Текст книги "Тайна взорванного монастыря"

Автор книги: Алексей Биргер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Алексей БИРГЕР
ТАЙНА ВЗОРВАННОГО МОНАСТЫРЯ

Глава ПЕРВАЯ. ВОР, КОТОРЫЙ НЕ ВОР

– Ух ты! – заорал вдруг Ванька, подскочив на кровати чуть не до потолка. – Вот это да! Как же я раньше этого не замечал?

Наверно, надо сразу пояснить для тех, кто не читал о наших предыдущих приключениях, что Ванька – это мой младший братец, а меня зовут Борис Болдин, и вся наша семья – я, Ванька, папа, мама, кавказский овчар Топа (полностью – Генерал Топтыгин) и сорока Брюс Уиллис (которого членом нашей семьи можно считать только условно, потому что он вечно пропадает невесть где) живёт на северо-западе России, в краю озёр, через который проходит система Волго-Балта, к Санкт-Петербургу на север и к Рыбинскому морю на юг, и дом наш (огромный и красивый старинный дом, весь покрытый прихотливой деревянной резьбой) стоит на острове Солёный Скит, в одном из этих озёр. С одной стороны остров глядит на Город, а с другой – на заповедник, которым заведует отец, один из крупнейших заповедников в европейской части России. То есть, отец получается полным хозяином огромной местности, и к нему относятся с уважением и почтением даже всякие министры и банкиры из Москвы, приезжающие отдохнуть в гостевых комплексах заповедника, а уж о том, каким авторитетом он пользуется у всех местных жителей, на пятьдесят километров вокруг, и говорить не приходится. Даже Степанов, крупнейший местный мафиози и владелец чуть ли не половины города – старинных торговых рядов, переоборудованных им в комфортабельный рынок, гостиницы «Княжеская» (бывшей «Интурист»), одной из местных газет, завода ртутных ламп, электроинструментального завода и… Впрочем, ладно, Степанов – это совсем другая история, и я расскажу о нём при более удобном случае.

А пока продолжу. Дело было на выходной, в самом начале зимы, которая наступила на удивление быстро. Практически сразу же после нашего последнего приключения, о котором я рассказывал и которое назвал «Тайна острова Буяна». Кто помнит, во время этого приключения мы угодили в снежный буран, сменившийся грозой, а потом опять снежным бураном – редчайшее явление, подобное которому произошло лишь в тысяча шестьсот каком-то году, и мы, конечно, были в полном восторге, что нам довелось увидеть такое чудо. А после снежного бурана тепло так и не вернулось, и лёд установился очень быстро, и мы теперь не ездили в нашу школу в Городе на пароходике, типа паромчика («трамвайчике», как его называют местные жители), а бегали в неё пешком через лёд.

Так вот, был выходной, ещё утро, и ближе к обеду мы собирались прошвырнуться на другой конец острова, навестить смотрителя маяка, который с концом навигации совсем заскучал, а заодно и Топу выгулять, но сейчас, после позднего завтрака, мы сидели дома. Так приятно было ничего не делать после целой недели беготни. Ванька валялся на кровати и в очередной раз перечитывал «Хоббита», а я (тут дело не обошлось без язвительных комментариев Ваньки) устроился перечитать первую из моих вышедших книжек, «Тайну неудачного выстрела». Очень приятно, знаете, перечитывать самого себя, особенно когда перечитываешь себя в виде красивой книги, изданной крупным московским издательством. Ну, Ванька, естественно не упустил случая подразниться. А потом взял своего любимого «Хоббита» и устроился перечитывать – и читал, пока (с чего я и начал рассказ) не подскочил с диким воплем, совершенно меня ошеломив.

– Ты что? – спросил я. – Спятил?

– Да ты только погляди! – Ванька был вне себя от возбуждения. – Как фамилия хоббита?

– По-разному в разных книжках, – ответил я. – Или Торбинс, или Бэггинс.

