Текст книги "Сон Видящей"

Автор книги: Алексей Олейников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава вторая

– Очень приятно, – устало улыбнулась Дженни, принимая ларец темного дерева. Посланец африканского Магуса отступил. Высокий негр в смешном цветастом халате, в крохотной плоской шапочке, сидевшей на сверкающих сединой кучерявых волосах. Большой Маконго, глава угандийского Магуса и выборный представитель южноафриканских Магусов.

– Да хранят тебя Великие предки, Видящая! – А глаза у старика Маконго были лукавые, умные, черными маслинами они катались по ее лицу, по зверодушцам Жозефу Квамби и Тадеушу Вуйцику за ее плечами – «потому что теперь мы официальная делегация Службы Вольных Ловцов, и требуется соблюдать дипломатический протокол, будь он неладен». Пару раз взгляд Маконго пробежался и по Ласу, развалившемуся в ногах и взиравшему на посланцев с царственным равнодушием – как будто эта зверюга стажировалась в Букингемском дворце, а не скакала по сугробам и полям вместе с Дженни.

Веселые морщинки разбегались от глаз старого Маконго. Воздух в небольшом шатре качался, столб света падал сверху, и в нем танцевали пылинки, толкались невесомыми боками, как вопросы на языке старого Маконго, но он тоже хорошо знал протокол, так что не сейчас, Видящая, время долгих разговоров придет позже, под сенью тихих шатров, где нет лишних глаз и ушей…

Старик ушел, полог качнулся, отсекая порыв холодного воздуха. Дженни перевела дух.

Первый час было весело сидеть на этой низенькой табуреточке со смешным названием… как бишь там ее… пуфик! Слушать сопение Тадеуша и шутки Жозефа. Но к концу третьего часа она запросила пощады. Германика, сняла серьгу Арлекина и, радостно вернув свой облик, сурово пресекла порыв к свободе.

– Таков порядок первого дня Собора, – сказала она. – Гости прибывают, обмениваются официальными визитами, дарят подарки.

– Да меня уже похоронили под подарками, – робко возопила Дженни. – Складывать некуда!

Германика кинула критический взгляд на груду свертков, ларцов, шкатулок и прочих сувенирных емкостей.

– Барахло большей частью, – вынесла она вердикт. – Сверкает кое-что, но слабенько. Жмотятся внешники.

– Там есть пара занятных вещиц, – возразила Эвелина. Она сидела у входа, но как-то незаметно даже для ясного взора, за небольшой ширмой, так что вошедший не замечал ее до тех пор, пока не решался уходить. На столике перед ней стоял аквариум, полный слоистой разноцветной воды, в которой кружили золотые рыбки.

– Ага, как бы у этих вещиц двойного дна не обнаружилось, – сказала Германика.

– Какого дна? – не поняла Дженни.

– Вот подарят тебе, скажем, – опер-Ловец Бодден так задумалась, словно не могла представить, что Дженни кто-то что-то может подарить. – Браслетик. Красивый, со стразиками, а еще он клады чует. Полезная штука, особенно для археологов и прочих копателей. А ночами, когда ты спишь, он к тебе цепляется. И тот, кто его подарил, может ходить по твоим снам как по своей квартире.

– Я и так клады могу найти, – возразила Дженни. – Зачем мне браслет? К тому же я всегда почувствую, если кто-то войдет в мой сон.

Германика махнула рукой:

– Как же я забыла, ты ведь великая Видящая, для тебя нет ничего невозможного.

– Герми… – мягко сказал Жозеф.

Германика выглянула на улицу:

– Пока перерыв, никого на горизонте. Эви, что скажешь?

– С утра прошли двадцать четыре посланца, – сказала Эвелина, кроша рыбкам сверкающую пыль. – Все чисты, никаких следов диббуков.

– Двадцать четыре из трехсот выборных, – Германика произвела нехитрые подсчеты и вздохнула: – Неважный темп.

– Из трехсот?! – с ужасом переспросила Дженни. – Да у меня все тело занемеет – столько сидеть! Мы же тут просто теряем время, нам надо в Англию, надо искать Марко!

– Нам надо делать то, что мы должны делать, – спокойно сказала Германика. – На этом соборе решается судьба СВЛ, судьба Авалона, всех Магусов. Если Талос выиграет, нам конец. Башня Дождя падет!

– Но как же дедушка… – Дженни кусала губы.

