Текст книги "Кино, которого нет"

Автор книги: Алексей Слаповский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Слаповский Алексей
Кино, которого нет

Алексей Слаповский

Кино, которого нет

С другом моим Володей Яценко, упокой, Господи, его душу, большим знатоком кино и большим вообще человеком, мы часто говорили и спорили о фильмах, которые видели, а еще чаще о тех, которые нам хотелось бы самим сделать, – понимая, что такой возможности у нас никогда не будет. Мы пробовали даже составлять заявки – и никуда не посылали их. Хорошими они были или плохими, но для них требовался опять-таки режиссер, какого мы не знали, – при несомненной талантливости живущих и действующих. Просто нам виделся какой-то – другой. Которого нет.

Володя ушел, а я продолжаю время от времени сочинять эти никому не нужные заявки; кино постоянно представляется и даже снится мне: фрагментами, кадрами, музыкой, шумами – и целыми фильмами.

Заманчива сама форма, не приемлемая в настоящей литературе: разрабатываешь две-три сцены, остальное – пунктиром, а в финале объясняешь режиссеру (которого не будет), что за идея заложена в тексте, какова, так сказать, мораль.

Дескать, этот фильм о том, как молодой человек, дорожащий родственными узами, ради этих самых уз идет на преступление. Мораль: чистая совесть дороже родственности. Или: в этом фильме доказывается, что и богатый человек может быть душевным и полюбить бескорыстно бедную женщину... Мораль: и в мирной богатой жизни есть место подвигу.

Это я не о своих фильмах, это – к примеру.

И я рассказываю мысленно Володе (кто ж еще оценит, кто поймет?), рассказываю взахлеб:

– Представь, говорю. Психологическая драма. Название? Ну, например, ЛЮБОВЬ ПРО ЛЮБОВЬ. Там у героя будут такие слова, они название оправдают.

– Главное, чтобы слово "любовь" было, – замечает Володя.

– Вот именно. Итак, представь: герой лет сорока с лишним, зовут, допустим, Станислав Мечькин. С мягким знаком.

– Почему?

– Ну, так надо. Потом скажу.

– Это слова, это буквы, это проза. В кино это не читается. Забудь, однако, что ты писака.

– Ладно. Но все равно, Мечькин, с мягким знаком. Так надо – пусть не для кино, а для меня самого. Мне так интересней.

– Ну, хорошо. И что этот Мечькин? Ты сначала, ты подробно.

– Ладно. Итак...

Станислав Мечькин, человек лет сорока с лишним, высокий, тяжелый, пришел к бывшему соседу своему, газетчику Прохорову. Они соседствовали всего полгода – и давно. Потом Прохоров женился, переехал в центр, развелся, оставшись в центре, а Мечькин живет на окраине (тоже разведясь с женою). Живет тихо, спокойно. И вот – зачем-то пришел. И сказал:

– Как ты это показывать будешь? – перебивает Володя.

– Что?

– Ну, вот это: что они соседями были, что женились-разводились, переезжали?

– В диалог вставлю.

– Неэкономно.

– Ой, да ладно! Как-нибудь прояснится. Главное: пришел и сказал:

– Позвонил в твою газету: я старый друг вашего журналиста Прохорова, приехал из Сибири, желаю повидаться, – и они сразу твой адрес дали! Неосторожно! Это кто хочешь себя другом назовет, а сам придет и морду набьет.

– За что?

– Ну, ты сатиру пишешь в газетке-то. Фельетоны, туда-сюда.

– Туда-сюда, это точно, – подтвердил Прохоров.

– Понятно. А криминалистикой не занимаешься?

– Я вообще другим занимаюсь.

– Понятно. А всякие там аномальные явления?

– Не занимаюсь. У нас в газете есть корреспондентка – специалист по криминалу. И по аномальным явлениям заодно.

– Баба?

– Женщина.

– Нет. Мне нужен мужик. В общем, короче. Я читал: журналистское расследование там, туда-сюда. Понимаешь?

– Понимаю, – не понимал Прохоров.

– Ну вот...

Мечькин начал рассказывать.

Два месяца назад у него угнали машину. Машина старая, он ее год назад за гроши купил и своими руками довел до ума. Стояла у подъезда во дворе. Угнали. Жаль, конечно, но не смертельно. Но интересно то, что стояли ведь рядом и другие машины. Поновее. И некоторые тоже, как у Мечькина, без сигнализации... Нет, угнали его машину. Почему?

