Текст книги "Музей Восковых фигур"

Автор книги: Алексей Бежецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Это была маркиза. И я почувствовал мгновенно страшную зависть, ревность, и все это вместе соединилось в затаенный гнев. Мне вдруг показалось, что меня страшно кто-то обманывает. Я заметил, уже не знаю как, что музыкант смотрите на маркизу, и прочел в ее глазах миллион обещаний. Каким образом такой изящной женщине, как маркиза, мог понравиться этот дьявол?

Проведя последний раз смычком по струнам, музыкант отер рукою лоб, сказал хриплым голосом «basta», еще что-то пробормотал, сел на стул и нервно улыбнулся.

Демон, ему помогавший, казалось, отлетел от него, и он теперь принял странный, какой-то робкий вид. Скрипка в его усталой руке казалась разбитым щитом в руках бойца. Маркиза смотрела на него как очарованная; ее же легкомысленная и веселая кузина подлетела к музыканту и стала восторгаться:

– О, несравненный артист! Ведь это чудо, прелесть, восторг, то, что вы играли!.. Чьи это пьесы?

Скрипач нахмурился и отвечал:

– Это все равно… Когда я их играю, то они «мои»…

– Вы нас всех очаровали!.. Как зовут вас?

Он молчал.

– Его зовут Паганини… – сказал Тюрто, выдвинувшись вперед и широко улыбаясь. – Здравствуй, друг Николо!.. Ты не ожидал меня здесь встретить?

Паганини изменился в лице и что-то пробормотал.

Мне уже приходилось слышать от путешественников по Италии это имя. Любители рассказывали про него чудеса.

– Mesdames et messieurs, – продолжал Тюрто, – рекомендую вам: синьор Николо Паганини, когда-то первый скрипач в Лукке, при дворе принцессы Елизы Бачиоки. Я его знал в Италии более как любителя карт и никак не ожидал, чтобы он так играл на скрипке… Он играл в карты, как черт, а черт завистлив и стал его обыгрывать… Вероятно, это и заставило его вернуться к инструменту. Явление исключительное. Так, может быть, и стоит играть. Такой игрой можно укротить бурю на океане… Не правда ли, князь? – прибавил Тюрто, весело улыбнувшись и скользнув взором по лицу маркизы.

Но тут произошло странное явление. Паганини уронил голову на грудь, отклонился на спинку кресла, в котором сидел, и закрыл глаза…

– Что с ним?! – встревоженно спросила маркиза. – Ему дурно!.. Вам дурно?

При звуке ее голоса Паганини открыл глаза; в них отразилось восхищение.

– О, meravigliosa apparizione![6]6
  О, чудесное видение! (итал.).


[Закрыть] – прошептал он и вновь закрыл глаза.

– Оставьте его, signora, – отвечала за него молодая итальянка, бросая мрачный взгляд на маркизу. – Это от грозы… Он вчера ее еще предчувствовал и не спал целую ночь. Позвольте нам воспользоваться вашим гостеприимством и отдохнуть.

Мы их оставили и вернулись потихоньку в залу.

– Как он красив!.. Как он удивительно был красив! – говорила вполголоса маркиза своей кузине.

Остаток вечера маркиза только и говорила о Паганини и на мои ухаживания, особенно нежные на этот раз, обращала мало внимания. Перед тем как расходиться спать, она меня даже просила зайти к музыканту и узнать об его здоровье. Однако мне не удалось поговорить с ним. В дверях я встретил выходящего от него Тюрто, который мне сказал:

– Вы к нему… Я был уверен, что вы к нему зайдете, но его нельзя видеть. Он нездоров и спит. Если вы не верите, что он спит, то посмотрите!

Я приотворил дверь. Паганини лежал полураздетый на софе со сложенными на груди руками и, благодаря своей бледности, походил на мертвеца. Его спутница Антония сидела у его ног и смотрела на него печально и мрачно.

