Текст книги "Десантура-1942. В ледяном аду"

Автор книги: Алексей Ивакин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

7

– Я не понимаю вашего командования, подполковник! – Обер-лейтенант встал и нервно заходил из стороны в сторону, цокая сапогами по половицам. – Как можно бросать легкую пехоту, пусть и элитную, в тыл армейского корпуса, ставя такие задачи и основываясь на ошибочных разведданных?

Тарасов молчал, следя за разволновавшимся немцем. Тот остановился и, навалившись над столом, непонимающим взглядом уставился на подполковника:

– Поверьте, я потомственный военный. Мой дед – Альфред фон Вальдерзее был начальником генерального штаба Второго рейха! Сам Шлиффен был его преемником! Мой отец был начальником штаба восьмой германской армии, разбившей ваших Самсонова и Рененнкампфа в четырнадцатом году под Танненбергом! Вам, вообще, известны эти имена?

Тарасов ухмыльнулся про себя над каким-то детским высокомерием лейтенанта. Похоже, немец и не осознавал своего отношения к русским.

– Мы, герр обер-лейтенант, академиев не заканчивали…

– Что? Я не понимаю вас!

– Но я прекрасно знаю, что вашего батюшку после поражения на первой стадии операции вместе с командующим генералом Притвицем сняли с должностей. Победу одержали Гинденбург и Людендорф. А вернее, дополнительные два с половиной корпуса, переброшенные из Франции. Не так ли?

Обер-лейтенант онемел от наглости пленного. От наглости и ухмылки.

– Хорошо, – сел фон Вальдерзее. – Если у вас в Красной Армии все такие умные, почему же вас все-таки бросили на верную смерть? Без нормального оружия, без достаточного количества боеприпасов, без продовольствия, наконец?

– Герр обер-лейтенант… Можно вам задать вопрос?

Юрген подумал и кивнул:

– Почему ваш корпус цепляется за эти болота, находясь в окружении, имея огромные проблемы со снабжением? Не лучше ли, с военной точки зрения, прорвать кольцо и, соединившись с армией, вывести дивизии. Какова ценность этих болот?

Обер-лейтенант подумал с минуту. Встал. Опять подошел к окну. И, не глядя на Тарасова, сказал:

– Таков приказ. Приказ фюрера. Крепость Демянск – это пистолет, направленный в сердце России. Нам приказано удерживать эту крепость до последнего человека.

Тарасов молчал. А немец продолжил:

– Я понимаю вас. Приказ есть приказ. И вы его выполняли до последнего. Но ваши генералы…

– Герр обер-лейтенант, вы знаете, как вывести из строя танк?

Вальдерзее удивился вопросу:

– Бронебойно-зажигательным по уязвимым местам…

– А лучше всего сахара в бензобак. Придется чистить карбюратор, а это долгая процедура. Правда, и сахар растворится. Вот наша бригада и есть тот сахар.

Фон Вальдерзее понял метафору:

– Но ваша бригада растворилась, а наш панцер пока стоит непоколебимо! – немец с трудом выговорил последнее слово.

«Именно что – пока…» – подумал про себя Тарасов. А вслух сказал…

* * *

– Вызывай, вызывай, твою мать… – зло ругнулся комбриг на радиста. Тот покосился на Тарасова.

– Земля, Земля, я Небо… – продолжил он бубнить.

Подполковник отошел в сторону и привалился плечом к сосне. Шел третий день операции. Продукты уже закончились. Люди начали просто падать в снег и не вставать. Их поднимали более здоровые, заставляли идти и идти вперед. Скорость движения бригады упала до десяти километров в день. По расчетам штаба, они уже должны были выйти в район сосредоточения на северо-западную оконечность болота Невий Мох. Со всех сторон клевали эсэсовцы. Они опасались нападать на бригаду. Но стычки случались каждый день. Количество раненых и обмороженных росло каждый день. По расчетам Тарасова – к началу активных боевых действий бригада могла потерять треть личного состава.

