Текст книги "Первоначальное желанье"

Автор книги: Алексей Ермилов

Всё обойдётся

 
Не трогай то, не делай это…
Ну в самом деле!
Ах, мама, как твои советы
Мне надоели.
А на соседней парте Витя
Опять дерётся.
Не плачь, зайчонок, вот увидишь,
Всё обойдётся.
Не делай то, не трогай это…
Ну в самом деле.
Я не ребёнок, и советы
Мне надоели.
А что любовь: она начнётся —
И сразу финиш?..
Не плачь, зайчонок, он вернётся
Ну вот увидишь.
Не трогай то, не делай это…
Ну в самом деле…
Для внуков все твои советы
Так устарели!
Ты сколько пшёнки в кашу сыплешь?
Иль как придётся?
Не хнычь, зайчонок, вот увидишь —
Всё утрясётся.
Где силы взять на то и это?
Ну в самом деле!
И прихожу я за советом
В конце недели.
Весной на буквах золочёных
Играет солнце.
Ну что ты плачешь, мой зайчонок?
Всё обойдётся…
 

Июль

Чемодан

 
Не люблю я приезжать,
Ведь придётся уезжать.
Море, солнышко, песок
Или речка и лесок,
Или дел невпроворот,
Так что полон рот забот,
Или, может, что ещё,
Только это всё не в счёт,
И ничья здесь не вина —
Время выпито до дна.
Вот бы день… Да кто продлит?
Чемодан в углу молчит.
 

В ритме прибоя

Арсению Ермилову

 
Курортный город Партенит
морской.
Округлой галькой тарахтит
прибой.
 
 
Здесь так забавно посмотреть
с утра:
Прокрался к берегу медведь.
Гора!
 
 
Столетья мается, чудак,
вот жуть:
Всё не решается никак
нырнуть.
 
 
На рынке пёстром аромат
такой,
Что так бы слопал всё подряд
с ботвой.
 
 
А в кафетерчике – жильё
наяд,
Волной причёска и зелё —
ный взгляд.
 
 
Сентиментальненький пустяк
журчит.
Ах, эта чайка, так не в такт
кричит.
 
 
Здесь звёзды ночью отпускают
вниз.
Здесь тополя предпочитают
бриз.
Медузой облако висит,
но вот
Медуза облаком скользит
меж вод.
 
 
Волна ложится на плечо,
держись!
Как сладко думать ни о чём —
про жизнь.
 

Солнечный рассвет

 
Курортный город рано просыпается.
В ещё не жарком солнечном луче
По набережной шествует красавица
С пушистым полотенцем на плече.
 
 
Она к воде спускается задумчиво.
Рядками спят пустые лежаки.
Волной сегодня море так закручено,
Что вроде бы купаться не с руки.
 
 
Мотивчик незатейливый мурлыкая,
Снимает всё, что можно и нельзя.
Теперь волна, покорная и тихая,
К ней ластится, по камешкам скользя,
 
 
И обнимает нежною подругою,
Водой, как говорится, не разлить…
И я смотрю на матовость упругую
На фоне переливчатой зари.
 
 
Что ж, а меня, под тентами укрывшимся,
Она, быть может, видит, может, нет…
Вот этим всем дышать – и не надышишься.
Курортный город. Солнечный рассвет.
 

Снег на пальмах

 
Мы здесь бываем только летом:
Толкучка, духота и зной.
Да как же так при всём при этом
Мы не бываем здесь зимой?
 
 
…Январь белёсою накидкой
Спешит вершины гор накрыть.
На рынке всё с такою скидкой:
Чуть меньше – просто подарить.
 
 
В кафе – мотивчик беспечальный,
Негромкий говор, детский смех,
И на широких листьях пальмы,
Как на ладонях, тает снег.
 
 
На пляже – скучно и пустынно,
Он просто берег, а не пляж.
Фигурка девочки застыла
В холодной дымке, как мираж.
 
 
О чём сейчас её раздумья,
Что загадала наперёд?
Что видно маленькой колдунье
У самой кромки зимних вод?
 
 
Быть может, будущее лето
Она себе наворожит
И этот, солнышком согретый,
Курортный город Партенит.
 

