Текст книги "Дело труба"

Автор книги: Алексей Ахматов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Семицветик

Влюбился. Насмерть. Как воробей в стекло саданулся внезапно, и теперь лежу с окровавленным клювиком на подоконнике, даже не понимаю, как это произошло.

Ну, себе-то врать не надо. Все понимаю. Все вижу. Только сказать ничего не могу, как собака Павлова, на лямках подвешенная. Ногами в воздухе перебирает, слюна течет… Опять вру. Могу говорить. Только об этом, к сожалению, говорить и могу. Говорю долго и даже довольно складно… зеркалу в ванной комнате. Оно зыркает на меня моими же злыми глазками и молчит. Молчит как рыба об лед. И правильно делает – бережет свою физиономию. Как там у Есенина? «По-смешному я сердцем влип, я по глупому мыслями занят…»

Господи, тошно-то до чего. А от чего тошно? Сам не пойму. Опять соврал. Сколько ж врать-то можно, а? Но до этого дойдем еще. Да, дела. И добро бы любовь неразделенная была. Добро бы я сам был нелюбим ею. Это было бы естественно, понятно и нормально. Это сплошь и рядом происходит. Этим никого не удивишь. Но чтоб ответная столько страданий приносила?! А может одно ощущение того, что ты сам являешься объектом чьей-то страсти, накладывает сладкий груз на плечи? Только от сладости этой блевать хочется. Потому что не моя она, любовь моя. Светка, Светлана, светик-семицветик. Лучик мой в темном царстве. Лазерный мой лучик, раскромсывающий мозг на куски. Она замужем. Сын растет. Муж – преуспевающий бизнесмен. Ну, насчет преуспевающего, это я загнул – еле на плаву держится. Но ведь держится, не тонет. «Ауди–100» пятилетней давности против моего оцинкованного «Москвича», как Дворец Белосельских-Белозерских против моего сруба в Кузьмолово. Собственно, муж и виноват во всем. Сам. Впрочем, мы всегда во всем виноваты сами. Это – закон. Но он-то особенно хорош, гусь. Ото всего мира жену свою огородил. Всех подруг – взашей. О друзьях не говорю. Они в первую очередь исчезли. Короче, всех отшил. Учиться не дал, на работу не пустил. «Сиди дома, за хозяйством смотри». Да будь у нее нормальная жизнь, знакомые, вечера с хорошими подругами, да разве ж она вильнула бы ко мне в мой застоявшийся пруд своим роскошным русалочьим хвостом?! Черта с два. Я бы смотрел на нее, как прохожий смотрит на витрины пассажа. Да, хороша, да, удивительно хороша, ну и ладно. Я бы даже не возжелал ее в виду очевидности провала. Да так и было лет пять. Все на вы да на вы, несмотря на то что муж вроде как старый приятель мой.

В гостях у него коньяк пьем, какими-то бутербродами закусываем. Она мне:

– Вам салатик передать?

– Не беспокойтесь, у меня есть.

– Сколько можно на «вы», – удивляется муж, – вы знакомы с прошлого века.

– Что ты понимаешь, Юрец, – говорю я ему, – красивую женщину всегда приятно на «вы» называть.

Дискуссия на эту тему за столом завязалась. По поводу того, что у американцев и англичан вообще «вы» нету. Одно тыканье сплошное. Какой-то умник заявил, что, напротив, у них все только выкают друг другу. А «ты» архаическое осталось где-то и звучит, как страшное ругательство. В общем, глупый спор разгорелся. Муж на кухню курить вышел. Я захмелел и сказал ей:

– Светлана Пална, а давайте, действительно, на «ты» перейдем. Чтоб проще было, надо на брудершафт выпить.

Вот, собственно, это и было началом. Бикфордовым шнуром, который целый год полз по подземным переходам женской психики, пока, через двенадцать месяцев, не дотлел до сердца, которое рвануло на куски, и, под обломками которого, я умираю теперь контуженный и окровавленный.

Она кротко потупила ресницы и сказала:

– Ну, я не знаю.

– Ну, значит, это делается так. – Сказал я, налив две рюмки и подав одну ей. Народу за столом было много. На нас особо внимания не обращали. Да мы и не прятались. Завели руки одну за другую, опрокинули коньяк, и… она поставила рюмку и поглядела мне в глаза.

