Текст книги "Пропасть"

Автор книги: Алексей Агафонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Алексей Агафонов
Пропасть

Вступление

События, описанные в этой книге, происходили в Петербурге, а точнее на Петроградской стороне, а еще точнее в той её части, что обращена к центру города, и хоть и не имеет четких границ, но представляет собой особенную среду, способную удивить разнообразием как архитектурных форм, так и населяющих ее жителей.

Несмотря на то, что именно отсюда начинал строится город, а возможно, и благодаря этому, улицы здесь удивляют своей кривизной, редко пересекаются под прямым углом и норовят сбить с толку свернувшего с основных магистралей в поисках нужного ему адреса прохожего. Дело в том, что пока правители тщательно планировали и затем регулярно застраивали просторы Центра и Васильевского острова, здесь, под боком у Петропавловской крепости, город развивался и жил по своим законам. Здесь селились своими слободками первые строители того самого парадного Петербурга, здесь строили свои казармы военные гарнизоны – первые обитатели крепости и города, здесь же кипела торговля на первом в городе рынке. Поначалу места хватало всем, и каждая слободка имела свою собственную планировку и организацию, но со временем они разрастались, объединяясь и поглощая друг друга. Разные улицы срастались в одну, переламывающуюся по несколько раз там, где были границы слободок. Застраивали эти улицы также кто во что горазд, в зависимости от фантазии, достатка и потребностей. К тому моменту, когда власти обратили свой взор на эту часть города, она уже представляла собой подобие лоскутного одеяла с кривыми улицами, нерегулярной застройкой и проплешинами пустырей там, где земля по той или иной причине никому не пригодилась. Взгляните на карту, и вы без труда поймете по причудливой сетке улиц, о какой именно части города пойдет речь.

После строительства мостов на Петроградскую сторону ситуация изменилась. Район вдруг оказался весьма престижной зоной в самом центре города. Территории вокруг, вдоль Большого и Каменноостровского проспектов, как смогли урегулировали, но кварталы, примыкающие к зеленому массиву Александровского парка, бывшей эспланаде Петропавловской крепости, так и сохранили свою причудливую планировку, больше напоминающую какой-нибудь средневековый город, чем остальные исторические районы Петербурга с регулярной застройкой. Здания поприличней здесь, конечно, привели в порядок, оставшиеся пустыри застроили новыми весьма фешенебельными доходными домами, в которых с удовольствием селились нувориши, но окончательно представительским этот район так и не стал. Слишком много осталось тут небольших купеческих зданий, ремесленных и складских помещений, обязанных своим появлением рынку, деревянных домов разной степени ветхости и достатка, а также доходных домов попроще, что успели здесь появиться до эпохи перемен.

Революция и установившаяся вслед за ней советская власть также не способствовали повышению статуса района. В доходных домах – и богатых, и бедных – в ходе «уплотнения» были организованы коммуналки, в которые заселили пролетариат, а на месте совсем уж ветхих деревянных домов появились скромные «сталинки», в которых обитала немногочисленная, но весьма заметная в Ленинграде интеллигенция.

Новое время лишь увеличило многообразие жителей, добавив к и без того разношерстной публике, которую, несмотря на разный социальный статус, объединяло главное – бедность, новых внезапно разбогатевших обитателей. Поначалу у этих обладателей лихих денег вошло в моду расселять коммуналки и выкупать бывшие когда-то шикарными квартиры в тех самых фешенебельных доходных домах. А чуть позже построились тут и немногочисленные, и от этого еще более дорогие, новые дома в основном на месте совсем обветшавших за советские годы деревянных строений, окончательно изжив этот класс построек из городского пейзажа.

Все эти события и определили облик, в котором предстает перед нами этот славный район Петербурга к моменту начала нашего повествования. Новые современные дома, блестящие сплошными стенами панорамных окон, соседствуют тут с ветхими развалюхами, которые были построены задолго до времен централизованного водоснабжения, и потому жители их вынуждены принимать душ на кухне, так как ванные комнаты в квартирах, теперь сплошь коммунальных, изначально не были предусмотрены. Крыши таких домов вечно текут, подвалы «благоухают» плесенью, а штукатурка с фасада осыпается на узкие тротуары.