Просто потому, что нечего было есть.

– Есть! Есть связь, товарищ подполковник! Передавать радиограмму?

– Нет, блин… Задницу себе вытри! Бегом, мать твою!

И через линию фронта полетела шифровка:

«Дайте продовольствие, голодные. Координаты…»

Но ответа не было. Как не будет ответа и на следующий день:

«Вышли в район сброса грузов, продовольствия нет!»

И через два дня:

«Уточняю пункт выброса продовольствия… Юго-западнее Малое Опуево, повторяю координаты для выброски продовольствия – лесная поляна юго-западнее Малое Опуево. Дайте что-нибудь из продовольствия, погибаем, координаты…»

Невероятными усилиями, через мороз, бурелом и стычки с немцами бригада все же продралась на болото Невий Мох. В рюкзаках оставались только по две плитки шоколада. Брать их можно было только по приказу командира. Съел раз в день дольку – вся норма. У тех, кто воевал на финской, сохранился чай. «Чай не пьешь – какая сила? Чай попил – совсем ослаб…»

Продралась бригада на точку встречи с двести четвертой бригадой подполковника Гринёва. Но гринёвцев там не было. Не было и обещанного снабжения.

Тарасов обходил батальоны. Сил не было и у него, но упасть, лечь, уснуть – он не имел права. Пацаны смотрели на него и держались им.

В третьем батальоне его угостили горстью березовых почек. Подполковник похвалил комбата за организацию питания, стараясь скрыть злость на командование фронтом. Где же самолеты??

– Товарищ капитан… Ой, простите! Товарищ подполковник! Разрешите обратиться к товарищу капитану! – подбежал к командирам молодой десантник с рыжей щетиной на щеках.

Тарасов молча кивнул.

– Товарищ капитан… Дозор, похоже, обоз немецкий обнаружил. Пять саней. Еле ползут по дороге на Малое Опуево.

Глаза десантника лихорадочно горели. Командиры переглянулись:

– Действуй, комбат!

Комбат-три молча козырнул и побежал поднимать бойцов.

Лес зашевелился. Из вырытых в снегу ям, укрытых маскхалатами, выбирались по двое, по трое – десантники надевали усталыми, обмороженными руками лыжи и исчезали в кустах.

Тарасов, дождавшись, когда последний из красноармейцев исчезнет в густом подлеске, решил передохнуть. Он спустился в ближайшую яму и прислонился к снежной стене. Едва прикрыл глаза и…

И услышал чьи-то крики.

Ругнувшись про себя, он досчитал до трех, собрался и пружиной выскочил из снежной ямы. Метрах в ста кучка бойцов кричала на все болото.

– Что кричим, а драки нет? – подошел подполковник к скандалистам.

– Смирно! – рявкнул кто-то из бойцов. Тарасов, приглядевшись, узнал в скомандовавшем комиссара третьего батальона.

– Куклин? Ты почему не с батальоном? – удивился комбриг. – Что тут у вас происходит?

– Смотрите сами…

Бойцы расступились.

На снегу лежал десантник. По почерневшему от обморожений лицу его текли слезы. И он грыз какой-то красновато-желтый кусок.

– Не понял…

– Тол жрет, товарищ подполковник! Гранату раскурочил, тол вытащил и жрет!

Тарасов почти без размаха пнул бойца по рукам. Кусок взрывчатки вылетел из ослабевших рук десантника и по большой дуге скрылся где-то за деревьями, сбив с еловой лапы ломоть снега.

Комбриг сунул руку в карман и вытащил кусок сухаря. Потом присел перед десантником:

– Жрать хочешь? На, держи.

Десантник вцепился в сухарь скрюченными пальцами и, почти по-звериному воя, сгрыз его в пару секунд.

– Теперь тащите его к медикам. Промывание ему сделать. Бегом!

– Товарищ подполковник! А что, он с ума сошел? – опасливо спросил Тарасова один из бойцов.