– Нет, так не делается, – улыбнулся я.

– А как делается? – полушепотом она.

– Рюмку ставить не надо. Теперь нужно поцеловаться и сказать «ты».

Мы приблизились друг к другу. Я слегка наклонил голову, и губы наши соприкоснулись. Это не был дружественный поцелуй брудершафта. Слегка пожевывая ее губки, я проник языком в полуоткрытый ротик и встретил ее язык, также охотно отвечающий мне. Длилось это волшебство с пол минуты, не меньше. По-моему даже, сидящий напротив, Юрин младший брат прицокнул и сказал:

– Ну, молодцы.

Мы нехотя оторвались друг от друга. Справедливости ради надо отметить, что брудершафт не помог, и мы еще долго выкали друг другу. Вот и все. И на целый год тишина. Я через день и думать об этом забыл. А в ней, оказывается, этот поцелуй жил как бомба замедленного действия.

У меня за этот период женщин с десяток сменилось так как-то перманентно, как сейчас модно говорить. Ни с одной ничего серьезного. Если постель не серьезным чем-то считать. Спал, и разбегались в разные стороны. О любви не говорю, даже ласки в этих женщинах я не встречал. Они выполняли свою работу. Нужен минет, надо делать минет, нужно сверху – так партнер хочет, можно и сверху. Сзади – нет, или, что реже – да. Все это чушь собачья. Обычные человеческие отправления. Ничего более. Да я и не знал тогда, что бывает что-то более. Мне хотелось есть, я заходил в кафешку, хотелось спать, я ложился в кровать, хотелось секса – шел, если были деньги, в массажный кабинет, выбирал сразу двоих девушек (это лучше, чем с одной, причем, не в два, а раз в десять), ну и так далее. Желание существует, чтобы его удовлетворять.

Так прошел год. Чтоб я хоть раз вспомнил о Свете за это время! Несколько раз заходил к Юрию. Раз пили водку. Другой раз – чай. Она промелькнула как-то из-за двери. Сказала, что голова болит, что она не выйдет. Как-то просидела с нами до глубокой ночи. Резались в покер. Ставки были смехотворными. Часов за пять, беспрерывно проигрывая, я умудрился просадить не больше двадцатника. Я вообще не шибко везучий. Да и карты – одно из самых дебильных, после занятия спортом, времяпрепровождений. И все.

Началось все ровно через год после нашего брудершафта. Я пришел домой пьяный, с очередного фуршета в Доме журналистов. Был где-то первый час ночи. Делать было нечего. По телеку ничего путного не шло, и я уже собрался расстилать постель, как вдруг (удивительно пошлый литературный прием, если только дело касается литературы, а не правды жизни) позвонили в дверь. Я вяло открыл. В проеме двери стояла Светлана. Ничего не екнуло в груди у меня. Ничего не шевельнулось. Раз пришла Света, значит что-то нужно Юре.

– Вот, тут супруг просил передать – она протянула здоровенный том «Звезды философии» Павла Таранова.

Юра с неделю донимал меня какими-то справками из жизни сапожника Беме. Зачем-то ему понадобилась информация по Каббале. Поспорил с кем-то, что ли? Я дал ему это несколько бестолковое издание. И он им, похоже, удовлетворился полностью.

Разумеется, я пригласил ее войти. Она согласилась. Во лбу у меня было грамм четыреста водки и пива бутылочка. Этого достаточно, чтобы изображать галантность и мгновенно реагировать на женский пол от 14 до 50 включительно. А передо мной стояла молодая красавица. На кухне я предложил ей на выбор чай, водку, настоянную на лимонных корках, и бутылочку «Бочкарева» из холодильника. К моему удивлению и радости она выбрала второе. Разлил водку в две рюмочки, вполне отдавая себе отчет в том, что могу перебрать, и чокнулся с ней. Закуски в доме не было никакой. Я принялся, было, суетится, мечась по шкафчикам, но на тот момент у меня не было даже корки хлеба. Она сама меня остановила, сказав, что есть совсем не хочет. Я придвинул табурет к ней ближе. Потом еще ближе. Говорили о ее сыне. О том, что ей живется тоскливо, что муж все больше пьет. Я придвинулся совсем вплотную. А что мне еще оставалось? Ночь, алкоголь, я и она – все члены этой формулы в сборе и удивительно согласованы между собой. Мгновенно вспомнил брудершафт. Предложил еще раз пересилить наше выканье. Как в плохом кино. Но что плохо для кино – сказочно для пьяного реалиста.

