Текст книги "Отдать душу (сборник)"

Автор книги: Алексей Гравицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Я, – дьявол задохнулся от потока чувств, которые захлестнули его грешную душу. – Я согласен, – выдавил он наконец.

– Хорошо, – кивнул я. – Тогда закрепим наш договор на бумаге.

Он все подписал. Смирил свой гнев и подписал договор. С тех пор прошло уже два месяца. Я живу вместе со своей семьей на одном милом островке посреди Тихого океана. Раз в неделю я заставляю жену печь пирог с яблоками, и раз в неделю исполняется очередное мое желание. Список пока не закрыт, а к тому времени, как указанные в нем желания будут исполнены, придумаю еще что-то. Это не так трудно.

Дьявол скрипит зубами, но договор соблюдает. Видать, соблазн и впрямь непомерно велик. Оно и понятно, что-что, а готовить моя жена умеет. Кстати, надо будет пожелать, чтоб она еще кое-чему научилась. Но это уже из другой области, нежели ее кулинарные способности.

* * *

– Ваше превосходительство, – окликнул мерзкий козлиный голос.

Дьявол вздрогнул и оторвался от книг. Рядом стоял рогатый хвостатый копытистый, каких полно в подземном пекле.

– Чего тебе? – резко спросил дьявол.

– Ваше превосходительство, ваш очередной замысел прогорел.

– Как?! – возопил дьявол.

– Как и в прошлый раз. – Черт попятился. – Одни уголечки остались.

Дьявол взревел, от него пахнуло жаром, таков был его гнев. Черт отшатнулся, боязливо попятился и принялся подобострастно кланяться.

– Начните заново, – прорычал дьявол, чуть остывая. – Попробуйте уменьшить огонь.

Черт еще раз поклонился и, вспыхнув ярко-оранжевым пламенем, исчез. Дьявол посмотрел вдаль невидящими глазами и снова склонился над кулинарными книгами. Когда-нибудь он научится, он поймет, как готовить этот пирог. И тогда... Тогда он отомстит этому смертному, который посмел так обойтись с ним. Если только этот смертный к тому времени не достигнет большего могущества, чем он.

Дьявол принюхался, издалека тянуло паленым. Так пахли не горящие в аду мученики, так пах сгоревший яблочный пирог.

КОШМАР НА УЛИЦЕ ДОЛГОВЯЗОВ*

* Рассказ написан в соавторстве с Сергеем Дорофеевым и Надеждой Агеевой

Не все события вымышлены, не все совпадения случайны.

Была пятница и, кажется, тринадцатое число. Впрочем, насчет числа Изя сомневался, поскольку вчера было одиннадцатое, а завтра семнадцатое. Но то, что пятница, – это точно, хотя, возможно, и среда. Мелкий противный дождичек, начавшийся еще с полчаса назад, вводил Изю в состояние уныния. В таком состоянии нужно было куда-то пойти и с кем-то выпить. Или с кем-то пойти и куда-то выпить. Он открыл первую попавшуюся страницу в первой попавшейся записной книжке, где громкими буквами по веселому белому полю шла звонкая, но записанная на букву "С" фамилия Либерштейн. Он долго вспоминал, кто бы это мог быть, но, так и не вспомнив, решил, что, пожалуй, Либерштейн ему подойдет. Изя решил позвонить данному субъекту, но, подойдя к телефону-автомату, обнаружил, что в книжке вместо телефона записан адрес: улица Долговязов, дом 13, квартира 666. Куда он и направился небодрым строевым шагом.

Звонок не работал, сколько он ни нажимал кнопку. Но дверь открыли сразу, по первому стуку. На пороге стоял молодой человек. Изя сразу вспомнил, где его видел – как ни странно, в этой же квартире.

– Здравствуй, Изя, дорогой! – произнес с грузинским акцентом Либерштейн, носящий громкое имя Фриц. – Вах, с чем пожаловал?

– С Изей, – ответил Вах.

– Молодец! Поставь его в холодильник.

Но в холодильнике стоять Изя не хотел, а потому, не обращая внимания на протесты непонятного Ваха, прошел в комнату.

