Текст книги "Словесник(СИ)"

Автор книги: Алексей Дьяченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Annotation

Дьяченко Алексей Иванович

Дьяченко Алексей Иванович

Словесник

Словесник

Предисловие

Прошедший день, седьмое сентября тысяча девятьсот девяносто восьмого года, стал самым счастливым днём в моей жизни.

После полуночи прошло уже пять часов, скоро рассвет. Сияющий от восторга и радости, сижу я на кухне за круглым обеденным столом и пишу эти строки, спешу поделиться с вами своей почти сказочной историей. Надо признать, что повествование моё торопливо и сбивчиво. Спросите, зачем нужно было спешить? Всему виной совершенное отсутствие времени. С минуты на минуту придёт кошка Люся и попросит свой завтрак. Из комнаты выйдет племянник Максим в спортивной форме, приглашая к пробежке.

Понимая, что другой возможности может и не представится, рассказ я написал за одну ночь. Для удобства разбил его на две части. В первую поместил события, случившиеся в тысяча девятьсот девяносто третьем году, а во вторую то, что произошло пять лет спустя.

Тешу себя надеждой, что всё же не без пользы проведёте время, перелистывая страницы моего изложения.

Искренне ваш, Сергей Пастухов.

Часть п ервая . Таня

Глава первая. Знакомство

1

С чего всё началось? С того, что я потерял ключи от квартиры. Прежде со мной такого никогда не случалось. В голове мелькнула мысль, что это к большим переменам. Была пятница, – конец рабочей недели. На дворе вовсю бушевала весна, гремели водосточные трубы, барабанила капель, сто тысяч солнц смотрело на меня разом изо всех окон и луж. Даже несмотря на случившееся, настроение было превосходное.

Дома, как того и следовало ожидать, никого не оказалось, все были на работе. Делать нечего, вышел я на улицу. Стал наблюдать за тем, как Родион Боев, мой сосед по лестничной площадке, согнувшись в три погибели, кормил у скамеечки дворовых кошек. Благодаря его заботам и щедрости, у нашего подъезда постоянно собиралась целая команда этих ласковых и безобидных животных.

У Родиона, все это знали, было два "бзика": он любил поговорить о научных открытиях и о своей "весёлой" супруге Любе, которую боготворил и ласково называл "жёнушкой". Все разговоры Боева были только об этом. Даже теперь, кормя своих питомцев, он восхищённо приговаривал:

– Какая у меня жёнушка умница, такой знатный ужин мне вчера устроила! Или это был обед? Помню, дело было вечером, но почему-то подавала первое. А кастрюля-то у нас тяжёлая, а жёнушка-то у меня хрупкая, миниатюрная. Как же она меня любит.

– Знамо, как. Помнишь, в постели со студентом застал? – припомнила Боеву Зинаида Медякова, соседка со второго этажа.

– Это же было всего один раз, – стал оправдываться Родион.– И жёнушка пообещала мне, что подобное больше не повторится. Я ей поверил и простил.

– Не надо тебе было на красивую и молодую зариться. Сам-то, поди, не Аполлон Бельведерский. Впрочем, я тоже в юности ветреной была, – стала вслух вспоминать Зинаида. – Ветрена и красива. Кудри спадали мне на спину и доходили до коленных изгибов. На высокую грудь мою можно было положить томик Большой Советской Энциклопедии, а на книгу поставить до краев наполненный стакан с водой. И представь, грудь всё это держала. Глаза у меня были синие, огромные, как два безбрежных океана, и, признаюсь, утонул в них не один капитан. Губы были красные, влажные, зовущие. Зубы белые, крепкие, ровные.

– Где же хотя бы остатки от всей этой роскоши? – ответил любезностью на любезность кормилец кошек.

– Старость, Родион, этим всё сказано. Годы хоть какую красоту исказят.

– А какие твои годы? Ты вон, меня стариком называешь. Пускай. Но ты ведь меня на целых десять лет младше, а выглядишь хуже, – поддел Боев.

– Я же женщина, – не обидевшись, парировала Зинаида, – а бабий век короток.

В этот момент из подъезда во двор вышла девушка с карликовым пуделем абрикосового цвета. Она со всеми вежливо поздоровалась и пошла по своим делам ровной уверенной походкой.