Прибрежное танго

 
Прибрежное танго в кафе у причала
Как будто прибоем ритмично качало.
 
 
Прибрежное танго грустит и мечтает,
Прибрежное танго любовь обещает.
 
 
Прибрежное танго журчит в Партените,
Прибрежное танго с собой увезите.
 
 
В холодном краю, где снега и метели,
Прибрежное танго вам душу согреет.
 

Дальний столик

 
Не чувствуя ни радости, ни боли,
Я пела это танго машинально.
Вы шли вдоль сцены, выбирая столик.
И выбрали, конечно, самый дальний.
 
 
Официант заказ короткий принял,
Вы замерли, чему-то улыбаясь,
А перед вами водная пустыня
Блестела, к горизонту прогибаясь.
 
 
Я прочитала на лице уставшем,
Что были влюблены вы этим летом,
И, чтобы не мешать раздумьям вашим,
Нарочно пропустила два куплета.
 
 
……………………
……………………
……………………
……………………
 
 
Подняв глаза, смотрю я через силу
На безнадёжно опустевший столик.
Зачем я два куплета пропустила,
В которых столько радости и боли?..
 

Пенсне

Не хорошо, не прилично болеть, милостивый государь… Интересно бы повидать Вас и полечить.

Антон Чехов – Владимиру Ермилову, из Мелихова в Москву, 1897 год

Pince-nez пришли с Ермиловым… мы подыщем для него помещение.

Антон Чехов – Ивану Чехову, из Ялты в Москву, 1899 год

Предполагаемый приезд моего деда Владимира Евграфовича Ермилова в Ялту не состоялся.

Сведения из семейного архива

 
Пришибленный морскою качкой,
Я шел по набережной Ялты.
«Скажи, голубчик, не встречал ты
Здесь даму с маленькой собачкой?
 
 
Ах, извините! Право слово,
Такая, знаете, усталость,
Пенсне к тому же затерялось,
И я вас принял за другого.
 
 
Теперь я вижу: вы – Ермилов!
Но отчего не написали?
А вы пенсне с собою взяли?
Вот это, в сущности, премило.
 
 
Что, на здоровье много жалоб?
Я вижу: очень постарели…
Мне, как врачу, на самом деле
Вас полечить бы не мешало б.
 
 
Где поселились вы? Удачно?
Что ж не пришли к нам за советом?»
…Вдоль каменного парапета
Шла дама с беленькой собачкой,
 
 
Она была в коротких шортах
И по мобильнику болтала,
А мимо из морского порта
Туристов стайка пробегала.
 

Arrivederci, Roma

 
Найдёте отель – на то ведь
И выдаётся карта.
Номер легко запомнить:
Due, zero, quattro.
 
 
О, этот лёгкий воздух,
Лёгкие расправляет.
Римский короткий отдых
Тает, тает, тает…
 
 
И начинаешь злиться:
Может, музеи – ну их?
С тяжестью экспозиций
Древних, мрачных, умных.
 
 
Вылеплены умело
Полуживые руки
И неживое тело.
Слёзы. Корчи. Муки.
 
 
Царства рубили в крошки,
Сматывали границы.
На сувенирной кружке —
Veni. Vidi. Vici.
 
 
В баре у Колизея.
Лейте, сеньора, виски…
Тысячи глаз глазеют.
Гогот. Ругань. Визги.
 
 
Выкормлены волчицей —
Кто на расправу скорый?
Имя братоубийцы
Носит главный город.
 
 
Смилуйтесь наконец-то:
Снимите его с креста.
…Экое нам наследство!
Видел. Ушел. Устал.
 

Давид

 
На центральной площади Флоренции
Обнаженный юноша стоит.
Ах, ему сейчас чуток согреться, и —
И прикрыть ладошкой срам и стыд.
 
 
По плечам хлестнут дожди осенние,
Летний ветер ноги обожжёт.
Ах, ему сейчас чуток забвения,
Но ничто забвенье не даёт.
 
 
Да, кого-то мне убить поручено,
Я в кого-то целюсь до сих пор.
Может, вы меня убили лучше бы,
Чем вот так – на площадь, на позор.
 
