Текст книги "Гость внутри"

Автор книги: Алексей Гравицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

3

Алексей Беляев. 20 лет. Воспоминания

Поезд равномерно подпрыгивал на стыках рельсов.

Ритм становился все более и более завораживающим. За окнами сгустился вечер, в купе потемнело, но почему-то никто не включал освещение. Горела только одинокая лампочка над верхней полкой. Там лежал молчаливый молодой человек и читал Валентинова – «Диомед, сын Тидея». Книжка была в коричневой твердой обложке, явно из какой-то серии. Внутренне Алексею претила мысль брать книгу из серии в поездку. Ценная вещь. Однако молчаливого парня меньше всего волновало мнение какого-то дембеля, молодой человек был настолько погружен в чтение, что Алексею даже казалось, что он сказал только «Добрый день», когда входил в купе, и больше ничего, сразу завалился наверх и общался с окружающим миром только посредством жестов, означающих либо «да», либо «нет».

Например:

Проводник:

– Хотите чаю?

Молодой человек, движением головы:

– Нет.

Проводник:

– Вам принести одеяло?

Молодой человек, жест рукой:

– Спасибо, не стоит.

Приблизительно так.

В остальное время сверху слышался только периодический шелест переворачиваемых страниц. Алексею было интересно узнать, что же такое увлекательное было заложено в книжке с коричневой обложкой, но непонятная стеснительность овладевала им перед лицом такой глубокой сосредоточенности.

Вероятно, такие же чувства испытывал и собеседник Алексея, который разливал по стаканам дешевый коньяк и не включал свет.

Мимо мокрого окна проносились растянутыми вспышками фонари, изредка раздавались тревожные трели переездов. Где-то там, за окном вагона, вдалеке, горели огоньки домов, там жили другие люди, смотрели телевизор, пили чай, размешивая сахар, позвякивая ложечкой о край чашки. От осознания этого становилось необычно тепло на душе. Мир казался маленьким, добрым, мудрым и одновременно огромным, чтобы вмещать в себя эту массу хороших людей с их собственной, незнакомой жизнью.

Восприятие менялось на глазах, хотя, может быть, это коньяк уже плясал свои шаманские танцы где-то внутри головы, преображая реальность.

Собеседника звали Василий Игоревич, это был потертый жизнью мужик, с уже седыми висками и полустертой татуировкой на левой руке, на костяшках проглядывала синевой надпись: «В АСЯ», а ближе к запястью угадывался морской якорь.

– Когда мы стояли в Йокогаме, – говорил Василий Игоревич, потирая руку между большим и указательным пальцем, как раз в месте, где угадывался синий якорь, – пил я там ихнее пойло… Бурда, скажу я тебе. Никакого вкуса, и слабая к тому же, как лимонад. Ерунду говорят эти наши всякие интютю. Мол, особенное настроение, состав. Бурда бурдой.

Он с медицинской точностью налил в стаканы равное количество коричневой жидкости.

– То, которое саке? – спросил Алексей.

– Оно самое. Рисовая водка, хотя, конечно, от водки там только название одно и ничего больше. Ты вот где служил?

– Под Читой, – ответил Алексей.

– Далеко… – уважительно протянул Василий Игоревич. – Тайга там, так?

– Так, – подтвердил Алексей. – Тайга вокруг, и все развлечения – что медведи по объекту шляются.

– Ракетчик? – спросил Василий Игоревич, прищуриваясь на петлицы Алексея.

Тот кивнул.

– Здорово. Давай-ка дернем за ракетно-ядерный щит. – Моряк звякнул своим граненым стаканом о стакан Алексея и непонятно добавил: – Чтобы летало.

Алексей не возражал и чтобы летало, и на предмет «дернем». Коньяк вспыхнул на языке и покатился дальше в глубины организма. Парень на верхней полке фыркнул чему-то своему и перелистнул страницу.

– Так чего там в Йокогаме-то? – потребовал продолжения Алексей.

– Да чего… Все то же, что и у нас, – порт, кран, загрузили, разгрузили, девочки кривоногие. В этом смысле все порты на одно лицо. А вот в городе интересно, мы там долго парились, пока все документы оформили. Красиво, само собой, но главное не в этом.

Он замолчал.

– А чего главное? – подыграл ему Алексей.

