похоже было, что он окончательно тронулся. – На яблони полезем? А в ягоды? Грибы?
Ши погрозила ему пальцем и перешла к Выморкову. Там она задержалась надолго: вредители уничтожали урожай на корню. Ши шарила в бороде, в бровях, в шерстистых ушных раковинах; Брат Ужас восторженно мычал.
Брон в упор рассматривал лейку. Нет, он ошибся. Ему почудилось. Тот же угол зрения, та же позиция. Возможно, все снова кажется – как казался, скажем, Ящук. Невозможно представить, что где-то там, за тридевять земель, продолжает разгуливать клоун, некогда заведовавший его судьбой. А стало быть, имеем:
1. Лейка.
2. Общая характеристика: емкость для воды, снабженная запаянным и продырявленным носиком.
3. Микроструктура: атомарная.
4. Назначение: сельскохозяйственные работы, а также игры и забавы.
5. Количество отверстий: одно, два, три, шесть, двенадцать...
Брон закрыл глаза. Сквозь жаркий сон он слышал, как хохочет Горобиц: тому было щекотно.
13
Брон облизнулся и потянул носом.
Пахло овощами, прелой землей, отработанным кислородом.
Он неуклюже вильнул задом и на четвереньках выбежал на крыльцо. За углом дома мелькнула грязная пятка, и Брон сделал стойку.
Солнце затуманилось, было душно. Грозы ждали еще накануне, мечтая о естественной поливке. Шланг, насос и искусственные удобрения напоминали о цивилизации.
Брон запрокинул оскаленные зубы, разыскивая в небе бледную лунную пленку. Не нашел, но все равно завыл; экзистенциальный романтизм его воя постепенно перешел в нечто более воинственное. Теперь Познобшин издавал боевой клич. Он сорвался с крыльца, кинулся за угол: так и сеть. Горобиц сосредоточенно метил его территорию лимонной струей. Брон лязгнул зубами, намекая, что сию секунду вопьется ему между ног; Горобиц отпрыгнул и свел нос в гармошку. Верхняя губа поднялась, заклокотало рычание.
Брон бросил землю ногами, быстро оглянулся. Ничего подозрительного. По огороду, высоко поднимая ноги, медленно прохаживался голый аист. У аиста было непроницаемое лицо, узкий рот, жидкие волосы.
Горобиц попятился.
Брон медленно двинулся вперед.
Тот остановился, чуть подался назад и занес полусогнутую руку.
Из-под крыльца заскулили. Брон попробовал пошевелить ушами, но не смог. Он снова повел носом, и то же сделал Горобиц. Распря была забыта. Голова в голову они затрусили обратно и принялись разрывать труху.
Под крыльцом было достаточно просторно. Брон заглянул в широкую щель, услышал горячие вздохи, вдохнул испарения. Черная шавка пряталась, съежившись и дрожа от желания быть обнаруженной. Пряди черных волос полностью закрывали лицо. Брон принялся грести с удвоенной силой, Горобиц помогал ему с противоположной стороны. Не выдержав, он вцепился кривыми зубами в доски и начал грызть.
Познобшин с упоением рыл. Но получалось слишком долго, преследование затягивалось. Сука, потеряв терпение, стала вертеться и пятиться, не расправляясь, дальше под дом. Брон понял ее намерения и переместился вправо, оставив крыльцо. Горобиц перепрыгнул через ступени и уселся рядом, вывалив язык и часто дыша.
Черная тень метнулась под яблони.
Горобиц и Брон восхищенно гавкнули и устремились следом.
Ши, подбираясь, настороженно смотрела, как они приближаются.
Познобшин вырвался вперед, забежал сзади и стал активно внюхиваться. Горобиц заурчал, определяя течку. Подкидывая зад, он обогнул яблоню, толкнул соперника. Тут послышался зычный радостный рев: появился медведь.
Косматый шатун, хрипя озабоченно и заинтересованно, выбрался из берлоги-парника и встал на задние лапы. Выморков заколотил себя в грудь, самозабвенно мотая головой.
