Текст книги "Мажор (СИ)"

Автор книги: Алексей Федорочев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– Не помню...

Может когда-то и рассказывал, но я на самом деле не помнил.

– Ну, вот... было такое в моей биографии. Ей было семь лет. На каком-то чаепитии, уж не помню, в честь чего, она уселась ко мне на колени и заявила, что когда подрастет – выйдет за меня замуж.

– А ты?

– Посмеялся, конечно! Мне уже тогда было пятьдесят с лишним, не думаешь же ты, что я всерьез принял слова крохи?

– И?

– Годы шли, а она не отступалась. Почти преследовала. Не поверишь – бывало, прятался по коридорам от сопливой девчонки! Когда ей исполнилось тринадцать, у меня состоялся серьезный разговор с его величеством.

– С его величеством?!! – неверяще переспросил, потому что умом я понимал, что отец крут, но то, что он запросто беседовал с императором!!! Этот факт не спешил укладываться в моей голове!

– Чему ты удивляешься? Свою воспитанницу он любил! А по слухам – не просто воспитанницу, а родную дочь! – добил меня отец.

Дар речи мне отказал. Это что же получается? Я внук императора?!!

– Не спеши радоваться! – сполна насладившись всей палитрой сменяемых чувств на моем лице, спустил меня с небес на землю родитель, – Родственницей в каком-то далеком колене она ему вполне вероятно была, но вот дочерью – вряд ли. Он ее так никогда и не признал.

– А может...

Отец перебил, не дав договорить глупость:

– Несмотря на гнев императрицы, он признал пятерых своих детей от разных женщин. О Наде – слухи ходили, но он их пресекал. Так что, скорее всего это были досужие разговоры. К тому же на него она не была похожей ни в детстве, ни потом.

"Есть вероятность, что я могу быть внуком императора!" – мыслить о чем-то еще я был не в состоянии.

– Я к чему это тебе говорю: летом ты уедешь в Петербург. Или ты передумал поступать в университет?

– Нет! – я наконец-то пришел в себя и стал готов внимать дальше.

– Та история, она, конечно, уже забылась, но запрет на посещение столицы с меня не снят, так что ты будешь там один, я даже навестить тебя не смогу. И теоретически к тебе могут подойти люди с какими-нибудь предложениями, заморочить, вскружить голову... Я хочу, чтобы ты навсегда зарубил себе на носу: ты правящей семье не родственник. Думать иначе – опасно. А, чтобы совсем спустить тебя на землю, рекомендую всегда помнить, что ты еще внук сапожника из Одессы!

– Какого еще сапожника? – переход от дворцовых небожителей к лицу с прозаической профессией оказался неожиданным.

– Самого обыкновенного! Исы Ароновича! И Сары Абрамовны – его жены! Ой-вэй! Лышэньки! Наш Пэсэх таки умный ребенок! А я всехда это зналы! – отец так натурально изобразил неповторимый одесский говор, что я воочию представил себе типичную еврейскую мать, произносящую эти слова. – Знал бы ты, сколько лет я вытравливал из себя этот колорит!

– То есть я... еврей?..

– Ты нет. Да и я уже по большому счету... Какой из меня еврей? Выкрест я. Надеюсь, всевышнему все равно, какие молитвы я ему возношу и каким образом обращаюсь. – Отец ненадолго замолк, углубившись в воспоминания, – Ты просто не представляешь себе тех времен, а в учебниках этого не прочитаешь. Первая мировая только закончилась, кругом разруха, нищета, грязь... Как тараканы из всех щелей повылазили какие-то юродивые, пророки, оракулы, бандиты, агитаторы... На одной улице могли призывать свергать императорскую власть, а на соседней – собирать подписи и пожертвования в их поддержку.

– А ты?

– Мне было пять лет, я глазел и на тех и на этих. Или ты думаешь, я так и родился – седым, бородатым и старым?

– Нет, конечно! – Хотя, положа руку на сердце, я именно так и считал. – И что?