– Не правда ли, он походит на труп? – говорил мне Тюр-то, провожая меня в мою комнату. – Вот «удивилась» бы наша великолепная маркиза, если бы узнала, что у нее в замке гостит покойник… хо, xo!.. А она-то в него, вы заметили, сразу влюбилась… Это бывает редко, но случается… Ее сердце заключено теперь в его скрипке, как голубь в когтях у ястреба… Что вы так бледны и печальны, князь? Вам нездоровится? Если позволите, я немножко у вас посижу…

Он уселся против меня в кресло и налил себе и мне по полному стакану вина. Тут я заметил, что Тюрто имел вид человека, выпившего лишнее…

– Обыкновенно говорят, – продолжал он, – что нельзя гнаться за двумя зайцами, и человек, предавшийся музам, должен соблюдать умеренность; иначе ничего не достигнешь… Паганини составляет исключение… В ранней молодости он увлекался азартной игрой до того, что даже проиграл скрипку великолепного Гварнери, которую ему подарил в Ливорно один француз. Я с ним познакомился в одной таверне, когда без денег, без скрипки, он проклинал свое существование и говорил, что заложит свою душу черту, если его полюбит какая-нибудь знатная и красивая дама. И что же? Одна графиня не только его полюбила, а прямо-таки похитила и три года удерживала его в своем замке. За эти три года она до того ему надоела, что он опять клялся перезаложить свою душу, лишь бы ему вернули его скрипку… И что же? Скрипка вернулась (заметьте: неизвестно, кто ее принес), и артист бежал от своей Цирцеи. Но говорят, что это был уже не Паганини, а только труп его, в который вселился один из слуг сатаны. С этого времени он начинает метаться из стороны в сторону, неожиданно уезжает, иногда ночью, из одного города в другой; то он в Италии, то в южной Франции, то неизвестно где… Говорят, что он связан с шайкой бандитов какими-то преступлениями… А вы заметили, князь, как «она» на него смотрела? Как это все странно: если бы женщин не было, не было бы и искусства, а между тем никто так не губит искусство, как та же женщина… Вот и подите!.. Но вы, кажется, утомились, слушая мою старческую болтовню. Засните, засните, дорогой мой…

Не знаю, долго ли он еще говорил, но я не заметил, как он вышел…

IV

Я безумно влюбился в маркизу, а она ко мне охладела. Я безумно сожалел, что, умея играть на скрипке, я не сделался виртуозом, т. е. не продался так же точно сатане, как Паганини… Я унизился до того, что на коленях объяснялся с маркизой, просил у нее в чем-то прощения, но мои мольбы были встречены вежливо, но холодно. Она скоро уехала под каким-то предлогом в поместье своей кузины, меня туда не пригласили, и я впоследствии узнал, что она направилась далее, на юг, чтобы вновь встретиться там с Паганини.

Я был в таком отчаянии, что не знал, что делать, и остановился на фантастическом плане заняться скрипкой, достичь такого же совершенства, как и мой соперник, и рано ли, поздно ли отомстить маркизе за отверженную любовь. Я вспомнил, что мой учитель Джиовани Коста, брат известного скрипача, долго живший в России, находится теперь в своем родном городе – Генуе, и решил туда к нему отправиться. Я скоро собрался и после долгого путешествия прибыл в Геную. Там у меня открылась рана, полученная мною на дуэли в Париже, и я не мог выйти из гостиницы, а должен был лежать. Мой бывший учитель сам ко мне приехал. Я ему обрадовался, как старому другу, и рассказал все, что было у меня на душе…

