Текст книги "Третья Твердь"

Автор книги: Алексей Евтушенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Алексей Евтушенко
ТРЕТЬЯ ТВЕРДЬ
книга стихов и песен

ОКЕАН

Но я существую. Во тьме осторожной, в надежде на злое прощенье храню безъязыкое пламя, процесс превращенья в живое, настойчивый танец молекул. Ах, дождь, что падет как возмездье за долгое непослушанье! В созвездиях низкое небо со мною в разлуке. Так что же, и ветер – мой друг торопливый и вечный бродяга – утихнет, уляжется между волнами в нежнейшее ложе, и я успокоюсь? Но где нам до неба! Замедленный шепот восходит к поверхности теплой. И если б не солнце, не звезды...

Так бредил Океан. Весь в пене и ветрах.

Причуды облаков и звезды отражая,

Искала берега его вода живая —

Рождение и смерть оставить на песках.

И вольные валы за другом друг бегом

Торопятся вперед, от мощи сатанея.

Дай хоть одну скалу, куда бы биться лбом!

Базальтовую твердь, чтобы сразиться с нею...

О, если б не солнце, не звезды, не грозы, что враз разрывают на клочья пугливые волны! Они бы исчезли напрасно – мои непутевые дети, частички густеющей пены. Еще бы не страшно – разбиться о скалы! Подальше ползите, вставайте, шатаясь, и в жадности нетерпеливой, схвативши зубами собрата, простите отныне и присно. За воздух и тяжесть. За солнце и звезды, и грозы простите.

Но я существую.

Так бредил Океан,

приподымая дно.

Долины гулкие

и молодые горы

вздымались из воды...

Нет, зацветут не скоро

печальные цветы

моей земли родной.

На мелководье дня

из темной глубины —

в прибой. И с грохотом

на берег окаянный.

Прислушайся к речам ночного Океана,

и наши имена в них прозвучать должны.

Мы вместе были там

в один и тот же век.

Я помню вонь болот

и знаю сны растений.

И силуэт врага,

и гибель поколений.

И первый сиплый крик,

и первый тяжкий бег

Но я существую. Прощайте навеки, мои осторожные сестры – деревья и звери, и птицы. Мы вместе терпели когда-то. Теперь же громадное небо над нами повисло, качается – глыба. Сейчас упадет. Для спасенья ни песен, ни крови не жалко. Хватило бы сил, и дорога была бы достаточно длинной, и гибель достаточно скорой.

Мне трудно в бумажном обличье двуногого глупого брата вершить приговор ненавистный.

За слабость меня полюбите и рвите на части за силу.

Так бредил я, когда владыка-Океан

Встревожено бродил по эластичным венам,

Так я стоял один – спокойный великан,

Веселый сын Земли, в дубравах по колено.

Мне некуда ступить, – вот город, вот село,

Вот озеро в лесу, вот поле с урожаем...

Стоял как памятник. Прозрачный как стекло.

И ветры всех степей мне сердце остужали.

Печалится прибой, ласкает берега.

И утихает бред. И остывает сердце,

Не суетливый бог меня оберегал,

Когда я к цели шел сквозь пекло и снега,

А строгие глаза моих единоверцев.

В серокрылой печали твоих неулыбчивых глаз,

В одиноком огне искушенных Любовями губ

Отражается август-бродяга, и кто-то из нас

Неуверенно ждет, потому что любим, но не люб.

Кто поверит, что сосны стартуют в тревожный зенит?

Кто поверит, что сосны стартуют в тревожный зенит,

Выдирая корявые корни с тоской из песка

Там, где чья-то струна в безнадежной отваге звенит,

И гниющее море отравлено плещет у скал.

И дельфины на берег бросаются, словно на дот.

И дельфины на берег бросаются, словно на дот,

Умирая достойно, но все же о море скорбя.

За обещанной вещью построится завтра народ,

А рентгены сегодня ему лейкоциты дробят.

Что ж ты плачешь, любимая, словно я маленький бог?

Что ж ты плачешь, любимая, словно я маленький бог?

Ты, наверное, снова партнера сменила себе.

Злые стрелы Эрота летят в окровавленный бок.

Не достали до сердца... Что ж, лакуна будет в судьбе.

И красивая мать постареет на девичий век.