Тут надо пояснить. У нас было два издания «Хоббита» – два разных перевода – и в одном из них фамилия главного героя была Торбинс, а в другом Бэггинс. Вообще, то издание, в котором хоббита звали Торбинс, нравилось нам больше – возможно, просто потому, что оно появилось первым и мы первым его прочли. Но мы приобрели «Хоббита» и в другом переводе – нам так нравилась эта книжка, что хотелось иметь её в разном виде. Нас, конечно, заинтересовала эта путаница с фамилиями, и мы спросили у отца, который отлично знает английский язык, откуда она взялась. Отец рассмеялся:

– Понимаете, по-английски «бэг» – это «мешок», «котомка», «торба». И один переводчик решил оставить фамилию как она есть, то бишь, Бэггинс, а другой переводчик решил перевести её на русский, чтобы русским читателям был понятен её смысл. Видимо, ему показалось, что смысл этой фамилии очень важен для понимания книги в целом. Вот он и сделал из Бэггинса Торбинса, потому что и «Мешочкинс» и «Котомкинс» звучат, согласитесь, намного хуже.

– То есть, у Толкиена, в настоящем тексте, Бэггинс, а Торбинс – это неправильно? – уточнил я.

– Ну, нельзя назвать это неправильным, – сказал отец. – Вообще-то, имена и фамилии не переводятся. Никто не делает из сэра Джона сэра Ивана, а из дона Базилио – дона Василия, хотя это одно и то же. Но бывают особые случаи. Например, вспомните, как Робинзон Крузо говорит: «Я решил назвать моего дикаря Пятницей, потому что встретил его в пятницу.» По-английски пятница – «фрайдэй». Но если бы переводчик оставил имя как есть, переведя: «Я решил назвать моего дикаря Фрайдэй, потому что встретил его в пятницу», то многие русские читатели ничего бы не поняли. Вот имя «Пятница» всегда и переводят с английского. Есть и другие примеры. Видно, один из переводчиков «Хоббита» решил, что тут как раз такой случай, когда фамилию героя обязательно нужно перевести, чтобы читателям было понятно, что она значит. Ну, чтобы все сразу догадывались, что хоббит Бильбо – странник по духу, которому судьбой начертано путешествовать с торбой за плечами, в самой невероятной компании.

– И он был совершенно прав! – уверенно заявил Ванька. – Когда фамилия Торбинс – то все понятно, а Бэггинс – это ни то, ни сё. Если стану переводчиком, то обязательно буду переводить все фамилии, какие надо!

– Ну, ты напереводишь… – хмыкнул отец. Но спорить с моим братцем не стал. Ваньку никому невозможно переспорить, когда он упрётся – даже отцу.

Ну, вот, мне пришлось вернуться к этому эпизоду, чтобы вы поняли, о чём идёт речь.

– Нет, я имею в виду правильную фамилию хоббита, – сказал Ванька.

– Бэггинс? – переспросил я.

– Да иди ты со своим Бэггинсом! Когда я говорю про «правильную» фамилию, я имею в виду ту, которая правильная для русского языка.

– То есть, ты имеешь в виду фамилию Торбинс, – спокойно (насколько мог) сказал я. – Ну и что?

– Как ну и что! Смотри, что происходит дальше. Приходят, значит, гномы к Бильбо Торбинсу и говорят: «Ты нам нужен и ты пойдёшь с нами, потому что ты вор». Бильбо, естественно, отпадает и встаёт рогами в землю, чтобы убедить их, что он не вор, но всё напрасно. Гномы знай твердят своё: «Раз волшебник Гэндальф сказал, что нам нужен лучший из хоббитов-воров, и что лучший – это ты, значит, не надо отнекиваться. Ты отправишься в путешествие вместе с нами, потому что только самый лучший вор сможет выкрасть назад сокровища, которые у нас украли». И, делать нечего, Бильбо отправляется с ними, а гномы уверены, что с ними едет самый лучший и хитрый вор на свете.

– Ну? – сказал я. – Я всё это отлично помню, к чему пересказывать? Ты к делу давай, к делу. Что ты там увидел? Откуда такой восторг?

– Ну и тупой ты! – с чувством сказал мой братец. – Ещё тупее меня. Ладно, я только сейчас разглядел, но ведь ты старше меня, и давным-давно должен был бы сам сообразить и мне показать! Так нет, я первым просек!