– Если бы вы, молодой князь, – сказал он, нюхая табак, – не были больны, я бы рассмеялся или бы рассердился за то, что вы потешаетесь надо мной, стариком, рассказывая мне какие-то пустые истории… В чем в сущности дело?.. Какая-то дама вас любила или показывала вид, что вас любит. Bene… А вы на это не обращали внимания, думая, что она всегда будет ваша, когда вы того захотите… Лошадь думает одно, а кто ее седлает – другое… Benissimo… Вдруг приезжает Паганини, артист действительно замечательный, и она в его влюбляется и даже за ним скачет… Удивительно, но возможно! Из ваших бессвязных рассказов я вижу, что игра этого человека вас потрясла, подействовала на те артистические струны, который еще звучат в вашем легкомысленном сердце, и вам стало жаль, что вы не учились как следует. С первого взгляда это все-таки пустяки… Но вы из-за этого даже едете сюда, в Геную, и ищете у меня утешения: это уже не пустяки… Ясно, что тут есть что-то таинственное, непонятное… Вас сглазили, и это сделал Тюр-то. Представьте, я его припоминаю. Это был такой злодей и iettatore…[7]7
  Человек, насылающий порчу, «с дурным глазом» (итал.).


[Закрыть] Я его отлично помню в Неаполе: он был заколот кинжалом и все говорили, что он умер. Между тем, по вашему описанию, это он и, значит, он не умер… В заключение – я объясню вам ваше чувство: в вас проснулась адская зависть и адская ревность к той, которая никогда уже не будет такой, какой она могла бы быть, если бы Паганини не приехал, а вы не были бы дилетантом в любви, каким вы всегда были в нашем великолепном искусстве… Поэтому я вам советую забыть эту женщину, забыть любовь к ней, – любовью занимаются одни бездельники, – и отправиться путешествовать куда-нибудь подальше… Вы больны, и путешествие лучшее лекарство от вашей болезни. Пройдет время и все сгладится… Через сто лет все будем в раю, как говорят испанцы…

1896 г.

ОНА

I

Это было зимой одного из революционных годов, когда каждый день приносил с собой вести о новых заговорах, покушениях, убийствах, арестах, вооруженных столкновениях и тому подобном. Естественно, что наши беседы с С-вым велись на разнообразные темы, соответственно переживаемым моментам, т. е. не только о самой революции, но и об явлениях, почти всегда ее сопровождающих, т. е. о повсеместных разбоях, о падении нравственности и религии и вообще об усилении разврата даже среди подрастающих поколений. Я, между прочим, обратил внимание С-ва на появление, судя по газетам, целой стаи колдунов и колдуний, под разными названиями ясновидящих, гадальщиц, хиромантов и тому подобных… По этому поводу С-в заметил, что прежде полиция успокаивала воображение обывателей простым способом, запрещая волшебникам и гадальщикам печататься в объявлениях, а теперь некому за этим следить; тем не менее, те и другие существовали и прежде, и что не все между ними жалкие обманщики, а попадаются интересные субъекты и что чувство чудесного охватывает теперь все сферы общества…

Служебное положение С-ова последнее время ставило его в весьма тяжелые условия; кроме постоянной опасности, он был завален работой и часто находился в разъездах. Поэтому я не мог претендовать на него за то, что он стал реже у меня бывать, хотя отсутствие такого интересного собеседника, как он, было весьма ощутительно в мрачные и тревожные дни, которые мы тогда переживали. Между тем, промежутки между его посещениями становились все продолжительнее и странное дело… он все менее и менее говорил о происходящих событиях, подробности которых ему были лучше известны, чем многим, а, напротив того, любил отвлекаться в сторону любви, чувств и загадочных движений человеческого духа… Я сильно подозревал, что С-ов, по необъяснимым для меня причинам, стал часто посещать разных кудесников, неожиданно нахлынувших в нашу столицу. Хотя он сам в этом не признавался, но только этим предположением я мог объяснить, что его рассказы становились все страннее и загадочнее, хотя, несмотря на их бессвязность, в них и было что-то интересное; при этом он нередко прерывал речь, не окончив рассказа, смотрел на часы, хватал торопливо шляпу и уходил не простившись… Я всегда замечал у него некоторые странности, но все-таки в общем он был скорее здоровым человеком. Последнее же время он заметно похудел и осунулся и часто, сидя у меня, задумывался… Перед последним посещением он пропадал целый месяц и за это время еще более переменился… На этот раз он заговорил о своей судьбе.

– Мне было предсказано, – сказал он, – что я буду любить трех женщин и что все они умрут необычной смертью…

– Кто же вам это предсказал?