– Мы все очень переживаем за Марко и Людвига, – сказала Эвелина. – Как только собор закончится, мы немедленно отправимся на их поиски. Но сейчас…

– …сейчас мы не можем ослаблять отряд, – закончила Германика. – Слишком много поставлено на кон. Особенно если учесть тот камень, который ты привезла с собой. И то, что произошло в лагере.

Дженни встала.

– Прием даров закончен, – заявила она. – Обеденный перерыв. Тэд, составишь компанию?

Зверодушец с готовностью сошел с места.

– И куда ты? – поинтересовалась Германика.

Дженни повела плечом:

– Воздухом подышать, хот-дог съесть. Может Видящая сожрать хот-дог без китайских церемоний?

– Может, – разрешила опер-Ловец. – Но одного Тэдди мало. Жозеф…

– О боги, зачем еще кто-то? Они будут хот-дог вдвоем держать, а я откусывать?

– Возьми Жозефа. Так безопасней.

– Да что со мной на этом фестивале случится? – удивилась Дженни. – Здесь же собрались самые сильные члены Магусов Внешних земель, элита. Сливки. Пенки. В общем, крутая сметана. Ложку воткни – не упадет.

– А кто сказал, что все они тебя любят? – заметила Германика.

Глава третья

– А это чьи флаги? – Михаил указал на белое полотнище с красным драконом.

– А, Уэльс, древний Магус, – обрадовался дядя. – Они помнят многое о первых, я тебя познакомлю. Есть у меня старый друг, старик Ллевелин ап Эрдин, он много чего знает.

Никифор Ермаков, глава Китежского Могущества, осматривался с видимым удовольствием, поминутно здоровался со встречными незнакомцами, бросая короткие фразы и коротко кивая. В шумном многолюдье первого дня фестиваля он чувствовал себя как форель в быстром горном ручье.

Невысокий, широкоплечий, он двигался легко, невзирая на возраст – прошлой зимой разменял седьмой десяток. Никифор присел, запустил пальцы во влажную, притоптанную землю, пошевелил зеленую траву.

– Тепло здесь, – сказал он. – У нас-то, в Беловодье, только снег сошел, а здесь, гляди-ка, цветы.

Он погладил цветок, выбившийся на обочине широкой тропы, которую уже протоптали гости международного фестиваля циркового искусства «Феерия». По всему берегу озера Герледан вставали пестроцветные шатры. Официально фестиваль начинался только на следующий день. Завтра шатры распахнутся, заиграет музыка, завертится сахарная вата в лотках, в автоматах запрыгает соленый и сладкий попкорн, зазывалы на ходулях пустятся на ногах-циркулях вдоль и поперек перемеривать землю, в небо поднимутся сотни разноцветных шаров, сорвутся с рук жонглерские булавы, и воздушные акробаты взлетят под купола. Тогда клоуны начнут веселить публику, и смех, звон, радость полетят над землей, как светлый тополиный пух.

Все будет завтра, а пока на фестивале всем было не до веселья: парковались фургоны, техники бились с проводами, как с клубками змей, монтажники стучали молотками и жужжали шуруповертами, собирая арены и готовя инвентарь. Стучали генераторы, горели уличные фонари и окошки жилых вагончиков. Фестиваль разворачивал свое яркое тело, обживался на гостеприимном берегу озера. Но и сейчас уже среди озабоченного, деловитого циркового люда сновали любопытные зеваки из ближайшего городка. Завтра их будет в разы больше.

– Странно все это, – сказал Михаил. – Цирки эти… У нас все не так. Вот как ты узнаешь, с кем здороваться, а с кем нет?

– У них Магусы – у нас Могущества, – сказал дядя. – Названия разные, суть одна. Ты не смотри на форму, смотри на суть. Для обычных людей, для миролюдов – это фестиваль бродячих цирков, мировой скомороший съезд. А для нашего брата, Китежа, здесь Собор ясных людей. Что ж ты – смотришь в воду, а рыбы не видишь. Ну-ка, где твой ясный взор?

Михаил вздохнул. Проще было взять живого барана на плечи и бегом на сопку подняться и спуститься, чем использовать этот дар Могущества.

– Чего нос морщишь?

– Да зачем он, этот взор, – досадливо поморщился юноша. – Не нужен он Стражу. Стой твердо и бей сильно – вот и вся наука.

Дядя так и встал поперек дороги, разглядывая его, как невиданного жука:

– Ишь ты, зуб мудрости прорезался. А ну-ка… – он с удовольствием закатал рукава. – Давай, брат, сыграем в неваляшку. Кто устоит, тот и прав.