– А-а-урр... деточки, деточки! – приговаривал медведь.
Аист осуждающе замер и склонил голову на плечо.
Медведь пошел.
– Ату его!.. Ату! – крикнула Ши.
Брон и Горобиц, рыча и скалясь, стали заходить с флангов.
– У-мммрр? – нахмурился медведь, озираясь.
Горобиц прыгнул. Выморков лапой отшвырнул его в пожилые цветы. Брон решил не связываться, вернулся к Ши и пристроился к ней, чувствуя, что много времени ему не надо, он успеет.
Холомьев вдруг раскинул руки и что-то проскрежетал. Вероятно, это как-то отвечало его представлениям о птичьем наречии.
Выморков, давая Брону возможность закончить начатое, оседлал Горобца и принялся его ломать. В какой-то миг тому сделалось больно, в глазах промелькнула человеческая злость, но Горобиц, видимо, тут же вспомнил о своем страшном внутреннем содержании, и решил терпеть. Медвежьи объятия казались ему меньшим злом. Да и Выморков мял его для виду, полушутя постепенно, правда, увлекаясь.
Брон заскулил, задергался, намекая, что застрял, как это часто случается в собачьей жизни.
Медведь оставил Горобца, заковылял, размахивая руками. Брачная пара покорно ждала. Выморков взял обоих за волосы, приподнял, развел. Получилось весьма правдоподобно, хотя Брон видел не раз, как в жизни собачники, случись такая беда, берут незадачливых любовников за хвост.
Звонко лая, освобожденный Познобшин начал описывать круги, гоняясь то за насекомыми, то за собственной тенью. Аист сунул голову под крыло и стал выкусывать подмышку. Горобиц разлегся в тени, зализывая раны.
Медведь сграбастал Ши, перекрестился на печную трубу, залопотал что-то утешительно-угрожающее. Ши, исподлобья глядя на Брона, откинула с лица волосы и улыбнулась. По ее подбородку текла розовая слюна.
14
Вселенная
"...Интимные отношения субъекта и объекта нуждаются в посредничестве третьего лица, собственно процесса, который не есть ни субъект, ни объект. Объект не познается непосредственно. Этот третий участник, универсальный клей, в момент объединяющий все, что можно помыслить и совершить, часто упускается из вида...
...Ладно бы мир был представлением, но это, к сожалению, еще и воля...
...... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ...
...... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ...
...... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... . "
15
Стоял сентябрь.
Холомьев доил рукомойник, плескал в лицо воду и отхаркивался в помойное ведро, стоявшее под раковиной. Выморков задумчиво пил чай. Горобиц, шевеля губами, чертил на столе узоры, Брон стоял у окна и смотрел на калитку, карауля безнадежные чудеса.
Все были одеты.
Ши сидела за столом и медленно тасовала колоду. Потом, так и не раздав, отложила карты и сказала:
– Может, хватит играть? Выбор у нас небогатый.
– Угу, – кивнул Брат Ужас, высасывая блюдце.
– Славно развлеклись, – согласился Холомьев, вытираясь. Он отбросил полотенце и тоже сел за стол. – Чего еще не было? Овощи были, звери были, люди тоже были... насекомые, птицы, мертвая материя – все было.
– Рыб не было, – пробормотал Горобиц.
– Хлопотно, – пожал плечами Холомьев.
Брон отвернулся от окна, подошел и оперся о стол руками.
– Процесса так и не было, – напомнил он. – Ни шагу из шкуры.
Брат Ужас усмехнулся:
– Чего ж ты, мил человек, хочешь. Игра – она игра и есть. Суетная забава, праздность.
– Ну, в богов мы сыграть попробуем, – возразила Ши. – Не совсем процесс, конечно, да и богами не станем, но можно все сделать очень правдоподобно...
– Тогда уж и в чертей, одно и то же, – Холомьев чиркнул спичкой. Он раньше не курил, но вконец распоясался, наупражнявшись в незнакомых поведенческих паттернах.
– Мы в них и так давно играем, – отмахнулась Ши. – Под конец нужно попробовать что-то настоящее, созидательное.