В комнате было холодно и сыро, как в старом промозглом склепе. Изя сразу вспомнил свою бабушку – как она там, родная. Мысленно представил себе обглоданную черепушку и покосившийся гроб, смахнул скупую мужскую слезу. Обглоданный червями скелет подмигнул ему пустой глазницей: "Здравствуй внучек. Приходи, я по тебе соскучилась". Изю передернуло, он попытался отмахнуть столь чувственное видение. Но видение не отмахнулось. Тогда отмахнулся Изя. Видение, потирая ушибленное место, ретировалось.

– Вот ты, значит, как с бабушками! – голос был незнакомый и женский.

Изя повернулся. В углу у массивного дубового стола с резными ножками сидела невзрачного вида женщина. Которая при втором взгляде оказывалась весьма взрачной. Блеснула молния, захлопали окна, затрепетали занавески, из-под стола метнулась черная кошка, полетели вороны, зашумели летучие мыши, забегали пауки, крысы, тараканы, запахло серой и луком, глаза женщины полыхнули дьявольским огнем. "Показалось", – подумал Изя. "Хрен тебе", подумала женщина. В ответ Изя судорожно сглотнул.

– Ты кто? – спросил он, пытаясь совладать с непослушным голосом.

– Это моя жена, – вмешался взявшийся невесть откуда Фриц, – Глаша.

– Ты женат? – все еще пытаясь сглотнуть, спросил Изя.

– Да. Познакомились на очередном собрании секты евреев-антисемитов. Знакомься, Глаша, это Изя Иванов.

– Еврей? – подала голос Либерштейниха.

– Великоросс, – обиделся за друга Фриц.

– А почему фамилия такая нерусская? – не унималась женщина.

– Дурное наследство, – вывернулся Изя и попытался перевести разговор в иное русло. – И давно вы женаты?

– С тех пор как стали аскетами. Не пьем, не курим, не материмся.

– А спите... – полюбопытствовал Иванов, – на одной кровати?

– Конечно, – искренне возмутился Либерштейн, – на одной, двухъярусной. Она наверху, а я в соседней комнате.

Изя затосковал, поняв, что явно ошибся адресом. Повисла неловкая пауза. Настолько неловкая, что не смогла удержаться и шмякнулась об пол.

– Ну ладно, располагайся, я за водкой, в магазин, – нарушил молчание Фриц.

– Так вы ж не пьете, – радостно удивился гость.

– Мы и не пьем. Аскеза – понимать надо. Мы похмеляемся. Ну, я пошел, хлопнул древней окосевшей дверью хозяин... и пошел...

Изя поежился, потом еще раз, и еще. Оставаться наедине с Этой: Глашей, Либерштейн, евреем, антисемитом, аскетом, женщиной – он хотел, а потому продолжил ежиться. Застывшая в сыром воздухе тишина не давала покоя. "О чем с ней говорить?" – металось в голове у Изи, и не только в голове. Впрочем, там металось нечто иное.

– Пить будешь? – спросила хозяйка.

– Буду.

– Предсказатель, блин. Садись, – похлопала она по дивану, который принялся весьма эротично вибрировать и постанывать.

Изя недоверчиво покосился на возбужденный диван, но приглашение принял. Диван крикнул: "Ай" – и успокоился. Изя тоже крикнул: "Ай", но успокаиваться не стал.

– Двулик, Двулик, Двулик, – позвала кого-то хозяйка.

В комнату, путаясь в лапах, прибежала собака – по крайней мере, так вначале показалось. Как ни странно, но собакой она оказалась лишь отчасти, а точнее, от двух частей. С обеих сторон тело заканчивалось весьма выразительной задницей. Либерштейниха кинула под стол одну из обильно на нем же валявшихся костей. За ней же устремилась и животинка. Снизу раздались довольные похлипывания. За процессом поглощения Изя решил не наблюдать, а потому перенес свое внимание на спрятанную под распахнутым халатом женскую фигуру:

– Красивое белье.

Хозяйка с подозрением оглядела свое тело:

– У меня ж его нет.

– Вот это и красиво, – подтвердил Изя и перешел к действиям.

Но ему помешали – две холодные, растущие из дивана, волосатые лапы схватили за ноги и с криками: "Моё, моё" принялись запихивать его под диван.

– Наше, – возразила хозяйка. – Ты отпустил бы его, аскеза все-таки.

– Бяка, – обиделись лапы и с ворчанием исчезли под диваном.

В мозгу Изи начали зарождаться смутные сомнения: "Что-то здесь не так. Опять показалось? Слишком часто кажется в последнее время. Вроде еще не пил. Или пил? Нет, я бы заметил. Или не кажется?" И сомнения продолжали зарождаться и сгущаться.