Михаил опешил – и что на Никифора Петровича напало, какой бес к сердцу подселился? Голова Китежского Могущества, степенный и спокойный, разом переменился, едва они миновали границу охранного кольца, раскинутого как светлый плат над цирковыми шатрами.

Миша, даром что был слеп на ясный взор, и то дымчатую сеть-кольцо разглядел. Пятнистый воздух клубился, не стоял на месте, стоило уронить в него взгляд – и ноги сами шли туда, куда их уводило беспрестанное кружение света и тени. Пока кольцо дремало, и миролюды, обычный человечий народ, проходили сквозь него беспрепятственно. Лишь иной раз застывал миролюд посреди дороги, разевал рот, как налим на песке, и в недоумении разводил руками: значит, накрыло его, зацепило, перепутались дороги под ногами, заплелись – не расплести. А после отпускало, и человек находил дорогу, и себя на дороге, и только моргал – что за наваждение с ним случилось?

А дядя изменился иначе – будто разом лет тридцать сбросил или отвара сильного хлебнул. Словно часы его жизни вспять пошли.

– Давай, что – цирков смущаешься? Клоунов боишься, брат? – подначивал дядя, качаясь с носка на каблук. Он играл плечами, кидал нутряную силу из края в край тела, да так явно, чтобы даже Михаил разглядел, понял.

Миша все понял. Миша даже обиделся. Зачем тогда взял с собой, единственного, хотя на Собор много охотников было – и годами старше, и умом острее? Чтобы на чужой земле покуражиться? Михаил виду не подал, только хмыкнул, отбился детской присказкой:

– Пугалка не выросла – бояться их, раскрашенных.

– Не будь лапшой, герой с дырой, – блеснул глазами Никифор.

Дядин азарт его зацепил, Миша шагнул вперед, испытывая смутное желание сорвать с головы шапку, бросить на растоптанную скользкую землю. Он подался вперед, выбросил руки, ухватывая дядины плечи, твердые и покатые, как речные камни, но дядя – плотный, кряжистый, вдруг стал как вода, плечи его текли под пальцами Михаила, и чем сильнее Миша сжимал хватку, тем труднее было его удержать. Не камни, а тугой комок влажной глины мял он в руках.

Михаил Ермаков мог удержать что ухватил – гвозди он не гнул, а в узлы пальцами завязывал, а иной оплеухой мог и кору с сосны содрать. Вместе со щепой. Но дядя был здесь – и его не было, не было его стрежня, за который Миша мог бы зацепиться. Со зверем лесным было не так, зверь всегда был равен самому себе, сила там сшибалась с силой, и схватка была в радость.

Дядя исчез, провернулся вкруг себя волчком-игрушкой, а Мишу его же сила потянула, повела боком, и все ближе к земле, к родимой хляби, к раскисшему глинозему…

Никифор Петрович поймал племянника над самой французской землицей, вернул в вертикальное положение:

– Погодь, родимый, еще в ней належишься.

– Хорошо, – кто-то звонко заметил.

Миша обернулся, хотел резануть – чего ж тут хорошего, чуть рожей грязь не пропахал, еще б малость – и в борозду можно было бы семена сеять, – но осекся.

Хрупкая светловолосая девушка, почти девочка. Ярко-синие – глубже неба – глаза. На руке ее сверкал прозрачным светом крупный синий камень на перстне, и свет камня был как ощутимый ветер, заставлял пригибать голову.

Позади девушки стояли двое – худой долговязый юноша со светлыми волосами и мягкой улыбкой и темнокожий мужчина, который смотрел на него обманчиво равнодушными желтыми глазами. Двуликих различать Миша умел хорошо, нагляделся в родных лесах. Девчонку – совсем юницу – сопровождали два зверодушца. Да каких! В серых глазах светловолосого Михаил чуял знакомый волчий дух, а вот от темнокожего мурашки по рукам побежали. Большой зверь, сильный, почти как тигр.

Никифор Петрович улыбнулся, погладил аккуратную черную с сединой бороду.

– Рад вас видеть, ясная госпожа. Большая честь…

– Что вы, что вы! – замахала руками девчонка. – Я только от этих церемоний убежала, а они меня тут догоняют! У вас так здорово получается, я никогда не видела, чтобы так управляли собственным пламенем жизни…

Она задумалась на мгновение, потом тряхнула головой и улыбнулась – светло, радостно, как будто ее кольцом с яхонтом одарили.