– Что мы можем созидать? – поморщился Брон. – Только душу травить. Строить из себя творцов Земли, Луны... И почему – под конец? Мы что разбегаемся?
– Вы можете оставаться, – Ши встала и скрестила руки на груди. – Но мне пора. Меня зовут папа и мама. Мне пора к ним.
Стало понятно, что она все давно решила.
– Тарелка прилетит, – глаза Горобца округлились. Он окончательно перестал видеть разницу между вымыслом и явью.
– Поэтому я предлагаю прибраться, отдохнуть, – продолжала Ши, не обращая внимания на его слова, – и к вечеру быть готовыми. Помойтесь, побрейтесь, думайте о высоком. А на закате приступим к последнему действию. Мы очень близко подойдем к правде, вплотную... Я обещала стать вашей судьбой – и стану. И вы сделаетесь судьбами друг друга – насколько, конечно, пожелаете. Один из признаков божественности – отсутствие принуждения... Я уже дала Брату Ужасу необходимые инструкции.
Все посмотрели на Выморкова. Тот буднично кивнул.
Познобшин неприятно удивился: он считал, что Ши выделяет его из компании этих психов – несомненно, опасных; однако получалось, что с одним из них у нее был некий уговор, о котором ему, лицу, как он думал, доверенному, ничего не известно. И с одним ли?
Ши, похоже, угадала его мысли.
– Технические детали, дорогой, не больше, – добавила она успокаивающе.
Брон помолчал, борясь с нарастающим раздражением.
– Делайте, что хотите, – сказал он и начал рыться в стопке кассет. Он решил все-таки посмотреть фильм, который хотел показать радушный Вавилосов. За неимением лучшего.
Ши не стала ему мешать.
– Вы уже выбрали, кем нарядитесь? – спросила она остальных.
– Мой покровитель тебе, хозяюшка, известен, – пробасил Выморков. – Имею дерзновение изобразить.
– Это идола, что ли, который головы рубит? – презрительно скривился Холомьев.
– Тебе идол, а мне – светоч и заступник, – с достоинством ответил Брат Ужас.
– Холомьев, с каких это пор вы позволяете себе критику в моем присутствии? – заметила Ши строгим голосом. – Ведите себя прилично. Вы же человек почти что военной дисциплины.
– А-а, пропади оно, – протянул Холомьев и уже привычно выложил на стол ногу.
Каким бы ни казался он прежним, случившаяся метаморфоза вселяла отвращение и страх. Внутри Холомьева что-то сбилось, бородка зашла за бороздку; он изменялся ненатурально, фальшиво, через силу, но все же менялся. Трансформация еще не завершилась, и Холомьев выглядел, как чинный партийный активист, которому вдруг пришло в голову изобразить сумасшедшего. Получалось у него стыдно, неуклюже.
– Лично я буду Иисусом Христом, – сообщил Холомьев. – Таким же загадочным и недоступным. Буду делать, что вздумается. В каждом моем жесте будет суровая истина, но – тайная. Все, что мне нужно, это рубаха до полу и какой-нибудь веночек.
Брон, демонстративно включил телевизор, сделал звук погромче. Но фильм не вечен, он кончится, и что тогда? Удавиться? Человек, задохнувшийся в петле, выглядит особенно мерзко. Самоубийство только подчеркнет человечность, поскольку это, как с недавних пор стал думать Познобшин, самый естественный и разумный людской поступок.
На экране появился медведь. Он жрал ягоды и грибы; к нему тем временем уже приближался беззаботный вирусоноситель.
– А вы, Горобиц? – спросила Ши. – Какому божеству вы симпатизируете?
– Симпатизирую?! – Горобиц, до сих пор тихий, перестал бормотать; голос его сделался визгливым. – Симпатизирую! Симпатизирую!..
Он выскочил из-за стола и начал возбужденно метаться по комнате.
– Тише, мешаете, – недовольно буркнул Брон.