– Это Танька, – заметив мой интерес, пояснила Зинаида, – Ерофея Владимировича внучка. Он прихворнул, так она приехала по хозяйству ему помочь. Дочка Маши Ермаковой, покойницы. Трудная судьба у девчонки. Я Таньку имею в виду. Проституткой работала, теперь вот, вроде как образумилась, пошла на исправление. За дедом больным ухаживает, ждёт смерти его, чтобы квартиру захватить.

– И всё-то вы знаете, – попенял Медяковой Родион.

– Да, согласен с вами, – невольно вырвалось и у меня, – не хочется верить...

– Хороша девчонка, – не унималась Зинаида. – И наш участковый, Славик Игнатьев, на неё позарился, предложение руки и сердца ей сделал.

– Ну, и как? – осведомился я, слыша учащение ударов собственного сердца и понимая, что в случае положительного Таниного ответа участковому миокард мой может не выдержать и разорваться.

– Отвергла, – успокоила меня Медякова, – жидковат он для Таньки. Деньги большие обещал. Но я так думаю, если бы её интересовали деньги, то она бы занятия проституцией не бросила.

– Вы, как я погляжу, просто смакуете этот вымысел о якобы её грязном прошлом, – возмутился Родион.

Я поймал себя на мысли, что мне тоже неприятно слышать что-то дурное о Тане.

– Настоящая проститутка, такая, как Танька, – поучала нас Зинаида, явно провоцируя Боева на скандал, – даёт каждому мужику по его силе и возможности. Одному отдаёт себя всю, потому что он созрел. Другому – только часть. А третьему показывает лишь блеск свой, так сказать, прелесть форм. Для того, чтобы испепеляющая страсть несовершенного, войдя в неокрепшую душу его, не обожгла бы её смертельно.

– Ты, Медякова, – плохой человек. Что можно ещё о тебе сказать? Лживая, подлая дрянь! – прокричал Родион и, бросив кормить подопечных, пошёл домой.

Тут вдруг в неурочный час появилась и моя жена. Увидев меня в окружении кошек, она от удивления подняла брови, но ничего не сказала. Мы молча проследовали в подъезд, практически следом за Боевым.

2

На следующий день, в субботу, по двору неспешно прогуливалась Татьяна, выгуливая своего пуделя по кличке Устин. Рядом с Татьяной вышагивал Марк Игоревич Антонов, пенсионер, общественник, представившийся ей как старший по подъезду.

– Так, говорите, во втором подъезде проживаете? – заискивающе переспрашивал Антонов. – Внучка Ерофея Владимировича? Вы даже не представляете в какой гадюшник попали. Это, доложу вам, не подъезд, а нечто среднее между цирком шапито и сумасшедшим домом. Докладываю обстоятельно и по существу. Начнём с первого этажа. Пятнадцатая квартира. Ну, дедушку вашего из деликатности пропустим. Шестнадцатая. Проживает "вечная мать" Тося Дёгтева. Восемь детей, старшие уже своих имеют, а она всё рожает, никак не остановится. Семнадцатая квартира. Бедарев Михаил, борец с чертями. В прошлом году сел на "белого коня", бегал по двору нагишом, гонялся за бесами. В восемнадцатой – Медякова, баба зловредная, самогонщица. Всех опоила своим зельем. Сам-то я, как пять лет назад бросил пить, так с тех пор в рот капли не беру. Даже вспоминать противно. В девятнадцатой я, собственной персоной, проживаю, Марк Антонов. Не Марк Антоний, а именно так, как сказал.

Татьяна заметила Полину, мою дочку, вышедшую из подъезда, не решавшуюся из-за Антонова к ней подойти и жестом подозвала девочку к себе.

– Мы с Полечкой, оказывается, в один бассейн ходим. Сдружились, – пояснила Татьяна старшему по подъезду.

– Ах, так. Наверное, я вам надоел? – наконец сообразил назойливый ухажёр. – Пойду, мне за квартиру ещё надо заплатить.

Татьяна не стала его задерживать.

А Полину больше интересовала собака, которая хоть и была с характером, но позволяла детям, любящим животных, гладить себя.

Проснувшись в час пополудни, я вышел на кухню. Жена Галина стояла у окна и наблюдала за кем-то во дворе.

– Что там увидела? – с притворным интересом осведомился я перед тем, как идти умываться.