Страшный, скрежещущий, будто гвоздем по стеклу, звук вывел Изю из состояния глупой задумчивости. После столь триумфального рождения сомнения быстренько развились и... умерли.

– Сиди, это меня, – пояснила хозяйка и упорхнула в соседнюю комнату, к телефону, как оказалось.

– А-а-а-э-э-э... – возразил Изя и принялся коротать время осмотром помещения.

Помещение было вполне обычным для ненормального. Веселенькие занавески похоронного цвета, пара электрических стульчиков, уютная домашняя виселица, скелет в семейных трусах и бабочке, томик Пушкина в одном углу и головастик-переросток в другом. Противоположную стену занимала дубовая полка, заросшая мхом и грибами. Большинство книг были заботливо расставлены по сериям: Жизнь Замечательных Людей в автобиографиях: Ф. Крюгер, гр-ф Дракула, Помидоры-убийцы, броневик Ленина; Библиотека фантастики: А. Т. Фоменко, Программа партии, Учебник истории СССР с древнейших времен до 1867 г., "Как заработать миллион". А также иные непонятные книги с отдельными заголовками: "Гадание на спицах", "Вязание на картах", "Маячение на глазах", "Играние на нервах" и "Что-то на чем-то". Левее полок стену украшали плакаты с изображением популярных футболистов. Тот факт, что люди на фотографиях были всего лишь изображениями, отнюдь не мешал им проводить матчи, перегоняя мяч с одного плаката на другой. После очередного гола в ворота "Спартака" Изя плюнул на глупую игру (что, впрочем, не помешало футболистам сделать то же самое) и, утеревшись плевками знаменитостей, перешел к созерцанию главной достопримечательности любого дома – стола.

На столе был развал. Книги, полная бычков в томате пепельница, объедки, пустые бутылки, колода карт. Все это было тщательно приготовлено и щедро усыпано каким-то порошком.

Изя повернулся – в дверях стояли оба Либерштейна и двухзадая собака. Повернулся еще раз – Либерштейны исчезли. "Без них скучно", – решил Изя и повернулся в третий раз.

– Ты чего такой замороченный? – заботливо поинтересовался Фриц.

– Мне кажется, что я схожу с ума, – мрачно разъяснил Изя. – Мне кажется...

– Это не тебе кажется, это нам кажется, – перебил его хозяин и, видя, что гость ничего не понял, добавил: – Это наши глюки. Мы вторую неделю похмеляемся, вот и глючит. Кстати, за это мы еще не похмелялись. Выпьем?

– Угу, – согласился Изя.

Компания расселась вокруг стола, на столешнице устроились толпы бутылок, одна из которых оказалась тут же откупоренной... и там же закупоренной. Изя выпил и почувствовал, что ему становится спокойно, даже несмотря на выпорхнувшие из стакана глаза. То есть выпорхнули-то они не сразу, сперва таращились на Изю со дна стакана, потом активно подмигивали, а уж потом вылезли наружу и уставились на почти пришедшего в себя гостя.

Иванов явно пришелся им по вкусу. Они очаровательно моргали, ощупывали его взглядом, потому как больше нечем было, чуть не в штаны заглядывали. "Все в этой квартире озабоченные", – вяло подумал Изя. "Да", – бодро ответили все. Глаза еще чуть поморгали и после тоста хозяина: "Ну, еще по одной" – куда-то исчезли. Видимо, на дно очередного стакана.

Пьянка пошла в своем нормальном ритме, то есть "между первой и тридцать второй промежутка нет вообще". Изя помаленьку приходил в себя.

После седьмого (а может, и восьмого, Изя уже не считал) тоста в комнату вломился голый мужик:

– У вас будильника нет?

Глаша походя ткнула огромным странным каким-то пальцем в огромные старинные напольные часы. Мужик с сомнением посмотрел на часы, тоскливо спросил:

– А поменьше?

– Поменьше нет, – с сожалением произнес Фриц, который от выпитого стал плаксивым и сентиментальным.

– Ребята, а вы меня завтра в семь утра не разбудите, а то на работу опоздаю. – Мужик смотрел умоляюще.

– В семь чего? – ехидно поинтересовалась Глаша и снова указала на часы.