– Это все равно… Но факт тот, что моя двоюродная сестра утонула, а Зинаида, как я вам уже рассказывал, погибла не так давно при самой драматической обстановке. Первая моя любовь была какой-то фантастической сказкой, а моя кузина – принцессой этой сказки… Она утонула в том самом пруду, на берегу которого, очарованные теплой, лунной ночью, мы первый раз поцеловались… У нее были глаза голубые и задумчивые, точно два глубоких горных озера… Зинаиду я полюбил прежде всего за то, что у нее были такие же глаза, только как будто еще синее и еще задумчивее… На ее портрете, прекрасно исполненном каким-то иностранным художником за год до ее смерти, особенно удались глаза… Он висит у меня в кабинете и при известном освещении эти глаза иногда оживают, загораются синим огнем. Я подолгу смотрел в них и, сливаясь с их взором, старался в нем прочитать те затаенные мысли, которые она не досказала мне при жизни…

После смерти этих двух женщин у меня ничего не осталось, что меня привязывало бы к жизни… О своем благополучии я совершенно не думаю; я весь отдался службе, а мои обязанности при князе отнимают у меня массу времени; мне некогда даже думать об опасностях, которым я иногда подвергаюсь… Когда же мне выпадают редкие свободные минуты, то отдых мой заключается в том, что я, сидя в мягком глубоком кресле, что-нибудь читаю или мечтаю…

– О чем?

– О таких вещах, в которых в обыденное время мы видим только один обман и заблуждение.

С-ов помолчал с минуту и потом продолжал:

– Уже довольно давно я стремлюсь освободиться от господства тела и сократить материальные потребности до минимума и, как это ни было трудно сначала, но последнее время я этого достиг и это заметно усилило деятельность моего духа… При обыкновенных условиях духовные силы человека далеко не все проявляются… В сущности же они только связаны, и поэтому никто не подозревает, насколько они могут быть могущественны. С течением времени я все более и более в этом убеждался… Чем более я подавлял свое телесное «я», тем более выступало вперед духовное, но так как моя воля еще не научилась сдерживать и управлять этой более могущественной частью моего существа, то это духовное «я» иногда, точно разбушевавшись, проявляло, совершенно помимо меня, свою особую силу…

– Например, в чем же?

– Прежде всего, в ясновидении… Например, во время завтрака у князя, я увидел за спиной генерала К*, смерть которого так всех поразила, фигуру в сером, которая, постояв, исчезла… Затем, когда К* нечаянно брызнул водой на свой сюртук, то водяные капли явственно покраснели, и хотя убийца был обнаружен полицией, но в этом деле, как теперь известно, была еще замешана какая-то женщина в «сером», которую так и не удалось разыскать… Я тогда же сказал князю, кто К* будет убит…

– Отчего же не было принято мер к его спасению?

– Тогда я и не видал бы фигуры в сером и капель крови… Судьбу переменить было нельзя… Другая способность, которая во мне начала проявляться, это угадывание на расстоянии мыслей того лица, о котором мне надо было что-нибудь узнать, а также внушение ему своих мыслей; в последнем случае иногда, не знаю почему, передо мной являлся дух этой особы… Большей частью это была женщина… Я видел их неясно, каким-то внутренним взором; однако, они не вполне мне подчинялись, так как моя воля, как я вам говорил, далеко еще не овладела той силой, которая стала во мне сосредоточиваться…

– Какое же отношение имеет все то, что вы сказали, к предсказанию, что вы полюбите трех женщин? Где же третья?..

– А вот послушайте, что со мной произошло, и решите – кто «она», – третья ли женщина, или что-нибудь другое…

II

На днях, вечером, покончив с делами, я отправился к себе спать. Надо вам заметить, что вследствие большого напряжения нервов в течение дня, прежде, чем ложиться, я сижу и что-нибудь читаю. Как раз в это время князь дал мне просмотреть очень редкую книгу из своей библиотеки, которую теперь ни у одного букиниста не достанешь ни за какие деньги… Это было сочинение некоего аббата Ланглэ Дюфренуа, заключавшее в себе интересный трактат о явлениях и видениях под названием – «Sur les apparitions et les visions»; книга была издана в Авиньоне в 1661 г.