– А ты сам посмотри.

Я глянул в окно и увидел Татьяну, прогуливающуюся вместе с Антоновым. Мне не понравилось, что она смеется в ответ на слова, сказанные Марком Игоревичем. Заметив, что дочка подошла к ним, я с негодованием в голосе сказал:

– Нельзя позволять Полине гулять с Ермаковой. О ней бог знает, что говорят.

– Во-первых, не с Ермаковой, а с Гордеевой. У неё такая фамилия. А во-вторых, у Татьяны сложная судьба, надо быть снисходительным, – ответила Галина фальшивым голосом, оправдывая женщину, которую на дух не переносила.

Дослушав до конца наставительный ответ жены, я получил одну лишь пользу, – запомнил Танину фамилию, но на душе стало ещё противнее.

Я конечно и сам был неискренен, требуя запрета на общение дочери с Татьяной, но терпеть не мог, когда "включая в себе голос истины", лгала Галина. Мне хорошо была известна нетерпимость жены ко всем людям, "замаравшим" себя, ведущим, с её точки зрения, "неправильный" образ жизни.

Сама Галина вышла замуж девственницей и считала, что это обстоятельство является в браке главным и определяющим. Во время всех застолий она с гордостью об этом рассказывала, ставя себя в пример ветреным и, как она выражалась, "недальновидным" подругам. Мне ненавистно было в жене это высокомерие.

Взяв полотенце, сушившееся на кухне, я направился в ванную.

По субботам Полина посещала бассейн. Жена в этот субботний день с ней на занятия по плаванию не поехала, попросила меня её подменить.

В бассейне был открытый урок, – родителям раздали бахилы и пустили посмотреть, как обучают их детей разным стилям плавания.

На мгновение отвлекшись от Полины, демонстрировавшей мне стиль "баттерфляй", я заметил на противоположной стороне бассейна Гордееву в закрытом синем купальнике. Почувствовав пристальный взгляд, Таня на меня посмотрела. И, о чудо! Она улыбнулась широко и открыто, как хорошему знакомому, и не просто ответила кивком, а приветливо и можно сказать, игриво, помахала рукой.

Конечно, это был жест вежливости, продиктованный исключительно её темпераментом, но мне показалось, что в этом её приветствии было нечто большее.

Домой мы с Полиной возвращались пешим ходом, шли вместе с Гордеевой. Шагали не спеша. Татьяна была словоохотлива, но беседу начал я с самого, как теперь понимаю, непристойного вопроса, о её родителях.

– Татьяна, скажите, какое у вас отношение к родителям? – фальшиво-назидательным голосом осведомился я.

– Ну, во-первых, они меня очень любят, – стала отвечать Гордеева предельно серьёзно. – Я имею в виду отца и его вторую жену. И это останется со мной навсегда. А во-вторых, это грустная тема. Давайте, я вам лучше расскажу о том, как я училась на парикмахера.

– Давай, – согласилась Полина.

– Мой дедуля, Тихон Макарович Гордеев, папин отец, – он по профессии железнодорожник-МИИТовец. МИИТ, Полечка, это Московский институт инженеров транспорта. Так вот, дед всю жизнь проработал с железом, изучал в лаборатории прочность металла, делал эксперименты. Есть у него труды. Всё время, сколько помню его, носился с металлическими образцами. Я тоже, как и вся моя родня по отцовской линии, дядьки, тётки, поступила в МИИТ.

– И тебя туда тянули? – уточнил я, не от невнимательности, а больше из желания перейти с Таней на "ты".

– Я же и говорю, – обрадовалась Гордеева, правильно понимая мотив моего вопроса и радушно улыбаясь. – После школы я думала, куда поступать? Надо было куда-то поступать, как все. Но куда? В МИИТ, конечно. Я туда поступила, отучилась полтора семестра, то есть меньше года...

– А какие экзамены ты сдавала? – перебил я лишь для того, чтобы ещё раз назвать Таню на "ты".

– Математику, физику, по-моему, два сочинения, – принимая игру и широко улыбаясь, ответила мне Гордеева.

– Устная математика? – поинтересовалась и Полина, напоминая нам, что мы не одни.

– Нет, математика письменная. Причём я же поступала в институт после математической школы. Меня отец туда отдал.

– С какого класса? – задала вопрос моя дочка, на этот раз больше из баловства.