И красивая мать постареет на девичий век.

Будет нянчить ребенка и внуком его называть...

Я-то знаю, в кого вырастает потом человек —

Обучают умеющих плакать отлично стрелять.

Не в мишень на стене, так в собрата на сотню шагов.

Не в мишень на стене, так в собрата на сотню шагов,

В нищете оставляя неверных измотанных жен...

Я не вижу на плоской земле ни друзей, ни врагов,

Хоть до малой дождинки окружающий мир отражен

В серокрылой печали твоих неулыбчивых глаз.

ИСПОВЕДЬ

Когда в покинутый мой дом

ворвется мокрый листопад,

уснуть с гитарою вдвоем

последним сном я буду рад.

Я, неуживчивый с любой

и неуступчивый с любым,

кто нес, как тяжкий крест, любовь

под небом ярко-голубым.

Бродяга, грешник и поэт,

умевший в жизни лишь одно —

любить друзей прошедших лет.

Еще – хорошее вино.

Еще, конечно, ровно три

я знал аккорда наизусть

и в пекло утренней зари

швырял тоску свою и грусть.

Когда ж под вечер уставал

от беготни, от суеты,

гитару нежно в руки брал

и пел про поздние цветы.

Я пел во мраке и во зле

про женщин, осень и печаль...

И если б снова жизнь начать,

я стал бы кленом на земле.

Чтоб корни жадно грызли грунт,

и крона небо берегла,

и чтоб с ветвей, как с верных струн,

сорваться кривда не смогла;

и в час, когда умрет мой друг,

охапку огненной листвы

швырнуть, как яростный испуг,

в дом, полный тесной пустоты.

Когда в покинутый мой дом

ворвется мокрый листопад...

ПЕЧАЛЬНЫЙ ВАЛЬС

Третий день тепло, третий день тепло,

осень юная постучит в стекло,

не спеша войдет в нашу комнату...

С кем здесь, милая, не знакома ты?

Вот поэт сидит – он в тебя влюблен.

Вот художник спит – он вином пленен.

Вот мой сын гремит погремушкою.

Вот и я с женой, как с подружкою.

Проходи, садись, будь сыта-пьяна,

мы тебе нальем зелена вина.

Вместе с нами пей. Вместе с нами пой.

Где еще ты сыщешь покой?

Как прикованы у стола сидим,

хоть никто из нас нынче не судим —

голь веселая, перекатная...

Боль душевная, предзакатная.

Мы одной судьбой крепко связаны

и Любовями, и рассказами,

и безвременьем, и безденежьем, —

лишь гитару мы держим бережно.

Нам позволено разговаривать.

На востоке вновь тлеет зарево —

то ли солнышко, то ли кровушка...

Не боли наутро, головушка!

Так и вертится шар наш крошечный, —

судьбы – вдребезги, люди – в крошево.

А художник спит: "Красота спасет...",

а поэт хрипит: "Пронесет..."

Помоги же нам, осень теплая, —

полпути уже мы протопали.

Седина в кудрях и в глазах печаль...

В чашке медленно стынет чай.

ХУДОЖНИК

С.Тимофееву

Он просит карандаш и плотный лист бумаги

И, не найдя в душе протеста и причин,

Бросается в огонь фантазии с отвагой,

С которой Страшный Суд пробудят трубачи.

Наверное, и Бог был музыкантом добрым, —

Он долго обучал владению трубой

Отборных лабухов. Он вдалбливал подробно

Как "зорю" им играть, "атаку" и отбой.

Подъем! Подъем! Подъем! Но это все потом.

А нынче – кровь чернил и ватман белый-белый,

Оберточная рвань, фломастер, как цветок,

Засохший от любви в стакане с "Изабеллой",

Нахальный нервный штрих и солнечный мазок.

И мы уже вошли в закрашенное место

На плоскости листа, на зеркале холста...

Как нам просторно тут! Как персонажам тесно..,

Но выключен огонь. И комната пуста.

Ах, шестистопный ямб! Он мне еще позволит

И ближних возлюбить, и недругам воздать.

Восходит жуть в душе, – так в небо мезозоя

Вползает медленно сверхновая звезда.