В конце этой книги, написанной устарелым языком и как будто бы наивно по нынешним понятиям, я нашел подтверждение некоторых своих мыслей насчет демонов в женском образе, которых мы зовем ведьмами, а также о значении кошмаров, как ужасных, так и болезненно сладостных. Почтенный аббат приписывал последние не неправильному обращению крови, а именно посещающим человека во сне злостным суккубам, старающимся уничтожить тело, чтобы овладеть потом нашим духом.

Дочитав интересную главу, я долго не мог заснуть… Настойчивые, хотя бессвязные мысли не давали мне забыться. Затем мои мысли слились в нечто определенное и наконец я против воли вообразил, иначе не могу определить, что я иду ночью по набережной, сначала почему-то около Морского корпуса, потом заворачиваю куда-то и попадаю в какую-то слабо освещенную квартиру; запоминаю расположение комнат, мебель, убранство. В квартире не встречаю ни одного живого существа. Затем я опять оказываюсь на набережной, около какого-то моста. Навстречу мне идет дама под синей вуалью и, не дойдя до меня несколько шагов, хочет что-то сказать, поскальзывается и падает… Я ее подхватываю, подымаю и… все исчезает… Не помню, как я наконец заснул… Я забыл вам сказать, что последнее время я получаю много анонимных писем. Я их проглядываю и бросаю в корзину…

– Какие же это письма?

– Всякие… попадаются и романтического характера с приглашением прийти в определенное место… Но я, конечно, не иду, вы понимаете, почему?.. Утром я вспомнил об этих письмах, так как два из них были написаны одним и тем же почерком и приглашали меня прийти к какому-то мосту… Утром я заглянул в корзину с рваными бумагами, но, не найдя там этих писем, машинально стал просматривать газету и вдруг заметил объявление, в котором говорилось, что на Васильевском острове давно уже думают о господине, которому дважды писали, знают, что и он о «ней» думает, а потому просят его прийти сегодня в четыре часа к Биржевому мосту; подписано – «Она»… Все это вместе меня настолько заинтересовало, что я послал в четвертом часу за каретой и отправился на Васильевский остров. На Биржевом мосту я приказал ехать тише, и вообразите, выглянув в окно, как будто нарочно, увидал высокую, стройную даму под синей вуалью, стоявшую в нерешительности на тротуаре и смотревшую в мою сторону…

Заметив меня, она без колебаний пошла вперед… Я вылез из кареты и пошел ей навстречу… Она, с своей стороны, ускорила шаг, но, подойдя близко ко мне, вдруг поскользнулась и наверно упала бы, если бы я не подхватил ее вовремя под локоть…

– Благодарю, – сказала она, – это – я… Я боялась, что вы не приедете…

– Разве вы мне писали?

– Да… Будто вы не знаете?

– Сударыня, мало ли я получаю всяких писем; не могу же я на все отзываться! Я страшно занят… Встреча наша совершенно случайна…

Она на меня посмотрела странным взглядом и сказала:

– Если вы чего-нибудь боитесь, то прикажите вашей карете ехать сзади нас…

Я пожал плечами и громко приказал кучеру не ждать меня и ехать домой, а сам пошел с ней рядом по направлению к Дворцовому мосту…

Она откинула вуаль и первое, что меня поразило, это глубокие синие глаза; лицо ее было выразительно, но очень бледно. Говорила она нежным, проникающим в душу голосом. По всем признакам это была женщина, принадлежавшая к хорошему обществу; но когда мы шли рядом, она старалась идти как можно ближе ко мне, и я несколько раз чувствовал ее прикосновение…

– Зачем вы огорчаете меня? Первые же ваши слова, которых я так страстно ждала от вас, была – неправда… Хорошо ли это?