 
Монумент величья и несчастия
На виду у миллионов глаз.
Ах, ему сейчас чуток участия,
Кто ж ему участие подаст?
 
 
Из небытия он вырван гением,
Разве мог творец предугадать,
Что его бессмертное творение
Будет смерть на помощь призывать?
 

Гамбург

 
Нелегко здесь жить неделю кряду,
Уж скорей закончился бы ряд.
Гамбурга кирпичные громады
Душу обомлевшую теснят.
 
 
Запахи тревоги и разлуки
За столетья порт успел впитать,
Протянулись краны, словно руки,
Жаждущие что-то захватать.
 
 
Обхожу сторонкою невольно,
Посмотри, да только не споткнись:
На асфальте четырёхугольник
Взгляд людской оттягивает вниз.
 
 
Дескать, жил еврей. Рождён тогда-то.
Словно оспой, тротуар покрыт.
Здесь в конце одна и та же дата:
Год сорок второй. Убит. Убит!
 
 
Вдоль каналов – сквозняки сырые,
Шпилями пришпилен небосвод…
Вот вернусь и на снегах России
Отогреюсь от чужих забот.
 

Росинка

 
Мавзолеи, колизеи —
Сколько мы на них глазели…
Ах, куда бы залететь,
Чтобы только не глазеть.
 
 
Не хочу, чтоб эскалатор
Вез туда, где экспонаты:
Что налево, что направо —
Величаво и кроваво.
 
 
«Вы не знаете, случайно,
Что здесь так необычайно?
Знаменитые сраженья,
Именитые сожженья?»
 
 
«Ничего такого, вроде…»
«Стоп. Вот это мне подходит!
Чтобы только облака,
Чтобы рощи по бокам,
А по центру, на тропинке,
Блеск росинки на травинке».
 

Месяц расставаний
Танго

 
В июле, солнечном июле,
За чашкой кофе в ресторане
Вы мне прозрачно намекнули,
Что август – месяц расставаний.
И вот последний месяц лета
Дождём в окно моё стучится.
Неужто расставанье это
И в самом деле приключится?
 
 
В июле, солнечном июле,
Звучало танго в ресторане.
Зачем меня вы обманули,
Что август – месяц расставаний?
Пускай теперь напропалую
Дожди в окно моё стучатся!
Я встретил в августе другую,
Чтоб никогда не разлучаться.
 

Август

Даты

 
Читаю я его стихи,
И оторопь берёт:
Вот это – за два года, и
Вот это лишь за год.
 
 
А это просто за два дня!
Но знаю наперёд:
Вот так когда-нибудь меня
Читатель перечтёт.
 
 
Он будет знать, когда и как,
А я не знаю, нет.
Что для него – обычный факт,
То для меня – секрет.
 
 
Читает он мои стихи,
И оторопь берёт:
Вот это – за два года, и
Вот это лишь за год…
 

Точка

 
Закончено стихотворенье…
И вот в душе такая тишь,
И холодок, и ощущенье,
Что в невесомости паришь.
 
 
Как было весело вначале,
Когда впервые видел я:
Живые строчки проступали
Сквозь пелену небытия.
 
 
Какие звонкие созвучья,
Какие славные слова,
А рифма – молния из тучи —
Так неожиданна была.
 
 
Она подталкивала тему,
Ей не давая буксовать,
Она готовила поэму
Страниц на двадцать – двадцать пять.
 
 
Мы вместе с ней переживали
Всё, что случалось в эти дни,
Мы в пробки вместе попадали,
Врача зубного посещали
И кофе пили, где могли.
 
 
И разговор вели банальный,
Стараясь ритм не потерять,
Мы даже фильм документальный
Редактору успели сдать.
 
 
И так всё весело катилось,
Всё так вертелось, до тех пор
Пока в блокнот – скажи на милость! —
Воткнулась точка, как топор.
 
 
Казалось, рядовая строчка,
Кто знал, что так произойдёт!
И вдруг – финал. Молчанье. Точка.
Ваш поезд дальше не пойдёт,
 
 
Закончено стихотворенье!
И вот в душе такая тишь,
Что слышно, как бряцают звенья
Тех строк, что позже сотворишь.
 