– Познакомился я там с человеком интересным. Ты вот слышал про такую штуку, как дзен?

– Дзен?

– Ну, учение такое…

– Слышал чего-то, – отозвался Алексей, действительно что-то припоминая. – Но я так понимаю, что русскому человеку этой всей тряхомудины не понять. Это все Восток, дело тонкое…

– А, я тоже так думал. – Василий Игоревич покачал головой, снова берясь за бутылку. – Пока с тем мужиком не познакомился. Мужик, конечно, японец, сидит у себя в доме. Дом еще такой классный, точно тебе говорю, сильный дом. Внутренний дворик у него там… Ну, все как положено. Фильмы японские видел? Все как там… А он, мужик тот, вроде как учитель местный… «Гуру» у них там называется. Очень уважаемый, авторитет прямо. Сидит на помосте, перед песком, грабельками, как пограничная полоса, расписанном. И камни там эдак художественно разложены.

– Сад камней, что ли? – спросил Алексей, наблюдая, как последние капли коньяка расходятся по стаканам.

– Во-во… – подтвердил попутчик. – Именно так и есть. Я уж и не знаю, чем еще занимается, врать не буду.

– А вы как с ним пересеклись-то?

– Это самое интересное и есть. – Василий Игоревич улыбнулся. – Иду я по улице, фотоаппарат на шею повесил и все на тамошних подруг посматриваю. Нормально все, солнышко, гомонят япошата вокруг… И тут подходит ко мне один из них, маленький, мне по плечо. Кланяется и вежливо так говорит…

– Как говорит? На японском? – ухмыльнулся Алексей.

– Не, ты что, я этот язык ни в жизнь не выучу… Так, пару слов в памяти осядет, да и то с грехом пополам. По-английски, конечно.

– А вы английский знаете?

– Есть такое дело. Я ж моряк все-таки. Да и английскую школу оттрубил в детстве… Не важно это. Дальше слушай…

– Может, выпьем?

– Может, – согласился Василий Игоревич и звякнул стаканом. – Ночь длинная.

Голова как-то отяжелела. Алексею стало казаться, что вагон раскачивается все ритмичней и ритмичней, укачивая и успокаивая.

– Учитель, мол, хочет с вами говорить… Я говорю, какой, мол, учитель? А он снова кланяется и все за собой жестами… Ну, думаю, где наша не пропадала. Пойду. И пошел. Вот там мы с этим мужиком и встретились.

– С учителем?

– Точно. – Моряк резко качнул головой, потом нагнулся, поискал что-то в сумке и вытащил еще одну бутылку коньяка.

– Нет, нет, нет… – замахал руками Алексей.

– А чего? – удивился Василий Игоревич. – Дорога длинная. Мы только завтра к вечеру прибудем… Так что отоспаться успеем.

Он уже разливал коньяк по бокалам.

Алексей поморщился.

– Ну, тогда надо перерывчик сделать. Покурим?

– Покурим, – легко согласился попутчик, доставая «Тренд».

Они стояли в трясущемся, холодном, лязгающем тамбуре и молча дымили. Алексей смотрел на пластиковый потолок и вспоминал, как в ракетной части под Читой через вечно открытые ворота зимой вошел медведь-шатун, худой и облезлый, забрел на территорию части, и как его никто не хотел убивать. Хотя даже ракеты со всей их страшной, гиблой начинкой были менее страшны, чем этот несчастный зверь. В конечном итоге медведя спугнули выстрелами в воздух, и тот ушел в тайгу… Алексей очень хорошо запомнил взгляд того зверя. Голодный, решительный и какой-то неустроенный. Медведь оставлял в каждом необъяснимое чувство вины. И даже лейтенант Матвеев, большой любитель охоты и вообще человек безжалостный, отказался стрелять и другим запретил. Медведь ушел, и больше о нем никто не слышал, но впечатление осталось надолго.

«К чему это я вспомнил? – Замутненное коньяком сознание будто бы удивилось вопросу и на всякий случай подкинуло эмоциональный клубок воспоминаний об армии и об этом медведе. – Не дай бог вот таким стать. Без берлоги, без сна, без жратвы. Таким, что тебя даже застрелить некому. Жалко только и страшно».

