Текст книги "Овечьи мозги"
Автор книги: Алексей Смирнов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Смирнов Алексей
Овечьи мозги
Алексей Смирнов
Овечьи мозги
Меню Павла Икроногова обычно состояло из всяческих изысканных блюд. Тут бывали и трюфели, Бог весть откуда взявшиеся, и пироги с белыми грибами, и язык. Нередкой гостьей оказывалсь нутрия – животное, предназначенное не для возбуждения аппетита, но для его отбивания, однако Икроногов считал этого грызуна деликатесом номер один. Да что нутрия! Надумай какой-нибудь бездельник перечислить все, что подавалось к столу в доме Икроногова, он перевел бы дух не скоро. Одни только жаворонки поедались тушенными в масле, вине, собственном соку, собственных слезах, перьях и едва ли не в собственных трелях. Исправно подавали балык, заливную рыбу, устрицы, не считаясь со стоявшим на дворе тысячелетьем.
В тот день гастрономический набор пополнился новым компонентом. Словно с неба свалились к обеду овечьи мозги, приправленные заморскими специями и пересыпанные зеленым горошком. Икроногов, глотая слюну, с безупречной изысканностью разделывал кушанье и уписывал его с таким аппетитом, что просто приятно было смотреть. Пухлое сосредоточенное лицо множилось в зеркалах, и лишь одной недоставало детали: старого лакея за спинкой кресла с салфеткой наготове.
Любил Икроногов и выпивку, достойную жаворонков. На первых порах он не слишком задумывался над этим увлечением, когда же возлияния сделались системой, он почувствовал, что нуждается в каком-то оправдании перед самим собой. Помогло печальное свойство Икроногова терпеть неудачи в самых разных делах. Речь идет, в основном, о заурядных житейских драмах и бытовых мелочах, но свойства лекарства были таковы, что любая мелочь раздувалась до трагических размеров, вынуждающих лечиться все усерднее и усерднее. Прошло время, и вот Икроногов ощутил наконец, что искать оправдания теперь уже не нужно. И венцом его самоанализа сделалось кредо ночного бражника, никем не признанного и ни в ком не нуждающегося.
Личная жизнь Икроногова не однажды атаковалась черными силами. Самого филолога (Икроногов был филолог), упрекнуть, по его мнению, было не в чем во всем обвинялся рок, злые звезды и сологубовская колодунья злая. С первой минуты знакомства Икроногов опутывал избранницу сетью разнообразных услуг. Испытывать его преданность не было никакой нужды – хватало одного взгляда, чтобы понять: этот и среди ночи приедет, и в другой город проводит до гостиницы, и вообще – стал таким предупредительным, что сам по себе пропал вовсе. Это жертвенное самоотречение в сочетании с устами, вышептывающими стихи, и глазами, упертыми в голые колени, производили на дам гнетущее впечатление. Икроногов не понимал, в чем дело, и жаловался, что им все время гнушаются. Но гнушаться было попросту нечем, ибо с женщиной наедине бедняга раскисал и очень быстро переставал существовать как личность.
Недавно Икроногова постиг очередной удар. Он оказался чувствительнее прежних, ибо дело обстояло, как в медицине: болезнь тем опаснее, чем вреднее микроб и чем слабее человек. Особа, на которую Икроногов положил глаз, сочетала в себе привлекательность розы и вредоносность холерного вибриона. Каждую любовную связь она расценивала и описывала в обществе как Голгофу. На Голгофу она восходила многократно, и всякий раз не одна. Когда грех совершался, в свидетели и заступники призывались Цветаева и Фрейд. Убедив Икроногова, что Голгофа есть Голгофа и крест тяжел, болезнетворная вампирша высосала из него соки и канула в неизвестность, стянув у воздыхателя божественного Гумилева. Вся эта история потрясла Икроногова. Он был так напуган рассказами о Голгофе, что не смел и помыслить вскарабкаться на нее за компанию с рассказчицей. Во всем случившемся он уловил лишь оттенок мрачного созвучия душ и всерьез считал, что произошла фантастическая и печальная встреча двух собратьев по редкому несчастью.