Дальше. Месяц назад Мечькина избили. Возле собственного дома. Он возвращался поздно с работы – и трое человек напали на него. У него были с собой документы и деньги. Очнувшись, обнаружил, что все цело. Избит же крепко, хотя, слава Богу, ничего не сломали, не повредили. Легкое сотрясение мозга, вот и все последствия. Но если ничего не взяли, почему избили? За что?

Дальше. Две недели назад Мечькин, заскучав, приехал со своей окраины в центр. Сел под зонтиком в открытом кафе, выпил три бутылки пива, стал курить и ни о чем не думать, добродушно посматривая окрест. Подсаживается девушка лет двадцати двух с баночкой пива. Мечькин даже оглянулся. Нет, все честно: остальные столики заняты. Ну, села и села. Отхлебнула пива, сигаретку закурила. Мечькин поглядывает с печалью. Девушка хороша: стройна, волосы темные свободно по плечам, у угла губ – маленький шрамик, светлее смугловатой кожи. Умирать мужикам из-за этой царапинки – не наумираться, подумал Мечькин уже не с печалью, а со зрелой мужской тоской – тоской несбыточности. И хотел уже, чтоб не травить себя, встать и уйти. Вдруг: у девушки слезинка по щеке. Она ее вытерла по-детски, смахнула быстренько чтоб не видел никто, не заметил никто. Душа захлебнулась у Мечькина чем-то неведомым, и он неожиданно для себя сказал:

– Да брось ты. Пройдет.

Девушка усмехнулась и спросила:

– Вы думаете?

И Мечькин вдруг негромко (люди же кругом!) начал на примерах собственной жизни рассказывать ей, что проходит абсолютно все. Ну, взять болезни. Поднимал он, было дело, шкаф. Сорвал спину. С палочкой ходил – и все не проходит, гадина, не проходит. Два месяца скрюченный был. А потом помаленьку – разогнулся. Прошло. Или. Машину вот угнали. Два дня жалел, а сейчас – плевать. Прошло. Или. Вот жена. Пятнадцать лет прожили – ушла с дочерью к другому мужику. Мужик, понятно, помоложе и побогаче, но это ерунда. Год прожили – разбежались, но она не возвращается. И ее-то, жену-то – не жаль: гадюка натуральная. Дочку жаль. Взрослая дочь, а жаль, как маленькую. Сосет и сосет в груди, нет сил: жаль...

– А теперь – прошло? – спросила девушка.

– Да нет, – сказал Мечькин.

– Ну вот, вы сами себе противоречите, – улыбнулась она.

Мечькину так не казалось, но он не стал спорить. Вместо этого он заговорил о том, что май в этом году теплый и ласковый, а в прошлом был холодный, а в позапрошлом вообще жаркий, он даже купался в конце мая. Ну, как... нырнул и вынырнул. Говорил также о том, что лето ожидается переменчивое. Говорил о том, что любит бывать на реке, но вот рыбу ловить не любит. И есть тоже. Она, речная, костистая. Другое дело морская рыба минтай. Бросил его в кастрюльку, чуть подождал – и кушай... Он говорил, понимая, что несет пустую ахинею, пургу гнал, как он выразился, а остановиться не мог: боялся, что если замолчит, то потом уж никогда не осмелится опять заговорить с ней.

– Интересный вы человек, – сказала девушка. – Глаза у вас интересные. Нет, правда. Про май говорите – у вас глаза майские. Про лето – летние. Про реку говорили – у вас глаза речные стали.

Мечькин тряс бутылку над стаканом, но бутылка пуста была. А он все тряс.

– А вы возьмите еще, – сказала девушка. – У вас есть время?

– Я возьму, – сказал Мечькин. – У меня время есть.

Они просидели еще около часа. Потом девушка стала прощаться. Посмотрела в глаза Мечькина, рассмеялась и сказала:

– У меня курсы компьютерные каждый день до шести. А в половине седьмого я сюда захожу.

Конечно, на следующий день Мечькин в половине седьмого был в этом кафе, готовый выпить пива, просидеть в одиночестве часа два, а потом купить водки, поехать домой и напиться до несусветности, чтобы ничего не чувствовать.

Но девушка – пришла.

И они встречались каждый день – на протяжении недели с лишком.

