Текст книги "Смерть курильщика"
Автор книги: Алексей Грахов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Грахов Алексей
Смерть курильщика
Алексей Грахов
Смерть курильщика
Алексей Грахов родился в 1982 году в городе Александрове Владимирской области. Студент исторического факультета МГУ им. Ломоносова.
Серега шел по улице и ни о чем не думал. Вернее, конечно же, думал – но ни за что не смог бы сказать, о чем. В голове царили сумбур, обрывки слов, ощущений и образов, беспорядочно несущиеся куда-то и постоянно сталкивающиеся.
Тупо уставившись в пустоту, он тащился со дня рождения бывшего одноклассника, где изрядно набрался, а потом долго и пристально, как девушке в глаза на не первом свидании, смотрел слезящимися глазами в унитаз – рвало его три или четыре раза. В надежде на спасение от еще более глубокого алкогольного токсикоза он покинул шумную вечеринку, из последних сил уворачиваясь от стакана, которым ему упорно тыкал в лицо счастливый и абсолютно невменяемый виновник торжества, поддерживаемый одобрительным ревом гостей.
Теперь он шел, пошатываясь, домой в полной уверенности, что навсегда отныне бросил пить, а заодно и курить. Мысль о проглатывании жидкости, содержащей спирт, или о вдыхании густого вонючего дыма вызывала в пищеводе ритмичные сокращения, которые он с трудом подавлял. "Никогда, никогда!"клялся Серега сам себе. А потом с наслаждением вдыхал полной грудью прохладный вечерний воздух, в котором пахло нагретой за день травой, асфальтом, духами обгонявших его женщин и совсем чуть-чуть – выхлопными газами, составлявшими, впрочем, привычную, а потому и незаметную часть знакомого с детства ландшафта.
На часах было одиннадцать, и сумерки уже начали спускаться на измученную планету, незаметно обволакивая все, что еще шевелилось или просто имелось на ее поверхности. До дома было минут пятнадцать ходьбы, но они растянулись на добрых полчаса, в течение которых он спотыкался, ругался, чуть не попал под мчавшуюся на невообразимой скорости ржавую "копейку", а потом мучился, открывая дверь в квартиру. Жены у Сереги не было, поэтому он не придумывал никаких отговорок. Никто не объявил его моральным уродом, и, упав на кровать, он тут же отключился, а ботинки снял уже потом, не просыпаясь.
Маленькая, весело щебечущая птичка, с которой у добрых и жизнерадостных людей ассоциируется утро, прилетела не одна. Вместе с ней в комнату, ярко освещенную лучами нового дня, влетела отвратительная старая ворона. С хозяйским видом приземлившись на спинку кровати, она порылась клювом в слипшихся под хвостом перьях, а потом вскочила человеку на голову и громко закаркала.
Человек проснулся. Голова раскалывалась, во рту было характерное ощущение тления. Восстав с нерасправленной постели и придерживая распадающиеся половинки черепа слабыми руками, Серега поплелся в ванную. Вскрикнув, влез под ледяной душ: будучи когда-то не чуждым спорту, он и по сей день считал такой метод самореанимации вполне приемлемым. Тут же выскочив и лихорадочно вытираясь, он понял, что находится на верном пути к воскрешению. Почистив зубы, пошел на кухню. Захотелось музыки, и он включил радио.
"Я тебя слепила из того, что было......" – потянуло из динамика. Серега любил музыку, но творчество многих эстрадных исполнителей (особенно отечественных – видимо, потому, что слова их песен были ему понятны) воспринимал с трудом. Испугавшись, что сейчас рвотный рефлекс сработает опять, он принялся судорожно крутить ручку настройки. Приемник шипел, трещал и, наконец, выдал: "...Я подарю тебе любовь, я научу тебя смеяться......" "Ля-ля-ля-ля-а-а!" – страшным голосом на мотив известного бетховенского шлягера "Судьба стучится......" передразнил он певицу, которую переполняли нежные чувства и педагогическое рвение.
После пяти минут жизни, потраченных на бесполезные движения рукой, стало ясно – ассортимент отечественных радиостанций, как всегда, не очень-то широк. Серега знал это и раньше, но сегодня такой простой факт отчего-то особенно больно ранил его обострившиеся чувства, в том числе патриотические. Стало, как это часто бывает, обидно за родную страну и ее население.