– Честно говоря, я мало что понимал в том хаосе, а позже я понял, что и взрослые в нем мало разбирались. Зато мы все от мала до велика разбирались в погромах. Идут свои – значит можно запереться покрепче и просто не отзываться на стук и выкрики. Максимум – стекла побьют. Зареченские, те могли и морду капитально начистить, и даже красного петуха могли подпустить. А если идет пьяная матросня, значит надо прятаться всерьез – эти и в штыки могли взять. Один раз так и произошло. Мы с пацанвой ловили раков тогда, далеко от дома забрались... а вернулись... соседка, тетя Валя, все пыталась удержать, не дать увидеть... Дом выгорел полностью, отца убили во дворе, мать с сестрами были в доме... – теперь отец молчал намного дольше, – Не знаю, может у меня и была еще родня, каких-то гостей я смутно помню. Но если и были, то их никто на нашей улице не знал, а сами они так и не пришли. Тетя Валя меня забрала к себе, а через полгода, когда так никто и не объявился – усыновила. И вот она-то как раз и была Романовой. Она же и окрестила, моего мнения, сам понимаешь, никто не спрашивал. От прежней семьи только отчество и осталось. Странная она вообще-то тетка была, если между нами, еще не сумасшедшая, но мозги набекрень, это точно. Сын у нее на фронте погиб, муж еще раньше, наверное потому сироту и пожалела. А рука какая тяжелая!

– Она тебя что, била?!

– Ну, я тоже не подарком был. – Внезапно смутился отец, – Я ж своих родителей поначалу помнил, мамой ее наотрез называть отказывался! Грубил, хамил. Она меня иначе, чем наказанием, редко звала. Чуть старше стал – еще и с шайкой воров связался!

– Ты?!!

– Ага! По карманам, между прочим, промышлял! Самым высоким воровским искусством это тогда считалось! Высшим форсом!

– Врешь! – В это я не мог поверить, только не мой отец – респектабельнейший член общества, попечитель нашей школы, основатель десятка благотворительных фондов!

– Подойди! – Он выпрямился, окончательно оторвавшись от чертежей, над которыми корпел, и пощелкал, разминаясь, суставами пальцев.

Стоило мне приблизиться, как отец сделал шаг навстречу, задев плечом, и пошатнувшись, стал оседать.

– Тебе плохо?! – кинулся я за ним, подхватывая и усаживая на стул.

– Мне хорошо! – ответил он, развалившись на сиденье и поигрывая моими часами.

– Как?!

Вместо ответа отец подмигнул:

– Какой же ты все-таки еще ребенок!

– Тьфу! А я между прочим, действительно поверил, что тебе плохо! – возмущенно пробухтел, отбирая и застегивая обратно часы на руке.

А когда я, недовольно сопя, пошел на свое место, в спину донеслось:

– Лови!

Обернувшись, едва успел поймать летящий в лицо свой собственный бумажник.

Да уж! Как он только с такими талантами в ученые выбился? Не преминул задать этот вопрос.

– Школу я худо-бедно закончил, а аккурат за выпуском тетя Валя преставилась. Пока занимался похоронами – кореша-товарищи мои под облаву попали. Суд тогда скорый был – два дня, и они уже на этапе. Только и успел, что конвоирам на лапу сунуть, чтобы парней не месили особо. Крест, как сейчас помню, все орал в оконце, чтоб я не вздумал по их дорожке пойти, кричал, чтобы учиться шел. Так пути и разошлись, так мы и потерялись тогда. Я уже потом, когда более-менее в люди выбился, пытался ребят разыскать, но где там! Я ж даже фамилий их толком не знал. Крест, Щербатый, да Гвоздик...

Отец в очередной раз замолчал, невидящим взором уставившись в пространство, я тоже затих, не рискуя прервать эту тишину. Как выяснилось, я не только про мать ничего толком не знал, я и о его бурной биографии не имел представления!

– А слова Креста я запомнил, – отмер через какое-то время отец, – Тетка, как оказалось, в банке приличную сумму имела – ей же пенсия за сына и мужа шла, а я у нее единственным наследником был. В жизни бы ни подумал, жили-то мы бедно, досыта не каждый день ели... А вот поди ж ты! Случайно банковскую книжку обнаружил, когда документы после смерти тети Вали разбирал. Дальше... с деньгами жить проще, чем без них. Одесса мне к тому времени надоела, хотелось мир посмотреть, себя показать. Года два меня по стране помотало, много всякого-разного было, а потом каким-то ветром занесло в конце концов в Казанский университет. Там в Казани и осел надолго в первый раз. Но, что-то мы куда-то не туда ушли, ты же о матери спрашивал?..