Господи, как мы целовались в этот раз. Без посторонних глаз, без опаски, что сейчас докурит Юра. Как она обнимала меня, как ее пальцы струились в моих волосах, как судорожно билось в груди ее дыхание. Ничего подобного еще не происходило со мной, хотя я думал, что человек, в этом смысле, вполне искушенный. Нам не хватало воздуха, мы словно пловцы всплывали на поверхность, шепча имена друг друга, чтобы через мгновение погрузиться в абрикосовую мякоть нового поцелуя. Время от времени я пытался пробраться под ее кофточку, но она всякий раз останавливала меня. А я не настаивал, боясь спугнуть это чудо, так нежданно обрушившееся на меня бесконечным, счастливым ливнем. Иногда мы отрывались друг от друга, выпивали по рюмке водки и снова устремлялись друг к другу.

Один раз я сделал настойчивую попытку затащить ее в постель, для убедительности даже сказав, что у меня есть презервативы, на что она ответила, что ничего этого не нужно, и она не хочет ничего подобного.

Мы процеловались, не совру, часов до семи утра. Начало потихоньку светать. И она заторопилась домой. Только тут я поинтересовался, что она скажет о своем отсутствии дома.

– Юрочка в командировке. Приедет к девяти. Мне надо идти.

Я был в таком обалдении, что даже не предложил проводить. Она исчезла также внезапно, как появилась. В изнеможении я рухнул на кухонный диван. Возбуждение было никак не снять. Голова кружилась, тело охватил озноб. Через пол часа меня стошнило.

Какое тут могло быть продолжение? Какая перспектива? Ну выпила девочка, расслабилась. И все. Мужа дома не было, вот и разнообразила жизнь немножко. Во вполне допустимых рамках, между прочим. Ничего лишнего ни себе, ни тем более мне не позволила. Значит хорошо себя контролировала. И все же, все же, все же. Уже тогда она стала западать мне в голову. Постепенно. Потихонечку.

Теперь уже я стал думать о том, какой предлог найти для встречи с ней. Поскольку мы с Юрой – люди пьющие, это было не так трудно. Я искал встречи с ним у него дома. Он был, в принципе, не против, но тут у него пошли какие-то дела, и наши договоры затянулись недели на три. События я не форсировал, и, хотя думал о ней чаще обычного, как-то даже поостыл слегка. Видимо убедил себя, что у нее был обычный бабский задвиг. «А если она так с каждым?» – подзуживал циничный внутренний голос. И я кивал ему в ответ. Не то чтобы меня это сильно волновало. Я вообще не ревнив. Но несколько остужало подобное соображение, это верно. Однако долгожданный день настал. Юра сам позвонил как-то субботним утром и попросил зайти к нему вечером без машины. Это был явный намек на хорошую пьянку. Водки не хотелось. Я купил две полуторалитровых бутыли «Петровского», надел синюю шелковую рубаху на выпуск, черные джинсы в обтяжку и отправился в гости. Он, она, его младший брательник, и немолодая парочка из его конторы – вот и весь бомонд на этот вечер. Честно говоря, я в такой компании был как не пришей кобыле хвост. Всю пьянку проговорили о поставках леса финнам. О том, что вагоны на станции отсутствуют, заказчики нервничают, кругляк дорожает, а обапол приходит в негодность. Я украдкой поглядывал на нее. Она жмурилась, скашивала глаза на меня, но тут же отводила их в сторону, следя за специальной беседой мужа и изображая крайнюю степень заинтересованности. Правда участия в разговоре не принимала. В этой семье женщине вообще не принято было иметь право голоса. Говорили мужчины. Я томился, набухиваясь собственным пивом. Юрий с сослуживцем предпочитали водочку. И она, родимая, не подвела – кончилась в самый разгар разговора.