И однажды девушка сказала:

– Никуда не хочу идти. У тебя бывает так?

– Само собой, – сказал Стас.

– Кажется, что везде уже была. Везде – одно и то же.

– У меня не была! – ляпнул Стас.

– А где ты живешь?

– Далеко. Автобусом пятьдесят минут. Машиной двадцать, если без пробок.

– Что ж, приглашай в гости, – сказала девушка.

И она поехала к нему, и она осталась у него, она живет у него! Ночи напролет она ласкает Мечькина, слова говорит. Руки целует.

Тут Мечькин вытянул свои рыжеволосые руки, как бы предлагая Прохорову осмотреть их и изумиться вместе с ним. Руки большие, загорелые; рыжие от природы волосы светло-золотистыми стали от солнца.

Прохоров посмотрел на руки и сказал:

– Не вижу ничего криминального, ничего аномального. Ну, угнали машину. Почему твою? Да мало ли почему! Быстрей других открылась, вот и все! Может, она не для продажи им нужна была, а как средство передвижения. Убегали. Чем неприметней, тем лучше... Ну, напали, избили. Может, за другого приняли. Или просто, как сейчас социологи и психологи выражаются, – немотивированное хулиганство. Вполне в духе нашего времени. Ни с того ни с сего нападают и бьют. Просто так. А с девушкой – тем более все понятно. Что, тебя уж и полюбить, что ли, нельзя?

– Нельзя, – сказал Мечькин твердо. – Ей двадцать два, мне – сорок два.

– Бывает.

– У нее высшее образование, курсы, перспективы, а у меня техникум – и зарплата пустяковая. То есть одному нормально, но...

– Бывает.

– Она книг уйму прочитала, а я только газеты – и на второй странице засыпаю.

– Бывает.

– Она красавица по всем показателям, а у меня рожа вся обветренная и трех зубов нету, никак вставить не могу! – он раскрыл рот и оскалился показывая.

– Все бывает, Стас! – воскликнул Прохоров. Фамильярность его произошла от зависти – и, пожалуй, от того, что он немного стеснялся обсуждать эту щекотливую чужую ситуацию.

– Короче! – говорит Володя. – Я понял. Он уговаривает Прохорова съездить к нему домой и посмотреть на эту красавицу – и понять, что происходит. Так? Как ее зовут, кстати?

– Ириночка. Так Мечькин ее называет. Но везет он Прохорова не просто посмотреть и понять... Не гони вообще!... Ну, приезжают. Суббота, она дома. И Прохоров видит не просто симпатичную, а очень красивую девушку с умными глазами. И рядом с Мечькиным она смотрится действительно нелепо.

– Жарко! – сказал Мечькин. – Вы тут знакомьтесь пока, а я за пивом схожу.

Ириночка и Прохоров остались. Помолчали. Вдруг Ириночка усмехнулась и сказала:

– Вы третий.

– То есть?

– Кажется, он меня сосватать хочет. Привел сначала одного молодца со своей работы. Красавец и дурак. Притом самоуверенный дурак. Я Мечькина попросила больше его не приводить. Тогда он – другого, тут по-соседству живет. Умненький, лысенький, обаятельный. И опыт есть в дамском вопросе, чувствуется. Разговорчик завел, стал над Мечькиным хихикать – так, знаете, подленько, с кислиночкой, не явно. Говорит как бы со мной, а все слова с другим адресом. Понимаете, да? Но Мечькин чуткий. Полчаса терпел – и выгнал лысенького. Он так здорово это сделал, так просто! Иван Иваныч, говорит, вам с нами скучно, до свидания. Лысенький на него только глянул – и руки в ноги... А теперь – вы. Какие у вас достоинства? Красоты особой нет, хотя лицо ничего, приятное. Шибко умный?

– Так себе, – поскромничал Прохоров.

– По логике, третьим должен быть гениальный красавец.

– Нет, это не я.

– Да уж вижу. Наверное, он решил, что мне люди в возрасте нравятся. Как он сам. Хотя – какой это возраст, правда?

Прохоров обескуражен. Красавица Ириночка очень понравилась ему – и он рад бы флирт начать, но как начнешь при таких обстоятельствах? И он предпринял обходной маневр, – чтобы хоть ум свой обнаружить.