– Симпатизирую! ... – кричал Горобиц. Больше от него ничего нельзя было добиться. Ши пришлось взять его голову в ладони и пристально посмотреть в глаза. Увидев в черных ямах собственное отражение, Горобец обмяк и сразу ушел во двор. Он не показывался до самого вечера.
– Меня только не трогайте, ладно? – попросил Познобшин, следя за экраном, с которого доносились вопли и вой. – Мне надоел этот театр.
– А мне казалось, что тебе нравится, – голос Ши дрогнул.
– Именно что казалось. Никто здесь не в состоянии выдумать что-то стоящее. Хорошо, что солипсизм – всего лишь несостоятельная гипотеза. Какие-то убогие фантазии. Представляю, что было бы...
– Что это такое, этот твой... псизм, как там его? – заинтересовался Выморков.
– Да вам не понять. Ну, скажем, так: то, что вообразили – то и есть.
– Суетная гордыня, – покачал головой Брат Ужас. – Есть только один, несозданный и невообразимый...
– Бросьте. Все знают, что вы траванулись какой-то химией и стали глючить. Вот и весь ваш несозданный.
Медведь на экране встал на дыбы. Начал подниматься и Выморков.
– Ну, еще не хватало! – рассердилась Ши. – Брон, немедленно извинись.
– Извиняюсь, извиняюсь, – пробормотал Познобшин. – Отстаньте от меня. Веревка, лейка... вы все... Кенгуру раздает лотерейные билеты – это нормально. Кенгуру раздает гондоны – это уже перебор. Вот канитель-то...
– Ка-а-кой кенгуру? – протянул Холомьев, кривляясь.
Брон не ответил. Ши присела рядом с ним.
– Потерпи еще чуть-чуть, до вечера, – попросила она шепотом. – Вспомни, что я тебе говорила. Что посоветовала. Не смотри на них.
Брон мрачно молчал. Вокруг простирались лунные поля; мелкие птицы, кувыркаясь в невесомости, распевали пошлые шлягеры. Сплошной мясной окрас, тайный и явный. Повеситься на сортирной веревке. Посмертное семяизвержение, загробное мочеиспускание. В лейку. Лейку забирает кенгуру, скачет поливать огород. Орошает бородатый овощ, тот раздувается, рычит... Летающая тарелка, опасаясь конца света, ведет прицельный огонь...
Не сыграть ли во внутренние органы, члены большого божественного тела? В глубине дуШи которого...
Тут закончился фильм. Подход к проблеме добра и зла оказался формальным. Добро, рассевшись по полицейским машинам, приехало слишком поздно. Брон выключил видео, настроился на телепрограмму. Но там объявили: "Растительная жизнь, программа Павла Лобкова", а это Брону было уже не интересно. Он вышел из комнаты, стараясь не слушать разорванные реплики, которые сливались в зловещий гул. В огороде чавкало и хлюпало, недавно прошел дождь. "Вот от кого остался процесс, – подумал Познобшин, – от Вавилосова. Насморк".
Он, не отдавая себе отчета, думал об Устине в прошедшем времени; если точнее – в Past Perfect. И ладно. Тоска и скука, посовещавшись, пришли, как казалось, уже навсегда.
Однако события последнего вечера заставили Брона ожить.
16
Выморков затопил печь. Огонь бушевал, но он все подкладывал и подкладывал поленья. Наступили сумерки; небо прояснилось, из трубы летели встревоженные искры. Холомьев поглядывал на часы, прохаживался по комнате и время от времени бил себя кулаком в растопыренную ладонь. Он был одет в ветхую ночную рубашку, которую нашел в шкафу Вавилосова. Венок Холомьев сплести не сумел и просто навтыкал себе в волосы репьев. Взгляд его сделался подчеркнуто скорбным, уголки губ опустились – то ли печально, то ли гадливо. Кроме того, он зачем-то отобрал у Выморкова посох. Брат Ужас уступил, поскольку решил, что обожаемый небесный покровитель обойдется без палки. Правда, он плохо представлял, как выглядит его кумир, и действовал сообразно интуитивному прозрению. Разбил на макушке сырое яйцо, смазал шевелюру и бороду. Раскрасил лицо сажей, намазал толстые губы старой помадой, которой разжился в спальне. Разделся, препоясал чресла посудным полотенцем, поупражнялся в грозном рыке и остался доволен. Наткнулся в чулане на пыльные ласты, связал их вместе и через шею закинул за спину: то крыла, сказал он Человеческому Сыну, который все быстрее и быстрее бегал по комнате, не обращая на приготовления Брата Ужаса никакого внимания. Потом Выморков начал расставлять кастрюли, выбирая те, что покрупнее, разложил ножи. Жар усиливался, рубаха Холомьева пошла пятнами; Выморков обливался потом и отчаянно чесался: невиданные, экзотические паразиты из далеких заповедников ударились в панику и начали исход.