В домах же, которые были построены позже или которым повезло пережить капитальный ремонт, запросто на одном этаже могут соседствовать квартира о двенадцати комнатах, с лепными плафонами, изразцовыми печами и антикварной мебелью, принадлежащая какому-нибудь преуспевающему бизнесмену или вдове безвременно почившего криминального авторитета, которые, кстати, запросто могут являться одним и тем же лицом, и такого же размера коммуналка, в которой будут проживать человек тридцать самого разного народу: от семьи снимающих комнату трудовых мигрантов из Средней Азии или многодетной, никогда не работавшей, но постоянно пьющей матери-одиночки с отпрысками до уголовников-рецидивистов и доживающих свой век сварливых старушек, без которых существование коммунальных квартир кажется немыслимым.

То же разнообразие вы найдете и среди общественных заведений. Контрасты повсюду! В одном здании могут соседствовать магазин самой дорогой и шикарной одежды, который будет манить вас яркой витриной на фасаде, и секонд-хенд, который вы сможете отыскать на задворках, пройдя через подворотню. Общественная баня здесь примыкает стеной к офису нефтедобывающей компании или крупного банка. А стоит вам свернуть с Большого проспекта, где расположены самые модные рестораны города, в этот лабиринт улиц, и вам откроется целая россыпь заведений, которые удивят вас не только своей дешевизной, но и завидным разнообразием как блюд, так и посетителей. Тут вам и рюмочные, которые делят между собой разного рода маргиналы и интеллигенция. Тут и пивные и винные бары, куда ходят обитатели района посостоятельней и многочисленные заезжие. Тут и пельменные, столь популярные у студентов, которых, кстати, в районе водится в достатке. Тут и многочисленные кафе различной национальной направленности, рассчитанные на трудовых мигрантов из соответствующих стран. Конечно, тут и вездесущие, окружающие полукольцом Сытный рынок кафе-шавермы, которые привлекают под свои крыши все перечисленные категории граждан. Ну и разумеется, тут видимо-невидимо кофеен и булочных, которые расплодились в последнее время повсеместно.

Таким образом, вы легко сможете начать свой вечер в ресторане с белой скатертью, съев какое-нибудь ризотто с чернилами каракатицы и запив его бутылочкой великолепного французского вина, и заплатив за это кругленькую сумму. Затем устроить рейд по барам, пробуя разное пиво или вино попроще, а под утро обнаружить себя в рюмочной, ведущим ожесточенные споры об искусстве с пьяным вдрызг незнакомцем, который называет себя художником, ну или в круглосуточной полуподвальной шаверме, пытаясь заглушить чувство голода, которое успело у вас возникнуть со времени того самого ризотто. И все это, не выходя за пределы одного небольшого района!

Ну что ж, я надеюсь, что я не успел утомить читателя долгим описанием места действия, но само оно сыграло немаловажную роль в событиях этой книги, поэтому свести с ним короткое знакомство перед началом повествования, полагаю, было необходимо. Позвольте же мне на этом закончить и приступить, наконец, к основному рассказу.

1. Дождливый февраль

Зима, как это иногда бывает в Петербурге, в тот раз выдалась теплой и дождливой. Вместо снега, который обычно начинает идти в ноябре, до самого февраля лил дождь, а снег если и показывался в воздухе временами, то таял, касаясь земли, или лежал недолго, от силы одну ночь, и наутро смывался моросящим дождем, который приносил попеременно с туманом теплый западный ветер с моря. Этот же ветер держал высокой воду в Неве, и уж, конечно, ни о каком льду на реках и каналах не было и речи. В такие бесснежные зимы и без того темные и бесконечно долгие петербургские ночи превращаются в настоящие испытания.

Представьте, что утром, когда вы встаете и следуете, скажем, на работу, пусть даже к десяти часам утра, вы не видите солнца. Серые утренние сумерки – вот максимум тепла и света, на который вы можете рассчитывать на улице. Вечером же темнеет в четыре, а в декабре и в половине четвертого, так что, когда вы выходите со службы, на дворе стоит глубокая ночь. Представьте также, что это длится три-четыре месяца и сопровождается нескончаемым проливным дождем, изредка перемежаемым туманом, и вы поймете, что сойти с ума, ну или хотя бы впасть в глубокую хандру, в это время – не такая уж сложная задача. Поистине, такое время сочетает худшие качества двух времен года: темноту зимы и сырость осени! В такие дни особенно чувствуешь свое одиночество, если ты одинок, и особенно сильно стремишься найти хоть какую-нибудь компанию, чтобы скоротать вечер и утопить набегающую меланхолию в разговоре, который лучше всего вести за плотным ужином с бутылкой чего-нибудь, поднимающего настроение и разгоняющего тоску.