Сценарий

 
Трепыхается моль в коридоре.
Надо шкаф наконец перебрать.
Шмотки в спальню отнёс, на кровать,
Но звонок помешал продолжать.
Пять минут пребывал в разговоре.
 
 
«Мы сценарий прочли, но при этом
Есть у нас совпаденье одно:
На подобную тему давно
Нам снимают такое кино
И, представьте, с похожим сюжетом».
 
 
Вот какие теперь трали-вали…
В коридор машинально бреду.
Шкаф раскрытый стоит на виду —
Что случилось? Как будто в бреду:
Где костюмы? Меня обобрали?!
 

Пейзаж

 
Центральный дом работников искусств,
Художники, поэты, музыканты…
Какие разноликие таланты,
Палитра пёстрых замыслов и чувств.
 
 
Картину или книгу завершив,
Приходишь ты на Пушечную, девять,
С надеждою опять в себя поверить,
Вновь обрести опору для души.
 
 
В концертно-вернисажной суете,
В мельканье лиц, за третьей чашкой кофе
Забудешь ты об этой катастрофе —
Пустынном незаполненном листе.
 
 
И прозвучит у входа в главный зал,
А может быть, под лестницею где-то:
«Дружище, сочини-ка мне либретто,
Я музыку почти что написал».
 
 
А может быть, ударит по плечу
Развязный и привязчивый продюсер:
«Все драматурги тащат просто мусор,
Я вашу пьесу запустить хочу».
 
 
Певичка подлетит на каблуках:
«Вы тоже здесь? Ах, этот мир так тесен!
Мой дорогой, мне нужен текст для песен».
«Вам про любовь? Ну что ж, пришлю на днях».
 
 
А может быть, и так произойдёт:
В том коридорчике, у входа за кулисы,
Услышишь звонкий голос Энгелисы:
«Ну где же вечер? Тянешь целый год».
 
 
Ты оправданья все произнеси,
Что время выел стихотворный сборник…
«Ну ладно. Вечер – в следующий вторник.
А, кстати, сборник тоже принеси».
 
 
А может, так случится в этот раз,
Что ты не встретишь никого такого,
И всё же здесь всегда найдётся повод
Взойти на поэтический Парнас.
 
 
Ермоловой прижизненный портрет,
Негромкая рулада в малом зале —
Как нам порой недостаёт детали,
Чтоб снова вспыхнул вдохновенья свет.
 
 
Ну вот спешит художник укрепить
На выставке последнюю картину.
«Привет! Ты здесь один? А где же Инна?
Я обещал пейзаж ей подарить».
 
 
Рассветная речная благодать…
Ах, как пахнуло детскими годами!
Всем тем, что сложно передать словами
И лишь стихами можно передать.
 

Зачем?

 
Не понимаю я поэта!
Борясь с изломами души
И жалуясь на то и это,
Он за сочувствием спешит.
 
 
Прочтя его стихотворенья,
Переживал я вместе с ним
Его красивые мученья,
Аналогичные моим.
 
 
Ушла любимая – бывает.
Вернулась – значит, повезло.
Потом и сам он удирает
Ей и читателю назло.
 
 
Потом он чем-то сильно болен —
Бывало это и со мной.
Потом собою недоволен,
Потом женой, потом страной.
 
 
Всё так объёмно, достоверно,
Как будто в жизни. Но позволь!
Ведь это, чёрт возьми, и скверно,
Что ты удваиваешь боль.
 
 
Ну всё, казалось бы, проехал,
Что было – поросло быльём.
Но вдруг ты оглушаешь эхом
Забытых шёпотов о том,
 
 
О том… Ну вот и я поддался
На этот стихотворный трюк.
И тени прошлого – вокруг,
А я забыть о них пытался…
 

Вадим Кожинов

 
Давно ушел он, боже мой…
Но издаётся как живой!
А впрочем, издавна ведётся:
Пророк посмертно издаётся.
 

ЛВ-1

Ларисе Васильевой, поэту и создателю музея танка Т-34.

 
Скажу землячке, харьковчанке,
Что облик ваш неповторим,
Что вижу вас в изящном танке
С названием ЛВ-1.
 