– Нет. Просто с собой не совладал. Тол, он сладковатый на вкус. Вот… держи записку. Военврачу передашь. Бегом! Десантура…

Потом Тарасов подошел к комиссару батальона:

– Непорядок, комиссар, непорядок… Скоро у тебя бойцы друг друга начнут жрать.

Тарасов знал, что это уже пятый случай по бригаде. Но скрывал это от комиссара батальона. Впрочем, Тарасов догадывался, что Куклин в курсе происшествий.

Такое трудно скрыть.

Если вообще возможно…

– Догоняй батальон, комиссар. Обоз берите. От вас сейчас вся бригада зависит…

* * *

Ефрейтор Шемякин грыз еловую веточку, пытаясь заглушить сосущую боль в пустом желудке. И наблюдал сквозь прицел за немецкими обозниками.

Те почему-то остановились прямо напротив него. Слезли с саней, скинув с себя ворохи какого-то тряпья. Достали лопаты и пошли в лес. Прямо на ефрейтора.

Шемякин слегка заволновался, играя пальцем на спусковом крючке.

Немцы гортанно лаялись на весь лес.

Один из обозников был с черной повязкой на глазу.

«Словно пираты Стивенсона…» – вспомнил Шемякин читанную еще в детдоме книжку. И стал отползать назад: «Да где же батальон?»

Дозорных было трое – почти все отделение. Четвертый был послан в расположение батальона за помощью. А немцев было десять…

Шемякин осторожно показал ладонью – назад! назад!

Нельзя себя обнаруживать, сейчас батальон подойдет. Уроем рыла фрицам!

Ефрейтор спрятался за большущей, из-под снега торчащей корягой. Осторожно высунул обмотанный бинтами ствол винтовки между корнями. Немцы были совсем рядом, еще метров пять и…

Немец с повязкой на глазу – Шемякин мысленно назвал его Сильвером, правда, тот был одноногий, но какая разница в принципе-то? – вдруг рявкнул чего-то. Обозники остановились и начали раскидывать снег в стороны.

«Захоронка у них тут, что ли?» – подумал Шемякин. И тут его ожгло мыслью. Посыльный умчал в батальон, чтобы сообщить, что обоз уходит по дороге к Опуево. Наверняка подмога пошла южнее, чтобы перехватить немцев. Кто же знал, что тыловики остановятся тут, прямо напротив дозора ефрейтора Шемякина?

Слева рядовой Юдинцев, справа рядовой Колодкин. Три капризных «светки» в руках и девять гранат в подсумках. И прямо перед ефрейтором немцы какой-то клад копают…

Ждем, ждем, ждем…

Даже есть перехотелось. И жарко стало…

Ага! Вот и клад!

Один из фрицев наткнулся на что-то под снегом. Откинул лопату, встал на коленки и стал выдергивать что-то… Потом крикнул по-своему. Один из немцев, стоявших рядом, вытащил из-за пояса топор и протянул стоящему на коленях. Тот стал яростно рубить это «что-то». По лесу прокатилось глухое эхо ударов, а по снегу полетели странные красные щепки. Немцы засмеялись, показывая на них.

Шемякин приложился поудобнее к прикладу.

Наконец, фриц утер пот со лба и отдал топор. Потом вытащил что-то черное, непонятное из сугроба…

Лошадь! Ей-богу, лошадь!

Фриц держал в руках промерзлую лошадиную ногу.

Одноглазый что-то буркнул, и обозники в ответ ему радостно захлопали друг друга по плечам.

Только сейчас Шемякин заметил, что немцы исхудавшие – впалые щеки, ввалившиеся глаза, острые носы.

«Тоже, суки, жрать хотят…»

– Helmut! Kurt! Hainz! Komm zu mir! Alle, alle! – крикнул одноглазый. С дороги прибежали оставшиеся при санях ездовые.