Держась одной рукой за ручку настройки, он внезапно замер, указательным пальцем другой машинально ковыряя в носу. Медленно поплыли мрачные раздумья о судьбах России.
"И те, кто это слушает, еще хотят жить хорошо...... Да? Сами виноваты! Нельзя, ну нельзя слушать такое, а потом идти и делать что-то толковое. Это же все равно что весь день сидеть в сортире и сочинять стихи про любовь, а когда окажется, что они, как и следовало ожидать, дерьмовые, говорить, что Пушкину просто повезло больше – время, мол, другое было...... Да...
А может, мы только этого и достойны? Ведь слушают же......" Он сидел, уставившись на радиоприемник невидящим взглядом, а суровые складки на лбу и сведенные к переносице брови говорили о довольно сложных и трудоемких процессах, протекавших в еще не до конца проснувшемся мозгу.
"...А может, мы вовсе не виноваты – и нас просто зомбируют, впаривая всякую чушь, заталкивая в этот самый сортир и не давая из него выбраться? А кому это надо? Кому, а?..." Воображение заработало, Серега заволновался от своих догадок, и руки автоматически начали шарить по кухонному столу в поисках спасительных табачных палочек.
"Черт, курить же бросил! Да и сигарет нет – выкинул вчера по дороге. Вот идиот, теперь придется в ларек переться! Хотя – бросил же..."...
Разыгралась драма, которая вконец измучила разгоряченный глобальными мыслями Серегин интеллект. Душа наполнилась противоречивыми чувствами, на лице отразилось страдание. Столкнулись два старых противника: у закоренелой вредной привычки было преимущество бойца, у которого под ногами родной ринг и за которого болеют и зрители, и судьи, а на стороне желания бросить были только не очень мощная воля и решение, принятое в состоянии аффекта, да робкая пропаганда Минздрава, против которой и организм, и сознание давно уже выработали стойкий иммунитет.
Исход битвы был предрешен, потом он стал очевиден. Но поражение, как обычно, приняло форму разумного консенсуса, откладывающего награждение победителя до того момента, когда судьи, сделав вид, будто ситуация спорная, посовещаются и уже официально объявят его. "Да ладно,– подумал в сердцах Серега, – все равно за минералкой сходить надо, а курево я и не буду покупать...... Точно! Заодно, может, кого знакомого встречу. За язык зацепимся, а там и расхочется......" Успокоенный ловким оправданием, он хлебнул воды из чайника, закрыл дверь на ключ и прямо в шлепанцах побежал вниз по лестнице. "А правда, зачем выкинул?" – подумал он.
Из-за плохо прикрытой двери соседей снизу донеслось: "......об Алешке все твои мечты, только о Сереге позабыла ты......"
Споткнувшись, тезка несчастного чуть не упал мордой о ступеньки и грязно, от души выругался, отчего бабульку, поднимавшуюся вверх, сильно покоробило, и она тоже выругалась, только тихо и во множественном числе.
Выйдя из подъезда, Серега зажмурился – солнце ударило прямо в глаза. Шумели машины, дул теплый легкий ветерок.
Вдруг в воздухе раздались какие-то лающе-каркающие звуки. Ему стало интересно, что за животное их издает, и не опасное ли оно, – на ум почему-то сразу пришел поганый соседский доберман, не любивший гадить будучи на поводке. Немного привыкнув к яркому дневному свету, он осмотрелся вокруг и против ожидания обнаружил человека, который сидел на лавке и громко кашлял. Судя по виду, человеку было не меньше восьмидесяти полных лет. В одной руке он держал палочку, а в другой тихо догорала "Прима". Сам он, по-видимому, тоже уже давно не горел, а только дымился. Прокашлявшись, он поднес плохо гнущуюся руку с папиросой к изборожденному глубокими складками лицу и сладостно, чуть вздрогнув всем телом, затянулся.
По морщинам растеклось блаженство. Грубые черты смягчились. А через секунду густой серо-желтый дым повалил изо всех отверстий на физиономии старого ящера, совершенно ее окутав.
Серега содрогнулся и собрался уже пройти мимо. Но тут дым немного рассеялся, дед широко улыбнулся, и, глядя прямо на него, сказал простуженным, скрипучим голосом:
– Славная нынче погодка!
– Славная, – согласился Серега, немного удивившись, почесал спину и пошел к ларьку.