– А вот нет же! Вы и своим огнем управляете, и за его следите, намерения ловите. Как здорово, и так просто, и так ловко…

Никифор Петрович расцвел, с еще большим удовольствием огладил бороду:

– А я об этом племяннику и толкую – что Страж без ясного взора — как боец на одной ноге: воевать можно, но несподручно. – Он спохватился: – Простите, ясная госпожа, не представились. Никифор Ермаков, голова Китежского Могущества, выборный от Магусов сибирских, а это мой племянник, Михаил.

Взгляд девушки остановился на Мише, тот кивнул, тихо поздоровался. И чего дядя перед этой девчонкой так распинается?

– Дженни Далфин, – сказала девушка. – А это Тадеуш Вуйцик и Жозеф Квамби, мои друзья.

Такого друга в лесу встретишь – топором не отмашешься, мрачно подумал Миша. Все у этих циркачей на Западе не так, как у них, другим порядком заведено. Непривычно.

– Ясная госпожа, – улыбнулась девушка. – Так меня еще не называли.

– У нас, в Беловодье, в ходу старые обращения, какие здесь давно забыли, – объяснил Никифор.

– Беловодье? – в глазах девушки мелькнуло непонимание, темнокожий склонился к ней, что-то сказал.

– Очень далеко, – сказала она. – Удивительно вы, наверное, живете, у вас еще остались первые, которые здесь давно ушли.

– Да заглядывает кой-кто из Нави, – слегка нахмурился дядя. – Но мы их спроваживаем, Договор блюдем.

– Спасибо, – сказала она, потом что-то вспомнила и добавила: – Служба Вольных Ловцов всегда готова вам помочь.

Никифор Петрович степенно кивнул, давая понять, что спасибо, конечно, но они и сами управляются.

Михаил вспомнил, как прошлой Купаловой ночью распахнулась Батыр-могила, старый курган в Синей долине, и оттуда повалила в сизом тумане нежить, а во главе ее червь черный с крыльями – здоровый был гад. Миролюдов поселок на перевале едва уцелел, прорыв остановили почти у самых домов. В миролюдских газетах, которые в Беловодье кружным путем попадали, потом писали про оползень, чудом миновавший поселок.

Знал то чудо Михаил, не раз от его кулаков в глазах звезды вспыхивали. Тогда Миша еще не прошел посвящения, не включили его в круг Китежского Могущества, и он мог только с друзьями, такими же недоростками, увязаться следом за дядиным отрядом да схорониться в лесочке. Со стороны следили, как дядя бился с червем, как вколачивали Стражи в землю хищные тени, как пела свирель Певуньи Ясмины под темным небом и ветер рвал в клочья сизый туман. Оно конечно, сами справились, да помощь лишней бы не была, чего греха таить.

Девушка попрощалась, пошла прочь, но обернулась, окатила синим светом:

– Вы как-нибудь заходите, расскажите о Беловодье, господин Ермаков.

Никифор склонил голову:

– Непременно зайдем, ясная госпожа.

Троица скрылась из виду, Ермаков-старший почесал бороду. Вид у него был задумчивый.

– Эвон как, Мишка. Не думал, что она такая…

– Да кто? – не понял племянник.

Никифор Петрович с сожалением поглядел на него:

– Вот о чем я тебе толкую? Страж с закрытым сердцем меньше миролюда может, куда тебе без ясного взора? Ты, поди, и не разглядел ничего?

– Все я разглядел, – обиделся Миша. – И перстень чудовый на руке, и зверодушцев. Тот, черный, вообще зверюга лютая.

– Эх ты, смотрел на тигра, а разглядел полоски, – засмеялся Никифор. – Кто, по-твоему, это был?

– Почем знаю? – пожал плечами Михаил. – Какая-то девица из древней ясной семьи?

Никифор вздохнул, огладил бороду:

– Учиться тебе, Мишка, и учиться, как завещал… а, не важно кто. Это ж Видящая была, голова ты пустая. А что семья у нее знатная и дед старейшина Великого Совета Авалона, Судья Талос Далфин, так это все не семечки даже, а лузга.

– Кто Видящая? Эта пигалица? – заморгал Михаил. – Какой судья, какой Великий Совет?

Дядя только крякнул:

– Меньше надо по лесам шляться и медведей из берлог вытаскивать! Совсем бестолочью вырос, как и дружки твои.

Миша совсем обиделся:

– Никого мы не вытаскивали, так, пару раз шатуна пугнули.

– Ага. И лосям елочные игрушки к рогам не привязывали.

– Так всего разок было, Новый год же.