Изя проследил за направлением ее руки и только теперь обратил внимание на то, что часы идут в обратную сторону. Секундная стрелка с упорством, достойным стада ослов, перла от пятого деления к четвертому, от четвертого к третьему, от третьего ко второму, дальше к первому, потом на секунду застыла в поисках нуля, и снова продолжила свой ненормальный путь.

Когда Изя вернулся к столу, из-за которого и не выходил, мужика в комнате уже не было.

"Бред какой-то, – подумалось Изе. – И вообще, если это все пьяные глюки, то почему они появились прежде, чем я напился". Изе стало страшно. Он побледнел, позеленел, пошел красными пятнами, затем пробежался по всему спектру и остановился на бирюзовом – своем любимом. Еще страшнее и бирюзовей ему стало через несколько секунд, когда по всему дому пронесся дикий рев. Гость задрожал и обернулся к двери. В проеме застыл огромный силуэт. Тело чудовища покрывала блестящая чешуя, с огромных, в полруки длиной, клыков и в полклыка рук стекала ядовитая слюна. Мелкие глазки пылали злобой, крупные отсвечивали ненавистью. Изя почувствовал, как волосы зашевелились на макушке, волосы почувствовали, как зашевелился Изя. "Еще чуть, и штаны намокнут", – испуганно пробежало между шевелящимися. Чудище приблизилось, приняло картинную позу и проревело:

– Трепещи! (Мог бы и не предупреждать, Изя и так дрожал как осиновый лист.) Трепещи, ибо смерть твоя пришла к тебе в моем лице. Я Бред Сивкобыл...

Конец блистательной речи потонул в истерическом хохоте. Изя смеялся от души, мстя за пережитый ужас.

– Ты чего? – не понял Сивкобыл. – А ну-ка полчаса бояться!

– Тебя? – сквозь смех прохрипел Изя. – С таким-то имечком?

– Ну вот, опять. – Чудище растеряло всю свою грозность, а заодно и некоторые части тела, но, видимо, решило не собирать их и отрастило новые. Я такой страшный, а меня не боятся. И главное – из-за чего? Из-за имени. Каждое самое завалящее зло имеет звучное имя: Сатана, Люцифер, Дракула. Даже Фреди Крюгер и тот звучит, а я... Все, ухожу из чудовищ в клоуны.

– Да ладно тебе, – пожалел Изя. – Не расстраивайся. Давай выпьем.

– Наливай, – то ли с горя, то ли с потолка заревело чудище. – Хоть напьюсь, может, полегчает.

Опрокинув пару стаканов, чудище стало еще страшнее, да еще и раздухарилось:

– Сейчас как пойду, – похвалялось оно перед Изей. – Как напугаю!

– Кого?

– Их, – чудище ткнуло лапой в сторону Либерштейна с супругой.

– С таким-то имечком? – усмехнулся Изя.

– Что в имени тебе моем? – пафосно возмутилось чудище.

– Ничего, но только сам же сказал, что имя должно быть звучным и устрашающим.

– И что мне делать? – расстроилось чудовище.

– Не называй имени, – пожал плечами Изя. – Или псевдоним возьми.

– Псевдоним? – заинтересовалось чудище. – Какой псевдоним?

– Звучный. Пердимонокль, например. Или... Ну я не знаю: Кровавый Джек, Черный Ужас, Вася Страхов...

– Это идея, – пьяно заухмылялось чудище. – На ком попробуем?

Бывший Сивкобыл плотоядно оглядел комнату.

– Тренируйся вон, на кошке, – отмахнулся Изя. – Или на собаке, на худой конец.

Сивкобыл повернулся к двузадому псу, пустил слюни и проревел на худой конец:

– Трепещи, ничтожная тварь! Ибо я – смерть твоя, Кровавый Пердимонокль Вася Страхов пришел за тобой.

Эффект оказался сильнее всяческих ожиданий. Бедная собака поджала оба хвоста и бросилась бежать. Правда, в разные стороны. Окрыленное (в прямом смысле) таким успехом чудище повернулось к кошке и повторило тираду. Черная кошка медленно поднялась, вместе с ней поднялась и шерсть на ее загривке, а также иные части тела и органы, причем на разную высоту. Бедное животное от ужаса вспрыгнуло на стол, опрокинув бутылку водки, и выскочило в окно.

Содержимое опрокинутой бутылки медленно растеклось по столу, заливая лежащие рядом книги и карты.