Восторженная жуть... Природа созерцанья

Отныне такова, что трудно разобрать:

Где кружка на столе, где камень мирозданья,

Но он талантлив – мой коллега, друг, собрат.

Повесьте свой топор в прокуренном подвале, —

Там светится в углу оконченная явь.

Вы, жители вещей, когда-нибудь видали

Как Лету в октябре одолевают вплавь?

Я предано хожу на службу ежегодно —

Жену поцеловать и втиснуться в трамвай...

Стоит, как часовой, дождливая погода.

Покрикивает век: "Давай! Давай! Давай!"

ПЕСЕНКА УЛИЧНОГО ХУДОЖНИКА

С.Тимофееву

Потрепанный этюдник,

в нахальстве не откажешь.

Приобретайте, люди,

портреты и пейзажи!

Карандашом и маслом,

пастелью и гуашью,

чтоб никогда не гасли

надежды в душах ваших!

Я продаю, я продаю,

я продаю себя.

Не предаю, не предаю

друзей из-за рубля.

Купите же, купите же

мои больные сны.

Не выдержать, не выдержать,

не выжить до весны!

Изображу достойно ваш облик безупречный.

Позируйте спокойно —

у нас в запасе вечность!

А пять рублей – не деньги.

И сто рублей – не сумма.

А чтоб любви избегнуть,

достаточно быть умным.

Алкаш и вор, и шлюха —

мои ночные гости.

Из этой жизни – шухер!

Покуда целы кости.

Подвал мой отсыревший

плывет как барк "Товарищ"

по временам нездешним

сквозь дым и гарь пожарищ.

ГОРОД

1. УЛИЦА

Я падал, как медленный сгусток оваций,

Как лист одинокий, сорвавшийся в темень.

Себе разрешая любить и смеяться,

Пока тень моя колыхалась меж теми,

Кто знал наизусть построенье обмана,

Приметы эпохи и рифмы столетья...

Друг-ветер хлестал семихвостою плетью

По лицам, привыкшим к подушкам дивана.

Друг-ветер бесился вдоль улицы узкой

И рвался наружу из города слабых.

Но улица не понимала по-русски.

Под ноги подвертывались ухабы.

И каменный дом, весь в декоре барокко,

Вставал на пути, загораживал выход,

Из окон аккорды тяжелого рока

Летели мне в голову, били под-дых, и

Цветы в палисадниках ярко шумели,

И женщина в платье, измятом как воздух,

С глазами Кассандры, с фигурой Рашели

Швыряла мне вслед оскорбленья и звезды.

Я падал. Я падал все дальше и ниже,

Но тень потянулась вослед неохотно,

И ветер меня поддержал, и я выжил

Среди торопливой прощальной охоты.

И долго глядел, обернувшись неловко,

На улицу, полную дыма и листьев,

Как будто в прицел дальнобойной винтовки,

Сквозь призму прозрачную призрачных истин.

2. МЯСОКОМБИНАТ

Все пути отрезаны. Назад

Не вернуться. Выход замурован.

Где-то – поле, тополь и звезда,

На поляне – белая корова,

Тишина и запах сонных трав...

...Вой сирен и вонь гнилого мяса.

Остро точит лезвия и лясы

Цех разделки туш, вещей и прав.

Слепо тычусь в тесный коридор —

Пять ступеней, ванна для засола,

Ржавый кран и за спиною соло

Двух петель дверных. Свинья в упор

На крюке скользит под потолком,

Колбаса – копченая на запах.

Лужа крови, липок пот от страха,

Я бегу, с дорогой не знаком, —

Кафель, стены, жирный пол, бетон.

Боком, пригибаясь и на ощупь.

А снаружи – облако и роща,

Свежий ветер. Свет. Лицо. Бутон.

Тут гуляет просто так сквозняк

В холодильных камерах, подвалах.

Крикнул – эхо гулко хохотало,

И Харон выпрашивал пятак.

И уже поэт, а не мясник

Рядом шел, на посох опираясь,

И уже мой мертвый друг возник,

Тщетно слово вымолвить пытаясь...

Грузовик продторговский ревел,

Цербер лаял, каркали вороны,

И вахтер с ухмылкою глядел

Как шофер ругается с Хароном.

3. КАРУСЕЛЬ

Девочка внизу бежала,

Крепко ниточку держала,

Я за ниточку привязан

Был, как шарик надувной.