Но я решил не сдаваться и развязным тоном старался ее уверить, что наша встреча не более, как забавное недоразумение, что я от нее никаких писем не получал и что она, вероятно, меня принимают за другого, и что если я вышел из кареты, то вовсе не потому, что ожидал свидания с ней… Затем, так как мы не замаскированы и нам нет нужды обманывать друг друга, поэтому, если она желает, мы можем сейчас же вернуться к Биржевому мосту, где, может быть, ее ожидает с нетерпением ее настоящий избранник. При этом я предложил ей идти под руку. Это была с моей стороны неосторожность; она прижалась ко мне, и от прикосновения ее тела что-то жгучее разлилось по моим жилам, и я почувствовал неудержимое влечение к этой странной незнакомке, которую даже не разглядел как следует.

– Все это неправда, – говорила она, – вы именно тот, кого я звала… Но вы должны были знать это еще ранее… Не вы ли сами какой-то странной силой вызвали мой дух к себе?.. Вы же знаете, что вы были у меня, и я была у вас.

– Что такое? Я не понимаю вас… Как это я мог быть у вас и вы у меня? – продолжал я слабо отнекиваться и чувствовал, что мой голос дрожит.

Она взглянула мне в лицо своими лучистыми глазами…

– Я даже могу описать вам ваш дом и вашу комнату, – сказала она, – и если и этого вам мало, то напомню вам о двух женщинах, которых вы любили…

– Но кто же вы, если вы это знаете?

– А кто вы? – сказала она, не отвечая на мой вопрос, – это надо кончать… Более нельзя… Вы придете ко мне, потому что я ваша… Так суждено… Но прежде вы должны съездить, я вас умоляю, в Лесной; там в четвертой просеке, направо за деревьями, вы подойдете к маленькому памятнику и увидите, что надо…

– Извольте; если хотите, поедемте хоть завтра?..

– Нет, вы поедете один…

Я обещал, хотя решительно не понимал, зачем это надо… Незаметно мы дошли до ее дома; было уже темно. У подъезда, когда я стал прощаться, она порывисто и крепко схватила меня за руки и страстным и молящим голосом еще раз просила меня съездить туда и требовала, чтобы я перестал наконец ее мучить и освободил от странного состояния, в котором она уже давно находится… Я старался ее успокоить, как мог, и когда к подъезду кто-то неожиданно подъехал, я, ничего более не говоря, поспешно ушел от нее, взволнованный до глубины души…

Вечером мне надо было быть у князя. Должно быть, я не сумел скрыть своего настроения, потому что, взглянув мне в лицо, он спросил:

– Что случилось?

– Ничего, – отвечал я…

– Верно, больны?

– Нет, я здоров.

– А.

И он со свойственной ему деликатностью перестал расспрашивать, но сократил доклад и отпустил меня ранее обыкновенного…

III

Я решил не исполнять странную прихоть незнакомки, но не выдержал и на следующий день поехал утром кататься на автомобиле, а потом, сам не помню каким образом, очутился в Лесном. Я сидел рядом с шофером, во всю дорогу не проронил ни слова… Очевидно, мое молчание не понравилось шоферу, и он меня спросил: «не хотите ли повернуть домой?»

Но мы находились как раз против четвертой просеки. Тогда я встрепенулся, остановил автомобиль и, сказав, чтобы меня ждали на этом месте, пошел вперед. Мой спутник тоже слез с автомобиля и внимательно огляделся кругом. Я забыл прибавить, что это не был «обыкновенный» шофер, а специально приставленный ко мне человек. Пройдя несколько шагов, я инстинктивно повернул в сторону и здесь, за вторым рядом деревьев, увидел небольшой холмик, с уложенной на нем каменной плитой. Эта плита, видимо, была очень старая… Сметя снег, я увидал высеченный на камне пятиугольник, а внутри его крест с четырьмя розами вокруг – знаки розенкрейцеров, а ниже полустертую временем надпись, первые слова которой меня несказанно удивили… Я не имею права повторять вам этих слов, да кроме того, чтобы вы поняли их значение, я должен был бы вам рассказать другую необычайную историю, которая со мной случилась года два назад… Теперь же поверьте только тому, что, прочитав эти слова, я решил уходить отсюда поскорее, тем более, что вследствие оттепели из чащи дерев тянулся какой-то туман и запах полусгнившей травы дурманил мне голову… Да и солнце стояло уже низко… Между тем, из тумана вдруг показалась женщина в сером костюме; она, точно загипнотизированная, направлялась к тому месту, где я находился, и остановилась напротив меня между ближайшими деревьями; нас разделяла только небольшая насыпь…