Ларек был недалеко, на той же стороне улицы, на которой стоял Серегин дом. Хотелось курить. Но и пока он шел, и пока стоял в очереди, яркий образ дымящегося старика преследовал его, отгоняя порочные мысли. Поэтому, когда подошла его очередь, он долго мямлил и не мог точно сказать, чего ему надо, а купив, наконец, три бутылки "Ессентуков", направился домой. Но... непреодолимая сила развернула его ноги, подвигала ими, заставила руку просунуть деньги в засаленное окошечко, а голову – сказать:
– "Честер", две пачки.
Борьба закончилась. Волевое решение упало, смявшись, на асфальт вместе с сорванной с сигарет оберткой. Закуривая на ходу, Серега зашаркал тапочками к подъезду.
Колоритный пенсионер все так же сидел на покосившейся скамейке и щурился на солнце, изредка ерзая ногой. Ботинки старика были перевязаны синей изолентой. Подавленный собственным безволием, Серега остановился, докуривая сигарету. Дым был горьким, Серега смачно плюнул на травку возле бордюра. Дед засмеялся.
– Что, сынок, хороша махорка? Хе-хе...... Да ты не боись! Хочешь садись, поговори со старым. Небось похмелье?
– Да...... А мы что, знакомы?
– А будем. Меня дядей Сашей зовут.
– А меня Сергеем......
Серега никуда не торопился (была суббота), и завязался разговор. Старик оказался веселым и нетипично жизнерадостным человеком. Показывая на свои разваливающиеся ботинки и скрепляющую их изоленту, он сказал:
– Это, сынок, не от скудости, а для предохранения – если молния в голову ударит, так я хоть от земли заизолирован! – и мелко затрясся, довольный своей предусмотрительностью.
Серега тоже засмеялся. Он поделился с дедом минералкой, и в перерывах между затяжками тот пил, причмокивая, а потом, извиняясь, рыгал, и углекислый газ вперемешку с дымом вырывался из его рта, делая его похожим на маленький сморщенный Везувий. Родных у старика, по его словам, не осталось. Единственный сын уехал жить в Питер и уже восемь лет писал раз в год, а то и в два – во время отъезда поссорились, да так и не помирились. Дяде Саше было семьдесят шесть:
– Молодой я еще совсем: три раза по двадцать – это не в счет, а сейчас вот семнадцатый год идет, хе-хе...
– Тогда мне вообще три года, – подсчитал Серега.
– Глядишь, и в штаны наделать можешь нечаянно, – дядя Саша зашелся от хохота. Смех тут же перешел в жестокий кашель, который длился несколько минут. Отдышавшись, он снова с наслаждением затянулся.
– А помереть не боитесь? Прямо здесь, на лавке? – поинтересовался Серега, прикуривая.
– А как же, боюсь. Кто ж не боится? Все боятся... Я хоть, может, и зажился уже, но помирать ох как неохота......
– Так вы б курить бросили, глядишь, не кашляли бы так. Я вот смотрю на вас и тоже, знаете, дымом давлюсь. И бросить хочу.
– Так брось.
– Не могу.
– И я не могу, что ж поделаешь-то.
– А вы пробовали?
– Как же не пробовал, пробовал.... И в войну, и после, и потом, когда старуха заболела. И бросал – пять лет не курил, после войны-то. А померла старуха – упокой, Господи, ее душу, – и с тех пор даже не пытался. А зачем? Кури – не кури, все равно свой срок отмеришь и помрешь, и никто о тебе не вспомнит. Выйдет только потом, что всю жизнь мучился. А может, и не сам помрешь – кто ж наперед знает? Вот так-то, сынок...... А знаешь, что? Я вот тебе сейчас расскажу один случай, из жизни, а ты уж сам думай.
Дядя Саша отхлебнул минералки, пожалел, что градусов нет – "да пить-то я уже и не пью, то есть пью, но уже не так...... Пью, конечно, но понемногу, для здоровья......" – достал из заштопанного выцветшими нитками нагрудного кармана мятую пачку, размял папиросу, высморкался в одну ноздрю, закурил и начал свой рассказ:
– Вот, значит, как раз насчет курения и бросания. У меня, давным-давно, друг один был, однополчанин. Его, кстати, как тебя, Серегой звали. Серега Волков...... Тоже постоянно маялся – курить хотел бросить. Бросал – и опять начинал, опять бросал – и опять начинал. И ругал он себя потом последними словами, но курить же охота, дело-то фронтовое, оно нервное, и не куришь, так начнешь...... На войне-то дело такое – помрешь, может, через час, а может, и раньше, никто наперед не знает. А он, ишь, все пыжился, здоровым помереть хотел. То есть помереть-то, конечно, не хотел, никто не хотел, все хотели домой с руками-ногами вернуться, а хоть и не так – так хоть живым. Не у всех получилось...... Из всего нашего полка только он, да я, да еще двое до сорок пятого дотянули, остальные-то так и остались – всех почти под Курском в одной ямище закопали, а кто еще только в госпитале отмучился......