Горобиц съежился в углу, изо всех сил стараясь напустить на себя хитрый и загадочный вид, но это ему не очень удавалось: зубы стучали. Кого он пытался изобразить – непонятно; впрочем, никто и не спрашивал, возбуждение нарастало. Ши развлекалась с карточной колодой: тасовала ее, гнула и ломала карты, веером раскладывала грифов и русалок. Ее лицо заострилось, и Брон вспомнил о сроке, который она называла: месяца два. Сомнительно.
Джокер, забытый, лежал под столом, покрытый пылью.
– Что же ты не наряжаешься? – осведомилась Ши, не поворачивая к нему головы.
– Некем.
– В Бога не веришь?
– Верю.
– Правильно делаешь, – пробормотала Ши, вытягивая бубновую русалку и вглядываясь в карточные глаза.
– А чего ты сама-то ждешь? Начинай, пока они совсем не свихнулись... Кто ты там – Изида? Лилит?
– Всего лишь Ши, – вздохнула та, отодвинула карты и встала. – Что ж, ты прав – пора. Сиди здесь. Я позову.
Она вышла.
Выморков сунул в топку последнее полено: здоровое, сучковатое бревно. Оно не лезло, Брат Ужас отступил и с силой втолкнул его ногой в самый жар. Огненные мухи хищно посыпались на пол.
– Принеси воды, – попросил Выморков Холомьева.
Тот ответил надменным взглядом и отвернулся.
– Ну, ты принеси, – нахмурился Брат Ужас и шагнул к Познобшину. – Два ведра. Мне отойти нельзя, у меня тут алтарь.
Брон взял пустые ведра и пошел к колодцу, жалея, что не с кем встретиться.
Он их уже наполнил, когда услышал голос Ши, шедший сверху. Брон обернулся и увидел черную фигуру на фоне багровой полосы закатного неба. Ши стояла на крыше, ухватившись за флюгер. Она пыталась придать своей позе торжественность, но необходимость за что-то держаться сводила ее старания на нет.
– Позови остальных! – крикнула Ши.
Брон побежал. Ворвавшись в комнату, он с грохотом поставил плеснувшие ведра и выдохнул:
– Выходите во двор... на вечерю...
– На тайную? – строго спросил Холомьев, останавливаясь.
Выморков отряхнул ладони от древесной трухи и направился к выходу. Но вспомнил о Горобце, вернулся, схватил за руку:
– Пойдем!
– Куда? Куда? – зачастил тот, с ужасом вжимаясь в угол. Познобшин понял, на кого он стал похож: на старого, седого сатира, которого долго и беспощадно били.
Брат Ужас, не вдаваясь в объяснения, дернул и выволок Горобца из дома. Ши стояла, чуть пригнувшись. За ее спиной струился ровный столб мутного дыма. Выморков повалился на колени и ударился челом в листья подорожника. Горобиц отполз под яблоню и приник к белому стволу; Холомьев, полный достоинства, стоял в стороне от всех и ждал не то покаяния, не то аплодисментов.
"Сейчас за ней прилетят", – взволнованно подумал Брон. Что ты трясешься, человече, одернул он себя. Ничего из ряда вон, не надейся. Никто не прилетит.
– Все готовы? – спросила Ши, отбрасывая волосы.