От этих невеселых мыслей Алексея оторвал собеседник, который продолжал свой рассказ, перекрикивая лязг тамбура:

– Старый был этот японец. Очень старый. Знаешь, мне так показалось, что он вроде помирать собирался или что-то такое. Я очень плохо понимал, если честно. Мы через переводчика. А эти косоглазые, блин, то одну букву пропустят, то другую, как картавые, честное слово. И главное, ни фига не могу понять, что ему от меня надо!

– А действительно, – удивился Алексей втягивая горький, жгущий гортань дым. – Чего ему надо было?

– Да я даже и не знаю. Плел он про семена какие-то. Что, мол, дзен – это предельная истина, семя мудрости. Высокопарно так.

– А что это такое, дзен?

– Я тоже спросил. А он типа говорит, свобода от самого себя. Это очень важно, говорит. Важно, чтобы вы передали это.

– Кому?

– Не знаю. Интересный японец был. Ну, может, и тронутый, но запомнилось мне это на всю жизнь. Истина повсюду, говорит, но наши глаза закрыты.

– Так я не понял, а чего ему именно от вас было нужно?

– Это самое интересное, понимаешь. – Попутчик Алексея затушил окурок о стену тамбура. – Я, говорит, прошу тебя выполнить одну мою просьбу. Потому, мол, что сам не могу этого сделать. Мне, говорит, мало осталось на земле, я многое теперь вижу. Ты должен нести мое слово тому человеку, который значит для людей так же много, как много значат небо и звезды. Очень красиво говорит. Красиво, но запутанно. Уже к старости, наверное, умом подвинулся. И говорит, человек этот не свободен. Так вот передай ему, что наивысшая истина и сила в свободе от себя самого. И если есть у того человека миссия, то пусть он освободится от нее, как от себя.

– Сказки какие-то, – пробормотал Алексей. – Кому передать-то велел?

– Не сказал! – торжественно ответил Василий Игоревич. – Представляешь, дуристика какая. Меня, моремана, позвал, передай, мол, и не сказал кому. Встретишь и передашь. Так у тебя на судьбе написано, а чему быть, того не миновать. Ученики вокруг него суетятся. Торжественный момент. А я стою столбом, как дурак. Ни черта не понимаю. Ну, сказал, что передам, мол. Попрощался и ушел.

– И чего теперь?

– Теперь, – попутчик открыл дверь тамбура и выскользнул в коридор, – теперь пошли коньяк пить.

– Да ладно! – воскликнул Алексей, выскакивая следом. – Давай рассказывай! Так не честно!

Василий только прихохатывал.

– Как я тебя завел-то, а?

– Терпеть не могу таких историй. Придумали все, наверное.

– Если бы придумывал, то уж поумнее сложил. А так все правда.

– Ну а теперь чего?

– Теперь самое интересно. Теперь, – он хлопнул рюмку коньяку, не дожидаясь Алексея, – я всем рассказываю эту дурацкую историю. Знаешь, мало ли, этот японец не врал. Вдруг тот самый человек мне попадется.

– И чего произойдет?

– Бог его знает. Может, произойдет. А может, и нет. Ты пей.

4

Алексей Беляев. 20 лет. Воспоминания

Вокзал принял его серой промозглой хмарью. Моросило, дуло, пробирало до костей. Алексей поежился и, не торопясь, пошел вдоль поезда к зданию вокзала. Не то чтобы ему некуда было торопиться, нет. Домой, к родителям, друзьям, Танюшке, которая в последнее время почему-то перестала писать, хотелось очень, но родной, так давно не виденный город не давал вприпрыжку поскакать до дому.

Беляев неспешно добрел до конца платформы, вдыхая полной грудью сырой, пронзительно холодный, ни с чем не сравнимый питерский воздух. Этого хватило. «Больше никаких остановок», – решил он и метнулся в подземку, люди вырастали прямо под ногами, их приходилось распихивать, толкаться, наступать на чьи-то ноги. Алексея затягивало все глубже и глубже в толпу, из которой он пытался вырваться. Сжимало со всех сторон, кто-то противно дышал в затылок луком и перегаром. Все эти люди, словно нарочно, становились у него на пути, отдаляя возвращение домой. Алексей, задыхаясь в человеческом смраде подземки, рванулся и…

И вот он уже на улице. Надо было ехать поверху. Там, внизу, все было слишком чужое. Удивительно, но раньше Алексей этого как-то не замечал.