Немцы сноровисто обдергали сухие ветки с придорожных елок и развели костерок. Один топориком вырезал из лошадиной ноги куски мяса и надевал их на веточки, раздавая своим «фройндам».

«Шашлык, твари, делать будут…» – сглотнул ефрейтор тягучую слюну.

Мясо, съеживаясь, ароматно зашипело на трещащем огне…

Последний раз шашлык он ел в июне сорок первого. И запивал разливным холодным пивом. Первую зарплату с парнями отмечал, ага… Потом еще со Светкой познакомился… Тогда вот в руки не далась, да, а сейчас вот другая «светка» в руках…

Бах! Бах! Бах! – резко хлопнуло откуда-то слева.

Немец, только что тянувший ко рту веточку с мясом, упал, ткнувшись лицом в костер.

Шемякин сначала выстрелил в толпу заоравших немцев. А потом вскочил на колени и снова выстрелил.

Потом присоединился к стрельбе и Колодкин.

В течение секунд двадцати все было кончено. С расстояния в пять метров из «СВТ» промахнуться невозможно. Гансы лежали, окрашивая кроваво-красным паром истоптанный снег. Кто-то из них стонал, кто-то хрипел. Видать, пуля попала в горло. Точно. В горло. Вон, лежит, качается с боку на бок, пытаясь остановить кровь.

Шемякин отопнул фрица, чтоб не мешался.

Выл тот, который упал лицом в костер. Багровые пузыри надувались по щекам. Он пытался стереть их, но лишь размазывал вытекшие глаза по лицу.

Бах! – и обожженный фриц успокоился, разбрызгав мозги по снегу.

– Юдинцев! Скотина! – Шемякин развернулся лицом к здоровяку Сашке Юдинцеву. – Кто стрелять разрешил! Ща как дам!

Двухметровый десантник виновато загудел в ответ:

– Дим, а че они жрать начали…

– Дубина ты, Юдинцев! И ты, Колодкин, дубина! – развернулся командир отделения к Сашке Колодкину.

– А я-то что? – удивился рядовой Колодкин.

С Юдинцевым они были похожи как близнецы – одного роста, косая сажень в плечах. Винтовки в их руках казались пистолетиками из детства.

– Ничего, – буркнул Шемякин и выстрелил в затылок зашевелившемуся было немцу. – Фрицы мясо не дожарили.

А потом присел на корточки и взял из руки убитого немца обгорелую палочку с кониной и, стряхнув его кровь с мяса, стал жевать.

– Соли не хватает… Чего стоим, кого ждем?

Бойцы жадно, почти не жуя, стали сметать полусырое лошадиное мясо.

– Вкусно-то как… – пробурчал набитым ртом Юдинцев.

– Мугуммм… – промычал Колодкин, хватая очередной кусок.

Шемякин утер рот испачканной углем рукой и уселся на еще теплый труп одноглазого немца.

– А вот я настоящий шашлык ел, когда….

Договорить он не успел – прямо перед ним упала немецкая граната с длинной ручкой.

Шемякин успел вспомнить, что у «колотушки» длинный запал, что ее можно схватить и кинуть обратно, и даже протянул руку, чтобы схватить ее. И еще успел услышать шипение запала, и увидеть, что у Юдинцева выпал из открытого рта кусочек мяса – надо бы отматерить его за это! Но сделать ничего не успел, потому как в глазах полыхнуло белым пламенем.

Двое немецких ездовых терпеливо дожидались своей очереди, охраняя сани обоза. На этом месте в ноябре сорок первого года полег эскадрон красных. Конины должно было хватить на целый полк…

Когда вспыхнула стрельба, они скатились на другую сторону зимника. Разглядев, не мудрствуя лукаво, что русских диверсантов всего трое, метнули две гранаты, а потом вскочили – каждый на свои сани – и помчались обратно в расположение.

Третий же батальон, развернувшись на звук выстрелов, прибыл на место боя минут через десять. Захваченных живых лошадей, не раздумывая, пустили на мясо. А потом выкопали и осенних лошадей, стараясь не путать их со всадниками.