– Да что ты просек-то? – я начинал злиться на Ваньку. Ну, он любого может до белого каления довести.

– Как фамилия Гришки-вора? – самым победоносным и торжествующим тоном осведомился мой братец.

Гришка-вор – самый знаменитый вор в наших краях. Точнее, был самым знаменитым вором… Кто читал мои рассказы о наших прошлых приключениях, тот отлично с ним знаком, а для тех, кто не читал, скажу в двух словах, что после трёх отсидок Гришка решил начать новую жизнь и стал столяром – не менее знаменитым, чем вором, просто чудо-мастером сделался. Отец ему очень помог – Гришку, при его репутации, никто не хотел брать на работу, но отец поручился за него, а гарантия отца для всех значила очень много. Гришка уж и не знал, как его отблагодарить, и много чего делал для нас бесплатно. Вы бы видели, какие резные дубовые двери он смастерил в наш дом, какие узорчатые перила для лестниц на второй этаж и для балкона! И на ночную рыбалку он нас с Ванькой часто брал, и вообще с ним было интересно. Но его так и продолжали называть Гришкой-вором – по старой памяти и чтобы от других Гришек отличить.

– Фамилия Гришки? – удивлённо осведомился я. – Ну, Торбышев… – и сам подскочил. – Конечно! Торбышев – Торбинс! Практически одна и та же фамилия!

– Дошло? – Ванька сиял. – Теперь заметь ещё одно. Как Бильбо Торбинс – вор, который не вор, так и Гришка то же самое! Он давно уже не вор, но его все продолжают называть Гришкой-вором, и после каждого крупного ограбления милиция на всякий случай к нему наведывается, и он им должен объяснять – ну, в точности как Бильбо гномам – что он не вор, а они все равно сомневаются!..

– Действительно, – сказал я. – Все совпадает. Просто фантастика.

– Так это не просто фантастика! – возразил Ванька. – Неужели самое главное до тебя так и не доходит?

– Самое главное? – я малость растерялся. – А что ещё?..

– «Что ещё», «что ещё»! – передразнил мой братец. – Неужели так и не допёрло? Я же тебе все как на блюдечке выложил!

– Всё равно не понимаю… – признался .

– Да чего тут не понимать? – Ванька фыркнул от досады на мою недогадливость. – Всё это – не просто совпадения! Гришка – это хоббит!

Глава ВТОРАЯ. ВАНЬКА СТРОИТ ПЛАНЫ

Вид у меня, наверно, сделался как у получившего поленом по голове. Сами понимаете, Ванькино заявленьице – это было мощно!

– Ну, знаешь… – пробормотал я. – Ты, это…

– Ну, я ж не хочу сказать, что у него мохнатые ноги, похожие на лапки, или, там, кольцо-невидимка, – «успокоил» меня мой братец. – Мы знаем, что ноги у него нормальные, как у всех людей, и вообще… Но я хочу сказать, что по сути он настоящий хоббит, он ведь и в путешествия нас водил – на дальнюю рыбалку, там… Но всё это – не то, по большому счёту. Я тебе точно говорю – раз он наш, озёрный хоббит – он должен нас взять в большое путешествие, со всякими приключениями, в такое большое, которого у нас ещё не было, и, спорить готов, во время этого путешествия ему придётся что-нибудь украсть для восстановления справедливости, хоть он давно уже и не вор!

Я потихоньку начал приходить в себя.

– Ну, ты сказанёшь! – сказал я, покачав головой. – Гришке только что-нибудь украсть и не хватает! Милиция ведь до сих пор на него косится, и, по-моему, ждёт случая, когда он что-нибудь отмочит!

– Так я ж говорю, это будет совсем особый случай, такой, когда даже милиция его одобрит! – заспорил Ванька. – Не знаю, какой и как, но точно знаю, что, если он возьмёт нас в путешествие – то есть, если мы утянем его в путешествие – тут-то этот случай и произойдёт!

Он вскочил и начал натягивать свитер.

– Ты как хочешь, а я немедленно направляюсь к Гришке! – заявил он. – Сколько сейчас? Полдвенадцатого? Весь день впереди, до темноты десять раз успеем вернуться!