– Психологически все объяснимо, – говорит он, благородно показывая желание выполнить свою миссию. – Мечькин никак поверить не может, что вы его любите. Он боится грядущего разочарования. Он хочет своими руками сделать себя несчастным – пока не зашло слишком далеко, пока ощущение несчастья не стало еще смертельным. Ведь такие люди именно смертельно влюбляются.

– А кто вам сказал, что я его люблю? И ему я не говорила, что я его люблю. Мне просто хорошо с ним. Он просто мне нравится.

– Это жестоко! – воскликнул Прохоров.– Видите ли – нравится! Но он-то любит! Вам лучше самой уйти.

– Я не хочу. Он любит – это его несчастье, как вы говорите. Или счастье. Может, и я люблю, только не разобралась.

– Вы понимаете, до чего можете его довести? До гибели, я серьезно вам говорю, я людей знаю.

– Ну, до гибели так до гибели. Значит – его судьба.

Смотрел Прохоров на Ириночку – и недоумевал. То ли "роковая женщина", то ли инфантильна до святости – при всем своем уме.

– Долго ходит, – сказал Прохоров.

– Время нам дает.

Прохоров выждал паузу – и сказал терпким приглушенным баритоном:

– А знаете, Мечькин рассказал о вас – в общих чертах, и я вас представил. Но не в общих чертах, а конкретно. И вы не поверите: совпало один к одному. Вы открыли дверь – и я даже вздрогнул. У меня было ощущение, что я не впервые вас увидел, я вас узнал, понимаете? Понимаете?

– Хорошо, хорошо, – оценила Ириночка. – У вас хорошо получается. Пойте дальше. Мечькин знал, кого привел!

– Глупая ситуация, – сказал Прохоров. – Теперь вы все мои слова будете воспринимать... ну, будто я...

– Что?

– Будто я хочу... ну, будто задание Мечькина выполнить. Хотя не было никакого задания... А если вы мне просто нравитесь? Если для меня сейчас нет никакого Мечькина и этой истории вообще, а я будто на улице вас увидел? И сразу...

– В вашем возрасте это бывает.

Возмутился Прохоров. Да, хороша она, что и говорить, но и он не вчера на свет родился, опыт имеет – и его любили! – и женщины не хуже Ириночки!

– Послушай, девочка, – сказал он, подойдя близко. – Я не знаю, в какую ты игру играешь, но не заигрывайся. Да, ты мне нравишься, но я человек легкий, болтливый и почти бездушный. Ответила, отозвалась – спасибо, не ответила – еще спасибее, спокойно буду жить. Поняла?

– Извините, – вдруг с потрясающей мягкостью и покорностью, и смущением – и черт знает еще с чем промолвила она, – и Прохоров ее уничижением стал уничтожен окончательно и понял, что – пропал.

Пришел Мечькин с пивом.

Смотрел вопросительно.

Пили пиво – и Мечькин говорил о пиве.

– Это не светлое пиво, – сказал он. – Вранье. – Написано – светлое, а оно не светлое. Я пиво понимаю. Это не светлое и не темное, это неизвестно что. Я терпеть не могу. Если уж написано – светлое, пусть будет светлое. Я и темное выпью, но пусть тогда написано будет: темное. То есть написано-то написано, но не отражает этого самого...

– Содержимого, – подсказала Ириночка – с иронией! И взглядом мимолетным на Прохорова – как на своего! – и он опять растерян, опять ничего не понимает!

– И так во всем, – продолжал Мечькин. – Определенности нет. Так во всей моей жизни. Даже фамилия. Меня и в загсе спрашивали, когда женился, и в милиции несколько раз: почему Мечькин – с мягким знаком? А я знаю? Родители – с мягким, и я с мягким. Может, по правилам надо без мягкого. Ну, там, Печкин. Свечкин. Без мягкого. А я с мягким. И что теперь? А ничего! С мягким так с мягким, успокойтесь! Или жена бывшая. Прожили пятнадцать лет. На третий год она мне говорит: Мечькин, я с тобой развожусь. Я говорю: на здоровье! И она после этого двенадцать лет жила со мной! И каждый день говорила: завтра разведусь.

– Так выгнал бы ее, – сказала Ириночка.

– Я бы выгнал. Дочь, – кратко ответил Мечькин. А потом очень оживился, даже засуетился: – Вот что! Всякие рестораны и так далее... Ерунда. А хочется как раньше. Тихо и спокойно. Вот что! А пойдемте в парк, возьмем лодочку и поплаваем! Я проходил там недавно – красота!