А я в кои-то веки, и о "всяком-разном" не отказался бы послушать. Хотя бы о том, как безродный еврейский юноша вдруг стал потомственным дворянином, как заработал первые капиталы – не на тети Валины же деньги он жил долгое время? Как его потом из Казани в Питер занесло?.. Оставалось только надеяться, что это не последний его приступ разговорчивости.

– Надины чувства ни для кого секретом не были, но она была из старинного княжеского рода, пусть и обедневшего, а я... были еще другие обстоятельства... Из дворца меня выставили. Как же я ее возненавидел! Знал бы ты! Из-за соплячки с голубой кровью лишиться всего!!! Это потом я уже понял, что всё к лучшему, но тогда! Если бы я мог ее встретить, то ты бы точно стал сиротой! А, нет, ты бы просто не родился!

Слышать такое про мать было... обидно.

Но с другой стороны...

Придворный артефактор, для многих – венец карьеры, высшая ступень. Если ей было тринадцать, то ему, значит, пятьдесят девять. Даже для мага солидный возраст.

И – резко вниз! Из-за соплюшки...

Н-да...

– Одно потянуло за собой другое, часть знакомых отвернулась. Тоже тогда... всякое было. Накопления... с ними отдельная история. Так что, оказаться на свободе было странно и дико поначалу. Столько лет – вздохнуть некогда, а тут вдруг... сам себе свободный художник... Помог тогда Симка Веллер. Дядя Сима, хотя вряд ли ты его помнишь, он как-то приезжал к нам, но тебе тогда лет шесть было. Самуил Иоганнович Веллер. Якобы немец, но поскреби – еврей-евреем. Тогда он был ректором Петербуржского университета. Вывел меня из запоя, загрузил работой. Он, кстати, до сих пор жив, мы переписываемся. Уже не ректор, годы все же не те, он постарше меня лет на десять, но на рождество еще преподавал, может даже и у тебя преподавать будет.

Дядю Симу я, как ни странно, помнил. Может быть потому, что у нас редко были гости, или сам по себе он был запоминающимся, но визит врезался в детскую память.

Хм... а знакомый препод, это неплохо!

– С ним на пару мы добили его проект брони. Опять пошли заказы, деньги. Да и выставили меня все же не с волчьим билетом, оформили все аккуратно, званий и чинов не лишили, наград тоже. Жизнь как-то наладилась. И тут на первый курс приходит ОНА. Надежда. И все повторяется вновь. Только ей уже не тринадцать, а семнадцать. Из неуклюжего подростка она превратилась в роскошную красавицу. На нее смотрели все мужчины, ей оглядывались вслед... а она по-прежнему смотрела только на меня. И вот тут я не устоял. Дальше... дальше ты, наверное, знаешь. Мир не без "добрых" людей, – отец интонацией выделил это "добрых", – нашлись те, кто донес. У нее был выбор – отказаться, уйти... Скандал могли замять. Она выбрала меня и тебя. И это были самые счастливые двенадцать лет в моей жизни.

Отец достал из-за пазухи медальон, где, как я знал, хранился ее редкий снимок – почему-то мама не любила фотографироваться.

– Подойди, – попросил он.

Я снова подошел к его столу.

– Ей отказали во всем – в имени, в приданом. Выставили, в чем была. Из всех ее украшений, у нее остался только этот медальон. Носи его. – И он, заставив меня склониться, надел мне на шею цепочку.

– А как же ты?

– У меня есть ты.