Чтобы добраться до Гришки, нам надо было перейти через лёд, перехватить один из рейсовых автобусов, останавливающихся возле малой пристани, проехать приблизительно с полчаса, сойти неподалёку от той деревни, в которой жил Гришка, и ещё минут десять пройти – через поле и по деревенской улице до его дома.

– Подожди! – я попытался урезонить моего братца. – Во-первых, мы собирались к смотрителю маяка…

– Всегда успеем! – отозвался Ванька. – А с Гришкой… тут надо ковать железо, пока горячо!

– …Во-вторых, – настойчиво продолжал я, – что ты скажешь Гришке, когда к нему явишься? «Гришка, я понял, что тебе надо что-то украсть»? Да его кондрашка хватит!

– Вовсе и не так я ему скажу! – возмутился Ванька. – Не держи меня за придурка, а? Я к этому аккуратно подведу, дипломатично. Мол, Гришка, мы хотим отправиться в большое путешествие, и для этого путешествия нам нужен вор…

– Ещё того лучше! – рассмеялся я.

– Ну, а ты… – Ванька прищурился, в его глазах начинали плясать злые огоньки. – Как бы ты повёл разговор, если ты такой умный… такой умный, то не мог сообразить за столько лет, что Торбышев – это Торбинс? – не удержался он от подкола.

– Да никак, – ответил я. – Я бы спокойно прогулял Топу, попил чайку у смотрителя маяка, послушал его байки, – наш смотритель маяка был ещё тем рассказчиком, настоящий Барон Мюнхгаузен, и слушать его было безумно интересно: вроде, ты и знаешь, что в его невероятных историях ни словечка правды нет, а все равно в какой-то момент начинаешь верить, – и положился бы на судьбу. Если «Гришка – это хоббит», как ты утверждаешь, то все само собой сложится. И большое путешествие будет у нас тогда, когда для него срок наступит.

– Ну, может быть… – Ванька задумался, закусив губу, потом покачал головой. – Нет! «Само» ничего не бывает. Если чего-то хочешь, то надо этого добиваться.

– Так ведь ты сам ещё толком не знаешь, чего ты хочешь, – сказал я. – Я бы на твоём месте ещё подумал.

– А чего тут думать! – выпалил Ванька. – Я, пожалуй, так и начну, напрямую: «Гришка, я знаю, что ты хоббит, поэтому ты просто обязан взять нас в путешествие!»

– Гришка решит, что ты спятил.

– Не решит, вот увидишь. В общем, ты едешь со мной или нет?

– Не еду, – твёрдо сказал я. – Я возьму Топу и прогуляюсь к смотрителю. А ты поступай как знаешь.

– И поступлю! – отозвался Ванька, со злым упрямством. – А ты после этого ещё мне завидовать будешь!

И он отправился к родителям, попросить деньги на билет на автобус в два конца и «на какой-нибудь перекусон» – под этим подразумевалось, что, раз уж Ванька едет в город, он должен выпить бутылку колы (пепси или коки, что подвернётся) и слопать «Марс» или «Сникерс».

– Ты уверен, что обернёшься до темноты? – озабоченно спросила мама.

– Ещё бы! – ответил Ванька. – Времени вон сколько, навалом!

– С чего тебе так приспичило навестить Гришку? – поинтересовался отец, всегда глядевший в корень.

Ванька бросил на меня быстрый взгляд.

– Это секрет! – торопливо сказал он.

Отец с любопытством посмотрел на меня, но я только плечами пожал, с таким жестом, что, мол, раз Ванька считает это секретом, то и я говорить не имею права, но не беспокойтесь, мол, никаких безумных замыслов у Ваньки на этот раз не имеется и ничего такого он не натворит.

– Ладно, – сказал отец. – Секрет так секрет. Я вот только думаю, что не нужно тебе тратиться на автобус. Я сейчас собираюсь в заповедник, проверить лосиные кормушки, и мог бы подвезти тебя на «Буране». Высадить неподалёку от деревни, а на обратном пути прямо заехать к Гришке и забрать тебя. Если, конечно, тебе и вправду нужен Гришка… – добавил отец то ли с ехидством, то ли с сомнением.