Итак, вечером сытного дня отобедавший Икроногов скорбно смотрел на похоронное пламя свечей, сжимая в одной руке карандаш, а в другой наполненный до краев бокал. Со стен, подобно жукам в янтаре, глядели предки – некогда цвет и гордость петербургского общества. Потомок подсел к столу и погрузился в творчество. Словно муравьи, ползли на бумагу слова мелкие, в завитках, и каждое – бомба, каждое – прощальный поклон хмельного отпрыска старинного рода. Да, он сгинет, но поставит точку, это будет всем точкам точка! Его сочинение – укор, плевок, вызов и горькая мудрость. Это может получиться особенно изысканно, если в желудке перевариваются мозги с горошком и бутылка благородного вина.
Бокал сменяется бокалом, мысли пляшут. На свечу летит страшный мотылек – ниоткуда, в мерзкой липкой пыльце. Даже прекрасная и проклятая, забравшая Гумилева, не сумела оценить обреченность вечерних бдений. И становится очевидным, что все вокруг Икроногова суть пустые места, а сам Икроногов – один, и неизвестно еще, человек ли он или нечто иное, чему не суждено обрести приют и покой в материальном мире.
Выход есть – Икроногов давно о том догадался. Испытанное в юности желание смерти являлось смешным, глупым заигрыванием с тайной. Искушение смертью вообще неизбежно, когда впереди запас жизни на полную катушку. Но он переболел младенческой болезнью, и теперь все обстоит иначе. Теперь он всерьез призадумался о новых путях и возможностях загробных миров...
Телефонный звонок прозвучал неуместно, бестактно, но Икроногов решил повременить с хамским ответом. Обычно вместе с мрачными мыслями приходит желание ими поделиться. Кроме того, вдруг это...
– Я слушаю.
– Здорово! – раздался далекий бас. – Куда ты пропал, гнида?
Икроногов икнул и с нарочитой сдержанностью ответил, что он никуда не пропадал и словом "гнида" как изгой и бражник оскорблен, но тут же намекнул, что готов простить Штаху эту вольность.
– Чем занимаешься? – бодро кричал Штах. Бодрость заставила Икроногова поморщиться, хотя он любил Штаха. Штах недавно женился и у него никаких проблем не стало. Жена вяжет, он мотает нитки. А мог бы, мог выйти толк – да увы! Лучшие люди гибнут в семейных дрязгах, храни Господь их союз и будь оно проклято. Раньше, бывало, не найти собеседника приятнее Штаха. Ты ему исповедуешься – и он тебе душу выложит, обоих терзал голод, и потому они прекрасно понимали друг друга. А что сейчас? Штах только и может, что ободряюще мычать в ответ на откровения товарища, и знай себе долдонит, что все, дескать, образуется. А все-таки коротать вечер в одиночестве несладко...
Прежде, чем Икроногов на что-то решился, язык его самовольно брякнул в трубку короткое "приходи". И сразу же плотину прорвало: он начал рассказывать взахлеб о новой повести, которая взорвет устои и покорежит души, о вероломной любовнице, о марочном вине...
– Ну, так мы через полчасика! – перебил его Штах. – Придем не пустые!
– М-м! – обрадовался Икроногов, как будто Штах был способен явиться пустым. У самого Икроногова еще четыре бутылки стояли непочатые, но сработал условный рефлекс на упоминание алкоголя, и получилась положительная эмоция.
Положив трубку, Икроногов сумрачно хихикнул и попытался перечесть написанное – он как раз создавал героя, прототипом которого был Штах. Но буквы к его негодованию расплывались. Икроногов пожал плечами, буркнул что-то насчет глупой шутки. Он отпихнул листки: поставил в угол за неумные козни, и наполнил очередной кубок.
–
Штах, конечно, опоздал: прибыл он не через полчасика, а через полтора. Тому причиной была, разумеется, Сонечка, его жена, как истинная женщина наводившая марафет долго и без всякой необходимости.
Штах выглядел ухоженным и счастливым – сказывались любящие руки. Он был непривычно выбрит, помыт и почищен. Обручальное кольцо добавляло его облику солидности, а суждениям – весомость. Сонечка радостно смеялась, излучая доброжелательное веселье. Она была маленькая, курносая и, несомненно, лучшая на белом свете. Спорить со Штахом по этому поводу никто не посмел бы. Но даже Сонечкина живость слегка потускнела, едва супруги вступили в храм творчества и отшельничества, где как-то не подобало вести себя развязно.
Впрочем, Икроногов сразу отверг излишние церемонии. Махнув пухлой ручкой в сторону кресла, он направился к тайнику. По дороге он задевал стулья, голова его была чуть наклонена вперед. Штах озадаченно оглянулся: кресла там, куда махнул рукой Икроногов, не было. Там стоял аквариум с рыбками.