«Господи, только бы не сибироязвенные…» – молились про себя в медсанбате… А военврач второго ранга Попов умолял:

– Варите как можно дольше, ребята! Варите как можно дольше!

8

А вслух подполковник Тарасов сказал:

– Понимаю, что вермахт сейчас стоит в Демянске, а не Красная Армия в Танненберге.

– Этого никогда не будет! – презрительно дернул щекой фон Вальдерзее.

– Не знаю, герр обер-лейтенант, будет или нет. Сейчас меня другое интересует. Более насущное, – Тарасов вдохнул полной грудью: «Начнем потихонечку?»

Юрген прищурился:

– Что именно?

– Моя дальнейшая судьба…

Обер-лейтенант помолчал. Внимательно посмотрел на подполковника. Потом тихо так сказал:

– Николай Ефимович… Я не могу вам сейчас обещать ничего. Все зависит от этого, – он приподнял листы бумаги и слегка потряс ими, – понимаете меня?

– Конечно.

– Тогда… Тогда расскажите о принципах взаимодействия с другой бригадой. Со второй, если не ошибаюсь?

– С двести четвертой…

– Да, с двести четвертой. Извините, – тонко улыбнулся лейтенант. А Тарасов едва заметно покачал головой:

– Вторая бригада должна была атаковать Лычково с тыла. Не знаю, как уж у них это получилось…

– Никак. Бригада была разгромлена, – не поднимая головы от протокола допроса, сказал фон Вальдерзее. Спокойно так сказал. Между делом. И почему-то Тарасов ему поверил.

– Двести четвертая бригада под командованием…

– Под командованием?

– Майора Гринёва.

Лейтенант удивленно поднял голову:

– Пленные из двести четвертой показывают, что Гринёв был подполковником…

– Нет. Майор. Его разжаловали осенью прошлого года. За что – не знаю. Не вдавался в подробности.

«Интересно… Поверит или нет?»

Лейтенант вроде бы поверил:

– Так, так… Продолжайте…

– Должна была выйти к месту сосредоточения бригад на болоте Невий Мох. После соединения общее руководство операцией должен был принять Гринёв.

– Что? – опять удивился Вальдерзее. – Майор руководит подполковником?

– Так решило командование фронта, – отрезал Тарасов.

– Вы проиграете эту войну… Русские не умеют воевать, и в этом я убедился только что… И по какой причине майор должен был командовать подполковником?

– Его бригада была больше. И по количественному составу, и по вооружению. Насколько я знаю, гринёвцы вошли в котел с батареей «сорокапяток».

– Господин Тарасов, а что вы почувствовали, когда узнали, что вами будет руководить МАЙОР? – выделил последнее слово обер-лейтенант.

– А вы как думаете?

* * *

Голод – странная штука. Первые три дня голод сначала сосет под ложечкой, потом охватывает все тело – даже пальцы на ногах хотят есть, – а потом раздирает тебя так, что хочется впиться зубами в руки.

И вдруг приходит момент – у кого-то раньше, у кого-то позже – голод пропадает. Кажется, что тело стало чужим, ватным каким-то. Движения замедляются. Сквозь воздух идешь, словно сквозь мягкую стену. Мыслей нет. Вообще нет.

А думать надо… Надо, надо, надо…

Почему не отвечает штаб фронта? Где самолеты снабжения? Где Гринёв со своей бригадой? Что делать? Сил бригады недостаточно даже для выполнения первой задачи – нападения на аэродром в Глебовщине. Не говоря уже о штабе немецкого корпуса… Идти на задание – значит положить бригаду в эти чертовы снега. Возвращаться – значит трибунал. Продолжать ждать – значит тихо вымереть. Деревья уже ободраны. Из хвои отвары пьют, больше нечего… Лошадей – живых и павших – хватило на один неполноценный ужин – стограммовый кусок мяса на бойца.