– Да правда – честное слово, правда! – горячо заверил мой братец. – И снегоход – это классно!

– А его не продует? – обеспокоилась мама (имея в виду Ваньку, разумеется). – Ведь вам ехать не меньше сорока минут, и под открытым небом. Может, ему всё-таки пойти на автобус? Так он доедет, имея крышу над головой и не обдуваемый всеми ветрами…

– Да ничего с ним не будет, – рассмеялся отец. – Только здоровей сделается. Но оденься потеплее, – велел он Ваньке, – и шарф возьми подлиннее и пошире, чтобы можно было лицо замотать до самых глаз, если ветер будет особенно злобствовать. Впрочем, погода стоит тихая, и смахивает на то, что меняться она не собирается. В общем, одевайся, а я пошёл выводить снегоход.

Через десять минут отец и Ванька отъехали на «Буране» – «Буран» у отца был (и есть, разумеется – ведь никуда он не делся) самый мощный, такой, который может брать довольно тяжёлые грузы, и скорость он развивал порядочную, покруче, пожалуй, чем и у маленького двухместного, носящегося как вихрь, потому что он сам по себе лёгкий. Мы с мамой посмотрели, как они мчатся через лёд, и помахали им вслед, а потом я взял Топу – который безумно обрадовался возможности поноситься не хуже «Бурана» по заснеженным полям – и потопал в другую сторону, к маяку.

Смотритель – у него, кстати, и имя было такое, что нарочно не придумаешь и не выговоришь с первого раза, Виссарион Северинович, вполне подходящее его характеру имя – обитал на новом маяке, а на острове был ещё и старый, заброшенный. Старый находился на северо-западной, самой дальней от нас оконечности острова, а новый – на самой северной точке Солёного Скита, на длиннющем таком мыске, глубоко вдающемся в озеро. Я слышал несколько объяснений тому, почему, где-то около 1950 года, построили новый маяк, а старый сделался никому не нужен. Основных было два. Первое – что когда была закончена система Волго-Балта, в нашем озере сменился и основной фарватер, и теперь корабли (в основном, сухогрузы и красивые туристские теплоходы) шли через северную его часть, а не входили в озеро с запада, как было раньше. Второе – что маяк на западе был нужен, пока на нашем острове располагалась авиабаза (кстати, в нашем доме в своё время, в двадцатые-тридцатые годы, находился штаб авиаполка). То есть, что маяк был нужен прежде всего для ориентировки самолётов, которым так было намного удобнее, а не кораблей, а после войны, когда авиабазу перевели в другое место и весь остров опять стал гражданским, надобность в таком маяке отпала, а вот маяк на северном мысу, вокруг которого есть несколько мелей и огромные, с двухэтажный дом, валуны кое-где из воды макушками выглядывают, стал необходим позарез.

Кстати, кое-какие следы авиабазы на нашем острове до сих пор сохранились, и есть даже остатки тяжёлого бомбардировщика, совсем чуть-чуть не дотянувшего до посадочной полосы. Он был из тех сверхдальних тяжёлых бомбардировщиков, которые летали бомбить Берлин даже в первые дни войны – представляете, какие это могучие были машины? – и он возвращался уже подбитым, но до острова дотянул, и всё-таки упал, и пропахал овраг метров в двадцать длину и метра три глубиной. Он не загорелся, и лётчики, по рассказам старожилов, успели спастись, но отремонтировать его или хотя бы извлечь из оврага было уже невозможно, вот его там и оставили. Сейчас-то сохранились лишь жалкие останки: проржавевшие крылья, лежащие прямо на земле, кусок полуразвалившейся кабины… Но и эти останки впечатляют. А говорят, когда он был совсем новеньким, это вообще было нечто замечательное, и мальчишки – теперь ставшие местными стариками, от которых мы все это и знаем – обожали забираться в кабину и дёргать за рычаги (те, что остались, после того, как военные механики сняли все целые механизмы и всё, что могло более – менее пойти в дело) или играть в схватку на крыле высоко летящего самолёта, как герои фильмов иногда дерутся. Потом-то – по рассказу местных стариков – к растаскиванию самолёта активно подключились и местные жители. Кто уволок лист дюраля – отремонтировать крышу, кто поспешил снять и утащить погнутые колеса, чтобы попробовать выпрямить их и приспособить к тачке или телеге, а других умельцев в первую очередь интересовали витые и гнутые трубы и шланги – необходимейшая вещь для самогонных аппаратов. Говорят, «раздевание» бомбардировщика окончательно завершилось в восьмидесятые годы, когда с него уже нельзя было взять ничего путного, но, повторяю, даже его жалкие останки до сих пор производят сильное впечатление. И это впечатление ещё усиливается, когда смотришь на овраг и представляешь, какая же это была машина, если она сумела так разворотить землю.