– Это была ваша незнакомка?

– Не… не знаю… У меня затуманило глаза… Она сделала шаг вперед и наклонилась, как будто тоже хотела взглянуть на плиту, и при этом у меня вдруг промелькнуло в голове знакомое движение и я вспомнил почему-то о сером призраке, который мне тогда почудился за спиной генерала К*… Я хотел ей что-то сказать, но она сделала движение рукой, как бы удерживая меня на месте, и скрылась между деревьями… Мне больше ничего не оставалось делать в просеке, и я вернулся к автомобилю… Мы немедленно тронулись и с большой скоростью направились домой…

Тем не менее, до Петербурга мы добрались довольно поздно, и я решительно не понимаю, как с нами на дороге ничего не случилось…

Приказав затопить камин в кабинете и усевшись в большое кожаное кресло, я стал перебирать в своей памяти события последних двух дней… Мое глубокое раздумье нарушалось только треском горящих дров. Несмотря на то, что последнее время я привык ничему не удивляться, то, что случилось, выходило из области моих наблюдений и потому пугало меня… Прежде всего мне казалось странным, что неизвестная мне женщина воображала, что это я ее загипнотизировал и вызвал ее дух… Между тем, уверяю вас, воля моя здесь совершенно не участвовала. Значит, действовало какое-то «третье» лицо, неизвестное ни мне, ни ей, таинственный режиссер этого волшебного театра, в котором мы играли роль покорных ему марионеток.

– Не говорили ли вы кому-нибудь о вашем странном настроении?

– Никому… Один только князь мог догадываться кое о чем по некоторым отдельным фразам и еще кое по каким признакам… Но князю было не до того, чтобы заниматься мистификациями… Так или иначе, я решил вступить в борьбу с неизвестным мне врагом и противопоставить силу силе. На этот раз я решился предупредить его и стал вызывать мою незнакомку по тем данным, которые я уже имел в своем распоряжении.

…Положив перед собой круглое зеркало с золотым ободом и потушив в кабинете все лампы, кроме одной под темным абажуром (огонь в камине в это время уже догорел), я устремил свою мысль в «ее» направлении, стараясь в то же время забыть все остальное, отрешиться сначала от всего «ближайшего окружающего», а затем и от своего материального тела… Полностью этого достигнуть нельзя, да и опасно; можно разорвать связь духа с телом и даже умереть… Первым признаком близости к такому состоянию является едва слышный, но настойчивый шум, и такая же еле заметная вибрация всех предметов в комнате… Дальнейшее напряжение воли – и наступила полнейшая тишина и полнейшая неподвижность… Надо вам сказать, что в данном случае я подражал отчасти приемам индусских факиров… Я перестал чувствовать свое тело, и все кругом наполнилось нежной синеватой мглой… Я увидел серые очертания уже известной мне комнаты, предметы, находившиеся в ней, затем… с дивана, как будто нехотя, поднялись очертания стройной женщины и, как-то колыхаясь, приблизились ко мне; она упала передо мною на колени, через зеркало протянула мне руки и стала смотреть на меня молящим и в то же время полным страдания взглядом.