 
Об этом танке ходят толки,
Да ведь и сам я испытал:
Ударит взглядом из-под чёлки —
И всё. Готово. Наповал.
 
 
Оно, конечно, лучше сдаться,
Чем без толку кричать «вперёд».
Всё так. Но должен я признаться,
Что в плен не всех она берёт…
 

Женатый поэт

 
Беда женатому поэту:
Не может он писать про это.
Стихотворение начнёт —
А вдруг жена его прочтёт?
«Поди сюда! Скажи на милость,
Что за А. Н. тут появилась?
Не выходя из наших стен,
Где повстречался ты с А. Н.?
Ой, покажу я этой Нюше,
Как красть Пегасов из конюшен!
Уж если нужно для души —
Садись и про меня пиши.
Да и вообще, зачем поэту,
Коль он женат, писать про это?»
 

Прекрасная болезнь

 
Поэт, конечно, тот же врач.
Ты ищешь у него подмоги,
Когда душа твоя, хоть плачь,
Покрыта копотью тревоги.
 
 
Он полистает пухлый том
Твоей истории болезни.
Все это важно, но притом
Все это, в общем, бесполезно.
 
 
Он знает всё про катаклизм —
Распространённость и заразность.
Коротенькое слово «Жизнь»
Поставит он в графу «Диагноз».
 
 
Потом задумчиво вздохнёт
И сам же объяснит причину:
«Болезнь прекрасная, но вот
Так безнадёжно излечима».
 

Эфир

 
Веду эфирный репортаж,
И как же всё легко да гладко!
Чтоб не терять хронометраж,
Я на часы смотрю украдкой.
 
 
Осталось несколько секунд
И заключительная фраза,
Произнесу её – и сразу
Нас от эфира отсекут.
 
 
На это дело я мастак,
Я репортажей вёл без счёта.
Но что-то там пошло не так,
И просят продолжать работу.
 
 
Не репортаж, а марафон,
И так задача непростая,
А тут коварный микрофон,
Что, как мороженое, тает.
 
 
Теперь чем громче я кричу —
Беззвучней губы шевелятся…
Но кто-то треплет по плечу
И просит быстро просыпаться.
 
 
«Алёша, милый, что с тобой?
Тебе опять работа снится?
Когда же это прекратится!
Да чёрт с ней, с этой беготнёй…»
 
 
И, чтобы вновь не видеть мне
Всё тот же бред, я до рассвета
Пишу о чём-то в полусне —
Стихи про то, стихи про это.
 
 
Тетрадка тает, карандаш,
И очертания квартиры…
Веду эфирный репортаж,
Я репортаж веду эфирный.
 

Шершавые строки

Марине Кудимовой

 
Через ваши шершавые строки
Продираюсь, карябая душу,
И конечно, увидеть не струшу
Этот абрис, больной и жестокий.
 
 
Мне ясна тут любая подробность,
Мне с арго переводчик не нужен.
Я ведь знаю, конечно, не хуже
Нашу русскую неславабогость.
 
 
Запах тленья, горенья, хотенья,
Паровозов истошные вскрики…
Вы и сами назвали улики
Затянувшегося преступленья.
 
 
Натыкаясь впотьмах на столетья,
Вдоль обрыва, по склизкому краю,
И друг дружку в сердцах упрекая,
Что не те мы и даже не эти…
 
 
Не уйти от судьбы изначальной,
Как же выпало нам ненароком
Между Западом встрять и Востоком,
Между молотом и наковальней.
 

Парадокс

Всякое искусство совершенно бесполезно.

Оскар Уайльд. «Портрет Дориана Грея»

 
«Искусство бесполезно», —
Писатель произнёс.
Сейчас рассмотрим трезво
Уайльда парадокс.
 
 
Он дал пример наглядный,
Чтоб помнили мы впредь,
Как отрок ненаглядный
Поклялся не стареть.
 
 
Он лорда Генри слушал
Про это и про то,
Он чёрту продал душу
За чёрт-те знает что.
 