Дальше потянулась череда улочек – иногда симпатичных, иногда довольно страшненьких. Улочки сменялись улицами, проспектами. Таких широких, просторных проспектов нет, пожалуй, нигде. Разве что в стольном граде Москве, да и то какие там проспекты? Забитые грязными потоками чадащих машин, суетливыми пешеходами, что бороздят носами землю, будто копеечку потеряли. А здесь простор, свобода!

Леша глубоко вздохнул, остановился на секунду, огляделся по сторонам, рассмеялся. За два года его службы Питер ничуть не изменился, хоть на первый взгляд и показался другим. Нет, ни черта он не другой, тот же самый. Это лишь с виду какому-то постороннему туристу может показаться, что все здесь изменилось, а ему, родившемуся, выросшему среди знаменитых колодцев-дворов и вернувшемуся сюда, ясно как дважды два, что город остался тем же. Пусть не внешне, но по духу. Каким был два года назад, каким был сто, двести лет назад, каким становился в тот день, когда закладывали первый камень, таким и поныне стоит. Как и Москва, как и любой другой крупный город, у которого есть свой характер, своя душа, своя судьба.

За такими мыслями Леша не заметил, как окольными путями добрел до родного дома. Когда он понял, где находится, внутри все съежилось, как в детстве, когда высоко-высоко взлетал на качелях. С непонятной смесью радости и страха Алексей бросился к подъезду. Почему-то возникло желание не звонить в дверь, не ждать, когда откроют, а отпереть своим ключом, войти тихонечко, подойти к маме и сказать: «Здравствуй». Да, именно так. Просто: «Здравствуй, мама» – и все.

Леша радостно, ощущая себя сопливым мальчишкой, подскочил к двери, потянул и только тут заметил черный металлический прямоугольник с встроенным динамиком и дюжиной кнопок. Вот тебе раз! Он ошалело замер. Чего-чего, а домофона на родном подъезде, что всегда был нараспашку, еще с коммунистических времен, увидеть не ожидал. Факт существования кодового замка настолько выбил его из колеи, что Алексей так и остался стоять, вперив бараний взгляд в неприступную черную панельку.

Тогда он даже не догадывался, что этот замок – первое и самое примитивное препятствие, вставшее на пути его возвращения к нормальной гражданской жизни.

Стоять пришлось недолго. Через каких-то пятнадцать минут у подъезда показались люди. Молодая пара с коляской. Лешка приготовился проскочить в родной подъезд, когда парень, что готов уже был вставить магнитный ключ и распахнуть дверь с замком «сезамового» типа, задержал руку и как-то косо посмотрел на Беляева. Алексей ответил стальным взглядом, внутренне готовясь к тому, что сейчас придется оправдываться, вон как подозрительно на него этот с коляской зыркает. Но оправдываться не пришлось. Подозрительный взгляд парня сменился удивленнорастерянным.

– Леша? – промямлил он и добавил с радостной уверенностью: – Леха, сукин ты сын, откуда тебя черти принесли?

Теперь, когда подозрительный незнакомец заговорил, Беляев признал в нем Толика. Сосед и приятель, с которым вместе выпили не один десяток литров пива и совратили не один десяток девиц.

– Толька! – вместо ответа, набросился на приятеля Алексей. – Ты зачем бороду отрастил, тебя не узнать!

– А, сама выросла, – отмахнулся Толик.

– А постригся зачем? Такой хаер клевый был!

– Да ну его, с бородой как-то плохо монтировался, да и несолидно. Я ведь женился, вот знакомься. – Толик кивнул на стоявшую рядом девушку с коляской, которая восторгов мужа явно не разделяла. – Это Мила, это Леша Беляев, мой старинный дружище из триста сороковой квартиры.

– Очень приятно, – расшаркался Алексей.

Девушка молча кивнула, сохраняя на лице весьма недовольное выражение. Толик открыл-таки наконец дверь и стал суетливо затаскивать в подъезд коляску. Алексей оттеснил соседскую супругу, помог поднять коляску по лестнице к лифту. Уже в кабинке грузового, когда закрылись двери и утробно загудело то, что таскает лифт вверх-вниз по шахте, кивнул на спящего ребенка:

– Ты, значит, теперь счастливый папаша.