Изя хотел промакнуть лужу, но не успел. Водка молниеносно впиталась в колоду. Иванов подобрал карты и с изумлением и Либерштейнами обнаружил, что лежавшая нижней дама червей выглядит совершенно пьяной. Следовавший за ней пиковый валет смотрелся не лучше. Изя решил разложить пасьянс, и вскоре одна за одной прямоугольные картинки шлепались друг на друга со сладострастными ахами и вздохами.

– Надо же, – заметил Изя. – Все как у людей. Я бы тоже на эту червовую даму без стакана и не посмотрел...

Когда громкость карточных воздыханий превысила все разумные, неразумные и псевдоразумные пределы, Изя брезгливо бросил колоду и вытер пальчики белоснежным кружевным платочком:

– Тьфу! Точно все озабоченные!

– А хошь, мы тебе погадаем? – спросила развеселая бубновая дама, сползая с трефового валета.

– Это идея, – подхватил кто-то, прежде чем Изя успел что-то сообразить.

Карты сами собой перетасовались и разлеглись на кучки. Верхним вывалился трефовый туз. Даже при своем полном незнании карт, Изя знал, что туз треф означает казенный дом. Карты наперебой принялись что-то объяснять, молчание сохранял только туз треф.

– По-моему, ему расклад не понравился, – озадаченно произнесла дама треф.

– Давай попробуем еще раз, – предложила червонная дама.

– Давай, – согласился пиковый король.

Дама дала, и карты переразложились, отпуская шутки и ехидные, а порой и наглые подколки. Последним лег трефовый туз.

– Ты опять? – возмутился Изя.

– Тебя посодют, а ты не воруй, – поведал туз.

– Это трефовый что ли? – вопросил туз бубей. – Погоди, Изя, друг, сейчас мы его закопаем.

Карты собрались в кучу, замельтешили на месте, словно играли в кучу-малу, потом снова разлеглись на столе. На самый верх вылез потрепанный трефовый туз:

– Песню дружбы запевает молодежь, – пропел он не то для Изи, не то для остальной колоды. – Эту песню не задушишь, не убьешь!

– А это мы сейчас проверим, – взревел Изя, схватил туза и разодрал на четыре части.

– Ты что?! – заорали части истончившимися голосами. – Я ж пошутил, дурак! А ты... новую рубашку порвал! Я маме пожалуюсь!!!

Слезно причитая, обрывки туза сбежали в неизвестном направлении. Изя посмотрел на карты. Карты посмотрели на Изю, но без своего трефового собрата новый расклад исполнять отказались. А дама червей даже всхлипнула и поведала, что ей бедняжку Тузика жаль, а Изя скотина, и вообще все мужики скоты и сволочи, а кто не сволочь, тот урод. Изя с горя опрокинул стакан и огляделся. Не увидев ничего интересного, опрокинул еще один и огляделся вновь. После чего решил, что стоит оглянуться еще раза три-четыре. Со стены несся отборный грузчицкий мат. Один из футболистов с воплем "Судью на мыло" засветил последнему в челюсть, другие присоединились, началась драка. Под звонкий смех сатанинской Глаши... То есть, под сатанинский смех звонкой Глаши выло несчастное чудовище:

– А ну-ка, всем полчаса бояться!

– Вот еще, – брезгливо отвечала ему хозяйка. – Буду я всяких Монопердоклей бояться.

– Все! – орало обиженное чудище. – Ухожу из Пердимоноклей в Сивкобылы!

Двулик втихаря, поставив передние задние лапы на стол, тырил что-то еще съедобное, весело болтая одним хвостом и воровато поджимая другой.

Фриц, сидящий в обнимку с десятикилограммовым арбузом, набрал водки в шприц и, напевая "Выпьем за Родину, выпьем за Сталина", вкатил содержимое шприца в полосатый арбузий бок. Довольный арбуз пустил пару пузырей. Довольный Фриц хмыкнул и, пропев "Выпьем и снова нальем", набрал в шприц новую порцию водки.

Часы в углу начали бить девять вечера. Из маленького окошечка с истошным воплем "Ук-ук, ук-ук, ук-ук" выпрыгнула укукшка. Над всем этим хаосом летали пьяные глаза с потрескавшимися от бессонницы жилками и пытались косо посмотреть друг на друга.

Изя с тоской и страхом потянулся за бутылкой.

* * *

"Утро туманное, скатертью дорога", – звучал в голове посторонний голос. Изя повернулся, голос смолк, вернее сказать, растворился в барабанной дроби.