– Короче, – говорит Володя. – Нет, мне, может, и нравится – но короче!

– Ладно!

Короче: они идут в городской парк, где аттракционы, где пруды и, хотя народу много, тишиной все отзывается – несмотря на близкие звуки карусельной музыки. Они берут лодку и плавают. Ириночка и Прохоров затевают довольно умный разговор – то ли потакая прихоти Мечькина (ведь он – "сватает"), то ли дразня его, то ли щекоча и теша себя туманным разговором – в присутствии. Мечькин гребет к берегу, просит подождать. Возвращается радостный, с большим пакетом в руках. Плывут опять, заплывают в дальнюю заводь, под плакучую иву.

– Пикник на лоне природы! – объявляет Мечькин. И достает бутылки, достает колбасу, хлеб, сыр.

Смеется, начинает рассказывать анекдоты.

– Только я буду глупые рассказывать, я других не знаю! Я вообще анекдоты не умею! – и рассказывает не умея. Ириночке неловко, Прохорову неловко.

Мечькин заставляет Ириночку и Прохорова выпить на брудершафт. Они выпивают и целуются, как положено. Мечькин смеется.

Ириночка отлучается на некоторое время.

Мечькин сидит и смотрит в землю. И говорит вдруг:

– Только не надо наглеть!

– Ты чудак, Мечькин, – говорит Прохоров.

Мечькин оскорбляется.

– Встань, я лежачих не бью.

Прохоров встает и готов сражаться. Мечькин сталкивает его в воду. Возвращается Ириночка.

Прохоров вылезает из воды.

– Чего это вы?

– При чем тут мы? – удивляется Прохоров. – Это я. В воду упал. Напился. Теперь – протрезвел...

Мечькин посещает свою бывшую жену и дочь. Странный разговор. Вроде ни о чем. Мечькин ходит по квартире и почти сварливо отмечает различные бытовые прорехи: в форточке стекло разбито, у кресла колесико отвалилось, обои совершенно не те наклеили – и не так!... И почему-то кажется, что он вот-вот скажет: давайте опять вместе жить. Фотоаппарат с собой принес. Фотографией вот начал увлекаться. Дорогой аппарат, со сменными объективами. А почему себе не позволить? Я человек свободный, одинокий. Даже алиментов не плачу. А помогать просто так – вы гордые, не берете. "Я возьму, – смеется дочь. – Но мне много надо!" – "Ладно, – говорит Мечькин. – Давайте, что ли, снимемся. Он с автоматом, сейчас налажу..." Налаживает, снимаются... На глазах у бывшей жены – слезы. "Что ты?" – спрашивает Мечькин. "Отстань! И проваливай вообще!" – кричит жена. Дочь – спокойнее. "Заходи", – говорит.

Дальше.

Мечькин затевает с Ириночкой разговор о том, что она похожа на его дочь. Поэтому мне и кажется, что я тебя люблю, а на самом деле я тебя не люблю, я в тебе свою дочь люблю, говорит он. Ириночке смешны эти потуги психоаналитика-самородка. Но изъявляет вдруг желание познакомиться с дочерью.

Что ж.

Мечькин знакомит – и молодые женщины удивительно быстро находят общий язык, а Мечькин себя папашей при них чувствует. Ему и радостно, и неловко. Он ведет их в парк (любимое его место). Двое молодых людей подходят и, не обращая внимания на Мечькина, заводят с девушками затейливый разговор. Мечькин терпит, терпит, не выдерживает, говорит молодым людям тяжеловесные колкости. Те резко обижаются – и из галантных кавалеров превращаются в петуховатых простаков с кулаками. Драка. Он побивает их – достаточно деликатно, без крови, а тут и милиция. "Беги!" – просят дочь и Ириночка. Не бежит. Гордость...

Дальше.

– Давай поженимся, – предлагает вдруг Ириночка. – Только извини, но я не Ириночка.