Сашкин день рожденья – восемнадцатилетие, между прочим! – мы решили отпраздновать с размахом. Нудные посиделки с родителями, родственниками и редкими одноклассниками, удостоившимися чести быть приглашенными, с кучей вилок на столе, первым официально разрешенным глотком шампанского (только имениннику, кстати, не мне!) и праздничным тортом, мы уже пережили, а сегодня вечером собирались повторить торжество уже чисто своей компанией у Тоньки-медички в общежитской комнате, что она делила с двумя такими же раскрепощенными подругами. Спонсором сего мероприятия, понятно, выступал я – родители у Сашки были хоть и дворянами, но весьма скромного достатка.

На большой перемене мы с Меньщиковым подбивали баланс:

– Шампусик барышням и всякие там шоколадки-мармеладки принесет Кабачков, Торба обещал купить что покрепче, а жратву...

– О, мин херц, гляди, это, похоже, к тебе, – дернул за рукав Сашка, привлекая мое внимание к чему-то за спиной. Оглянулся.

За спиной стояло чучело по имени Маша.

– Чего тебе?

За две недели я уже напрочь позабыл о существовании этой катастрофы, но она не преминула напомнить о себе сама.

– Пётр, мы можем поговорить?

– Говори!

– Наедине.

– Наедине он не может, вдруг ты его совращать полезешь? – влез Сашка, – А он у нас такой застенчивый, бережет свой цветочек! – заржал он.

– Сань! – одернул его я, видя, как девчонка жутко краснеет.

– Мин херц, не ходи! Она тебя скомпрометирует! И будешь ты женатым во цвете лет! – продолжал он измываться надо мной и ситуацией в целом.

– Хорош кривляться! – еще раз одернул я друга, и уже девчонке – Ну, чего тебе?

– Хотя бы отойдем...

У девчонки заметно дрожали губы, то ли от негодования, то ли от страха, так что решил сделать все же несколько шагов в сторону, жестом попросив Сашку остаться на месте.

– Ну?!

– Мне не к кому обратиться... пожалуйста... мне нужно пятьсот рублей, дай мне, пожалуйста, взаймы, – тихо, но отчаянно произнесла малолетка.

– А мне – новый байк и весь мир в придачу! Губа не треснет?

– Пожалуйста, – снова замямлила она.

– Детка, ты спутала меня с госбанком! – поставил я точку в разговоре, отворачиваясь к Сашке.

– Петя! – схватила меня за рукав она, – Петя...

– Мадемуазель, я вам не давал права обращаться ко мне так фамильярно! – всяких там "Петь", "Петруш", "Петюнечек" и других сокращений своего имени я терпеть не мог, а эта мало того, что сократила, так еще и за одежду цепляться стала! – Для тебя – Петр Петрович!

– Петр Петрович! Пожалуйста, для вас это не деньги, а у меня... у нас дом отобрать могут! У меня сейчас нечего вам предложить, только себя... – уже шепотом произнесла она.

– ...нулась?!! – взревел я, резко стряхивая ее руку с своей.

Эта... слов нет... что?! Возомнила себя кем?! Позариться на ее мослы?! Да на ее впуклости только...

Несколько секунд я хватал ртом воздух, пока она не скрылась в толпе учеников.

Отличный день! Отличная перемена!

Все еще кипя от негодования, я ни за что ни про что гавкнул на Сашку, собирающегося отпустить какой-то ехидный комментарий, одним взглядом развернул пару одноклассниц, собиравшихся к нам присоединиться. Это надо же!!! Вот уж прав был Меньщиков! Цветочек, итить его, аленький!!!

Злиться я злился, но огромные серые несчастные глаза не отпускали. Свистнув через пару уроков Санчоса – одного из местных подлипал, учившегося на год младше, поручил ему собрать информацию. Дура-дурой, но быть виновным в чьем-то самоубийстве, а девчонка выглядела так, что эти догадки вполне могли оказаться недалеки от истины, не хотелось. Репутация у нас с отцом была неоднозначная.

– Там, все плохо, Кабан, – "Петя-Пятачок" в старших классах незаметно трансформировалось в "Кабан" и намертво прилипло ко мне, исключение составлял только Сашка со своим "мин херц", – Мать у ней в Екатеринодаре в больнице, брат – наш ровесник – в кадетском корпусе, она уже с месяц одна живет, а подошла пора за дом платить. И, главное – взнос, сука, последний, а не внесешь – дом отберут. Приставы уже на низком старте. И, сука, все всё понимают, а помочь никто не может, – почти сплюнул он последнюю фразу.