– Значит... Начать с того, что первые шесть лет я училась во французской спецшколе.

– А где родилась? – не успокаивалась Полина.

– Родилась и жила в Москве, в доме у станции метро "Алексеевская", я и сейчас там живу.

– А где гуляла?

– У дома и гуляла. А как подросла, – на ВДНХ. Это чуть дальше, но там интересней. Мой папа был преподавателем в математической школе и имел много частных учеников. И одна семья, а точнее, его ученица, Ольга Нестерова, впоследствии ставшая его женой, а мне заменившая матушку... Она, эта Ольга, училась во французской спецшколе имени Ромэна Роллана в Банном переулке. И они меня туда определили. Там я проучилась до шестого класса. Математику завалила по полной программе, и меня вышибли из этой школы. Там простая была математика, но я и её умудрилась сдать на "два". И тогда папа взял меня к себе в математическую школу. Знаменитая четыреста сорок четвертая школа в Измайлово. Что мне очень помогло при сдаче вступительных экзаменов в МИИТе. Потому что я блестяще, извините за хвастовство, там сдала математику. И не только сдала, но ещё и помогла половине аудитории, потому что подготовка в математической школе была хорошая. То, что спрашивали на экзамене в институте после первой сессии, мы проходили в девятом классе. То есть у меня был более высокий уровень. Училась я безобразно, надо сказать, так что папе пришлось подмухлевать и с аттестатом. Хотя всё напрасно. Учась в этом МИИТе, я вообще всё задвинула. Представляете, умудрилась после математической школы ту же программу на первой же сессии сдать на "двойку". То есть, вообще не сдать, завалить. После этого ещё немножко походила в институт и почувствовала – всё! Это не моё. Всё это черчение, начерталка... Почерк у меня был безобразный, рука слабая. Не рисунки выходили, а чёрт знает что. А училась я на энергомеханическом факультете. "Теория транспортного машиностроения и ремонт подвижного состава".

– Это такая специальность должна была быть у тебя? – подал голос я.

– Да. ТТМ и РПС – теория транспортного машиностроения и ремонт подвижного состава. Я до сих пор не понимаю, о чём сейчас говорю. Потому что не знаю, где это у электровоза находится, то, что я сейчас вам озвучила. В общем, в институт я ходить перестала, и тогда мой дедушка, Тихон Макарович, произнес сакраментальную фразу: "Чем с грязными железками всю жизнь валандаться, давай-ка, Танюша, лучше возись с грязными волосами". И так удачно получилось, что нашим соседом был очень пожилой журналист Николай Львович Низинский, который в шестидесятые годы освещал парикмахерские конкурсы в прессе. Писал заметки и у него остались связи в этом парикмахерском деле. Он лично знал всех старых мастеров, именно он и подал деду идею, чтобы я поступала на курсы и стала парикмахером. Николай Львович даже помог мне. Позвонил, нажал нужные кнопки, и таким образом я оказалась на семимесячных парикмахерских курсах. Это Измайлово, улица Никитская, дом четыре "а". Достаточно знаменитые курсы были. Училась я на мужского мастера. Потом я их ещё раз заканчивала, когда захотела стать женским мастером.

– Курсы были платные? – спросил я.

– Нет. Нам ещё и стипендию платили, сорок рублей. Как мы тренировались? Было весело. Мы выходили на улицу искать "жертву", к нам приходили пенсионеры, дети. Все знали, что в этом здании школы можно бесплатно подстричься. Конечно, к нам приходили не очень имущие. Мы стригли их безвозмездно, иногда выстригая не то, что нужно. Я имею в виду лишнее. Помню первого своего клиента. Я посадила, начала стричь и только потом вспомнила, что не накрыла его накидкой и стригла прямо на одежду, делала это всё как само собой разумеющееся. А когда я делала ему окантовку над ухом. Это когда открываешь ушко и окантовываешь по кругу волосы. Я ему сделала полукруг где-то на сантиметр выше уха. То есть получилась такая выбритая окантовка, чудовищная. Ну, в общем, такие были мои университеты.

– Клиент возмущался после этого?