– Ну, так, – заулыбался Толик. – А ты-то как? Рассказывай.

– Я-то?

Лифт вздрогнул. Леша снова дернулся помочь с коляской, но Толик на сей раз справился сам.

– Заходи вечерком, расскажу много интересного и не очень. Да и тебя послушаю. Сто лет тебя не видел.

Прощаясь с Толиком, Леша неожиданно для себя почувствовал опустошенность. Будто из его жизни пропали годы, впустую ушли куда-то, и их уже больше не вернешь. За это время другие люди женились, отрастили бороду и даже обзавелись детьми. Что-то неуловимое появилось в их лицах, что-то новое, а Беляев так и остался тем самым пареньком, застопорившимся где-то на этапе с условным названием «после школы».

Голова была тяжелой, мысли квелыми, а может, и вообще отсутствовали. Похмелье было тяжким настолько, насколько могло быть после недельной гулянки. Будто кто-то решил учинить расплату за все грехи не успевавшему даже протрезветь или хоть чуть проспаться организму.

Алексей попытался сосредоточиться, хоть чуть восстановить в памяти события последней недели. Получалось с трудом и в самых общих чертах.

Вот мама, что сверлила дверь глазами, когда он справился с замком и вошел в выпавшую из жизни на два года квартиру. Сакраментальное: «Здравствуй, мама» – это уже захлопывая за собой дверь. Мама расплакалась.

Отец. Он пришел позже, работал. Когда увидел сына, молча крепко обнял, хлопнул как-то неуклюже по спине и пошел на кухню доставать из шкафчика чекушку.

Некстати вспомнилась Танюшка, отозвалась в душе болезненным отголоском.

– Танюха, я вернулся, заходи! – весело в трубку.

– Леша, – несколько растерянное. – Мы через полчасика зайдем.

– Кто это мы? – Все еще веселый, не понимающий.

– Я и Женя, мой муж…

Муж! Вот так вот. Общество бывшей невесты и ее мужа выдержал стоически, хоть и возникло желание надраться. Впрочем, он и надрался, не то заливая тоску, не то радуясь, что вернулся из армии.

Потом Толик. Сперва веселый, с женой, что через слово напоминает ему закусывать. Затем жена становится недовольной, нервной. Толька еще пошутил как-то неудачно, что Мила в таком настроении выглядит отнюдь не мило. Та развернулась и ушла. Потом пришел еще кто-то, потом все разошлись. Остался только в хлам пьяный Толик, сетующий на тяжкие отношения с женой, которая даже выпить по-человечески не дает.

Наутро помятый Толик извинился и тоскливо поплелся замаливать грехи перед разъяренной супругой. А Беляев остался пьянствовать с еще одним давним знакомым. Откуда он взялся, этот знакомый? Как ни тужился Леха, а припомнить так и не смог. Потом…

Потом все повторялось снова и снова. Приходили, уходили и неизменно опрокидывали стаканы.

Эйфория прошла тогда, когда Алексей умудрился проспать чуть дольше, чем в последние дни. Видимо, этого «чуть дольше» хватило на то, чтобы сдвинуть несчастный организм с той грани, которая пролегает между опьянением и похмельем. Похмелье выдалось жесточайшим, это Леша понял, когда попытался подняться с дивана. Не вышло.

– Мам! – позвал Беляев слабым голосом. – Мамочка!

На скорбный глас явилась мать. Вид она имела сильно недовольный, а на сына смотрела с некоторым раздражением.

– Утро доброе, – поздоровалась с сыном.

– Какое доброе, – тоскливо возразил Алексей. – Я, пожалуй, сегодня еще дома посижу. У нас пива не осталось? А кефирчику нет?

– Нет. Но рядом есть магазин, и он уже открылся.

– Ты не сходишь? – Беляев с мольбой посмотрел на мать.

– Не схожу, – согласилась та. – Сходишь ты. А на обратном пути зайдешь в сберкассу за квартиру заплатишь.

Алексей аж привстал:

– Издеваешься? Да я подыхаю.

– Ничего, не смертельно. Потом, когда вернешься, попьешь кефирчику и за уборку, а то твои гости тут подна… поднапачкали малость. В общем, трудотерапия тебя ожидает. Полный курс. Вперед.