Санчос сам был из бедной семьи, так что Машкины проблемы принял близко к сердцу.

– Когда ей взнос платить? Мать-то не выпишут к этому времени? – Машкина мать все-таки взрослый человек, должна была подготовиться.

– Мать выпишут, дай бог, через месяц, у ней что-то серьезное. И, сука, наверняка все их накопления больница и съест, знаешь же порядок цен! А платить послезавтра.

– Н-да... а офицерское собрание, касса взаимопомощи там?.. она же капитанская дочка?

– Будь здесь мать – могла бы обратиться, а Машка... отцовские друзья вместе с ним и полегли, новых офицеров она скорее всего не знает, а у них своих забот хватает. Где-то перехватить, опять же, мала еще, никто ей таких денег не даст.

– Ясно...

Что делать – было непонятно. Вариант первый, самый простой – дать денег. Тогда сразу вопрос – а с чего бы? Кто мне эта Машка? Вот обратись ко мне тот же Санчос – ну, может и не все пятьсот, но дал бы. Санчос – человек полезный, в друзья не набивается, своё место знает. Свою пятерку сегодня честно заработал.

Позолоченная монета сверкнула в воздухе и скрылась, ловко подхваченная мальчишеской рукой.

Дать взаймы? А чем она мне отдавать будет? Не тем же, что предложила! Мне – только кликни – такие девки на зов сбегутся! И обойдутся гораздо дешевле.

Попробовать помочь через отца? Ну, допустим, через какой-то его фонд можно было бы попытаться. Только где гарантия, что завтра не набежит сто таких Машек? И эти сто, получив от ворот поворот, они же всерьез проклинать его будут и новые слухи распускать. Да и Машке тогда здесь не жить: это по всей империи мой отец – великий артефактор и изобретатель, а в нашем маленьком городке он, прежде всего, – растлитель малолетних, к нам даже ни одна местная женщина в прислуги до сих пор не идет. И плевать всем, что он на той студентке женился, что жили они душа в душу. Пустобрехи, только когда мать погибла, немного угомонились, когда увидели, как он переменился. В общем, гнилой это вариант.

И что тогда остается?

Вот если бы она могла заработать...

– Не знаешь, руки у нее тем концом приделаны? – спросил у терпеливо ожидающего Санчоса.

– В смысле?

– Шить-вышивать умеет?

Давно уже была одна задумка, а теперь и отца удивить хотелось, но все упиралось в умение вышивать. Аглая, она с иглами немного не то творила, а тех одноклассниц и девушек, с которыми я водился, белошвейками никак назвать нельзя было, мы их для другого звали.

– Умеет, ее поделки на последней ярмарке влёт разошлись, – уверенно ответил мальчишка. Чем был ценен Санчос, так это тем, что если брался узнавать информацию, то делал это основательно.

– Залови-ка ты мне ее после уроков, – на недоуменный взгляд девятиклассника решил пояснить, – Работу ей предложу.

– Сюда же? – подросток окинул взглядом пустой класс, где мы с ним расположились.

– Ну, давай сюда, – и еще одна монета поменяла хозяина.

Судя по помятому виду Санчоса и растрепанному Машки, процесс залавливания они поняли как-то не так. При виде меня девчонка сжалась, но попытки вырваться из класса прекратила, скукожившись, как воробей, за партой.

– Кабан, с тебя еще пятак как минимум, это не девка, это фурия какая-то! – возмутился проныра, потирая расцарапанную щеку.

– Петр Петрович, вы все же решили? – дрожащим голоском спросила моя персональная катастрофа.

– Брысь! – Сашка Панин, он же Санчо Панса, он же Санчос, получив очередную монету (всего рубль, больше – перебьется, я не виноват в его неумении объяснять), деликатно прикрыл дверь со стороны коридора.

– Значит так, кра...савица! – привычное обращение к девушкам на Машке сбойнуло, – Твои сомнительные прелести меня не интересуют. Но ты, говорят, хороша в другом.

Машкины глаза, и так большие, еще больше округлились, а об красное лицо можно было смело зажигать спички.