– Нет-нет. Они были абсолютно добродушны, так сказать, понимающие. Вообще наши мужчины, именно этот контингент не очень имущий, им совершенно было наплевать на стрижку как таковую. Стрижка в Советском Союзе – это что-то омерзительное. Женская, ещё более-менее. Потому что всё-таки женщина и красота, женщина и уход за собой – это вещи сопряжённые. Но мужчины, которые должны были быть чуть менее страшными, чем обезьяна и такими же вонючими, в лучшем случае политыми дешевыми одеколонами, такими, как "Шипр", "В полёт" и "Тройной"...

– А инструмент?

– Были, конечно, советские ножницы за два рубля пятьдесят копеек с пластиковыми зелёными кольцами, но они стригли всё, что угодно, только не волосы. Заламывали, закусывали прядь, но не перестригали, не отстригали. Хороший инструмент надо было покупать, и он очень дорого стоил. Знаменитая фирма "Золинген" выпускала блестящие ножницы, но они тогда стоили сто двадцать рублей, притом, что зарплата парикмахера была восемьдесят. Так ещё достать их нужно было, эти ножницы.

– Придержать, – подсказал я.

– Да-да-да, – засияла Таня. – Впоследствии став уже женским мастером, когда только начала зарабатывать себе клиентуру, у меня появились женщины, очень редко, но выезжавшие за рубеж. Я им записывала, что бы мне хотелось, и они привозили. Фирма "Золинген", марка ножниц "Тондео". Расческу обрисовывала на бумаге, какую привезти. Всё оттуда.

– А что кроме ножниц и расчески?

– Фены, конечно. Фен – это предмет особого шика. Потому что были гэдээровские фены чудовищные. Такие, как трубы, их неудобно было держать в руке. А шиком считался фен "пистолетом". Ручка пистолетиком. Особенно, если в нём много ватт, мощный. А ещё когда есть холодный наддув. Клавиша холодного наддува, моментального, – это всё! Сразу все только у тебя хотят стричься. Ну, как же, такой инструмент у неё! Это очень тогда котировалось. Но это всё началось, когда я перешла в женский зал. А до этого я три года отработала мужским мастером.

– После курсов ты где работала? – задала Полина вопрос по существу.

– На практику пошла, на Остоженку.

– Практика обязательно? – дополнил вопрос я.

– Обязательно. Это входило в семь месяцев. То есть пять с половиной месяцев я была на курсах на Никитской, где ловила для практики людей на улице. За это время я, наверное, человек десять подстригла. А потом, после пяти с половиной месяцев, посылали на официальную практику в парикмахерскую города. Сначала на подхвате, ну и постепенно тебе давали кого-то подстричь. Ребёнка, который не очень будет возмущаться, если что-то лишнее отхватишь, или пенсионера, пришедшего побриться. Тогда же в парикмахерских была такая услуга, – бритьё. Не было еще борьбы со СПИДом. Брили. Ломали половинку лезвия "Балтика", вставляли в специальный станочек, который напоминал опасную бритву и – брили. Очень любили бриться представители кавказских республик. С рынков приходили бриться. У них щетина мощная была, нужно было долго распаривать. В общем, набивала руку.

– Как распаривать? – искры ревности заблестели в моих глазах, – полотенцем?

– Да-да, берёшь салфетку, окунаешь её в кипяток, валандаешь там, быстро отжимаешь и быстро накладываешь на лицо. И так несколько раз, чтобы распарить кожу.

– А какой пеной пользовались для бритья? – спросила Полина.

– Если не ошибаюсь, был мыльный порошок или сухое мыло. Я сейчас не очень хорошо помню. Горячей водой заливаешь, взбиваешь. Обязательно помазок. Нужно было купить помазок. Должен быть свой. Взбиваешь пену, намазываешь щёку, одну сторону. Обушком бритвы, то есть с обратной, не острой стороны, от виска немножко снимаешь пену, чтобы не залезть на линию виска. Потому что висок уже к стрижке относится. И вниз аккуратненько, такими подкашивающими движениями делаешь. Это своя техника. Нас учили на курсах брить шарики. Серьёзно. Мы покупали воздушные шарики, надували их, потому что нас учили брить не только лицо, но и голову. Мы залепляли бритву пластырем, шарик мазали пеной и брили. Если кто-то наблюдал за всем этим со стороны, было любопытное зрелище.

Незаметно за разговорами мы дошли до нашего дома. Этот факт разочаровал, похоже, всех. Но обязанности суетной жизни заставляли прощаться с Таней.