– Какие будут предложения, товарищи командиры? – Тарасов играл желваками. – Командиры батальонов? С вас начнем…

Встал комбат-один:

– Мое мнение – надо атаковать аэродром. По крайней мере, добудем продуктов.

И сел.

– Немногословен, ты, Иван Иванович… – улыбнулся комиссар бригады. – Жук и есть…

– А что тут еще скажешь? По-моему, больше вариантов нет… – перебил хохоток командиров капитан Жук.

Командиры других батальонов согласились с мнением комбата-один.

– Разведка?

Командир отдельной разведывательно-самокатной роты Паша Малеев – здоровый, белявый – протрубил дьяконским басом на весь лес:

– А нам, разведчикам, как командир прикажет. Надо будет – в Берлин сгоняем и фюрера достанем!

На этот раз никто не засмеялся. Командиры помнили, как Малеев гонял их еще в Зуевке, невзирая на звания и должности. «Строевая подготовка – есть основа армии! Нет строя – нет дисциплины! А командир есть первый пример по дисциплине для бойца!» – выгуливал он лейтенантов и капитанов по плацу. А бойцы у него ходили с зашитыми карманами, полными песка…

– Начштаба?

Майор Шишкин одернул полушубок:

– Я думаю, что надо еще подождать Гринёва. И попытаться наладить связь со штабом фронта. Уточнить детали, получить указания.

– Товарищ майор, – внезапно вступил в разговор начмед бригады. Обычно он отмалчивался, мало что понимая в военных делах и докладывая только о своем царстве. – Товарищ майор, промедлим еще пару дней, и бригада просто ляжет тут. Требуется срочная эвакуация как минимум сотни обмороженных. Гангрена. Операции в этих условиях я делать не могу. Люди…

– Что вы можете, товарищ военврач, дело десятое, – перебил начмеда Тарасов. – Делать будете, что придется.

Шишкин, не обратив на эмоциональный выпад медика, продолжил:

– Товарищ военврач второго ранга прав. Бездействие равно смерти. Необходимо действовать. Наверняка у немцев в деревнях, превращенных ими в опорные пункты, имеются склады и боеприпасов, и продовольствия. Мы все с вами наблюдаем, как транспортные «Юнкерсы», практически вереницей, снабжают фашистов. Николай Ефимович, товарищ комиссар и я посоветовались и предлагаем такой вариант. Разведроте сегодня же ночью проверить ближайшие деревни – Малое и Большое Опуево, а также…

Шишкин стал сыпать названиями деревень и сел, где, по его расчетам, немцы должны были оставить гарнизоны.

– В бой не вступать. Провести визуальное наблюдение, сделать выводы и возвращаться. Утром же выдвинемся к наиболее лакомому кусочку. Как считаете, товарищи командиры?

А командиры были не против. Разве поспоришь с мнением командования? Тем паче, что решение было единственно разумным в данной ситуации…

Совещание закончилось за час до наступления сумерек.

– Малеев, останься, – приказал Тарасов командиру разведчиков. – Задача понятна?

– Обижаете, товарищ подполковник… – забасил тот. – Что я, пень какой?

– Павел Федулович, – обратился Тарасов к старшему лейтенанту. – От тебя жизнь пацанов зависит. И судьба операции в итоге. Понимаешь? Минимум действий, максимум внимания. Придержи своих орлов комнатных.

– Чего это комнатных-то? – привычно обиделся Малеев на привычную шутку командира.

– А то знаю, хоть и ходят, аки тени отца Гамлета, а немцам глотки хотят порезать. Так?

– А как же…

– Вот именно сегодня и не надо резать. Успеете еще.

– Языки?

– Брать. Желательно фона какого-нибудь.

– Будет вам фон. Хотите этого… Как его… Брык… Бряк… – Малеев никак не мог запомнить фамилию командующего окруженной Демянской группировкой.

– Фон Брокдорфа-Алефельда. Тоже неплохо. Но это потом. Ты мне сначала доставь сведения о продуктовых складах. Подкрепимся и будем этого фона по всему графству гонять.