– В-в-в чем?

– Вышить серебряной проволокой узор сумеешь? Точно по кальке, никакой отсебятины?

– Су-сумею... – почти справилась с собой она.

– Тогда держи, – выложил перед ней пять вожделенных бумажек, – Это предоплата. Как заработала – это не тайна, любому можешь говорить. А вот какой именно узор... – добавил в голос угрозы.

– Я поняла! – Машка, это несчастье, бросилась хватать меня за руки, такое ощущение – целовать полезла, едва успел отдернуть.

– Дура! ...нулась?! – я отшатнулся от нее, как от прокаженной. Определенно, она плохо на меня влияет: как ни встречу – матерюсь. – Утром, как в прошлый раз, заброшу вещи и образец. Разместишь там, где скажу! Скопируешь кому-то – урою, поняла?!

– Поняла, Петр Петрович! Все сделаю! Точь-в-точь!

– Вот и отлично! Деньги спрячь! А будут допытываться – смело отвечай: я тебя нанял по итогам весенней ярмарки!

Злость немного притупила фраза Санчоса, отскочившего от двери в момент, когда я ее распахнул, убираясь подальше от этой ненормальной.

– Кабан! – окрикнул он меня, – Кабан, ты – человек!

Оттопыренный средний палец был ему ответом.

Глава 3.

Ой-ё! Как же болела голова!

Ни к какой Машке утром я, понятное дело, не поехал – слишком хорошо спраздновал Сашкин день рождения.

Отец при виде меня, такого помятого, только покачал головой:

– Кажется, кто-то совсем забросил тренировки.

Да, забросил! Выторговав себе отсутствие надзирателей, я как-то постепенно охладел к своей безумной идеи сбежать, во что бы то ни стало. Безумной, потому что дальше побега я ни разу не загадывал. И чем бы жил дальше? На что? Эта мысль почему-то не приходила в голову.

А еще, с моими карманными деньгами... шоколадка тут, мороженка там, бутылка пива, косячок... они еще не оставили след на моем теле, но отжаться столько же раз, что и в четырнадцать, я, пожалуй, вряд ли бы сегодня отжался. Не сказать, чтобы весь такой проникся, но что-то в словах отца определенно было.

"Завтра... Завтра встану, как раз к Машке заеду, и сделаю зарядку... И пить с завтрашнего дня – ни-ни... Только сегодня, глоток пивка, ради здоровья... Нет, завтра еще разок, у Санчоса день рождения, ребята не поймут, но с понедельника точно ни-ни!" Успокоив себя этими мыслями, обреченно настроился на головомойку, но ее не последовало. Отец, вздохнув, заперся в мастерской, а Николай укоризненно взглянул и удалился по своим делам.

"И всё?.."

Весь день не находил себе места. Додумывал реплики отца, сам же на них себе отвечал... Гавеный день, в общем, получился. Избавившись от головной боли, еще раз проверил схему рун на узоре, который собирался отдать в работу Машке. Ошибок не нашел, все-таки эти цепочки я не первый раз просчитывал. Серебряная черненая проволока – для незаметности – уже давно была заготовлена, оставалось только отобрать одежду. После недолгих раздумий отложил многострадальную кожаную куртку – они еще долго из моды не выйдут, и пару черных джинс – тоже вполне универсальный прикид.

По мощности защита вряд ли переплюнет отцовскую – не те у нас с ним весовые категории в мастерстве. Да и то, что не сам буду вышивать, тоже много значит. Зато заряд накапливать должна раза в два быстрее, и кроме защиты там еще кое-что вложено. Отцу точно понравится.

Дни летели.

С отцом снова помирился, вернее оба сделали вид, что ничего не было. Но на новые откровения развести его пока не получалось. Запомнился только один разговор, но он касался не столько его, сколько меня.

– Странно! – заявил я, заполняя силой одну из цепочек отцовского проекта.

– Что случилось? Что-то не так? – всполошился отец.

– Все так! Просто думал – в два приема придется, а хватило целиком заполнить.