И говорит ему, что зовут ее Светланой, что имени она этого не любит, что у нее родители обеспеченные, друзья богатые, покровители были, – все было. В общем-то – и есть. Родители не удивляются, когда она пропадает на недели, на месяцы. Но куда б ни уезжала, – возвращается. И опять – все тот же круг, те же люди. И опять захотелось уехать. И вдруг выяснила, что уехать сюда вот, на многоэтажную окраину города, – сокровеннее и надежнее, чем куда-нибудь на Магадан. Годами можно жить – и никого из знакомых не встретишь. Пустынно здесь и безлюдно, хотя людей больше, чем во всем остальном городе. Тихо. Спокойно. Днем кругом только дети и старухи. Читай книги, думай.

Мечькин говорит, что зарабатывает мало.

– Проживем!

Говорит, что стар и некрасив.

– Уже слышала.

Говорит, что детей захочет от Ири... от нее.

– Рожу.

Молчит Мечькин. И говорит, что не верит ей.

– А ты поверь!

– Не могу! – отрезает Мечькин. – Ты полгодика со мной поживешь – и все, а я...

– Почему полгодика?

– Потому что больше со мной нельзя прожить! Бывшая пожила чуть-чуть – и взвыла. Нудный я, скучный, унылый. Хобби у меня нету! Только пиво и телевизор!.. Я любой бабе жизнь заем. Ревнивый еще потому что. И вообще все! Уходи!

Она не уходит. Он исчезает сам. Он ночует на работе. Он пьет.

Он заходит к Прохорову.

Просит Прохорова съездить к нему домой. Просто узнать: там ли она.

Прохоров едет.

Ее нет. Записка с номером телефона.

Он не показывает ее Мечькину.

Мечькин возвращается домой, а Прохоров звонит Ириночке, встречается с ней.

Они сидели в летнем кафе.

– Что там с Мечькиным? – спросила Ириночка (пусть она так ею и остается). – Почему он не позвонил?

– Он посылал меня домой, я нашел твою записку. И не дал ему. Для его же безопасности. Ему это не нужно. Он раскусил тебя. Ты экспериментаторша. Тебе очень скучно – и ты пробуешь для себя в жизни разные варианты. Самые смешные, самые дикие. Я предлагаю тебе выйти замуж за вождя племени бушменов.

– Или за тебя?

– Или за меня. Тебе же все равно. А раз тебе все равно, почему не сделать мне удовольствие? Ты мне очень нравишься. Я тебя почти люблю. Почему бы тебе не сделать хоть одно доброе дело – просто так?

– Переспать с тобой, что ли?

– Это тоже вариант. Глядишь, собью охотку. Как моему знакомому жена говорит. Он не алкоголик, но иногда очень хочет выпить. И она, мудрая женщина, говорит: "Возьми уж бутылку, выпей, сбей охотку!".

– А если охотка не собьется?

– Я буду счастлив. Я привык к неразделенной любви. Я любил – меня нет. И наоборот. Я люблю сильные чувства.

– Вот от таких разговоров меня тошнит, – сказала Ириночка. – И ты ведь не врешь, не заигрываешь, ты все натурально говоришь – и ужасно ненатурально получается. А Мечькин домой вернулся?

– Он к жене вернулся. Верней, она к нему. Ну, то есть, сошлись.

– Дочь у него замечательная.

– А ты детей хочешь?

– Пока нет. Я бездетная по натуре.

– Это точно.

– Ты меня насквозь видишь? Интеллектуал, само собой! Мне с тобой скучно.

– Мне тоже. Жаль, что ты не дура. Мне ведь начхать на твой ум. Меня красота твоя с ума сводит.

– Мужской климакс.

– Я настойчивый. Я обвораживать умею. Еще неделю разговоров – и ты запутаешься в моих сетях. Или – одна ночь. Выбирай.

– Одна ночь, ладно. В самом деле, почему не уступить, если человеку так хочется? Люблю вообще жить в чужих домах. Такое увлечение у меня. Путешествие в чужую жизнь.

– Стоп! – кричит Володя.

– Что? Что? – я внутренне переминаюсь от нетерпения.

– Вот название! ПУТЕШЕСТВИЕ В ЧУЖУЮ ЖИЗНЬ! Класс!

– Может быть, может быть. С меня бутылка. Так... О чем они у меня там?... В общем, она: путешествие в чужую жизнь. А он:

– Ты жить у меня собралась?

– Одна ночь – это уже жить. Хотя бы одну ночь.

– Я передумал. Я не хочу сбивать охотку.

– Ясно. Ты мстительный?