"Однако, как активно меня выставляют", – подумал Иванов и открыл глаза. Никто его не гнал. Он лежал на самой обычной кровати в самой обычной квартире. И барабанная дробь в голове была самым обычным отголоском подступающего похмелья. Изя огляделся и не нашел ничего странного. На стене висели самые обычные плакаты, на столе лежала самая обычная колода карт, которую покрывал самый обычный трефовый туз. Часы тикали, отсчитывая положенные им секунды в заданном направлении. И даже собака, что лежала тут же у кровати, была самой обычной, то есть имела один зад и одну голову. Чертовщина какая. Это дерьмо собачье... Тьфу, точнее сказать, эта собака дерьмовая такая же, как и все прочие. Теперь отчетливо стало видно, что это миттельшнауцер, а вчера можно было только догадываться.

Изя поднялся на кровати, сел. Ему было плохо, значительно хуже, чем вчера, когда он решил заглянуть к Либерштейну. "К кому бы еще в гости нагрянуть?" – подумал он, но, оценив свое состояние, решил остаться там, где проснулся – на кровати. Может быть, потом, когда он придет в себя, то встанет и заглянет в гости к Либерштейнам, благо он и так у них в гостях.

Кстати... Иванов вытащил записную книжку, открыл ее на страничке с буквой "С", переправленной красными чернилами на "3", и подписал под записанной там фамилией Либерштейн: "Глаша и Фриц (семиты-антиаскеты)". Потом подумал и переправил на "аскетов-антиевреев".

Не успел он убрать записную книжку (на самом деле он только сунул ее во внутренний карман пиджака, застегнул пиджак на все пуговицы, затем надел его, подумал и пару пуговиц все же расстегнул), как в дверях комнаты появился один из аскето-семитов. Больше того – один из Фрицев Либерштейнов, что усложняло задачу, так как Фриц Либерштейн аналогов не имел и в самом деле был один.

– Живой? – спросил хозяин.

– С трудом, – пробормотал Изя.

– О! – Фриц обрадовался так активно, что ему пришлось быстро помрачнеть и схватиться за разваливающуюся надвое голову. – Труд – это интересно, сказал он чуть менее жизнерадостно. – Труд – это замечательно. Кстати, за это можно опохмелиться. Ты как?

– Положительно, – подхватил идею Изя.

– Тогда я за бутылкой в магазин, – сказал хозяин и, опрокинув в себя чудом оставшийся после вчерашней пьянки полупустой стакан, умчался.

Изя слизал последние капли с опорожненного стакана и злой откинулся на спинку кровати. "Вот ведь хозяин! Сам опохмелился, а мне не предложил!"

Подошедшая собака дружелюбно повиливала хвостом. Он сидел на диване и с предвкушением ждал опохмелки, ощупью поглаживая собаку по заднице. По одной из двух задниц...

Авторская благодарность:

Сергею Дорофееву, Алексею Гравицкому, Надежде Агеевой за образы Изи Иванова и обоих Либерштейнов.

Дмитрию Шевченко за образ "голого мужика".

Псу Маку за образ Двулика.

Картам, плакатам, книгам и прочему за образы карт, плакатов, книг и прочего.

Водке "Гжелка" за трезвые идеи.

Всем, кто дочитал до конца, за величайшее терпение.

Отдельная благодарность Льву Толстому, Александру Дюма-отцу, бывшему президенту США Биллу Клинтону и папе римскому Иоану-Павлу за то, что не принимали в этом никакого, даже самого активного, участия.

СПАСАТЕЛЬНЫЙ

ИЗБАВИТЕЛЬ

Когда я вижу сломанные крылья

Нет жалости во мне, и неспроста:

Я не люблю насилье и бессилье,

Вот только жаль распятого

Христа.

Владимир Высоцкий

За что же все-таки его схватили? Он ничего не делал предосудительного. Ровным счетом ничего. Он лишь лечил и учил. Избавлял от страданий и недугов, нес свет знаний. И вдруг... Навалились, схватили, поволокли.

Иллар тяжело вздохнул и опустился на ледяные камни пола. Что-то здесь все же не так. Нет видимой причины для того, чтобы хватать человека и судить, судить, судить до одури. Иллар поднялся с полу и прошелся от стены к стене. Всего-то ничего – пара шагов. Вопрос, засевший в голове, вырвался наружу:

– К чему все это? Сколько можно судить? Сперва эти придурки первосвященники, потом Пилат, потом Ирод... Теперь снова темница. Что дальше?