 
От сладостных дурманов,
От гадостных прикрас
Немало Дорианов
Уайльд великий спас,
 
 
Оттаскивал от бездны
И всё же произнёс:
«Искусство бесполезно».
Вот это парадокс!
 

Вакансии

 
Складу требуется грузчик.
Нужен скульптору натурщик.
Нужен городу строитель,
Врач, шофёр, озеленитель.
А стране, придёт момент,
Нужен новый президент.
Все вакансии даёт
Интернет который год.
И одной лишь нет как нет:
«Приглашается поэт!
Мы уже какое лето
Прозябаем без поэта.
Не найдём – так будет впору
Закрывать свою контору.
Гармоничные созвучья —
Вот залог благополучья,
Вот источник вдохновенья,
Озаренья, осмысленья.
А в ответ за всё за это
Будем мы беречь поэта:
Конкуренты тут как тут,
Отвернёшься – уведут».
 

Деда, момеце пури

 
Жуткая фантастика —
Восьмидесятилетие.
Ноль стереть бы ластиком —
Восемь лет на свете я.
 
 
Восемь лет на свете я,
Вот же ситуация —
Южная Осетия
И эвакуация.
 
 
Вспышками кровавыми
Небо освещается:
Там, за перевалами,
Бой не прекращается.
 
 
Вот опять ударили,
В грудь тревогу тиская…
Городишко Знаури,
Школа осетинская.
 
 
Если мама с папою
Станут партизанами,
Нас с Наташкой спрятают,
Замешав с крестьянами.
 
 
Может, неприметные,
Может, затеряются.
Семьи многодетные,
Враг не догадается.
 
 
Слов хотя бы несколько
По веленью мамину
Мы учили экстренно,
Будто бы к экзамену.
 
 
Восьмидесятилетие…
Как же это помнится?
Восемь лет на свете я,
Деда, пури момеце[2]2
  «Мама, дай хлеба» (груз.). Нас предполагали отдать в аул, населённый грузинами.


[Закрыть].
 

27 августа
(Очень личное)

 
Как я очнулся в этом мире?
Конечно, поднял жуткий плач.
В какой-то харьковской квартире…
Отец – художник, мама – врач…
 
 
Никто им не шепнул сторонкой,
Что, дескать, вот средь бела дня
Зачем-то в тельце их ребёнка
Вселили самого меня.
 
 
Как было страшно поначалу
Вертеться в этом колесе.
Мать ничего не замечала,
А я старался быть как все.
 
 
Смеяться, если все смеются,
Грустить, когда вокруг грустят.
Порой хотелось ущипнуться,
Как будто сплю сто дней подряд,
 
 
Как будто снится сон нелепый.
А может, это и не сон?
Зачем же именно в то лето
И в этом месте я рождён?
 
 
Кто повелел, чтоб непременно
Вот в этот час, вот в этот миг
Вот в этом уголке Вселенной
Из ничего да вдруг возник?
 
 
Меня когда-нибудь спросили,
Когда и где хочу я жить:
Сейчас, в античном мире или
В тридцатом веке, может быть.
 
 
Ну а могло бы так случиться,
Что был бы я моей сестрой,
Ну а любезная сестрица
Тогда была бы – был бы – мной?
 
 
А вдруг – «разведкомандировка»?
Хожу, не узнанный никем,
Замаскированный так ловко,
Чтоб даже сам не знал зачем.
 
 
Но кто втравил меня в поездку?
Кто получает результат,
И кто потом с жестоким треском
Внезапно отзовёт назад?
 
 
…За годом год проходит следом.
Вот так и коротает век
Тот человек, который недо-,
А может, перечеловек.
 

Сентябрь

Урок геометрии

 
Вот переулок Угловой,
Там, где встречались мы с тобой.
То я с тобой,
То ты со мной,
На то ведь он и Угловой.
 
 
А было как? Мы шли домой,
И каждый – по своей прямой.
И там, где строят новый дом,
Сошлись прямые под углом.
 
 
И тут мы стали выяснять,
Что мы из школы сорок пять,
Я – в пятом «А»,
А я – в шестом.
И снег кружился над углом.
Потом был дождь, потом жара,
 
 
Потом рассветы, вечера,
Ну а потом… потом… потом
Мы целовались под углом.
 