И глядел веселым глазом

На припрыжки и проказы

И на дождик проливной.

Распирали смех и смелость.

Карусель внизу вертелась.

Я парил под облаками

И покрикивал на птиц.

И покачивал боками,

И размахивал руками

В свете молний и зарниц.

А луна вовсю светила,

Солнце жаркое всходило,

Падал снег на сосны-ели,

И раскрашен был шатер

Для забавы и веселья.

Мы успели еле-еле

В край лесов, степей и гор.

То-то дело было, братцы!

Разрешали нам смеяться,

Жечь костер, сушить ботинки,

Снегирей кормить из рук.

Принесли с едой корзинки,

И расселись мы в низинке —

Дружка с дружкой, с другом – друг.

Праздник с привкусом разлуки,

Издает оркестр звуки,

И "Прощание славянки"

Над поляною гремит.

И течет в стакан сливянка,

И пищит в ушах морзянка,

И окно в ночи горит.

4. ЧЕРТЕЖ

И.Буренину

1.

Я время поспешно сжимаю, как мячик.

Мне нужен объем не прозрачный – зеркальный.

Там вмиг отразятся деревья и скалы,

И море; и город вдали замаячит.

Когда же реальность предмета и тени

Достигнет приемлемой взору свободы,

Я мордой уткнусь, как в решетку – в природу

И прутья раздвину железных растений.

И выйду на трассу, ведущую в город,

Собью себе ноги, сдеру с себя краску

И воздух окраин вдохну без опаски —

Коктейль ядовитый – он очень мне дорог.

Узрев беспричинность полночной печали,

И, выбрав единственный путь и возможность,

Я буду – увы – проявлять осторожность

С начальством на службе, с друзьями в подвале.

И в тесном скоплении труб и колодцев,

Бетонных ступеней, стеклянных пробоин

Я буду не ласки – любви удостоен

Прекраснейших дам и страшнейших уродцев.

Но стоит мне выпустить время на ветер,

Как небо границы свои обнаружит,

И я уже буду двоиться снаружи —

За всякую боль и разлуку в ответе.

2.

Попробуй, придумай пространство,

Где дворик размером с ладошку,

Единственное окошко

Следит с идиотским упрямством

За трепетом пыли и снега

И звоном листвы на каштане;

Девчонкой по имени Таня,

Звездою по имени Вега.

Где стены домов – не преграда,

Для крика, игры и полета,

Где часто влюбляется кто-то

И ходит с неопытным взглядом.

Попробуй, придумай, исполни

Трех бед и веков наложенье,

Свечи одинокой движенье

И звуки гитары подпольной.

Весь город от крыш до подвалов,

Систему таких отношений,

Что только святых искушенье

Нам силы б для песен давало.

Не можешь? А ветер не терпит, —

Он треплет бетонные тверди,

Под музыку Глинки и Верди

Медведи танцуют и вепри

На той земляничной поляне,

Где ты в ошарашенном детстве

Заметил, что некуда деться

От города в терпком тумане.

И с лесом простился, как с другом.

Надолго, быть может – навеки.

Смыкались торжественно ветки,

И сны приходили с испугом

В подвал, к твоему изголовью.

В кружок становились, глядели

На сонную душу и тело...

И медленно ночка летела

Вдоль влажной и жесткой постели.

Ты хочешь придумать. Попробуй.

Ты честно учился черченью.

Луч света и черные тени,

Любовь, что, конечно, до гроба

Продлится средь грузных развалин

И между похожих строительств.

Сирену, сирень, чей-то выстрел

и то, что мы домом назвали.

А после сбежали беспечно

В иные столетья и страны.

Вели себя нагло и странно,

И грелись у каменной печки,

И воду черпали из кадки,

Хватали ножи и простуды;

Кричали: "Я больше не буду!"

Но плакали редко. Украдкой.

Придумай. На твердой бумаге

Захлопни и двери, и окна.

И пусть я уныло промокну

Подобно голодной собаке

В дожде, что посеян тобою

У входа в подьезд-преисподню.

– Простите, я иногородний.

Где здесь продаются гобои?

МАСТЕРСКАЯ

В подвале, где ночью достаточно слов для работы,

А утром заботы дневные теряют значенье.