Как и любой маг, свою силу я холил и лелеял. А размер собственного резерва знал до третьего знака после запятой – иногда и эти крохи много значили. И мне никак не могло хватить того, что было, на эту рунную связку. Но хватило.

– Добрые дела? – спросил отец.

– А?

– Кого-то спас от смерти? – переспросил он.

– Э-э-э... – долго перебирал, но на ум ничто не пришло.

Отец, отложив инструменты, потянулся и уселся в свое любимое кресло:

– Сделаем перерыв, – он сладко похрустел шеей, разминая затекшие мышцы. – Упражнения делаешь?

– Делаю, конечно! Но там же не может быть рывком! По тысячной в месяц, но никак не единицы!

– Есть еще одна возможность... – отец, склонив голову, задумчиво смотрел на меня, словно оценивая.

– И какая же?! – я распахнул глаза, потому что увеличение резерва было моей заветной мечтой.

Отец нарочито заметным жестом включил "глушилку" – артефакт, отсекающий любую возможность подслушать разговор. Поскольку этот был им собственноручно изготовлен и установлен – действительно любую. То есть ценность информации зашкаливала.

– Еще в тридцатые годы была популярна одна теория. Теория "добродетели"...

– Знаю! – перебил я его, – проходили в школе! Откровения Бейшко и всё такое. Типа: делайте добрые дела, и будет вам счастье и рост резерва! С точки зрения сегодняшней науки – ахинея полная!

– Я читал учебник, спасибо. Но давай все же примем за факт, что в теории энергий я разбираюсь малость получше составителей детских учебников, – на этом месте он презрительно усмехнулся, – а с Бейшко я был даже лично знаком. Это сейчас его выставляют не пойми кем, а в мое время его считали гением.

– Теория же не оправдалась! – рискнул я возразить, по-прежнему оперируя догмами из известного всем курса истории.

– Не совсем. Сейчас, по прошествии стольких лет, я считаю, что фундаментальной ошибкой его учения была та самая пресловутая благодарность. Во-первых, как ни странно, но фактически очень мало кто испытывает искреннюю благодарность к своим спасителям. Люди эгоистичны. Хотя нет, немного неправильно выразился: просто их "спасибо" недостаточно, чтобы встряхнуть мироздание. Для этого нужны сотни тысяч таких "спасибо". И это если люди нормальные, а то ведь встречаются и такие, которые считают, что им все должны. Я очень надеюсь, что со временем ты научишься их различать. Во-вторых, на мой взгляд, Бейшко вообще неправильно применил термин "благодарность". Это понятие, как мне кажется, ближе к вере. К истовой, фанатичной. И обязательно адресной. Не знаю, обращал ли ты внимание, но все личные клейма мастеров включают в себя полное имя и фамилию. Мое в том числе. Будешь когда-нибудь заказывать – обязательно имей в виду. Это, кстати, одна из причин, почему тебя тоже зовут Петром, а вовсе не потому, что я влюблен в звук собственного имени. И, в-третьих, когда готовили посмертное издание, этих записей в доме Эрика Андреевича так и не нашли, но в своем кругу мы неоднократно этот вопрос обсуждали: действенней всего – посмертное благословление. И я подозреваю, что его убили только для того, чтобы он так и не сформулировал во всеуслышание этот последний постулат. Как бы ни утверждали, что напали на него случайные грабители.

– По твоей логике, когда люди умирают с лозунгом "За веру! За царя! За отечество!" – это самый верный путь для усиления способностей императора! – выпалил я на его откровения.

– Приятно удивлен, – наклонив голову, отец снова изучающе прошелся взглядом по мне, – Чтобы додуматься до этого вывода, мне потребовалось около двух лет.

Пораженно вскинулся. Не ожидал, что мой скоропалительный комментарий попадет в яблочко.

– В тридцатые у Бейшко было много последователей. Но когда пришло понимание, что метод срабатывает далеко не всегда, даже наоборот – исключительно редко, многие от него отреклись. Сам понимаешь: если творить добро не по велению души, а в расчете на корысть, то разочарование наступит быстро. Еще раз повторюсь: люди – эгоисты. К тому же есть несколько ограничений на этом пути: во-первых, всё та же адресность. Умирая за кого-то, человек должен умирать за конкретную личность, а не за абстрактную высшую справедливость или мир во всем мире. Во-вторых, потенциальный рост резерва не бесконечен. На наше счастье правящая династия стара и сильна, чтобы пользоваться этой уловкой, иначе бы мы не вылезали из войн. И в-третьих...