Дядя Саша задумчиво почесал свой крупнопористый, облупившийся на солнце нос, посмотрел на небо, рассмотрел окурок и продолжил:
– Так вот, бросал Серега, считай, каждую неделю. А пройдет день-другой, глядишь, он опять подойдет, глаза опустит, да скажет: "Дай-ка, Саня, на самокрутку. Может, покурю, противно станет, да и расхочется...". Ну я и давал. Покурит, а потом начинает: "Дурак я, Саня, дурак! Нету у меня силы воли. Веришь, нет, была раньше – а вся кончилась... Знаешь, сколько в этой штуке всякой дряни? Я знаю, я же в медицинский хотел поступать...". Детским врачом он хотел стать, до войны-то. Педиатром. А скоро снова бросал. Да...... А насчет силы воли – знаешь, какой он был? Здоровый сам, как лось, из поморов, он бы нас с тобой сейчас, как котят, одной рукой поднял, а другой бы мог запросто спокойно полчаса похлебку в котелке размешивать. Однажды, под Харьковом, его в обе ноги ранило – так он с километр пластом полз, двух фрицев укокошил, да еще притащил с собой замполита контуженого. Замполит-то помер потом в госпитале, бредил все, про Маркса с Геббельсом что-то бормотал, что оба они, мол, одной масти, да так и помер...... И счастье его – рядом, тут как тут, смершевец околачивался. А Серега на следующий день уже за пулеметом сидел. Врачам только перевязать себя дал. Терпел – представляешь, пот с него катится, как из чайника, – хотя осень уже поздняя, шинелишка, а с него пот – а он улыбается и говорит так спокойно, не покривясь: "Ноги-то пустяк, заживет, мне бы только курить бросить, да вот воля слабовата...". Это у него-то слабовата, понимаешь? Так вот......
Дядя Саша опрокинул бутылку, выпил последние капли и поставил ее бережно возле скамейки.
– Ты, сынок, тоже не выбрасывай. Оставь старику – и не намусоришь, и мне прибыль будет, хе-хе...... Табак у меня кончился, не угостишь?
– Конечно, берите, – Серега протянул пачку. Дед повертел сигарету в желтых заскорузлых пальцах и, по привычке разминая ее, сказал с видом знатока:
– Да это ж табак разве? Там же бумага одна. Удовольствия никакого, какие там яды...... А ты говоришь – курить...... Ну да ладно, сойдет. Так на чем я там замешкался-то?
– Воля у него была сильная, то есть слабая....
– Ну да, вот, была у него воля. Но курить бросить не мог! Хотя не пил, например, совсем. Он даже сто грамм свои перед боем отдавал. "Ребята, говорил, – я же курю, а ежели мне еще пить – вообще хоть сразу в гроб ложись. Я и так дурной, сил нет, а спьяну еще танк с бабой перепутаю...". С юмором был, понимаешь. Но ты знаешь, что я хочу тебе сказать? Что самое, так сказать, парадоксальное, про Серегу-то? Его же судьба так тюкнула, что ни он, ни кто другой не ожидал. Да...... Закончилась война, Гитлер сдох, вернулись мы домой. Выпили с ним на прощанье – он архангельский был, а я здешний, москвич. Тогда он, наверное, впервые и напился-то, стакана хватило. Поплакали мы о тех, кто остался навек в окопах, покурили, конечно же, а потом он и говорит: "Я, – говорит, – за то, что живой остался, никогда теперь ни курить, ни пить не буду. Вот так". И как грохнет спьяну кулачищем прямо по стакану, да и разбил его вдребезги. Кровь потекла.... А он руку перемотал тряпкой и давай песни петь. Ну и я с ним. Пели всю ночь, а наутро он на родину к себе уехал. "Буду теперь, – говорит, – строителем, столько домов настрою – никакой немец вовек не порушит. Вот так". Расстались мы с ним, а слова его очень уж на меня подействовали. Стоял он все у меня перед глазами, с перемотанною своею рукой. До сих пор стоит...... И в тот же день я тоже курить перестал. На пять-то лет. Да... хотел опять начать – и тут его вспоминал. Так и не курил все пять лет, ни единой папиросины. Веришь?