Старший лейтенант не понял:

– По какому графству?

Тарасов засмеялся во все тридцать два зуба:

– А еще разведка… Ты что, не знаешь, что немцы котел «Демянским графством» называют?

Малеев ошеломленно захлопал глазами:

– Первый раз слышу…

– Иди бойцов собирай, Павел Федулович. С богом!

Тарасов похлопал по плечу медведистого разведчика.

Тот козырнул и умчался к своим архаровцам.

Тарасов вздохнул и отправился обратно в свою снежную яму, по недоразумению названную блиндажом.

Но дойти не успел. Его перехватил связист:

– Товарищ командир! Радиограмма из штаба фронта!

* * *

Ночь. Темнота такая, что можно глаз выколоть. По-настоящему глаз выткнуть… Наткнувшись на ветку в буреломе.

Наверное, только русские люди умеют потеть в двадцатиградусный мороз.

А знаете почему?

Все просто.

Русский – это прилагательное. Он приложен к своей стране. Немец, англичанин, американец, француз – они существительные. Пока они существуют – существуют и их страны. Но убей немца – не будет и Германии.

Убей американца – не будет Америки.

Убей русского – не будет русского. А Россия останется. И другой русский придет… Через бурелом, через ночь, через сугробы.

И пот щиплет глаза, стекая из-под шерстяного подшлемника.

Темень такая, что видно только белеющий под ногами снег. Пять километров по бурелому за три часа. Почти каждый шаг – в перелет кустов. Пять километров – и котелок пота с каждого. И еще одна сломанная лыжа – бойца пришлось отправить обратно по следам. Гадство… А ведь надо вернуться с докладом к шести утра. Что там в этом Опуеве?

Малеев сказал командиру разведгруппы, что – возможно! не более! просто возможно! – в Малом Опуеве штаб какой-то там мекленбуржской дивизии.

Деревья внезапно стали расступаться.

– Дорога, командир! Зимник! – остановился вдруг Ваня Кочуров, тот, который тропил снег последние десять минут. – Глеб, позырь!

Отделение рухнуло в сугроб, скрипнув снегом. А потом сержант Глеб Клепиков пополз вперед. Рассмотреть, что там и как…

Глеб подождал в придорожных кустах минут пять. Тишина. Никого. Только звездное небо и тихое потрескивание замороженных веток… Тишина…

Сержант поднялся и боком – лесенкой переставляя лыжи – поднялся на дорогу.

– Наезженная. Машины ходят. И сани! – крикнул он, присев и поглаживая спрессованный снег.

На голове его была шапка, уши которой были плотно подвязаны под подбородком. А сверху был накинут капюшон белого маскхалата. Поэтому он сразу и не услышал, что его спиной появился сначала тонкий, а потом все более басовитый гул автомобиля.

Когда он обернулся, было уже поздно. Легковая машина вывернула из-за поворота. Прыгать за обочину было поздно. И сержант Клепиков принял единственно верное решение – он развернулся лицом к синему, маскировочному свету фар и властно поднял руку, ладонью к машине – «Стоп!».

Бойцы его отделения, уже изготовившиеся к прыжку через дорогу, снова рухнули в снег.

Машина остановилась в метре от сержанта. Стекло опустилось, и немец грубо облаял десантника. Что он говорил – сержант не понял, разобрав только одно слово – «Идиёттен». Водитель даже не понял, что перед ним русский.

Глеб лениво подошел к дверце шофера и, жутко улыбнувшись черным, обмороженным лицом, скомандовал:

– Хенде хох, скотина немецкая! Ком цу мир!

А самым главным аргументом для водителя оказался ледяной ствол «СВТ», нежно коснувшийся арийского носа.