– Готовы, давно готовы, – закивал Выморков.
– Так слушайте: ваша Инь тяжело больна. Инь – это я. Я – вещество, плоть, клейкая субстанция, женское начало. Сейчас меня не станет, останутся одни мужчины – чистый Ян, активный компонент, творческий процесс. Действуйте, пользуйтесь, не ждите! А я исполняю обещанное – как могу. Я растворюсь в вас, сделаюсь вашим причастием, которое свяжет вас в неразрывное целое. А еще – еще я буду жертвой богам: все, как видите, теперь не понарошку, взаправду. Сказка, конечно, ложь, но я стану намеком. В каждой шутке есть доля шутки. Брон!
Брон ступил вперед.
– Тебя кладу во главу угла. Не слушай никого, поступай, как знаешь. Я не успела, мы были бы образцовой парой. Помни, что я говорила!.. Это ужасно просто, я бы сама, но времени не хватило... пришлось иначе, наоборот, очень-очень по-людски... Тело кончилось! все!
Она отпустила флюгер и кинулась вниз головой, на кирпичную кладку, которую Вавилосов готовил для бани. Высота была небольшая, но Ши все рассчитала правильно: проломила себе череп и, для верности, сломала шейные позвонки.
У Брона закружилась голова, он присел на какую-то корягу.
Выморков, кряхтя, поднялся с земли.
– Отмучилась, хозяюшка, – молвил он растроганно. – Ну, вот мы и одни.
– Процессоры, – кивнул Холомьев. Он подошел к Ши и осторожно коснулся ее босым пальцем. Познобшин подумал, что сейчас будет сказано нечто вроде "встань и иди", однако Холомьев здраво оценивал собственные возможности. По лицу его пробежала тень: видимо, вспомнил прошлые сражения с мертвецами.
Под яблоней начал всхлипывать Горобиц.
– Теперь меня снова запрут, – прорывалось сквозь плач. – Обязательно запрут! Насовсем!
– Не кисни, – Выморков потрепал его по плечу. – Мы тебя, убогого, в обиду не дадим. Лучше помоги поднять царицу.
Горобиц, размазывая слезы, встал и пошел.
– Пойдемте в дом, – позвал Холомьев Брона. – Еще увидит кто. Да и холодно становится.
Познобшин не шевельнулся.
– Что вы собираетесь делать? – спросил он глухо.
Выморков, державший тело Ши под мышки, остановился и пожал плечами.
– Ясное дело – жечь, – молвил он, оглядываясь вокруг. – Верно я понимаю?
– Думаю, что да, – согласился Холомьев. – В поселке много пустых домов. Или полупустых. Горение – процесс доступный. И судьбоносный. Огненный Ян больше не сдерживается женским началом, он пойдет бушевать. Чем еще заниматься Яну? Не строить же.
...Поселок засыпал, не ведая, в чьих руках оказалась его судьба. Брон закусил губу.
– Я не участвую, – сказал он твердо. – У меня особое поручение.
– Как знаешь, – не стал настаивать Выморков. Тут Горобиц, утомившись держать, выпустил ноги Ши, и Брат Ужас волоком поволок ее в горницу.
Холомьев отшвырнул посох и двинулся следом, выдергивая из волос колючие катыши.
– А причащаться? – крикнул Выморков уже изнутри.
– Посмотрим, – ответил Брон неопределенно. Он уже принял решение и медлил, желая убедиться в догадках. Опасаясь Брата Ужаса, он скрылся за сараем и просидел там не менее трех часов, до глубокой ночи. Как оказалось, не зря: Выморков, едва Познобшин исчез, возник на пороге и осторожно его позвал. Брон замер. Брат Ужас потоптался на крыльце, плюнул и вернулся в дом. Вскоре оттуда донеслись громкие голоса: разгорелся спор. Брон сидел, не смея пошевелиться, поскольку знал, что речь идет о нем. Его – не без веских оснований – считали ненадежной фигурой. Теперь, когда заступницы и покровительницы не стало, пришло время обезопаситься.