Леша с трудом оторвался от дивана, по горлу вверх покатился неприятный ком, видимо, вчерашняя закуска. Беляев подавил тошноту и поплелся в туалет.

Пиво прохладным живительным потоком потекло по пищеводу, смывая в желудок все то, что мешало жить с утра, старательно устремляясь наружу. В магазинчике Алексей побывал, в сберкассе, что совсем не изменилась – разве только вывеска теперь гласит «Сбербанк России» да двери тяжелые зеленого цвета с видеокамерой над входом, а народу по-прежнему тьма-тьмущая, – отстоял огроменную очередь. Теперь он шел домой.

Правда, похмелье уже отпустило, да и погода шикарная, так что домой особенно не тянуло. Немного поразмыслив, Алексей дошел до остановки и сел в автобус. Сесть не дали. Странное существо в потертой бейсболке с мотком бумажной ленты потребовало плату за проезд, и пришлось раскошелиться. Взамен чисто символической «платы» Алексей получил чисто символический «билет», а точнее, три билета, потому как цена на каждом куске ленты, что являл собой талон, соответствовала лишь трети «платы».

«Абсурдная жизнь, – подумал Леша, вспоминая какую-то персону из пьяных друзей, уныло повторяющую одно и то же. – Абсурдная жизнь».

Выходить надо было лишь через три остановки, а потому Алексей от нечего делать занялся подсчетами. Итог оказался неутешительным. Копейки, заплаченные за билет, помноженные на два – ведь ехать туда и обратно – и потом еще на двадцать два – ведь в месяце именно столько рабочих дней – это как минимум и не считая выходных – сложились в довольно ощутимую сумму. Леша поскреб затылок, пересчитал, прикинул: «М-да, на работу выгоднее ходить пешком».

За никчемными подсчетами копеек на транспорт, на пиво, на развлечения дорога прошла незаметно.

Автобус остановился в четвертый раз, и Алексей с облегчением пошел на выход. До родного института рукой подать – всего каких-то двести метров.

Дверь поддалась с третьего раза. Чертов замок! Зато, закрывая ее, Алексей оторвался по полной – так хлопнула, разве что штукатурка с потолка и стен не посыпалась.

– Мать! – рявкнул он на всю квартиру. – Сумку забери!

Мама вышла с кухни, утирая мокрые руки не особенно сухим передником, приняла сумку, окинула сына оценивающим взглядом:

– Пил?

– Пиво, – нехотя отозвался Алексей.

– Значит, похмелья уже, по идее, быть не должно. Чего смурной такой?

Леша повесил куртку на гнутый крючок старой вешалки, скинул ботинки и влез в потрепанные тапки.

– На работе побывал, – сказал, как сплюнул.

– Ну и? Давно пора было. Или ты думаешь…

– Меня уволили! – оборвал поток словоизвержения Алексей.

Мать на секунду опешила, но тут же взяла себя в руки:

– Почему?

– Сокращение, говорят, – пожал плечами Беляев, тут же взорвался: – Какое к дьяволу сокращение?! Свистят они все! Просто брать меня обратно не хотят.

– Почему? К тебе же там так хорошо относились. Ценили. – Мать тронула его за плечо, но Алексей нервно отдернул руку.

– Относились, ценили, – передразнил он. – А теперь все. Прошла любовь, завяли помидоры.

– Леша…

– Что «Леша»? Я уже два десятка лет как Леша, что теперь праздник с фейерверком устроить?

Алексей бессильно плюхнулся на табурет, что стоял под вешалкой всегда, сколько он себя помнил. Мать присела рядом.

– И что, ничего нельзя сделать? – спросила тихо.

– Почему нельзя? Можно. Очень даже можно. Мне этот хрен…

– Леша!

– Мне этот хрен, начотдела, так и сказал. – Беляев скорчил противную рожу и процитировал нудным, скучным голосом: – «Нам жаль терять такого хорошего сотрудника, но, к сожалению… Правда, есть вакансии».

– Какие вакансии? – оживилась мать.

– Лифтера, уборщицы и замначальника отдела, – хмуро бросил Леша. – Только заместитель начальника мне не светит, а лифтером… гм… хм…

– А чем лифтер плох? – спокойно поинтересовалась мать. – Лифтерам тоже деньги платят.