Где мягкие губы мне шепчут: "Ну что ты, ну что ты...",

А верные руки приносят мне чай и печенье.

Где вина не льются, а рвутся по сорванным нервам

Навстречу сигналам оттуда, из внешнего мира.

Где я потягаюсь в таланте и с юным, и с первым —

Заставить рыдать под руками дырявую лиру.

Здесь пахнет проклятой, родимой сырою землею,

И черные тени ложатся на мятые лица.

И я здесь, конечно, постыдные строки не смою

Ни кровью, ни водкой. И жизнь бесконечно продлится.

Так тянется жизнь, что уже и начала не видно,

А все середина, все стены глухие подвала.

Скажи мне, дружище, тебе не бывает обидно

За то, что надежда на Господа Бога пропала?

Четыре ступени и дверь с поржавевшей пружиной, —

Рвани на себя и наверное выйдешь наружу

Мальчишкой, поэтом, а, может быть, просто мужчиной,

Которому нужно пройти эту смерть, эту стужу.

Которому нужно вернуться. Четыре ступени.

И дверь салютует, и руки, и губы навстречу.

И ночь начинается. Чайник осип от волненья.

Зачеркнуты строки. Но время и это залечит.

ПЕСНЯ СТРАННИКА

Господь, помоги не узнать это низкое небо,

Коснись эбонитовой палочкой дряхлого сердца,

Когда у людей попрошу я ночлега и хлеба

С дырявой душой и с усталым лицом иноверца.

Столетья сомкнулись в единственной точке пространства,

И снова придется припомнить все старые рифмы.

В земле бы сырой полежать, отдохнуть бы от странствий,

А дома иные допишут легенды и мифы.

Я помню, как степи растили деревья и травы,

Я знаю, что море и лес разговором похожи,

Мне скажут: "Горбатого только могила исправит",

Но в песне ни строчки могила исправить не сможет.

Мы долго пребудем на хрупкой красивой планете,

Как поздние гости за чаем на маленькой кухне,

Покуда врывается в окна отравленный ветер,

Покуда последняя пуля в стволе не протухнет.

Хватало и хлеба, и слова на всех понемногу,

И каждый себе выбирал по плечу и по вкусу

Дорогу и женщину, друга, работу и Бога,

И кто-то был храбр, а кто-то отпраздновал труса.

Костлявая спутница жизни в наряде невесты

Подаст на пиру мне цикуту в серебряной чаше.

Я встану со стула, я крикну старухе: "На место!"

И выпью за наших. И медленно выпью за наших.

...И взошла звезда над полем боя —

...И взошла звезда над полем боя —

Вестница победы и позора.

Мертвый Бог пустым стеклянным взором

Упирался в землю под собою.

И оттуда, выдирая корни

Из крови, из праха, из железа,

Дерево испуганное лезло,

Бормоча напрасные укоры.

А звезда все выше поднималась,

До зенита добралась устало...

Больше звезд на небе не осталось,

Лишь она светила в полнакала.

В пол былой неудержимой мощи.

Освещала время листопада,

И тускнели на груди награды

Мертвеца в дотла сожженной роще.

...И бродила Смерть среди убитых,

Кутаясь в просторный белый саван.

И ходила Мать среди убитых

И тащила за собою сани.

Если ненароком тело сына

Попадется на пути бредовом...

Так они и встретились в пустыне,

Словно горе горькое с бедою.

И глядели трудно друг на друга,

Будто сестры, что от века в ссоре...

Рядом выла молодая вьюга

На торчащей из земли рессоре.

Солнцу удалось бы отогреть их,

Но звезда в край неба уползала.

– Не нашла? – спросила Мать у Смерти.

– Не нашла, – как эхо Смерть сказала.

21-е ИЮНЯ 1941-го ГОДА

Что ты топчешься, беда, вокруг да около,

Как немытая старуха – скиталица.

В синем небе потихоньку тает облако,

День субботний нескончаемо тянется.

Тишина, покой, гостям угощение,

Нинка замуж собралась, Вовка – в летное.

Завтра будет у страны воскресение —

Закричит земля, как девка под плетками.

Восемнадцать лет исполнится заново,

Деньги, слава впереди – дело случая.

Разгорается на западе зарево,

Обрывается моя доля лучшая.