Немец скосил вытаращившиеся глаза на мушку винтовки и выполз из машины. Правда, у него это получилось не сразу. Ручку заело. Пришлось сержанту слегка надавить винтовкой. Немец от страха сморкнулся большим пузырем. И зря. Потому как немедленно примерз к металлу. Глеб, правда, это не сразу заметил. Поэтому, когда он отдернул винтовку, даже удивился реакции фрица, завопившего от боли и схватившегося за лицо.

– Хлипкий какой… – Сержант брезгливо снял с дула кусочки пристывшей кожи.

А десантники уже спористо окружили легковушку.

Клепиков наклонился и заглянул в моментально выстывший кузов. На переднем месте лежал фрицевский автомат. А на заднем – какой-то старик в высокой фуражке с меховыми наушниками.

– Вань, автомат забери…

Рядовой Кочуров вытащил автомат и закинул его за спину. А Клепиков изучал старика. Тот его взгляд понял по-своему – начал суетливо вытаскивать дрожащими руками свои вещи – маленький пистолет, зажигалку, золотые часы, серебряный портсигар… Потом протянул мешок, лежащий рядом.

– Братцы! Консервы! Хлеб! – радостно крикнул кто-то из бойцов. – И шоколад!

Клепиков сорвал витые погоны с плеч старика. Тот тонко вдруг закричал:

– Nein! Nein! Nicht Schiessen! Bitte! Bitte! Der Enkel! – И трясущимися руками стал тыкать открытым портмоне в лицо сержанту.

Клепиков от неожиданности отпрянул, потом уже оттолкнул руки немца.

– Чего он орет? – засмеялся Кочуров.

– Какать хочет… Вот и орет, – буркнул Клепиков. – Ладно, пошли.

– А с этими что?

– Черт с ними. Стрелять не велено. А по лесу его не доведем до наших. Умрет от страха. Да и толку от него… Невзрачный какой-то старикашка.

– И водителя?

– А от него вообще толку нет. Эй, старый! Бери свой портсигар. И зажигалку с часами. Только вот сигареты реквизирую. И консервы. А в остальном комсомольцы дедушку не обидят. Да вот пистолет, извини…

Машина рванула так, что десантники долго смеялись над стариком. Помчался так, как будто вся Красная Армия за ним гналась.

– Вперед, к Опуево! – скомандовал Клепиков. – Времени мало…

И только Ваня Кочуров все жалел о толковой немецкой зажигалке.

А утром, разведав подступы к деревне, бойцы, довольные собой, разбредались по своим снежным норам. А сержант Клепиков пошел с трофеями к капитану Малееву…

Через полчаса все отделение стояло перед начальником особого отдела роты – капитаном Гриншпуном. Тот слегка улыбался помороженными щеками.

– Ну что, бойцы… Молодцы! Трофеи знатные… Особенно пистолетик. Награду заслужили…

– Да что вы, товарищ капитан… – засмеялись десантники. – Мы ж не ради награды…

– Выбирайте сами свою награду. Либо вас прямо сейчас лично расстреляю, либо после после разговора с комбригом.

Бойцы окаменели.

– Вы же, сволочи, генерала отпустили. Может, самого Брокдорфа! Командующего всем корпусом! Уроды!! Пожалели, значит, фрица? А он бы вас пожалел? – У капитана задергалось нервным тиком красивое лицо. Сзади заскрипел снег. Бойцы не смели оглянуться, опустив головы.

– Расстрелять к чертовой матери этих шляп! – раздался голос Тарасова. Подполковник обошел строй штрафников, зло сжимая витые серебряные погоны немецкого генерала. Остановился перед Клепиковым. И без размаха коротко ударил – кулаком с погонами – сержанта под дых. Тот согнулся пополам, беззвучно хватая, как снулая рыба, распахнутым ртом стылый воздух:

– Товарищ подполковник… – вмешался Мачихин.

– Товарищ комиссар! – взвился Тарасов. Потом помолчал и снова повернулся к бойцам.

– Сдать оружие, продовольствие, ремни. Ждать здесь. Сейчас пришлю автоматчиков…