– Вот я тебе дам Новый год, Восьмое марта и Первомай в придачу! – рассердился дядя. Сгреб бороду в кулак, огляделся. Махнул рукой в сторону желтого шатра, от которого лепестками расходились навесы. Под ними стояли лавки и столы, и оттуда влажный мартовский ветер доносил запахи – печеные и жареные.

– Идем, медведеборец, сидру выпьем, по крепу съедим, и займусь твоими пробелами. Ликбез, как говаривали большевики, устрою.

– Чего?

– Квасу, говорю, выпьем и блином закусим, – буркнул Никифор Петрович. – А заодно, вприкуску, я тебе растолкую, дикому человеку, кто такая Видящая и что такое Авалон.

Глава четвертая

– Сгинь, – велел Талос Далфин, и паук утек прочь, цокая когтями по выщербленной белой стене. Судья свел и развел ладони, раскрывая сферу молчания. Никто не мог теперь их услышать, ни человеческим слухом, ни звериным, непроницаема она была и на Дороге Снов.

Маргарет Дженкинс подняла голову. Спутанные волосы падали на бледное лицо, синие изрезанные губы шевельнулись:

– Редкие гости к нам пожаловали. Сам Судья Авалона.

Талос встал перед ней. Свет не попадал в эту келью, Маргарет стояла в густой тени, только огонь светильника в руке владыки Медного дворца освещал ее.

– Что тебе, Судья? Ты пришел решить нашу судьбу? – глаза Маргарет метались по его фигуре испуганными птицами, игольные зрачки кололи черными остриями – Талос чувствовал, будто его щекочут своими усиками тысячи невидимых муравьев.

– Нет, ты хочешь решить свою судьбу, – улыбнулась одержимая. – Ты потерялся, Талос, ты почти проиграл.

Талос качнул светильник, белое пламя вспыхнуло, вдавило тени в стены. Маргарет отвернула лицо, сморщилась.

– Не забывай, что ты и где ты, – напомнил Судья.

– Зачем явился?! – голоса затолкались в горле Маргарет, перебивая друг друга. – Чего хочешь? Узнать, где твоя внучка? Или где твоя Красная печать, Хранитель? А где она, где? Кто ее взял, кто унес из ларца, кто миновал охрану, кто усыпил твоих стимфалид, Талос? Это он, твой сын, твой Роберт ее унес, да, он, в ночи как вор бежал из Медного дворца. А кто ему помог, Судья, кто провел его сквозь посты, кто открыл ему двери?

Талос поднес светильник ближе, Маргарет с шипением заметалась по стене, звеня цепями.

– Сделка, – выкрикнула она, – сделка, сделка, сделка, Судья! Мы много знаем, очень много, но мы скованы, мы хотим жить…

– Чего ты хочешь?

Маргарет усмехнулась, повела руками в тяжком железе:

– А ты как думаешь?

– Ты получишь свободу, – пообещал Судья. – Если скажешь все, что я хочу знать.

– Поклянись, – потребовала одержимая.

– Дорогой Снов и Янтарным островом, Договором и кровью рода Далфин я клянусь, что освобожу тебя, – сказал Талос. – Если я нарушу это обещание, пусть небо упадет и раздавит меня, пусть земля разверзнется и поглотит, пусть море поднимется и обрушится на меня.

– Кровь рода Далфин, – белый язык облизал синие губы, – вкусная кровь, густая, с-с-славная кровь, мы ее пробовали, мы услышали твою клятву, Талос-с-с Далфин.

– Говори.

– Не о том спрашиваешь, Талос, не о том. Какая разница, кто помог забрать Красную печать, если она уже у колдуна? Ты и сам мог бы давно понять, если бы так не упивался своим могуществом, не думал, что твой трон в Медном дворце нерушим. Кто мечтает освободить владыку Луга из плена Красной печати? Кто всегда был с тобой, кто служил твоему роду со времен Договора, кто следовал за тобой белой тенью и исполнял все приказы?

Талос побледнел:

– Они не могли… туата дали обет служить мне, пока Красная печать…

– …пока она в твоих руках, Судья, пока ты ее владелец, – засмеялась Маргарет. – Но они служат только Лугу, они его народ. Неужели ты думал, что первые стерпят поражение при Тальтиу, забудут, кто заключил их владыку в Красную печать? Нам смешно, очень смешно, Судья…

Талос молчал, светильник в его руке дрожал, тени плясали на стенах, тени распоясались, они смеялись над ним, искажая облик Судьи, его движения. Теням было весело.