– Братан, за водкой надо сбегать, – барственно произнес Юрий, – ты самый молодой за столом.

– Оставь его, я схожу, – произнес я – чего-то засиделся, пойду, пройдусь, а то пиво в ушах уже булькает.

– А ты знаешь куда идти?

– Слушай, не в первый раз, наверное.

– Э, нет, Сашок, тут у нас «24 часа» новые открылись. Три квартала надо пройти. Там ЛИВИЗовская водка нормальная, не то, что в ларьке.

– Ладно, найду, – грузно встал я из-за стола.

Юра обернулся к жене и, нимало не сомневаясь, сказал:

– Сходи, лапа, с ним, покажи, где магазин, да, и денежку не забудь. На телевизоре барсетка лежит. Тебе прогуляться перед сном полезно будет.

– Бабки есть, Юрец, – с замиранием в голосе почти простонал я, опрометью вылетая в коридор, пока он не передумал. Она элегантно, не торопясь, проследовала за мной.

На лифте съехали в полном молчании. Я глядел на нее во все глаза, она смотрела куда-то рядом со мной, но взгляды наши не пересекались.

«Наверное, все это мне пригрезилось» – решил я и на душе стало даже как-то спокойнее.

– Что-то вы давно не появлялись у нас – пронзил меня ее голос, словно игла энтомолога несчастного мотылька. Я понял смысл этого «Вы» и мое сердце заколотилось в припадке яростной и глупой радости.

– Ты не жалеешь о том, что было у нас?

– А разве что-то было? Нет, не жалею. А вы?

– Светка, я соскучился по тебе – прошептал я и взял ее под руку.

– Это почему же?

– Так… есть одна маленькая причина.

– Правда? Расскажите, это интересно.

– Для начала нам нужно перейти на «ты» – сказал я, резко развернул ее к себе и поцеловал в губы.

Чтобы не тратить лишнего времени, водку мы купили в ближайшем ларьке, и двинулись в соседний скверик, выбрав самую укромную скамейку в кустах акации. Я посадил ее к себе на колени и все то, что было в последнюю нашу встречу, повторилось с новой силой. В этих сумерках, словно на стометровой глубине она была моим аквалангом. Я дышал ею, как сжатым кислородом. Глоток за глотком, без остановки. Она была моей жизнью. Я мог умереть в тот момент, если бы ее оторвали от меня. В этом не было того, что можно назвать эротикой или взаимоотношениями полов. Это был танец жизни, на краю гибели. Наши языки, как два танцора обвивали друг друга. И один не существовал без другого. Это не было сексом, как ни странно может выглядеть подобное заявление. Как нельзя назвать обедом пожирание корки хлеба умирающим от голода. А я буквально умирал без ее губ.

Несколько раз моя ладонь касалась ее груди, но она отстраняла мою руку, как и в первый раз.

– Разве ты не хочешь меня – спросил я.

– Не знаю, – ответила Света, – но у нас с тобой больше ничего не будет.

– В каком смысле? – захлебывался я.

– В прямом. Кроме этого – она коротко поцеловала меня в ухо – между нами ничего не будет. Ты понял?

– Как ты захочешь, – ответил я, и мы вновь нырнули в пучину.

Она очнулась первой.

– А сколько времени?

– Не знаю.

– Нам срочно пора возвращаться. Юрочка убьет меня.

Я взял себя в руки. Мир пошатнулся вокруг, сделал сальто-мортале, и я осознал себя, сидящим на скамейке, ночью, с чужой женой на коленях.

– Идем, Светик – не оставалось ничего, кроме как согласиться.

Подходя к подъезду, я неприятно поморщился. У перил стоял Юрий с сослуживцем и брат. Они нервно переминались с ноги на ногу.

– Ну и где вы были? – зловеще проговорил Юра.

– За водкой ходили – не моргнув глазом, ответил я.

– И куда вы ходили?

– В магазин.

– В какой?

– «24 часа».

– Мы там были раз пять.

Пауз быть не должно было, это я понимал, но в голову ничего не шло. «Это конец, подумал Штирлиц» – пронесся в голове отрывок из старого анекдота.