– Дальше снова будет Пилат, – зашевелился в голове давно забытый голос.

Иллар вздрогнул. Он не слышал этого голоса, да, признаться, и не желал его слышать. Этот голос всегда был предвестником крупных неприятностей.

– Так это ты? – мрачно ухмыльнулся Иллар голосу в голове. – Это ты за всем этим стоишь. А я-то дурак и не сообразил сразу.

– То, что дурак, это точно. И не умнеешь. Сколько раз я тебе говорил, что ты стараешься напрасно и не для тех, кто это заслуживает.

– Угу, – хмыкнул Иллар. – А сколько раз ты меня уничтожал, а сколько раз ты меня...

– Самым эффектным, пожалуй, было забвение, – захохотал голос в голове.

– Н-да, только зря старался, все равно помнят. Пусть придумали другое имя, пусть перековеркали саму историю, но помнят. Суть помнят.

– Помнят, – смех в голове смолк. – Зато на скале висеть, поди, не весело было, да и птичка печеночку поклевала, поклевала. Вспомни. Ты свою рожу еще со стороны тогда не наблюдал, а видел бы, как тебя корежило. Хе-хе. И после этого ты утверждаешь, что эти паршивые людишки достойны чего-то?

– Они не паршивые, – взвился Иллар. – И как же ты не понимаешь?! Они не должны страдать! А ты... Да ты просто равнодушное чудовище!

– А ты – сопливый дурак! – загрохотало в черепе. – Сперва я думал, что ты хочешь меня подсидеть. Мне казалось, что ты хитер, но я тебя переиграю, потому что я хитрее. Потом мне стало казаться, что хитрее все же ты. Долго я не мог понять, а когда понял... Нет, ты не хитрый, ты глупый, как тот осел, на котором ты въехал в город.

– Я шел пешком, – возразил Иллар.

– Нет, – снова засмеялся голос. – Ты ехал на ишаке. Они так сказали себе и будут повторять до одури. А хочешь еще посмеяться? На сей раз они назовут тебя моим сыном.

– Не смешно, – буркнул Иллар.

– Почему? По мне, так довольно забавно. Хи-хи.

– Слушай, – спокойно поинтересовался Иллар. – А зачем ты вообще объявился? Посмеяться, поиздеваться?

– Не совсем, – хихикнул голос. – Отрекаться я тебе предлагать не стану. Уже поздно. А вот... Что с тобой делать?

– Утопить в пруду, – посоветовал Иллар.

– Смейся-смейся, – злорадно заскрежетало в голове. – Что с тобой делать – понятно. Погулял тридцать три года и будя.

– Тридцать, – поправил Иллар.

– Они сказали: тридцать три. Но не суть. То, что тебе придется уйти, понятно сейчас всем – от Пилата до ишака, на котором ты въехал или не въехал в город. Но как тебя порешить? Что ты сам предпочтешь? Топить мы тебя не будем, скучно. А вот, может, зарезать? Нет, тоже не то. Потом, одного тут уже зарезали. Еще можно повесить. Представляю себе твою рожу. Эдакие удивленно выпученные глазюки и язык наружу.

Голос громогласно расхохотался.

– Ты ненормальный, – осенила догадка Иллара.

– Я? – засмеялся тот еще сильнее. – Да если в этом мире вообще может быть понятие нормы, то я и только я – единственный эталон и мерило. Или ты забыл, кто я?

– Я помню, – с вызовом бросил Иллар. – Ты жестокое в своем равнодушии чудовище, которое временами спохватывается, что пошли против его воли, и всячески пытается остановить...

– Одного дурака, – перебил голос.

– Единственного, кто осмеливается с ним спорить, – не обратив внимания на колкость, закончил Иллар.

– О! – оживился голос. – Я знаю, как тебя прикончить. Считай, что эта физическая оболочка была твоей очередной ошибкой.

– Почему была? Есть.

– Не долго ей осталось есть, – усмехнулся голос и затих.

* * *

Пилат попытался. И на том спасибо, но этот несчастный человек ничего не мог сделать. Он, в принципе, не мог противиться, даже если и хотел. Иллар пожалел его.