– Ты сам не знаешь, чего хочешь узнать, – продолжала Маргарет. – Туата не верны тебе, но пока тебе служат… до поры. Но на Авалоне есть сила сильнее их, и ты знаешь эту силу.

– Служба Вольных Ловцов, – прошептал Талос.

– Если Ловцы будут в твоих руках, ты сможешь вернуть все на свои места, Судья, нарушенный порядок будет восстановлен. Овладев Башней Дождя, ты сможешь вернуть себе все печати.

– Но как…

Маргарет подалась вперед:

– Глубоки подземелья Башни Дождя, там скрыто многое, очень многое. Артефакты, о которых все забыли, создания, которых СВЛ ловила столетиями, – неужели ты так наивен: думаешь, Мацуда всех их отправляла в Скрытые земли?

– Юки Мацуда, – с ненавистью сказал Талос.

– Именно, – заметалась Маргарет, голоса, ушедшие было в глубь ее существа, вновь прорывались, торопились сказать все хором: – Вот правильный вопрос, вопрос, который вернет тебе все. Кто такая Юки Мацуда и как свергнуть ее с поста директора СВЛ? Кто она, кто эта хитрая лиса, дряхлая старушенция? Руки ее слабы, но она крепко держит власть, очень крепко и очень давно. Сколько ты восседаешь в Медном дворце, Судья? Без малого двести лет по счету Внешних земель. А сколько Юки Мацуда в Башне Дождя?

– Она стала директором примерно в то же время, что и я, – задумался Талос. – И уже тогда была стара. Нет, она выглядела так же, как и сейчас! Но…

– Она стала директором двести лет назад, – опередила его Маргарет, подхлестнув его мысль. – Но сколько она в Службе Ловцов? Ты не знаешь? Никто не знает, кроме великана в библиотеке Башни Дождя, он сидит там со времен старика Мааннана Мак Лира, когда Авалон еще принадлежал первым. Мимир один знает, когда она появилась, он один ведает, что она такое. – Маргарет рассыпалась в дробном мелком хихиканье: – Думает, что один. Но мы, мы тоже знаем, мы тебе скажем… ближе, чтобы никто иной не услышал, кто она такая, еще ближе, Судья. Она не человек, она…

Талос склонился к ней, синие губы шевельнулись, и Судья изумленно отступил:

– Этого… этого не может быть!

– Тебе ли сомневаться в невозможном, Старейшина Магуса? – издевательски спросила одержимая.

Талос взвесил в руке светильник, свет полыхнул, лезвия его ударили из фигурных прорезей фонаря, рассекли тени, выжгли тьму в каменном мешке. Маргарет, скуля, вжалась в стену, зажмурилась. Свет исчез, она бессильно опустилась по стене. Цепи со звоном упали на пол.

– Ты свободна. Лоцманы отвезут тебя куда скажешь. Лекари согласятся с моим решением.

– Премного вам благодарны, Судья, премного, ай как мы благодарны, что свободны, да, мы свободны… – связная речь потонула в многоголосом хохоте, это темное ликование вытолкнуло Талоса из кельи навстречу соленому свету, заливавшему Замок Печали.

…Дежурный Лекарь выслушал его распоряжения со спокойствием, граничащим с безразличием. Очевидно, приказы Аббероэта его подчиненными не обсуждались. Дисциплина в этом ордене была строжайшей.

Рядом с ними с тяжелым липким звуком рухнуло что-то большое.

Талос обернулся.

Смятая мохнатая туша, брызги крови, восемь ног судорожно скребут просоленную землю.

Из кровавого месива встала знакомая фигура.

– Простите, мальчики, не удержалась, – Маргарет Дженкинс кокетливо облизывала пальцы. – Эта тварь сосала мою силу. – Она отряхнула с платья паучьи внутренности.

– Как ты…Что ты сделала с нашим Стражем? – впервые спокойствие Лекаря ему изменило. – Его яд погружает в вечную тьму!

– Правда? – Маргарет задумчиво поглядела на огромную голову, на распахнутые в смертном усилии жвалы, на кончиках которых сверкали капельки яда. – Он не ждал нападения. Наверное, хотел отвезти вниз, выполняя волю Судьи.

Талоса передернуло.

– Вечная тьма? – Маргарет нагнулась. – Звучит неплохо.

Талос поморщился, услышав треск ломающегося хитина.

– Трофей, – пояснила Маргарет, убирая в карман обломок жвала. – На добрую память. Ну что, где мои Лоцманы?