Кстати (это уже в третий раз я говорю «кстати», но все эти «кстати» мне кажутся вполне к месту, ведь я знакомлю вас с нашим островом, который вам надо бы хорошо представлять) в этом овраге даже в самые не грибные годы можно набрать целый урожай подосиновиков. Почему-то подосиновики очень этот овраг полюбили.

Всё это я и припоминал, пока шёл через поля и заснеженные перелески, а Топа носился вокруг меня туда и сюда. И ещё я размышлял, какой байкой порадует меня на этот раз смотритель маяка. В прошлый раз он впарил нам с Ванькой несколько фантастических историй – о том, в числе прочих, как однажды во время сильного половодья его дом (он, мол, жил тогда на самом берегу) просто унесло течением, и он две недели жил в своём доме как на корабле, причём дом не дал ни единой течи. И все свои россказни он снабжал такими правдоподобными деталями, что невозможно было не поверить. «С табачком-то у меня был порядок, – говорил он, – я как раз перед наводнением запасся в сельпо. А вот с продуктами вышла накладка. Ведь основные продукты были у меня в погребе, а дом, сами понимаете, оторвало от погреба, и люк в погреб мне пришлось срочно задраивать и конопатить. Этот люк был моим самым слабым местом, и я очень за него переживал, но обошлось. Единственно, чего у меня было в достатке – это пшёнки. Кашу-то сварить я мог без проблем, воды вокруг было – бери не хочу, сами понимаете, да и керосина у меня стояло аж две трёхлитровых бутыли, было, чем примус заправить, но после двух недель на сплошной пшённой каше я взвыл и долгое время на тушёнку глядеть не мог. Впрочем, грех жаловаться, у меня бывали времена и похуже…»

Вот такой он был, наш Виссарион Северинович. На маяке всегда интересно побывать просто так, согласитесь, а уж когда у маяка такой смотритель, то тем более будешь бегать туда при каждом удобном случае. А мы с Топой уже приближались к маяку. Маяк возвышался стройным тёмным силуэтом посреди сверкающей на солнце белизны. Перед ним – поле, покрытое снегом, припорошенные снегом бугры и камни вдоль берега, там, где берег начинает круто спускаться вниз, а за маяком – огромные ледяные пространства, и лишь далеко-далеко, почти у горизонта, синеется тонкая полоска леса на другом берегу озера.

Топа остановился рядом со мной, навострил обрубки своих ушей (у кавказцев уши купируют, вы ведь знаете) и коротко тявкнул.

– Что там такое, Топа? – спросил я, прикладывая ладонь козырьком над глазами, чтобы не так слепили сверкающие на солнце снег и лёд, и приглядываясь попристальней.

Топа вильнул хвостом, показывая, что рад моей догадливости, а я разглядел рядом с маяком «Буран» – такой же мощный, как у отца. Выходит, у смотрителя были гости.

– Кто это, Топа, ты знаешь? – осведомился я.

Топа, посмотрев на меня, опять завилял хвостом.

– Свои, да? – по поведению Топы, я понял, что «Севериныча», как чаще всего называли смотрителя маяка, навестил кто-то хорошо нам знакомый – кто-то из тех людей, о которых Топа знал, что это – друзья, которых стоит приветствовать, а не кидаться на них. – Ладно, пойдём, посмотрим.