Смерть бойца страшит, как ложь во спасение,

А в живых остался – память не вынести.

Завтра будет у страны воскресение —

Час для веры, для надежды, для истины.

Кто народу враг известно лишь Сталину.

Перед боем, перед смертью все равные.

Наплевать, что от Европы отстали мы, —

Закидаем гадов шапками рваными.

Пуля воздух рассекает рассеяно —

Все равно в кого попасть. Дура, знаемо.

Завтра будет у страны воскресение, —

Командиры впереди и под знаменем.

Сколько крови из артерий повытечет,

Сколько песен понапишется к праздникам!

Будто вытащили перья повытчики,

Злое дело сочинили и дразнятся.

Окружение, разлука осенняя,

А покуда – летний ужин по-скромному...

Завтра будет у страны воскресение, —

Рявкнет радио: "Вставай, страна огромная!"

Помнишь, девочка, закаты над речкою?

Помнишь, мальчик, "Рио-Риту" под липами?

Ох, отведает война человечинки —

Много мы холмов могильных насыпали.

После гибели дождусь вознесения,

Прямо к Богу обращусь – дело личное.

Завтра будет у страны воскресение.

По приметам всем погода – отличная.

Покатила по дорогам война

Покатила по дорогам война

На кривых колесах, вечно пьяна.

Не жалела, наливала сполна

Горя в души, в кружки водки-вина.

А попутчики все страшные с ней,

Ни один не любит добрых людей —

Голод, холод да лихая беда —

Голый череп, помелом борода.

Испугался, разбежался народ.

Не укроешься, так сразу убьет,

Не поклонишься, так пуля найдет,

А поклонишься, авось, пронесет.

Все катила и катила война,

Белый свет застила дымом она.

Выводила мать последних коней,

Отпускала на войну сыновей.

– Поезжайте по дороге прямой

К перекрестку под высокой сосной,

За спиною две березы и клен —

Крест отца и материнский поклон.

Ни один не возвратился домой.

Ни здоровый, ни больной, ни живой.

Полегли в могилы. Каждый с женой.

Полегли в могилы. Каждый с войной.

Покатила по дорогам война.

И я писал танго и вальсы,

И я писал танго и вальсы,

На Шар земной облокотясь.

Он в темь летел, меняя галсы,

Войной сигналил, не таясь.

В гуманность веру скрыв бравадой,

Рвал на куски он штат Неваду,

Как русский на себе рубаху —

Семипалатинские страхи.

О как тайга горела славно,

И джунгли лезли под топор!

В окно июль глядел как вор,

И танки поступью державной

В оперативный шли простор.

Судьба наверное. Отвага

Не много стоит без любви.

И мы за честь родного стяга

Сумеем потонуть в крови.

Да и "враги" ничем не хуже —

Играют новеньким оружьем

И, Родину свою любя,

В свободу верят и в себя.

Кто первый крикнул в мир, – Скорее

Крушить ракеты в лом и в хруст?!

Карман давно российский пуст.

Мы вместе вырвем кнопку "пуск"

И только вместе подобреем.

РАЗМЫШЛЕНИЯ У РЕКИ ХОР

Облака текут над рекою,

Будто чистые чьи-то печали.

Я с протянутой честной рукою

Как в начале стою, как в начале.

У истоков первого часа,

Время пущено – тикает, сволочь.

Будет все: и горе, и счастье.

Будет утро, вечер и полночь.

День. Успеем еще помолиться...

Выйдут предки к речному обрыву;

Зашумят пушистые птицы,

И река – звериная грива —

Под крутым первобытным ветром

Дыбом встанет, путая струи...

Должен петь я при всем при этом —

В меру весел. Старые струны.

Кто меня о таланте спросит,

Кто в моей усомнится силе?

Здесь любовь понимают просто —

Как свое воплощение в сыне.

А потом он и сам разбудит

Запах трав таежных и реку.

Будет счастье, и горе будет,

Как положено человеку.

Но внезапно вернется горе,

И недолго пребудет счастье.

И не тайны спят за горою,

А секреты воинской части.

На хрена мне огни Нью-Йорка,

Недомолвки и перебранки! —

Бедный Йорик, – шепчу. – Бедный Йорик...

А в руке – консервная банка.