Его и еще двух несчастных вывели на дорогу ранним утром, но отчего-то вокруг живо собралась толпа. Откуда они? Откуда столько людей? Ответа Иллар не знал, но в голове сидела догадка. Почти такая же осязаемая, как недавний голос.

Толпа кричала, толпа требовала крови. Толпа хотела зрелищ. Несчастные люди, подумал Иллар. И он хочет, чтобы они оставались такими же жестокими и невежественными. Да они просто обиженные дети, которые сами не понимают, что обижены.

Его привели на холм, грубо привязали к кресту. Веревки больно врезались в руки. Толпу отогнали, на холме остались три креста и полдюжины охранников с копьями. Солнце, еще не успев разогреться, выглянуло из-за горизонта.

* * *

– Ну как, хорошо? – зашебуршилось будто бред в разламывающейся голове. Но Иллар прекрасно знал, что это совсем не бред.

– Хорошо, – пошевелил потрескавшимися губами.

– А будет еще лучше, – захихикало в голове. – Помнишь, что такое терять оболочку?

Иллар вздрогнул, тело отозвалось болью.

– По-омнишь, – протянул голос. – Ты все помнишь. Так вот скажи мне, скажи сейчас, когда ощущаешь эту боль, зачем тебе все это надо? Разве те жалкие существа, что зовутся человеками, достойны того, чтобы за них мучалось существо совершенное?

– Это мы-то совершенные? – прохрипел Иллар. – Я? Ты? Да ты же равнодушен. Разве совершенное существо может быть равнодушным?

– Ты изменился, – задумчиво произнес голос. – Ты мыслишь другими масштабами, ты принимаешь за ценность не те критерии. Ты уподобился им. Жаль, ты был интересен мне.

– Ты не ответил, – сипло напомнил Иллар.

– А что я могу ответить тебе, кто не принимает данности? Мы не можем проявлять эмоций, не можем даже иметь их. Эмоция губительна, а мы призваны созидать, но не губить.

– А равнодушие не губительно? – Иллар закашлялся, высохшие губы лопнули, по растрепанной бородке потекла кровь. – Посмотри, как они мучаются, страдают, гибнут наконец. А ты равнодушно на это смотришь. И после этого ты говоришь о созидании? Ты чудовище! Уйди, мне не о чем с тобой больше говорить.

– Это верно, – заметил голос. – Говорить нам с тобою действительно не о чем. Но уйти придется тебе. И, надеюсь, ты одумаешься.

– Надейся, – прошептал Иллар. – На бога надейся, а сам не плошай. Так, кажется? Так, а тебе и надеяться не на кого. А если надеешься на меня, так значит, я – Бог...

В какой-то момент показалось, что тяжелые грозовые тучи рухнут на голову висящего на кресте, раздавят. Город и его окрестности ощутили тяжесть. А потом вдруг полыхнуло, небо раскроила полыхающим зигзагом огромная молния, над землей разнесся ужасный грохот.

Сквозь гром и всполохи молний в голове загудел голос:

– Ничтожное существо, прозванное Илларом, ты приговариваешься к долгому мучительному уничтожению твой плотской сущности. Трепещи, ибо таких мук не испытывал и не испытает ни один из живущих.

В последний раз громыхнуло, и на землю посыпались крупные капли. Шумел прорвавшийся дождь, шумело в больной голове, шумело в истерзанном теле.

– А теперь слушай, – издевательски загремел голос. – Они напишут о тебе кучу всякой ерунды...

– Пусть, – прошептал Иллар, борясь с бесконечной рвущей череп болью.

– Они забудут твое имя, прилепят тебе дурацкую кличку. Они назовут тебя моим сыном, – продолжал голос.

– Пусть!

– Они перековеркают твои идеи. Они в очередной раз не поняли и не приняли тебя. Они никогда не поймут тебя, потому что они – МОИ создания. Они не любят и не хотят любить всех. Они никогда не смогут ВОЗЛЮБИТЬ БЛИЖНЕГО СВОЕГО. Они по МОЕМУ образу и подобию, а я их ненавижу. Они никогда не смогут понять и принять тебя. Они никогда не скажут "спасибо".

– А вот это посмотрим, – прохрипел Иллар, стискивая зубы, чтобы не закричать от нестерпимой боли.

– Идиот! – рявкнул голос. – Ты не понял? Это приговор. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит! Что, опять поспоришь?.. Ха... Ха-ха... Ха-ха-ха-ха!!!