Мы подошли к маяку, Топа послушно присел у порога – он знал, что внутрь ему заходить нельзя, и приготовился охранять меня, пока я буду внутри – а я постучался, оповещая о своём приходе, и сразу вошёл. У нас со смотрителем так было принято. Маяк был трёхэтажный (точнее, трёхъярусный или трехуровневый, потому что трудно было назвать этажами в полном смысле слова эти три высоких помещения, поставленных друг на друга и пронизанных насквозь винтовой лестницей), и смотритель жил на втором этаже, а на третьем находились все технические службы: пульт управления прожектором и так далее. Смотритель не очень любил бегать вверх и вниз, встречая гостей, поэтому, если дверь не была заперта, надо было просто заходить, лишь стукнув по двери посильнее, чтобы оповестить смотрителя о твоём приходе и чтобы смотритель успел приготовиться. Ну, то есть, проснуться и вскочить с кровати, если он задремал.

Я поднялся по винтовой лестнице, постучал в дверь жилого помещения и вошёл. Там было жарко, как всегда: смотритель пользовался мощным электрообогревателем, наполовину самодельным (один местный умелец собрал ему этот обогреватель из спиралей от духовок двух или трёх старых электроплит) и в холодное время держал его включённым дни напролёт. За все электричество, потребляемое маяком, платило государство, и казённого электричества Севериныч не щадил.

Севериныч удобно устроился за столом, поближе к обогревателю и к электроплитке, на которой стоял горячий чайник. А напротив Севериныча сидел Миша… то есть, Михаил Дмитриевич, это мы называли его Мишей, потому что он был совсем молодой, и выглядел, при его невысоком росточке (хотя сложения он был и крепкого) вообще старшеклассником, а не начальником ФСБ нашего городка. Миша был выпускником, окончившим высшую школу ФСБ, или как там она называется, и работал у нас меньше года. Сперва его прислали к нам на три-четыре месяца, «в виде „преддипломной практики“, как это называлось бы в гражданских терминах, – как объяснил он, – из-за нехватки кадров, понимаете…» – но, в итоге, он отработал месяцев девять, а недавно стало известно, что он и остаётся у нас, потому что управлялся он неплохо, а нехватка кадров, она никуда не девалась, и после того, как бывший начальник ушёл на повышение в Вологду, более достойную кандидатуру, чем Миша, было трудно подобрать. Во всяком случае, я так это понимал. Он сразу, едва мы познакомились, сказал нам, чтобы мы называли его Мишей, и нам трудно было называть его иначе, хотя взрослые, естественно, обращались к нему уважительно, по имени и отчеству.

Сейчас Миша прихлёбывал чай и проглядывал всякие бумаги, разложенные перед ним, изрядно пожелтевшие.

– Заходи, дорогой! – радостно приветствовал меня Виссарион Северинович. – Сейчас чайку налью, горяченького. А где твой брат?

– Отправился по делам, – ответил я. – Неожиданная идея ему втемяшилась.

– Что за идея? – поинтересовался Миша. – Опять на след какого-нибудь преступника напали? Вы у меня смотрите, а то в последний раз чуть головы не сложили, сколько волнений всем доставили!..

«В последний раз» – это когда мы нарвались на крупнейшую в наших краях банду подпольных скупщиков цветных металлов, которые решили избавиться от нас как от свидетелей, да тут ещё история с выставленным на торги заводом примешалась… Нас тогда выручил Брюс, наша сорока (которого я предпочитаю, вообще-то, называть «сорок», чтобы подчеркнуть, что он парень, а не девчонка, и пусть взрослые говорят, что это неправильно, но здесь я буду писать «сорока», чтобы вам не подумалось, будто я неграмотный), а вообще нас выручали все – и милиция, и Миша, и Степанов… Наверно, это был первый случай, когда Миша и Степанов действовали сообща, потому что, как вы сами понимаете, вообще-то они всегда были «по разные стороны баррикад», пользуясь выражением отца. Ну, это дело прошлое, и с тех пор была ещё одна история, о которой Миша не знал, потому что она прошла без его участия. Это когда посреди снежного бурана за нами гонялся псих с ружьём…

– Да нет, – ответил я, – не бойтесь, ничего страшного. Решил подбить Гришку-вора на какой-то дальний поход, вот и все.