– Было очень интересно, – поблагодарил я Гордееву и поинтересовался. – Как здоровье Ерофея Владимировича? Передайте ему от меня привет.

– Пока слаб. Обязательно передам, – отпирая ключом дверь, выразила признательность Татьяна.

– Передайте наказ выздоравливать, – прибавил я, желая ещё хоть разок встретиться взглядами с красивой девушкой.

– Обязательно, – Гордеева сделала полупоклон и скрылась за дверью, из-за которой раздался запоздалый ликующий лай и повизгивание собачонки.

– Пошли, пошли, – стал толкать я дочку в спину, помогая ей подниматься вверх по лестнице.

Полечке, как и мне, домой идти не хотелось.

Не успел я переступить порог, как жена спросила:

– Хлеба купили? Нет? Сходи, купи.

Спускаясь по лестнице, на площадке первого этажа я снова столкнулся с Татьяной.

– В магазин хочу сходить, – смеясь, сказала Гордеева.

– Моя жизнь складывается так, что я постоянно вас встречаю. То по дворику вы гуляете, любезничая с Антоновым, то я вижу вас в бассейне, теперь вот в подъезде, – стал я вдруг неожиданно для себя распускать "павлиний хвост".

– Вам это неприятно? – насторожилась девушка.

– Как вам сказать? Конечно, приятно, но вместе с тем и волнительно. Отвык я за долгие годы супружеской жизни от подобного рода волнений.

– Вы сейчас разговариваете со мной так же, как Антонов, которому кто-то рассказал сплетню, что я работала проституткой, – не то, чтобы оскорбилась, но возмутилась Татьяна.

Я почувствовал, как от прилива крови задеревенели щеки, а уши стали горячими.

– Медякова, соседка со второго этажа, эту сплетню распространяет, – выдал я Зинаиду.

– И вы с легкостью в это поверили?

– Признаюсь, поверил, простите меня. Я низкий плохой человек и с радостью готов верить всякой мерзости.

Таня пристально посмотрела на меня, но ничего не ответила. Было в этом взгляде много для меня загадочного.

– Знаете, – забормотал я, пытаясь оправдаться, – сейчас поймал себя на одной мысли.

– Какой?

– Я подумал, что даже если бы вы и работали проституткой, то это бы меня от вас не отвратило.

– Я знаю. Порочные женщины привлекательны для мужчин, – обречённо промолвила Гордеева, выходя из подъезда.

– Не порочные, а красивые и роковые, – поправил я Таню, шагая за ней следом.

Выйдя во двор, мы пошли не только в одну сторону, но и рядом.

– А вы, Сергей Федорович, конечно же, какой-нибудь институт закончили? – первой прервала молчание моя спутница.

– Что значит "какой-нибудь институт"? Университет, – радостно похвастался я, – филологический факультет.

– Вы с самого рождения в этом доме живёте? – перескочила девушка на другую тему.

– Нет. Родился и первые четыре года я прожил на улице Большая Дорогомиловская, дом один. Угловой дом, считался генеральским. Там был прописан Будённый, ещё какие-то генералы, дядька мой родной там жил. Он был бригадным комиссаром механизированного корпуса.

– Где-где вы жили? – не поверила Таня.

– Честное слово. Улица Большая Дорогомиловская, дом один, квартира один. В двухкомнатной квартире. В одной двадцативосьмиметровой комнате жили я, Андрей, мой брат, папа, мама и бабушка, папина мама. Отец работал на первом МПЗ, Московском приборостроительном заводе. А мама – воспитателем в детском саду на Смоленской. Бабушка трудилась уборщицей и прачкой. А во второй комнате жила тётя, сестра отца, родившаяся без руки. Она работала в ЖЭКе, носила деловые бумаги из кабинета в кабинет.

– А в каком году вы Университет закончили?

– В восемьдесят пятом, и меня распределили в Плехановский.

– Да? Как интересно! Я там тоже какое-то время работала, но вас не видела, я бы запомнила.

– Я же не сказал, что работал там, меня туда распределили. Меня и ещё двух моих сокурсников. Завкафедрой там был мужик, я даже могу вспомнить его фамилию, у меня где-то книжка его есть. Распределили, и я уехал отдыхать. Мы ждали сентября, даже не сентября, а конца августа. В конце августа я вернулся и пришёл на кафедру. Дело в том, что восемьдесят пятый год – это начало перестройки, изменения всякие начались. Дан был приказ по вузам. Сейчас уже не помню, по всем вузам или только по гуманитарным кафедрам.