Икроногов, кряхтя, стал терзатьувертливую бутыль, принесенную Штахом. Штах заложил руки за спину и начал извиняющимся тоном выговаривать:
– Послушай, родимый, я тебя не узнаю. Конечно, бывали времена, но сейчас, мне кажется, ты творишь что-то не то.
Супруги Штах были медиками. Штах считал, что это обстоятельство заставляет всех вокруг прислушиваться к его мнению.
– Да ну... ладно! – отмахнулся Икроногов и вручил молодоженам бокалы.
– Не ладно! – повысил голос Штах, принимая посуду и стараясь выглядеть суровым и уверенным в себе. – Столько пить – ни один организм не выдержит! и он осушил бокал. Выдохнув, продолжил: – Вспомни, как на "Историю лошади" ходили, ты с тех пор и в театре-то не бывал.
– К черту его! – разозлился Икроногов. – Надоело. . .
– Да что стряслось-то? – удивленно и с легким раздражением воскликнула Сонечка. – Надо же быть мужчиной.
– Но зачем? ! – и Икроногов заломил руки. Он точно знал, что страдает не просто так. – Зачем? К чему все? Послушайте, – тут он опустился перед гостями на колено и забрызгал слюной, – ведь я никому на этом свете не нужен, ни одна живая душа не найдет со сною счастья! То, что я живу недоразумение, казус!
Штах устало опустился на стул. Покачав головой, он укоризненно молвил:
– Дорогуша, но ведь все это было, все это чертовски не ново! Уже кого-то тянуло в пролет, кто-то настаивал синильную кислоту, а третий затачивал на вены ножи. Или ты успел сочинить что-то оригинальное?
– В Аф-фганистан уеду! – зарычал Икроногов. Глаза его были совсем сумасшедшими. Румяное лицо поблекло и блестело от пота. В воротничке и фраке он очень бы походил на отчаявшегося продувшегося игрока. – Что, не веришь? обиделся он. – Ну и дурак. . . М-м-м! ... – Икроногов замычал и попытался зажать длинный нос Штаха непослушными пальцами.
– Не забудь пообедать перед Афганом, – напомнил Штах, уворачиваясь. Что ты там ешь обычно? Индейку с шампиньонами?
– Еще р-раз дурак! Да ну тебя! – Икроногов не на шутку обиделся и заходил по комнате. – Хоть бы потолок на голову трахнулся...
– Стоит ли? – усомнилась добрая Сонечка.
– По мне – так в самый раз, – мрачно отозвался Икроногов.
– Так чем же мы изволили сегодня отобедать? – не унимался Штах, которому стало уже очень неплохо от вина.
– Мозги! Овечьими мозгами я отобедал! Хватит с тебя? Довольно? взбесился тот.
Сонечка потрясенно засмеялась:
– Ты что, серьезно?
Вместо ответа Икроногов, утомленный всей этой комедией, побежал в кухню и вернулся с остатками деликатеса на блюде, расписанном райскими птицами.
– Нате! Заколебали! Дивитесь!
В сильнейшем негодовании он сел и отвернулся. Штах удивленно рассматривал кушанье. Сонечка же, отсмеявшись, заметила:
– Послушай, овечьи мозги – ведь это очень опасно.
– Ну, помру – и хрен со мной, – буркнул Икроногов и взглянул на жену Штаха, словно на больную. Штах, заметив это, насупился.
– Угу, – кивнул он злорадно, мстя за непочтительный взгляд в сторону божества. – Чрезвычайно вредно.
– Медишки хреновы, – угрюмо огрызнулся Икроногов. – Сами вы вредные... – И он замолчал. Потом встал и медленно вылил содержимое бокала в аквариум.
Некоторое время держалась пауза.
– Можешь нам не верить, – сказала, наконец, Сонечка с обидой. – Только мы на днях прочитали умную книжку про одну болезнь, – так вот эта болезнь бывает, если ешь овечьи мозги.
Икроногов скроил жалостливо-ироничную физиономию.
– Какая еще болезнь? – спросил он тоскливо.
– Такая, – ухмыльнулся Штах. – Ее вирус вызывает, который гнездится у овец в бошках. Его никаким кипячением не убить. А болезнь начинается так: сперва меняется походка... Кстати, обрати внимание: тебя что-то нынче сильно шатает. Потом руки отнимутся, потом – ноги. А потом писать под себя будешь. И гадить.