Отец отвлекся, потому что Николай забарабанил в дверь.

– Петр Исаевич, к вам посетитель!

– Потом как-нибудь поговорим еще. Просто знай: иногда добрые дела воздаются сторицей и не в загробном мире. Поэтому, если можешь кому-то помочь, лучше помоги.

Май, это не только последний месяц учебы, это еще и контрольные с экзаменами. За оценки я особо не волновался – все же учителя помнили, кто попечитель школы, и уж на четверку-то всегда меня вытягивали. Но тут вдруг закусило, захотелось доказать что сам по себе что-то стою, да и вступительные в университет принимать на общих основаниях будут. Отец наверняка своему другу напишет, но лучше и самому постараться.

Оглянуться не успел, а уже стою в строю таких же выпускников с аттестатом, разглядывая бумажный вкладыш. Неплохо, в общем-то. Оценки я и так знал, но приятно было посмотреть на листок, где четверок с пятерками было где-то поровну.

– Мин херц! Загудим?!! – хлопнул по спине Сашка, отвлекая от мыслей.

– На выпускном? – скуксился я, – Под бдительным оком директрисы? Ты сам-то веришь?

– А мы после! Девки сессию тоже сдали, завтра звали отметить это дело! Мадемуазель Антонина просила передать, что соскучилась! – заговорщицки подмигнул он.

– Ха, тогда и нормально подготовиться успеем!

Как мы гудели! Не чета унылому выпускному балу, с которого мы слиняли сразу же, как только стало можно.

– Ребята! – Пьяно хохотал я, поливая всех вокруг струей шампанского, – Ребята, я вас всех люблю! Вы самые!

– Самые! – соглашался Сашка, обнимая и целуя сразу двух девушек, – Мин херц! За нас! За нашу дружбу!

– Кабан! – кричали мне из другого угла, – Кабан, иди к нам!

Общага медучилища гуляла вместе с нами, отмечая конец сессии и скорый отъезд на каникулы. Веселье било через край. Я не помню, с кем целовался, не помню, чье тело раздевал, всё смешалось в дыму и в ритме музыки. К трем ночи лишь самые стойкие оставались на ногах, и я вместе с ними.

В четырнадцать, собираясь дать отцу слово, я чуть было сдурья не произнес: «Всегда ночевать дома». Слава богу, мой отец умнее меня, и переформулировал это по-другому: «Спать дома по возможности» и поставил граничное условие: «До конца июня последнего школьного года», то есть этого. Тоже весьма жесткое ограничение, без его ясно выраженного разрешения я не мог ни с классом в поход сходить (а он не разрешил ни разу), ни куда-то надолго отлучиться. Лишь один раз за два года он позволил съездить на трехдневную экскурсию в Екатеринодар, и то, класс кроме педагогов сопровождали Вершинин и Коняев, почти полностью похоронив все шансы повеселиться вдали от родителей.

На практике же моя клятва работала так: если существовала хоть малейшая возможность попасть домой, то нигде в другом месте спать я не мог. Даже когда в "окно" одноклассники клали головы на парты и задремывали до следующего урока, я мог только им завидовать – мне так же сладко покемарить не давало слово. Июнь еще не закончился, а до дома было четыре километра, поэтому я не мог сейчас, подобно Сашку завалиться с девчонками в какой-нибудь комнате, а собирался домой – вымотанный экзаменами и празднованием организм требовал обычного человеческого отдыха.

Сколько потом ни вспоминал эту поездку, сколько ни перебирал ее поминутно, так и не мог понять – почему?!.

Почему я был так спокоен, почему в душе ничто не шевельнулось?

Даже тени предчувствия не мелькнуло!

Ехал себе и ехал, наслаждался тишиной, планы строил...

Никто под колеса байка не прыгал, потому что Машка, наверное, еще сладко спала в своей кроватке...