– Мама! Я – программист!!! – простонал Алексей с надрывом.

– Ты не понимаешь…

– Нет, это ты не понимаешь, – попытался Алексей, но был прерван.

– Нет, это ты не понимаешь! – настояла мать. – Ты программист? Ха! Ты был программистом, а теперь ты никто. Демобилизованный без образования.

– Дембель со средним образованием и хорошей коркой с хороших компьютерных курсов, – зло поправил Алексей.

– Средним образованием сейчас никого не удивишь, время не то. А компьютерные курсы… Вот именно, что с коркой. Твоя корка тебе там, в армии, помогла. А теперь она не нужна никому, можешь ее выкинуть. У меня знаешь сколько корок?

– Ты…

– Я инженер. Но в отличие от тебя я отдаю себе отчет, что я бывший инженер. Наука не стоит на месте. У меня корок о повышении квалификации больше, чем у тебя набралось за всю жизнь, начиная от свидетельства о рождении и кончая ксерокопией с аттестата. Толку от них? Если, когда я увольнялась из своего РТИ, там о ПК никто слыхом не слыхивал, а сейчас со всех сторон одни IBM PC и прочие словеса непонятные. Твой КуБейсик – вчерашний день. А ты живи сегодняшним. Все, что ты знал, – утеряно или пережито. Ты не программист, ты в лучшем случае хороший пользователь. Хотя уже и на него вряд ли потянешь.

– Этот хрен…

– Леша!

– Этот гребаный начотдела то же самое трындел. Но я же… вы же… Ни хрена вы…

– Алексей!

– Да, Алексей! Ни хрена, я говорю, вы не понимаете. Я программист. Программист! А не лифтер-полотер.

В глубине души он понимал, что мать права и надо браться за то, что дают, но какое-то незнакомое доселе чувство руководило им. На мгновение он поймал себя на том, что получает удовольствие от собственного униженного положения. Чем-то это все напоминало глупый мексиканский сериал с натужными страстями и вымученными проблемами.

– Ты сопливый дурак! – отрезала мать. – И не смей со мной говорить в подобном тоне.

– Это ты не смей говорить со мной в подобном тоне. Я через такое прошел, что вы себе и представить не можете, и если у тебя после этого язык поворачивается называть меня…

Мелькнула мысль: «Что я несу?»

Из нелепого положения его спас отец, вернувшийся с работы.

– Что за шум? – спросил он, появляясь в дверях. – Драки нет?

– Сейчас будет, – плотоядно пообещал Беляев.

«Не то, не то, не то… Это, конечно, занятно, выглядит заманчиво, но… Нет, на такие штуки уже ловился – не хорошая работа, а бесплатный сыр в мышеловке». – Леша безразлично откинул газету. Пятую неделю он пытался найти работу, и пятую неделю попытки не увенчивались успехом.

Беляев откинулся на спинку дивана, хотел было закурить, но вовремя вспомнил, что мать, мать ее так, на дух не переносила табак. Мать. При одном упоминании перед глазами встал некий закрепившийся уже образ, вот она приходит с недовольной миной и пилит, пилит, пилит… Наезды на тему его безработного состояния сидели у Алексея в печенках, будто он виноват в том, что не может найти работу. Хоть уборщицей или грузчиком устраивайся, в самом деле.

«Позвонить, что ль, кому, денег занять? Нет уж, хватит. Когда звонил по приятелям на тему выпить за его возвращение, так все прискакали в один момент. Когда начал звонить в поисках работы, наткнулся на кучу смущения и сто одну причину. Сволочи! – Леша нервно вскочил и заходил по комнате. – Могли бы и не оправдываться!» Он терпеть не мог, когда начинают оправдываться. И хотя друзья об этом знать не могли, все равно их оправдания вызывали только раздражение и отвращение. Алексей грубил, ругался, так что теперь звонить и просить в долг хрен знает на сколько было уже никак не возможно.

Хотя…

Рука сама потянулась к телефону.

– Алло, – приятный женский голос.

– Добрый день, – поздоровался Алексей. – А Анатолия можно попросить?

На том конце трубки зашуршало, послышалось «Толь!», затем снова что-то зашевелилось, и трубка ожила:

– Алло.

– Толя, это я, привет.

– А-а-а, Беляев. Здорово! – обрадовался Толик.