– И дураком потом сделаешься, – добавила Сонечка. – Будешь сидеть в луже и слюни пускать.
– Ну, а дальше? – безучастно осведомился Икроногов. Он уже не обижался.
– Ну, а что – "дальше"? – удивленно пожал плечами Штах. – Дальшепомрешь.
– А чем же это лечат?
– Ничем не лечат, – сказала Сонечка и укусила яблоко. – Еще не придумали средство.
Штах немного поразмыслил.
– Конечно, что-то им дают. Гормоны, наверно. Витамины. Да только смысла в этом нет, – он допил вино и посмотрел на часы. – Сонь, а Сонь! Нам пора трогаться. Надо еще к моим заскочить.
– Да ну! Да вы что! – Икроногов тревожно забегал вокруг гостей. – Куда вам там ехать! И у меня еще тут найдется... кое-что... – он полез в закрома и выудил очередную бутылку. Штах облизнулся и помедлил. В былые времена этот довод сработал бы безотказно. Другое дело – теперь...
– Нет, – решительно молвил он. – Нет и нет, спасибо, дорогой. У нас еще дел! – и он провел ребром ладони по горлу, показывая, сколько дел.
– Ну и черт с вами, – снова озлился Икроногов, и мрачный его вид сделал прощание скомканным и дурным.
–
Вернувшись из прихожей, Икроногов плюхнулся в кресло и сидел какое-то время недвижим, раскинувшись вольно и небрежно. Сейчас он отдаленно напоминал загулявшего донского казака. Живучий он человек, ведь даже казака свалила бы с ног выпитая доза, а ему – хоть бы хны. Разве что лицо в поту, да глаза почти незрячие. Пульсирует жилка на виске, порой чуть подпрыгивает бровь, иронизируя над чем-то. И вот – ожила повисшая безжизненно кисть, обреченно махнула, послала все в тартарары, и Икроногов встал. Источая запах спирта, он медленно побрел к листкам, исписанным бисерным почерком.
Но работа не ладилась. Листки разлетались, стул выныривал из-под задика и норовил воспарить за спиной, издеваясь. Когда все-таки рабочую гармонию удавалось воссоздать, за дело бралась икота, которую приходилось лечить новыми бокалами, после чего опять начиналась катавасия с листками и стулом.
Отчаявшись справиться с напастью, Икроногов заперся в ванной, где подержал голову под краном. Сознание осветилось немощной зарей, но и этого слабого света хватило, чтобы наткнуться на маленький, в сознании том засевший гвоздик... гвоздик волшебно рос и превращался в костыль... потом в кол, пику...
– Алло! – Икроногов набрал номер старого знакомого, напрочь позабыв, что на дворе уже ночь.
– Чего тебе? – отозвался заспанный голос.
– Слуш-шай, из-вини, – конфузливо провернул Икроногов, – но вот ведь чертова история! Поел я на обед овечьих мозгов...
– Сунь палец в глотку, сволочь! – заорала трубка. Знакомый, похоже, был не один. Послышался далекий женский смех, а вслед за ним – оскорбительные короткие гудки.
– С-скотина, – прошептал Икроногов и треснул трубкой по рогулькам старинного аппарата. Он встал и начал прохаживаться, заложив руки за спину. Мысли путались, но при воспоминании о съеденном обеде начтинало казаться, будто где-то между сердцем и желудком застряла холодная столовоая ложка.
"Сейчас проверим! "– вдруг осенило его. Выпячивая губу, Икроногов раскрошил остатки кушанья и жестом сказочного колдуна швырнул крошево в аквариум. Рыбы, отяжелевшие от налитого ранее вина, ленивой стайкой поднялись и стали глотать божественные дары.
Икроногов задумчиво перекрестил аквариум и снова взялся за телефон. Ему хотелось с кем-то поделиться свими тревогами. Немного подумав, он выбрал человека, который никогда не спал и не станет гнать от себя ищущего сочувствия. Правда, этот субъект тоже был медик... черт бы их драл! Но другого выхода Икроногов не видел и позвонил.
– С-слуш-шай! Извини! – завел он прежнюю песню. – У меня тут гадость творится.
– На другом конце провода терпеливо спросили, какая-такая гадость. Икроногов, мешая слова с глотками и поминутно сбиваясь на Белого и Волошина, кое-как рассказал о своих подозрениях.