– Какой приказ?

– Сокращать преподавателей, чтобы больше платить остальным. Завкафедрой нам сказал так: "Я не могу вас взять на работу, у меня старые, заслуженные педагоги". Ему поступил приказ от ректора или от Минобра сократить три единицы. И он решил: "Что я буду своих увольнять, когда могу просто молодых не взять и как-то это оформить документально". Сказал нам: "Взять я вас не могу. Извините. Прощайте". Мы пришли в нашу учебную часть в МГУ. Обрисовали ситуацию. Нам говорят: "Наверное, он прав. Ищите себе работу сами". Такого раньше никогда не было. Что значит "ищите"? Университет должен был место предоставить. Делать нечего, стали мы судорожно ездить по кафедрам, искать себе работу, но ничего не нашли. Через месяц, в конце сентября, пришли снова на кафедру. Говорим: "Искали, но безрезультатно". Нам отвечают: "Даём вам ещё две недели. Вы не можете быть безработными. Если ничего не найдёте, мы вас определим учителями в московские школы. У них там есть вакансии, готовьтесь к этому".

– Учителями чего?

– Русского языка и литературы. У меня в дипломе написано: "Преподаватель русского языка и литературы со знанием иностранного языка". То есть я могу и русистом быть и преподавателем английского или испанского языка. Ну, а в скобочках спецификация: "Русский язык, как иностранный". Но это уже вторично. Вот тут я задумался: "Не для того я заканчивал отделение РКИ, чтобы преподавать оболтусам в средней школе грамматику. Буду искать". Дай вспомнить, куда я ходил. Ходил в пищевой, там завкафедрой тётка пообещала мне: "Наверное, будет место, подождите". Но мне сама тётка не понравилась, да и мотаться на Сокол что-то не очень хотелось.

– Глаз на вас положила?

– Может быть, я уже не помню.

– Не в вашем вкусе была? – пытала меня Таня.

– Ну да. Старше меня лет на двадцать, нет, на тридцать. Ей полтинник был, а мне двадцать лет. Куда-то ещё я сунулся, не помню. Попробовал в ГИТИС. Кафедра находилась не в основном здании, а в здании бывшего Моссельпрома. Там завкафедрой – мужик, сказал: "Я бы вас взял, что-то в вас есть".

– А что за кафедра?

– "Русский язык для иностранцев". Там же тоже иностранцы учатся. Говорит: "Взял бы, но у нас сейчас очень мало иностранных студентов, а преподавателей семь человек, нам с лихвой хватает. Но в принципе, можно было бы местечко выбить. Давайте подумаем. Я попробую. Зайдите недельки через две". Говорю: "Через две недели меня уже в школу отдадут". – "Ну, потяните, посмотрим, я попробую". Он ещё предупредил: "У нас поездок за границу нет". Меня это сильно кольнуло. Был молодой, знал языки, хотел за границу. Мечтал уехать в Африку, в Анголу, ещё лучше на Кубу, с испанским-то языком. В общем, все кафедры я объездил, крупные и мелкие. Надежд никаких, работы нет. И вот, в очередной раз поехал я в МГУ в учебную часть. Время от времени я туда позванивал, и мне обещали: "Возможно, мы вам что-то предложим". На самом деле ничего они предлагать не собирались. Это была тогда такая форма вежливого отказа. Но, как говорят в таких случаях, судьба меня туда погнала. Поехал, чтобы дома не торчать, в дороге как-то время провести. Иду к университету, а мне навстречу Елена Андреевна Брызгунова. Это крупнейший специалист в нашей области. Она написала книгу "Звуки и интонации русской речи". В книге вывела все интонационные конструкции. Вот мы сейчас с тобой разговариваем и не задумываемся о том, как говорим. А, оказывается, существует семь типов интонационных конструкций. Брызгунова читала нам лекции. Практические занятия не она вела, но я сдавал ей экзамен. Елена Андреевна меня запомнила и на удивление отметила. Я ей понравился. Прилежный ученик, хорошо отвечал. И встретил я её тогда не в университете, а как раз посередине дороги от метро к университету. Поздоровались. Она поинтересовалась: "Как у вас дела? Закончили?". – "Да, закончил". – "Как с работой?". – "А с работой у меня плохо. Ездил вчера в энергетический, там мне сказали позвонить через неделю. Но я так понял, что ловить мне там нечего. Потому что, во-первых, молодой, а во-вторых, и это главное, им нужны преподаватели с рекомендацией. А какая у меня рекомендация? Рекомендации у меня нет". Брызгунова выслушала меня и спрашивает: "Серёжа, кто там завкафедрой?". Я говорю: "Людмила Ивановна Науменко". – "Передайте от меня привет. Скажите, что у вас есть устная рекомендация от меня. Если она захочет, то может мне позвонить". Я приехал в МЭИ, говорю Людмиле Ивановне: "Здравствуйте". Она мне: "Здравствуйте. К сожалению, ничем вас порадовать не могу". Говорю: "Елена Андреевна Брызгунова, вчера я её встретил, передаёт вам привет. И она просила сказать вам, что может дать мне рекомендацию". – "Елена Андреевна? Хорошо. Это меняет дело. Ну, давайте тогда завтра-послезавтра приезжайте". Так, за неделю до того, как судьба моя должна была крепко-накрепко связаться со школой, меня взяли на кафедру в энергетический институт, где я верой и правдой проработал семь лет.