 
…Давно снесли большой забор,
И под стоянку отдан двор.
Давно построен новый дом,
И мы живём, конечно, в нём.
 
 
А наша школа без затей
Перелицована в лицей.
И в том лицее, в пятом «А»,
Сидит гроза всего угла.
 
 
Нет удивительного в том,
Что кличут все его «Углом».
И нас устали вызывать
В родную школу сорок пять.
 
 
Ведь если что-то не по нём —
«А ну-ка, за угол пойдём!».
И, взявши жертву за грудки,
Читает он свои стихи
 
 
Про переулок Угловой,
И про рассветы над Москвой,
И как встречались мы с тобой —
То я с тобой,
То ты со мной…
 

Приговор

 
Там, в подъезде, возле батареи,
Выставлен с утра на белый свет —
Дескать, заберите поскорее —
Полиэтиленовый пакет.
 
 
«Принц и нищий». Читан-перечитан.
«Ксюша, больше книгой не дерись», —
На обложке кем-то начирикан
Этот замечательный девиз.
 
 
«Одри Хепберн», жизнеописанье.
Фотографий глянцевая гладь.
Что ж, совсем недавнее изданье,
Разве что успели полистать.
 
 
Там ещё с десяток книжек вроде,
Не в грязи и даже не в пыли,
Знать, недаром по утрам приходит
Дворник наш по имени Али.
 
 
Что же с этой Ксюшей приключилось?
Может, принца нищего нашла?
Может, в Одри Хепберн превратилась?
Что теперь ей книжные дела…
 
 
Выселить без права возвращенья —
Ишь какой суровый приговор…
Ну а я чего с таким смущеньем
Робко озираюсь, словно вор?
 
 
У меня на полках тесновато.
Ну да ладно, так тому и быть…
Говорю: подвиньтесь-ка, ребята,
Бесприютных надо ж приютить.
 

Солнечно

 
О, это солнечное утро,
О, этот солнечный восторг!
Славяне поступили мудро,
Переселившись на Восток.
 
 
Что воспевали бы поэты,
И как существовали мы,
Не будь у нас такого лета,
Такой весны, такой зимы,
 
 
Не будь «очей очарованья»,
Вот этой осени, когда
Так светит солнце на прощанье,
Уходит словно навсегда.
 
 
Оно у нас прощенья просит
За предстоящую мокреть…
А девочка, подставив носик,
Спешит ещё подзагореть.
 

Затишье

 
Вот если в этот день родиться,
То нипочём не догадаться,
Что может небо голубиться,
А солнца луч земли касаться.
 
 
Ты будешь думать, что всегда так —
Слегка свежо, слегка туманно,
И лужица дана в задаток
Того, что это постоянно.
 
 
Что вовсе не бывает тени
Ни от берёз, ни от акаций.
Что этот желтый лист последний
Всю вечность будет колыхаться,
 
 
Что навсегда пришло блаженство
В себе покой и нежность холить
И тишину не беспокоить
Случайным словом или жестом,
 
 
Существовать одним желаньем —
Пусть эта благодать продлится,
Как отрешённое молчанье,
В котором пребывают птицы.
 

Витраж

 
Возьмите тучку небольшую
И отожмите, как бельё.
Пускай прольётся из неё
Некрупный дождь на мостовую.
 
 
Потом немного подождите,
Чтоб лужи крупные согнать,
И сильный ветер поднимите —
Порывов этак двадцать пять.
 
 
И пусть листва туда слетает,
Учтите мнение листвы!
Куда она предпочитает,
А не куда хотите вы.
 
 
Здесь каждый листик неслучайно
Среди других себя найдёт,
Закончив творческий полёт
Созданием необычайным.
 
 
Чтоб не испортить всю затею,
Пока не стало подсыхать,
Вам надо с неба поскорее
Два лишних облака убрать.
 
 
Всё получилось, получилось!
Возникло солнышко едва,
Как на асфальте засветилась
Меж листьев неба синева.
 
 
Витраж, который, без сомненья,
Украсил бы любой чертог,
Достойный славы, восхищенья,
Сейчас лежит у наших ног.