Трубка молчала. Собеседник Икроногова только-только осилил третий курс мединститута и теперь напряженно прикидывал, какое снадобье окажется наиболее эффективным для успокоения нервной системы товарища. Он решил остановиться на таблетках под названием "галоперидол" и авторитетно посоветовал испуганному Икроногову смолотить парочку.
– Н-не знаю, есть ли у меня, – проворчал Икроногов и повесил трубку, не поблагодарив за консультацию. В аптечке вроде было что-то похожее...
Для каждого ненужного лекарства, попадавшегося под руку Икроногову, находились ласковые слова. Он остервенело рылся в ящике с упаковками и пузырьками, поминутно швыряя лишнее то под диван, то в аквариум. В конце концов лекарство отыскалось, и Икроногов с жадностью съел суточную дозу.
... Потянулось ожидание. Внезапно глаза Икроногова расширились. Последняя искорка разума вспыхнула в них – вспыхнула, как одинокий уголек на затухающем пожарище, и малохольный свет от того уголька неожиданно высветил всю тоску и мерзость ухода в небытие. Ну кто, скажите, слыхал на том свете о той же нутрии? между тем здесь, на бренной земле, она будет в пятницу подана к столу. А это?.. Икроногов тяжело поднялся из кресла и, качаясь, побрел вдоль заставленных книгами полок. По пути он медленно вел толстым пальцем по их корешкам. И вообще – зачем? Все ведь из-за этой стервы... А если честно, то уже приходит на память совсем другая улыбочка, рукопожатие... Ему явно симпатизирует одна... такая вся из себя. Икроногов невнятно бормотал обо всем этом, и ему не хватало воздуха, чтобы показать, какая она из себя;он только рисовал в пространстве округлые формы, отчего руки, казалось, наливаются медом. Даже подмигнула она ему как-то... Может, и померещилось, но будем считать, что подмигнула, и было это в тот момент, когда он самозабвенно декламировал ей в курилке Бодлера. Да, вполне вероятно, что тут закрутится маленький романчик! До чего же пошлое слово – от него отдает усиками мопассановских ловеласов, но в то же время – сколько в нем притягательного очарования! Икроногов изысканно и учтиво встретит ее на пороге, проводит в старинные хоромы, а там уж шампанское и скрипки Сарасате сделают свое дело... И до чего ж нелепо вместо всего такого издавать предсмертные вопли из-под обломков рухнувшего потолка, как мечталось ему совсем недавно!
Потоку грез о шампанском и скрипках воспрепятствовали два события. Они случились одновременно: наконец-то погас уголек разума, затопленный последним глотком, и тут же Икроногов остановился взглядом на злополучном аквариуме. У него перехватило дыхание. В мутных и ядовитых водах покачивались брюшками кверху несчастные обитатели.
Икроногов, увядший и смятенный, попятился. Нижняя губа со слюнкой скорбно оттопырилась, глаза горестно глядели в разные стороны, слипшиеся усы жалко нависали над беззвучно шевелящимся ртом. Руки беспомощно опустились. Все было ясно. Жуткий вирус не пощадил питомцев одинокого бражника, он скосил их в течение каких-то минут! Боже, боже...
Икроногов сорвал телефонную трубку. Он не знал, не понимал, кому звонит и с кем общается, но он продолжал звонить и общаться, он плакал и каялся в трубку, рвал на себе волосы, рубаху и уже подбирался к кальсонам, он осыпал себя, вирус и всех, чье имя мог припомнить, бессвязными проклятьями и тут же переходил на грубую лесть. Он звонил похитившей Гумилева лиходейке и торжественно сообщал, что скоро умрет и оставляет Гумилева ей на память; через секунду он уже с рыдающими нотками просил помощи у той, что вроде бы подмигивала и которую было бы неплохо угостить шампанским.
Он бесновался и выл, пока не возникли первые симптомы страшной болезни. Левая половина лица стала неметь, начал отниматься язык, забилось, чуя беду, трепетное веко. Глаз, выглядывавший из-под века, превратился в колодец безнадежного ужаса. Глаз обратился к зеркалу и застыл: половина лица была перекошена. Губы не слушались, не могли исторгнуть даже спасительного бормотания. Беседа с самим собою сделалась невозможной, и Икроногов лишился даже этого привычного утешения.
– П-пом-могите! ! – хрипло, не по-человечьи выкрикнул он и повалился на диван. Этот вопль забрал остатки сил, и не было никакой возможности бороться с последним признаком нервного заболевания. Сразу же, едва Икроногов раскинулся в вакхической позе, под ним возникла неуместная, невозможная в этих стенах лужа. По углам от нее начали расползаться влажные щупальца...