– Верю, – сказал Серега. – С рождения и до восьмого класса я тоже не курил.
– Да, у нас тогда тоже было вроде дня рождения. Заново. А потом раз восьмой класс. Хе-хе...... А почему я опять начал, знаешь? Я тебе скажу. Слушай. Мы, значит, переписывались с ним и встречались каждый год весной друзей помянуть да порадоваться, что живем еще. Он еще здоровее стал. Работал на стройках – сначала рабочим, а потом прорабом, но вкалывал всегда за троих. Так мы с ним пять лет после войны и не курили, а он и не пил ни капли вдобавок. Все вроде гладко было. И вот однажды приходит мне телеграмма из Архангельска. Но не от Сереги, а от жены его, Маринки, тоже покойная уже, земля ей пухом, золотая была женщина...... Так вот, представляешь, прибило Серегу на стройке. Новую многоэтажку к сроку заканчивали, торопились, прибило насмерть железякой. Же-лез-кой! Да не подумай, не со стройки какой-нибудь железкой. Выяснили потом, ты представляешь, кукурузник, как их часто называют, кукурузник какой-то летел с колхозных полей на заправку, а у пилота ключ гаечный, девятнадцать на двадцать два, через дырку в полу вывалился. Мать их, этих кукурузников...... Кукурузы-то тогда еще не было, чего летать...... И прямо в темечко Сереге, представляешь? Так вот...... Он в тот день, рабочие говорили, впервые в жизни каску не сразу надел – а утро было, почти как сейчас, самое начало его смены. Представляешь? Шел – и вдруг упал, и все, и лежит, не шевельнется.... Мужики рты раскрыли, видят – ключ валяется, в крови, посмотрели наверх – кукурузник. Представляешь? После стольких ранений и бомбежек немецких, почитай, живой остался, а тут, в мирное время, свои же, да ключом... Да...... Пилота того потом судили. Прибрали по уголовке – за халатность и непреднамеренное убийство. Родителей у него, у Сережки, не было уже, погибли в войну от голода оба, а жена его, Маринка, с ума сошла потихоньку. Я к ней все приезжал, утешал, вместе на могилку ходили, да так она и не оправилась...... Да......
Дядя Саша затоптал окурок.
– Вот так-то, друг Серега, тогда я дымить и начал снова, и много лет потом даже не думал – бросать ли, курить ли...... Какая разница? Да, вот так-то...... А ты, знаешь, сам думай, я тебе тут не советчик. Советчик, антисоветчик, хе-хе......
Дядя Саша замолчал, уставившись на свои обмотанные изолентой ботинки. Серега тоже молчал, рассеянно глядя на сигарету в руке – дым струился кверху, извивался змейкой, кудрявился, замирал, образуя причудливые фигуры, а потом нехотя таял под слабыми дуновениями полуденного ветра. "Жарко", подумал Серега и бросил сигарету на землю. Муравьи, натыкаясь на огромное дымящееся бревно, начинали искать обходные пути.
– Не курят! – усмехнулся дядя Саша.
– Да, – согласился Серега. – Бросили, наверно.
– И ничего, работают себе. Ишь какие хозяйственные!
– Да......
Приподняв ботинок, Серега увидел двух раздавленных муравьишек. Один еще дергал лапкой. Серега тщательно пошаркал подошвой по земле – чтоб не мучился.
– Дядя Саша, а как вы к музыке относитесь? К той, что по радио передают?
Старик ответил не сразу. Серега дал ему сигарету, и он закурил. Руки у него почти совсем не тряслись, и Серега очень удивился – он только что обратил на это внимание. Подымив с полминуты, дядя Саша, улыбаясь, ответил:
– Не знаю, как насчет нынешней, современной, а вообще музыку люблю. Музыка – дело хорошее. Доброе дело. Вот у нас песни были...... Но я ведь, сынок, уже давно радио не слушаю: сломалось радио, а телевизор – того раньше. Может, напоешь мне что-нибудь – я и оценю, с высоты прожитых лет-то, хе-хе......
Сереге в голову пришла идея.