– Нет. Просто тоже – экспериментирую. Видишь ли, я в два раза дольше тебя живу на свете и знаю то, о чем ты только догадываешься. Любви как состояния нет. То есть как состояние может быть, но... В общем, это скорее история, жанр, в котором человек некоторое время пребывает. Для простоты мы говорим: любовь. На самом деле это, повторяю, история. Бывает любовь о любви, любовь о ненависти – и даже любовь о равнодушии. О деньгах, о злобе, о мщении, о похоти, о страсти... тысяча вариантов! У меня вот к тебе любовь о любви. Мне хочется, чтобы была эта история. Но я проживу и без нее. Ничего. Найду другую любовь о любви. Или о похоти.

– Нашел уже.

– Ну, считай, что так.

– Больно красиво говорят, – сомневается Володя.

– Пусть, не мешай! Они – такие!

Она встала. И сказала Прохорову:

– Самое интересное... У меня ощущение, что мы бы поладили. В самом обычном смысле. В человеческом.

– У меня тоже, – сказал Прохоров.

– Но моя любовь не о тебе.

– Жаль.

– Мне тоже...

И вот финал. Утро. Дочь Мечькина спит спокойно, безмятежно. Бывшая жена его с заспанным лицом выходит на балкон. Закуривает. Глядит вдаль.

Ириночка с заспанным лицом встает – тяжело – с постели. Чьи-то ноги торчат из-под одеяла. Она выходит на балкон. Закуривает. Глядит вдаль.

Мечькин с заспанным и опухшим лицом просыпается, нашаривает горлышко бутылки возле постели. Пьет лежа. Встает. Идет на балкон. Закуривает. Глядит вдаль. Все.

– Допустим, – говорит Володя.

– Что, не нравится?

– Да нет, вообще-то ничего. Если разработать. А идея, мораль?

– Тебе надо?

– Для дураков. Если спросят.

– Запросто! Я им скажу: идея, скажу, состоит из четырех составляющих. Первая – идея образа Мечькина: человек не может поверить, что он достоин любви и счастья. Жил без них – и вдруг! Не может – и не хочет. Вторая – идея образа Ириночки: мечтается полюбить. Ищет. Придумывает. Не может. Но хочет. Плюс к этому, ты правильно заметил, странное увлечение: пожить в чужой жизни. Красивый такой вампиризм.

– Только чтобы очень красивый!

– Будет очень. Будет даже анти-вампиризм. Даже – донорство. Не чужую кровь пить, а свою влить. Дальше. Третья идея – идея образа Прохорова: человек привык к победам. Уязвлен. И уже близок к реваншу, но, во-первых, понимает, что это будет победа не над душой и даже не над телом, а всего лишь над настроением женщины, во-вторых, он желает иметь для себя нечто недостигнутое. Это помогает жить некоторым. Четвертая идея – идея образа бывшей жены Мечькина: и простить себе ошибки не может, и вернуться к Мечькину не может, вдали – любит, вблизи – ненавидит. Этим и живет. В совокупности, объясню я дуракам, эти отдельные образы создают обобщеннывй образ нашего современника, человека, самим собой измученного, самому себе не верящего, "человека неестественного", в отличие от того "естественного", о котором мечтал и писал Андрей Платонов.

– Допустим. А дочь-красавица зачем? Для противопоставления, что ли?

– А низачем. У нее идеи нет: она просто красива и ей просто нравится жить. А главное – чем больше красавиц в кино, тем лучше.

– Вот тут ты прав! Тогда, может, так сделаем: в этого твоего Мечькина не одна, а сразу две красавицы влюбляются. Всерьез!

– И одна убивает другую. Она работает в НИИ "Микроб", исследует неведомые вирусы. И открывает вирус, который съедает человека в три дня, не оставляя следов.

– Но та успевает передать вирус Мечькину, – подхватывает Володя, – а Мечькин – злодейке. А злодейка – мужу (она ведь замужем). И начинается эпидемия. Охвачен весь город.

– Что город! Страна, мир!

– Который красота не спасла, а погубила!

Мы хохочем, мы придумываем все новые подробности гибели мира с непременным последующим спасением, мы уничтожаем только что созданный сюжет; так часто с нами бывало – когда, понимая, что замыслы наши останутся при нас, мы сами начинали издеваться над ними, высмеивать их, пародировать их и нам казалось, что ничего не жаль, потому что все еще будет, даже, возможно, и то, чего не может быть...

15 июля 1998 г.