И дверь отворилась.
Вошли родственники. В доме Икроногова комнат было много, и у домочадцев не было привычки без нужды тревожить одухотворенного наследника. О разыгравшейся в непосредственной от них близости трагедии они, конечно, не догадывались. Картина, представшая перед ними в хмельных чертогах, привела к настоящей панике. Икроногов, весь мокрый, с перекошенным лицом, слабо ворочался и что-то отрывисто, неразборчиво рявкал, будто находился в кабаке начала века и барски требовал у полового рюмку водки.
Квартиру наполнил запах валерьянки. Приехала скорая, Икроногова забрали в больницу немедленно, не спрашивая ни о чем и лишь внимательно изучив разбросанные на полу пакетики с лекарствами.
– В-вирус! – попытался объяснить Икроногов в приемном покое. – Вирус! ему представлялось, будто этиология его болезни непонятна дежурному доктору. Фельдшер скорой помощи изложил свою версию, с которой доктор сразу согласился.
– Вирус, – саркастически усмехнулся лекарь, рассматривая Икроногова. Ночь выдалась не из легких. Только что он убил два часа на обработку компании окровавленных бомжей, и вот извольте – привезли вируса. – Вы хорошо посмотрели, там был только галоперидол? – обратился врач к фельдшеру.
– До черта всего валялось, – пожал плечами тот.
– Странно, что только перекос лица, – задумчиво молвил доктор. – Ну, так. Капельницу, зонд – все как обычно. А там будет видно. Морду бы набить, – вздохнул он мечтательно и взглянул на часы.
Фельдшер зевнул, потянулся и зычно крикнул санитара. В пустом ночном коридоре, залитом леденящим светом, клич гулко отлетел от мертвых кафельных стен.
–
На следующее утро друзья и знакомые Икроногова сочли своим долгом проведать буяна и выяснить, чего же он, собственно, добивался ночными звонками. Вообще-то вопросом все они задавались одним: сильно ли выражен похмельный синдром. Но известие, что Икроногов доживает последние часы в больнице (а именно так виделось положение дел его домочадцам) , – вот эта новость всех крайне изумила и обеспокоила. Вздорный Икроногов был тем не менее горячо любим друзьями и коллегами. Поэтому большая их часть , не теряя времени, приехала в стационар, где тот же доктор быстро всех успокоил. Он подробно рассказал, какие именно процедуры были назначены Икроногову, и заверил собравшихся, что больной с минуты на минуту будет выписан домой.
– Нельзя заедать алкоголь лекарствами, – сказал доктор назидательно. Стремясь обеспечить себе относительно спокойные дежурства, он старался запугать приехавшую к Икроногову компанию, видя в посетителях таких же придурков, как и их непутевый приятель.
Придурки угрозы не воспринимали, расслабились, начали улыбаться. Только особа, выбранная Икроноговым для романчика, сильно разозлилась и сказала, что Икроногов... впрочем, Бог ей судья, мы же не станем винить ее за грубое словцо.
И тут появился Икроногов. Он был бледен, как мел, и свиреп, как тысяча... нет, как две тысячи чертей! И это было тем удивительнее, что обычное в таких случаях лечение напрочь отбивает всяческие чувства и эмоции. Первым, кого он узрел, был Штах.
Их едва расцепили. Штах узнал о беде последним и прибыл позже всех недоумевающий, движимый исключительно добрыми побуждениями. Он даже прихватил для заболевшего друга сеточку апельсинов (по апельсинам Икроногов вдарил в первую очередь)
– Мозги? ! – яростно дышал Икроногов и бился в державших его руках. Мозги? !
Штах постепенно сообразил, в чем дело, и не знал, сочувствовать или безобразно ржать. Он избрал нейтральный вариант и стал популярно объяснять, что злополучная болезнь – очень редкая, болеют ею туземцы-людоеды где-то у черта на куличках, и развивается эта болезнь в течение многих лет. Так что овечьи мозги...
– Бараньи! – кричал Икроногов. – Бараньи, а не овечьи!.. У тебя! И у твоей!..
Но тут Штах начал багроветь, и мы, чтобы не бросать тень на интеллигентных молодых людей, оборвем нить повествования. И будем справедливы: разве не стоит разок-другой промыть желудок, чтобы потом, подобно японцам, радоваться мелочам жизни – чему-то вроде ветви цветущей сакуры?
октябрь 1985