– Толя, – начал Алексей. – У тебя пары сотен взаймы не найдется?

– Чего? – после некоторой паузы переспросил Толя.

– Пару сотен, говорю, не одолжишь?

– Погоди, – попросил Толик и пропал. То есть это ему, наверное, показалось, что пропал. На самом же деле Леша слышал через зажатую на том конце ладонью трубку короткую перепалку между Толи-ком и его супругой.

Перебранка длилась не долго. Меньше чем через минуту Анатолий вернулся:

– Извиняй, старик, но у меня сейчас с бюджетом напряги…

Леша почувствовал, как внутри его что-то с громким треском рушится.

– …в общем, напряг, – донеслось из трубки. – Алло, ты меня слышишь?

– Слышу, – спокойно откликнулся Алексей. – Ну и хрен с ним, не напрягайся.

– Ты только не подумай, что я жмусь, мне не жалко, просто…

– Ничего страшного, – повторил Леша. – Бывай.

– Ты точно не обиделся? – донеслось из динамика.

– Точно. Пока.

Леша попытался повесить трубку.

– Но ты звони.

– Куда я денусь.

– Ты точно не обиделся? – еще раз переспросил Толик.

– Точно.

– Ну, бывай.

– Счастливо.

– Пока, – донеслось из уже почти повешенной трубки.

«И этот оправдываться начал», – сделал для себя неутешительный вывод Беляев.

Почему-то ему стало совсем тошно и возникло желание напиться. Именно так, грубо, с соплями и похмельным тремором. Свистнуть хоть кого-нибудь и нажраться в лоскуты.

Леша потянулся за записной книжкой.

Этому звонил, этот тоже с ним уже пьянствовал, а потом оправдывался. Этот… Это Толик, хрен собачий. Это тоже не то, а вот…

Алексей, придерживая пальцем страничку в записной книжке, принялся накручивать номер. Наконец в телефоне щелкнуло и пошли короткие гудки. Занято.

Ну и хрен с ним. Следующий.

Беляев снова принялся перелистывать страницы дальше. Ему было наплевать кто, лишь бы компания была обязательно из старых, хотя новых знакомых у него и так не было. После очередного номера вместо коротких гудков в трубке повисли длинные.

«Моб твою ять, хоть кто-то сегодня дома окажется?! – Леша в который раз перелистнул страницу. – Во, то, что надо. Давно не виделись и… И вообще».

Беляев повертел диск, дождался окончания набора номера.

– Алло, – бесцветным женским голосом откликнулась трубка.

– Алло, добрый день, а Игоря можно? – заторопился Алексей.

Трубка промолчала, будто голос в ней уснул или отлучился по каким-то своим делам. Лишь какой-то невнятный полузвук-полуотголосок звука послышался Леше.

– Вы меня слышите? – напомнил он о своем существовании.

– Да. – Голос теперь звучал как-то сдавленно.

– Попросите, пожалуйста, Игоря.

– А Игоряши нет…

У Алексея возникло ощущение, что женщина на том конце провода хотела еще что-то добавить, но в трубке снова установилась мертвая тишина.

– Алло. – Алексей дунул на всякий случай в трубку. – Будьте добры, передайте Игорю, что ему звонил Леша Беляев. Мы с ним вместе…

– Игоряши нет, – проронил голос. – И не будет больше. Он ушел.

– А вы не подскажете, где его можно найти? – попытался Леша, но собеседница вдруг заговорила быстро-быстро, часто всхлипывая, не слыша Алексея:

– Он сам так захотел. Он упал неудачно… Врачи пытались, но… Записку оставил, никого не винить, мол… А эти в больнице сказали, что неудачно упал, вот если б… А как? Как можно упасть удачно с девятого этажа? Хотя если б удачно, то, наверное, сразу бы умер. А так… Правда, в сознание так и не пришел…

– Простите. – Алексей сам не услышал собственного голоса.

– Господи! – Голос сорвался на истерику. – Когда ж это все кончится? Сколько ж можно звонить?! Нету его! Уж три месяца как нету! А они все названивают… Нету его… Нету Игоречка… Ну зачем?.. Зачем? И зачем вы все трезвоните, чего хотите? Когда ж это проклятие закончится, наконец?.. Игорюша, зачем?.. Почему…