– Мы не в тех «24 часах» были. – Спокойно подхватила разговор Светлана. – То есть там были тоже. Но нам продавщица по секрету сказала, что водку у них лучше не брать.

– Там мужик в винном отделе – уточнил Юрий.

– Естественно не он же сам о своем товаре такое скажет. Я про кассиршу говорю. Оттуда мы пошли в магазин за три остановки. В Голубой универсам, помнишь, мы там с тобой апельсины в прошлый раз брали.

– И что, два часа ходили?

– Почему два? – встрял я – минут двадцать.

– Какие двадцать, вы в первом часу ушли. А сейчас сколько?!

– Юра, милый, ну что ты орешь – подошла к нему Светлана – ну хочешь, я тебе чек покажу из универсама. Саша, чек у тебя остался.

– Да где-то здесь был – произнес я, лихорадочно обшаривая карманы.

– Да пошли вы со своим чеком, – смягчился Юрий, – я знаете, как волновался. Мы с Виталиком все ларьки в округе оббегали. Я уже думал, случилось что. Думал, по репе настучали где-нибудь. Пошли пьяные среди ночи. Мало ли что случиться могло.

– Мужики, я что, так с водкой у подъезда стоять буду? – возопил с деланным гневом я – мы пить сегодня будем?! Или будем выяснять, кто сколько ходил? Скажите спасибо, что вообще чего-то качественное нашли.

Пили «с остервенением каким-то», как писал Щедрин, часов до семи утра. Юра подозрительно посматривал на нас и время от времени спрашивал у жены подробности нашего маршрута. Пытался несколько раз взять ее за талию, но она всякий раз аккуратно выскальзывала из его объятий. Водку все дружно хаяли, но употребляли с аппетитом. Я нажрался до свинского состояния и не помнил, как меня посадили на такси.

Утро было тяжелым и в то же время каким-то светлым. Я, как зомби ходил по комнатам и повторял: «Она любит меня, она любит меня, меня вообще кто-то любит». Это было так необычно. Так странно и удивительно. Ни головная боль, ни тошнота не могли сбить этого прекрасного ощущения. Я вспомнил фразу буддийского монаха: «Любите других, но бойтесь, если влюбите в себя хотя бы одну душу». Я не боялся. Я понял, что рождаюсь заново. Мне нужно было научиться по-новому ходить, по-новому дышать, по-новому одеваться. Я прошел цикл гусеницы и цикл куколки. Я приобретал новые формы и вслед за ними менял окружающую среду. Рожденный ползать расправил за спиной огромные золоченые крылья. «Она любит меня. Она меня полюбила. Но за что? За растопыренные уши? За нос картошкой? За козлиный голосок? А она-то сама, чудо неземное, ласточка рассветная, солнышко лесное. Господи, меня еще кто-то любит. Меня не кто-то, меня она любит. Она меня любит».

При этом, как бы то ни было, мы с ней так и не переспали. «Ну и пусть, – твердил я – мне этого и не нужно. Я счастлив одним лишь взглядом ее, одним кивком». И я был искренен. Мне действительно не очень нужно было трахать ее. Но видеть ее мне было необходимо. Видеть, слышать, обонять, в конце концов. «Где моя Светка?» – время от времени произносил я, но ответа не было.

Собственно, история моя подходит к концу. После нескольких встреч с Юрой я понял, что он начал подозревать нас. Забавно, что мы умудрились влипнуть со второго раза. Иные жены всю жизнь изменяют своим мужьям, а те в полной уверенности, что у них неприступный тыл. И здесь у меня все не как у людей.

– А что это ты так посмотрел на нее? – как-то сорвался Юра.

– Обычно посмотрел, – пожал плечами я, – но вопрос остался занозой в мозгу.

Я не знал, как мне связаться с ней. Практически у меня не было никаких подходов. Дома вечно торчал младший брат. Когда Юрий был дома – звонить было бессмысленно, она трубку не поднимала, когда он был на работе – просто опасно: в квартире у него стоял АОН, и он прекрасно понимал, что я не могу не знать, что его нет дома.