Это была «она»… Но как я ни напрягал силу воли, мне не удалось достигнуть большего и прочесть ее мысли. Тогда с досады я решил прогнать от себя призрак, но и это мне удалось не вполне: сначала она исчезла сразу по моему требованию, но я сам почувствовал себя точно скованным и не мог пошевелиться; между тем призрак явился снова, причем голова смотрела откуда-то уже с высоты, и вся ее фигура вытянулась в длину, постепенно теряя человеческие формы… В темном углу кто-то смеялся, а может быть, этот смех доносился с улицы. Затем я как-то забылся и проснулся утром уже на диване… Я твердо решил избегать встречи с этой странной женщиной и не отзываться на ее письма, но в тот же день, вечером, неожиданно встретился с ней на Конногвардейском бульваре… Она как бы выросла передо мной, точно это было между нами условлено. На этот раз я не расположен был шутить и сам стал требовать у нее объяснений. «^ero вы от меня хотите? – говорил я, – зачем вам надо было, чтобы я ездил туда? Ну вот, я съездил… Что же дальше?» Затем я намекнул ей, что подозреваю какого-то другого, мне неизвестного, который толкнул ее на мою дорогу…

В ответ на это она засмеялась радостным смехом, глаза ее засветились знакомым огнем и, подхватив меня под руку, она быстро пошла со мною вперед…

– Этот «другой» – ты сам, – говорила она. – Ты видел и слышал меня во сне, как я видела и слышала тебя… Ты каждую ночь вызывал меня, но я не сразу угадала, откуда зовет меня этот голос, не знала, где ты, существуешь ли ты; но чувствовала, что уже принадлежу тебе… Я страшно страдала, стараясь найти тебя… Ведь ты подумай… Чудные видения блуждали в этом мире, блуждали – и вдруг нашли друг друга в каком-то мраке, нашли так же случайно, как лунный луч в густом лесу вдруг находит распустившийся цветок… Теперь, как суждено, так и будет… Я должна быть твоей, потому что ты создал меня!..

Она говорила еще много таких же непонятных и страстных слов, как будто колдовала, и я скоро поддался ее власти и шел за нею, точно увлекаемый непреоборимой силой; я ни о чем не думал в эти минуты и чувствовал только, что страстная любовь овладела всем моим существом… Не помню, как мы очутились в той самой комнате, в которой я уже видел ее в магическом сне, но на этот раз комната была не пуста; со мной была «она», и ее объятия и поцелуи жгли и опьяняли…

– Теперь уходи, – сказала она, когда в соседней комнате стенные часы стали бить полночь, – помни мои ласки, они первые и последние… Больше ты меня не увидишь…

На это я ответил, что, наоборот, уверен, что мы очень скоро, может быть завтра же, опять с ней увидимся, вообще тогда, когда я этого пожелаю; но она загадочно покачала головой и сказала, что только редкий случай мог свести нас однажды, но второй раз это уже не повторится…

На следующий день я был очень занят делами, но в моей душе стало зарождаться смутное беспокойство… Я невольно вспомнил ее последние слова, звучавшие вечной разлукой, которым я не придал тогда особенного значения… Меня томила какая-то тоска… Вечером я старался сосредоточить на ней свою мысль и безмолвно всеми силами души звал ее к себе, но никто не отвечал на мой зов. Но, что еще печальнее, ее образ, помимо воли, стал быстро изглаживаться из моей памяти. Я никак не мог более воссоздать в моем воображении ни выражение ее лица, ни ее голос, одним словом – ничего. У меня оставалось только впечатление удивительных синих глаз. Чтобы напомнить их себе еще более, я зажег лампу у портрета Зинаиды, но, представьте, глаза последней уже не производили прежнего эффекта; взор их как будто утратил глубину и жизненность, – он не светился более, а неподражаемый цвет, чудно подобранный художником, как-то поблек; это были обыкновенные глаза, хорошо написанные на полотне…

Наконец, утомленный, с разбитыми нервами, я лег и заснул. Во сне я почувствовал, что дух мой отделяется и несется куда-то… И затем я очутился не в той комнате, а у таинственного холмика в Лесном. Против своей воли я стал смотреть надпись на плите и вместо уничтоженных тогда временем слов прочел два дорогих мне имени. Затем я не помню, что было…