– Пойдемте ко мне, я вам радио включу, вы послушаете. Хотите?
– К тебе? А что.... Высоко лезть-то?
– Да нет, пятый этаж.
– Высоковато... Я вот на первом живу, в соседнем подъезде. Но попробовать можно – отчего ж не попробовать-то. Я ж еще молодой, хе-хе!
– Ну вот, музыку послушаем, чаю попьем. Заодно расскажете, как это так вышло, что мы с вами столько времени уже живем по соседству и ни разу не встречались. Пойдемте!
Серега взял старика под руку, помог встать, а потом и подняться по лестнице. Несколько раз у дяди Саши начинались приступы кашля. Но, отдышавшись, он упорно продолжал восхождение. Когда дошли, наконец, до двери квартиры и Серега начал открывать замок, он вздохнул с облегчением: "Ну вот, наконец-то можно будет спокойно перекурить!" – и засмеялся своим добрым смехом, похожим на патефонную запись.
День, как всякий выходной, незаметно подошел к концу. Старый слесарь на пенсии и молодой программист сидели за маленьким столиком на кухне, дымили сигаретами и, попивая чай с увеличенным вариантом "Сникерса", слушали радио. Солнце начало уже клониться к закату, а они все продолжали обсуждать то, что слышали. Дядя Саша тоже находил поп-музыку неестественной, а страсти, кипящие в песнях, надуманными и фальшивыми. Но, по его мнению, любая музыка оправдывала свое существование, если у нее были слушатели. Серега же настаивал на более радикальной версии и смело судил, не боясь быть судимым. Он уже окончательно уверился в мысли, пришедшей ему утром с похмелья. Приводя в качестве наглядного примера самые убогие продукты музыкального ширпотреба, заполнявшего эфир, он утверждал, что демонстрация подобных текстов, положенных на если не содранные с западных образцов, то откровенно бездарные мелодии, предназначенные, очевидно, для безнадежных олигофренов, является попыткой окончательно помутить неустойчивый рассудок граждан и, несомненно, имеет конечной целью подчинение, с помощью радио и телевидения, всей могучей державы какой-то тотальной чужеземной экспансии. Дядя Саша внимательно следил за его логическими и нелогическими построениями, курил и, было видно, напряженно думал. Защищенные от молнии ботинки стояли в прихожей, и теперь он ерзал ногою в тапочке.
– ...Ну правда ведь, это возможно? А кому это нужно, как вы думаете?
Старик начал тушить сигарету, явно собираясь дать взвешенный и обдуманный за несколько часов ответ.
– Да понятно кому, сынок. Это все...... Кхе! Кхе!
Тут его начал одолевать очередной приступ кашля.
– Э...... Кхе! Э-э-экх! Э-э-э......
Серега, приготовившийся уже было выслушать старческое откровение, еле успел поймать дядю Сашу, который внезапно упал со стула. Его прокуренное и повидавшее жизнь тело начали сотрясать конвульсии, а изо рта хлынула кровь. Серега бросился к телефону и минут пять дозванивался до "скорой".
День отходил ко сну, укутываясь в мягкое одеяло сумерек. Из открытого окна веяло предвечерней прохладой, и ветер, робко просачиваясь через сетку от комаров, приносил с собою запах нагретой за день травы и асфальта, слегка разбавленный женскими духами и автомобильными выхлопами. Солнце уже не пекло – потемнев, как подрумянившийся блин, оно готовилось согреть другие миры.
А через минуту дядя Саша уже не кашлял и не дышал. Он умер.
Потом приехала милиция. Потом – "скорая". Потом дядю Сашу увезли в морг. Узнали телефон сына, и он, вопреки Серегиным ожиданиям, приехал уже на следующий день вместе с женой. На похоронах Серега не был – не отпустили с работы.
Старик завещал сыну квартиру, и осенью Слава переехал с женой в Москву. Сергей никогда не здоровался с ними, хотя встречал почти каждый день. Когда он женился, его жена подружилась со Славиной. Серега много раз пытался бросить курить, и один раз даже не курил три с половиной месяца. Он часто вспоминал дядю Сашу и жалел, что их разговор остался незаконченным; продолжая ломать голову, спрашивая сам себя, кто же так цинично использует радио, он старался его не слушать, иногда снова пытался бросить курить – и постоянно удивлялся, как он не познакомился с человеком, который заизолировался от земли на случай попадания в голову молнии, раньше.