И все же мы с ней встретились еще один раз. Его срочно вызвали в Выборг. Брат загулял, и она позвонила мне, как только уложила сына. Я собирался в гости к своим друзьям, молодой чете, справлявшей новоселье в новой двухкомнатной квартире. И хотя, ради нее, я отменил бы любую встречу, но мне показалось, что ей самой будет интереснее развеяться в кругу новых знакомых. Кроме меня приглашенных больше не было. Я слетал на машине за ней и привез ее к своим друзьям как самую большую драгоценность. По дороге она сказала, что очень боится новых компаний. Но я успокоил ее.

– А мы с тобой никаких границ не перейдем? – поинтересовалась она.

– А разве мы их когда-нибудь переходили? – лукаво спросил я и тут же добавил, – с тобой не произойдет ничего такого, чего ты не захочешь. Я тебе обещаю.

Застолье окончилось поздно, и хозяйка постелила нам на диване, рядом со своим супружеским ложем. Я забеспокоился и, отведя молодого супруга в сторонку, попросил:

– Слушай, у меня к тебе чисто мужская просьба…

– Я все понял, старик – ответил он – сейчас дочу из детской в зал перенесу, ложитесь там. Кровать у нее узковата, но, думаю, поместитесь.

– Мы не очень стесним тебя? – спросил я, понимая, что не в силах буду отказаться от такого предложения, даже если стесню.

Мы закрыли за собой дверь. Я отвернулся, но в зеркало видел, как она разделась до белоснежных ажурных трусиков и легла под одеяло. В эту ночь мы так и не заснули. Нет, вру, заснули минут на сорок, в самом конце. Не знаю, мешал ли скрип кровати хозяевам за стенкой, но мы прилагали все усилия к тому, чтобы все было как можно тише. В какой-то момент мы просто скатились на пол, где продолжили эти безумные скачки.

В общем-то, со стороны механики этого дела, не было ничего необычного. Сверху я, потом она, потом снова я. И в то же время необычным было все. Главным было то, что она нуждалась во мне, в прямом смысле этого слова. Как, жаждущий, в глотке воды. Ни одна женщина, которой я обладал, не нуждалась во мне так яростно и в то же время так кротко, как Светка. Она вбирала меня, она растворяла меня в себе, и сама растворялась во мне.

Не то что бы женщины не получали со мной удовольствия. Отнюдь. Но я чувствовал, что я для них не совсем я. Я для них живой вибратор. Способ получить оргазм, не более. Они были заняты преимущественно собой. Да и я не далеко ушел от них. Я бы назвал это онанизмом в чужом теле. А может быть, всякое соитие без большого чувства, это онанизм? Светлане же я был нужен сам, и, причем, я один. Более того, несмотря на то, что за ночь я сменил три презерватива, она так и не кончила. Ни разу. Я попытался, было, расстроиться по этому поводу, но она рассмеялась, сказав, что это для нее совсем не главное. Что ей очень здорово со мной.

– Светка, Светик, Светлячок, – повторял я, шалея, – счастье мое нежданное.

И я, здоровый мужик, проживший большую часть своей жизни, готов был плакать от счастья, как ребенок.

Вот на этом и кончилась моя история, впрочем, и моя нормальная жизнь вместе с ней. Сказка кончилась и началась мучительная и беспробудная быль. Вскорости приехал муж. Жену стал пасти, как зеницу ока. Мне ее в течение месяца даже увидеть не пришлось, не то что поговорить. На днях они уехали отдыхать в Варну, на солнечное побережье Болгарии. Да, сколько этой Варны выпито было в юности. Я даже не знал, что это город такой в Болгарии. Красиво жить не запретишь, как говорится. Хотя, по-моему, дурацкая поговорка. Если что и можно человеку запретить, так это жить красиво. Мне вот, например, запретили жить с ней. А без нее моя жизнь превратилась в ничто. В безобразное, некрасивое месиво. Хожу из угла в угол, как волк в зоопарке, и вою. Пробовал напиться – от водки только хуже. На душе совсем невыносимо. Пробовал с бабами забыться – куда там. Они мне разом неинтересны стали. Все равно что после черной икры попробовать вяленную тарань с тухлинкой. Нет, если по-мужски говорить – все работает. Но ничего не интересно. Все пресным вдруг стало, никаким. Не нужным, одним словом.