Так за разговорами мы не заметили, как сходили в магазин, купили продукты, сделали несколько кругов по двору и, распрощавшись, разошлись по домам.

– Где ты пропадал? – был первый вопрос, заданный мне женой.

– Как где? За хлебом ходил, – искренно ответил я.

Жена с недоверием на меня посмотрела и задала второй вопрос:

– А чего счастливый такой?

– Так погулял, проветрился, – с той же искренней интонацией в голосе сообщил я, опасаясь, что жена задаст третий вопрос: "С кем погулял?". Но, как выяснилось впоследствии, жена знала, с кем, поэтому вопросов больше не задавала.

3

В воскресный день вышел я на прогулку. Во дворе заметил Таню, гуляющую с пуделем, и почувствовал, как тепло разливается по всему телу. Весь мир вдруг сразу преобразился, и у пустой, неразумной жизни моей появился смысл.

Гордеева увидела, как я на неё смотрю, и ей, как мне показалось, это понравилось. Мы долго смотрели друг другу в глаза, после чего она широко улыбнулась и приветливо помахала мне рукой.

Я подошёл к ней и мы, не сговариваясь, пошли на бульвар, выгуливать пуделька.

– Приятно подышать свежим воздухом, – заговорил я. – Моя жена очень любит чеснок, но её работа с людьми не позволяет употреблять его в течение рабочей недели. Зато в пятницу и субботу она ест его, можно сказать, тоннами. Не спасает даже то, что спим с ней раздельно.

– Вы не дружно живете с женой? – преодолевая смущение, поинтересовалась Таня.

– Да, не дружно. Супруга давно живёт собственной жизнью, мало интересуясь тем, кто находится с ней рядом. С дочкой у неё свои отношения. Вчера пришёл домой, а они кричат друг на дружку, и это, как ни странно, приносило им радость. Для меня происходящее – скандал, ужас, сумасшедший дом, а для них – что-то вроде живого общения, творчества, обмена энергиями. Я же давно выпал из сферы их интересов, являюсь чем-то вроде домашнего животного, которого к тому же, в отличие от вашего Устина, не надо выгуливать. Я пытался на это смотреть с пониманием, но всё нутро восстаёт против должности собачонки, отведенной мне в моём же собственном доме. Я, без сомнения, сам во всём виноват, надо было принимать более действенное участие в воспитании дочери. Но получилось так, как получилось. А сейчас уже поздно воспитывать. Полечка растёт самостоятельной, своенравной, не переносит, когда с ней нянчатся. Собственно, жена и ругается с дочкой из-за того, что Полина, по её мнению, чересчур рано стала предъявлять права на свою свободу. Я же, насколько это у меня получается, стараюсь не мешать ни дочке, ни жене. Что-то я всё о себе, да о себе, совсем на вас тоску нагнал. Расскажите лучше о своём парикмахерском деле, вы так смешно вчера рассказывали, как надувной шарик брили.