– Вот и все? – хмыкнул Миша. – Представляю, что вы из этого сумеете наворотить!.. Гм… Гришка-вор, говорите?

– Ну да, – кивнул я. – А вы чем занимаетесь? – я не мог сдержать любопытства.

– А это, видишь, Михал Дмитрич готовится представить меня к награде за заслуги перед органами, – с важным видом сообщил смотритель маяка. Он повернулся к зеркалу и стал приглаживать свои торчащие в разные стороны седые волосы.

– За заслуги?.. – я бы решил, что Севериныч очередную «пулю льёт», но вот, Миша сидит здесь, и документы перед ним – причём, видимо, документы важные, раз они хранились так долго…

– Да ты побольше его слушай! – рассмеялся Миша. – Мы тут историческую справедливость восстанавливаем. Будем о прибавке к пенсии Северинычу хлопотать, как незаконно пострадавшему и на Дальнем Севере выслугу лет имеющему.

– Так вы на Дальнем Севере были? – повернулся я к смотрителю маяка.

– Был, – кивнул он. – На Крайнем Севере, на Крайнем.

– На Крайнем, на Дальнем – все одно, – махнул рукой Миша. – Я одного не понимаю: чего ты молчал? Язык ведь у тебя подвешен так, что дай Бог каждому!

– Ну, а чего болтать? – проворчал смотритель. – Не приведи Господь, времена переменятся, так мне эту болтовню по новой припомнят.

– Прости, Севериныч, но ты старый болван! – с чувством сказал Миша. – Небылицами свою жизнь украшаешь, а о правде, которая любых небылиц покруче, молчишь в тряпочку! Это ж придумать надо! И кто тебе припомнит? Ты сам напоминать должен, ведь и в то время ты компенсацию не получил. Вот, написано здесь, чёрным по белому, «полностью реабилитирован за отсутствием состава преступления», и годы, проведённые на севере, указано засчитать в общий трудовой стаж, со всеми полагающимися северными коэффициентами и надбавками, когда дело дойдёт до пенсии. Если б я в архивы нашего ведомства не полез, так бы и сидел ты ничего не имея.

– То-то и оно, что в вашем ведомстве все учтено и хранится, без срока давности, – буркнул смотритель. – Выходит, по этим бумажкам можно, если лыко в строку ляжет, по новой меня сграбастать, да?

– Нет, ты погляди на него! – воззвал ко мне Миша. – Я ему хочу как лучше сделать, а он брыкается. И ведь ни за что я про это не узнал бы, если бы не вся эта история… Дай, думаю, загляну в архивы, мало ли что… Ведь в наших краях каждый второй из его поколения через лагеря прошёл. Хотел за помощь его отблагодарить, а он…

Миша вспоминал ту историю, когда Севериныч своим враньём и небылицами запутал все дело так, что просто удивительно, как нам вообще удалось его распутать. Правда, вся путаница, которую он устроил, в итоге действительно оказалась только к лучшему, ведь не возьмись он врать напропалую, и не возникло бы улик против преступников, которые задёргались просто жуть, и веселья под конец он нам, во всяком случае, доставил немало.

– Так ведь пуганая ворона и куста боится, – возразил Севериныч. – Однако ж, за добро спасибо. Разве я не ценю?

– Так вы сидели? – вмешался я. – За что? Когда?

Этот кусок биографии Севериныча оказался для меня полной неожиданностью. Никогда, ни полсловечком во время всех своих бесконечных рассказов, не упоминал он о том, что несколько лет провёл в лагере, далеко на севере. Видно, крепкий засел в нём страх, что всё это может повторится.

– Сидел, – усмехнулся смотритель. – Говорят же, что от сумы да тюрьмы не зарекайся. За что? Да ни за что, сам слышал. Полностью реабилитирован как безвинно пострадавший по ложному обвинению. А когда… Давно это было, очень давно. Можно сказать, в другой жизни… А во всю эту писанину я не очень верю, – он кивнул на анкету, которую заполнял Миша. – Станет мне государство пенсию прибавлять!

– Трудно будет, – признал Миша. – Но мы постараемся.

– Так какое у вас всё-таки было ложное обвинение? – настаивал я.