Влюбился, ешкин кот. Как? Зачем? Почему? Тридцать восемь лет жил как идиот, пузыри пускал, только в книжках читал про это. И на тебе. Причем не с первого взгляда, а с один миллион семьсот восемьдесят четыре тысячи восемьсот пятьдесят третьего. Причем от этого чувство нисколько не слабеет.

Я гляжу ей в след

Ничего в ней нет.

А я все гляжу

Глаз не отвожу.

Чего есть в нее такого, чего нет у других женщин? Я не говорю, что она совсем уж обычная или лишена своего шарма. Напротив, она просто класс. Но я видел женщин выше, стройнее, с более пышными формами, с демоническим взглядом. Имел дело и с более умными и, наверное, более тонкими созданиями. Но все они меркнут рядом со Светкой, а я не могу нащупать, где тот выключатель, который гасит их всех рядом с ней. И это, наверное, главная загадка. Загадка даже не в самой женщине. Она вокруг нее.

Господи, как бесит меня эта человеческая несамодостаточность. Ну ладно, надо дышать постоянно. Это я еще могу понять. Курить нужно регулярно. Мозг никотин должен всасывать. Понимаю. Я могу смириться с тем, что человеку время от времени необходимо есть. Желудочный сок, выделяясь, создает ощущение голода… и так далее. Но, чтобы ему постоянно нужен был какой-то другой, посторонний, чужой человек… вот этого мне не понять никогда. В чем тут изюминка? Что делать-то с ним? Общаться? То есть узнавать новую для себя информацию? Как бы не так. Я для этого лучше бы с академиком Панченко посидел за бутылочкой водки. Голова, царствие ему небесное, был. Мне нечего узнавать от Светки моей. Но мне нужно спросить у нее, как она. И нужно услышать: «ничего, спасибо». Нужно гораздо в большей степени, чем узнать, где находится могила Александра Македонского. А почему? Что я и без ее ответа не знаю, что ей «ничего»? Но, Господи, как мне это ее «ничего» нужно услышать. Без этого я сам «ничего». То есть совсем ничего. Полное ничего.

А как же я раньше жил, до нее? Нормально жил. Спокойно. И не нужна была мне она. Что же произошло, в конце концов? Я ведь на нее и внимания-то почти не обращал. Или так притягательно мне показалось то, что она сама от меня забалдела? Это как у Шекспира:

Она его за муки полюбила,

А он ее, за состраданье к ним.

Не знаю. Но это же смешно, в конце концов. Подумаешь, эка невидаль – баба от домашнего затворничества испытала ко мне небывалый приток нежности. Нет, так думать почему-то не хочется. И что теперь делать? Жить воспоминаниями трех наших встреч? А собственно, что у нас есть, кроме наших воспоминаний? Всякое действо, происходящее с нами, мгновенно становится достоянием памяти. Настолько мгновенно, что мы не в состоянии вычленить его из общего процесса. Можно даже сказать, что мы вообще не живем, ибо тот миг, который мы проживаем, неуловимо мал. Мы существуем только памятью. Только на площади памяти происходят все мыслительные процессы. Тогда, какая разница, целовал ли я ее год, или пару секунд назад? Да еще все портит подлый сквознячок будущего. Я совсем выпустил из виду третий параметр времени – будущее. Вот откуда эти мучения. Вот источник вечного беспокойства. Предощущение того, чего сейчас еще нет, что еще не произошло. Человеку мало того, что уже случилось. Ему жаль того, что может не случиться. А вдруг она меня больше никогда не поцелует? Стало быть, ее поцелуй может не стать достоянием моей памяти. Вот корень всех бед! Наша память, как ненасытное чудовище алчет будущего и пожирает настоящее непрожеванными кусками. А когда не получает должного куска, начинает пожирать своего носителя. И это мучительно. Моя память пожирает меня живьем. И я кричу, скрутившись на своей кровати, комкая подушку в нелепых судорогах. Мне больно, Светик. Дай мне еще хоть раз увидеть тебя. Накорми своими губами, руками, глазами! Как, подражая царю Соломону кричал Маяковский: «Нет слаще слюны твоей сока»! Я умираю без тебя. Меня пожирает пламя памяти. Пожирает без остатка.