Андрей был одинок. Ему было двадцать восемь. Он родился и вырос в Иркутске, отучился на архитектора в Москве, и после нескольких лет не самой успешной работы в столице переехал в Петербург по приглашению одного архитектурного бюро, которое имело кое-какую известность в профессиональных кругах и предложило ему неплохие условия. Здесь, в Петербурге, ему удалось снять однокомнатную квартиру, неподалеку от работы, в весьма приличном состоянии и за умеренную плату. Однокомнатные квартиры вообще, а уж в хорошем состоянии и подавно, в силу описанных уже причин, здесь встречаются редко, но ему повезло. Он снял уютную квартирку на третьем этаже довольно свежей «сталинки» на Сытнинской улице, поблизости от рынка. В эту квартирку он и направлялся дождливым февральским вечером, выйдя с работы на Малой Посадской.

Идти ему предстояло не больше пятнадцати минут, поэтому моросящий дождь его не сильно расстраивал, хотя и был неприятен. По дороге он планировал зайти куда-нибудь поужинать, чтобы не коротать вечер в квартире в полном одиночестве.

Он прошел пару темных кварталов и вышел на шумный, сверкающий огнями Каменноостровский проспект, наполненный нескончаемыми потоками пешеходов и машин, запертыми, будто водный поток в ущелье, между двумя рядами непропорционально высоких для такой узкой улицы зданий. В этот вечерний час проспект был полон пешеходов, спешащих с работы к станциям метро, и автомобилей, которые в своем стремлении утром добраться из северных районов города в его центр и вечером – обратно, казалось, простаивали в пробке на Каменноостровском большую часть дня, лишь к ночи приходя в движение, сопровождаемое громким гулом. Влившись ненадолго в толпу людей, он, подхваченный ею, пересек проспект и, увлекаемый потоком, продолжил движение до следующего перекрестка.

Странно, как в толпе случается почувствовать свое одиночество куда сильнее, чем, скажем, на безлюдной улице или дома. Наверное, виной тому множество людей, спешащих по своим делам, каждого из которых воображение одинокого человека в первую очередь наделяет какими-то положительными качествами, а после этого дорисовывает ему еще и желанную, избавляющую от одиночества цель. Вот, скажем, идет миловидная девушка. Конечно, подумает одинокий человек, такая привлекательная девушка не может жить одна, а идет она, наверное, домой, в уютную квартиру к своему мужу, ну или на веселое свидание с подругами, на худой конец. Или вот идет седовласый мужчина слегка за пятьдесят. Он аккуратно одет, идет бодро, размашисто, излучая уверенность. Про такого одинокий человек сразу подумает, что спешит он со своей работы, на которой наверняка добился немалых успехов, домой к своей любящей жене, детям, а может, и внукам. В общем, воображение склонно в таких случаях рисовать идиллические картины на фоне собственной тоски и окружающего уныния. Поэтому Андрей с некоторым облегчением вынырнул из толпы и, повернув за угол, поскорее продолжил свой путь в направлении дома.

Чем дальше он уходил вглубь темных кварталов от шумного и блестящего проспекта, тем меньше людей попадалось ему на улицах. Большинство приезжающих сюда днем на работу уже покинули район. Последние из них, идущие торопливой походкой, еще попадались ему навстречу. Кое-кто, конечно, задержался здесь, чтобы поужинать или выпить чего-нибудь, встретившись после работы с друзьями, но в вечер буднего дня таких было немного. Поэтому большинство заведений, столь полных и шумных в выходные дни, сейчас огорчали глаз неуютной пустотой, а то и вовсе были закрыты.

Проходя мимо пивной, в которой частенько проводил время, он заглянул внутрь через окна, быстро оценил, что посетителей мало, а за баром сегодня работает незнакомый ему персонал, и, не замедляя шага, прошел мимо, решив, что тут ему будет не более уютно, чем одному в квартире.

Тем временем заезжие прохожие перестали попадаться ему совсем. Местных же на улицах было немного, но сомнений в том, что это именно они, у Андрея не было. Он уже научился разбираться в типажах местных обитателей, а кое-кого даже начал узнавать в лицо.

Вот пошла женщина неопределенного возраста и повела на поводке собаку. Одета женщина была невзрачно, лицо её отекшее, землистого цвета хранило на себе последствия длительного и неумеренного употребления алкоголя. Старый, перекормленный пёс, который припадал на одну ногу, лишь дополнял образ этой типичной жительницы коммуналок. А вот показался другой представитель местного населения, который вполне мог бы оказаться ее соседом по квартире. Мужчина лет сорока или пятидесяти с красным лицом и в линялой одежде. Его распахнутая, несмотря на холод и моросящий дождь, куртка открывала внушительных размеров пузо и волосы на груди, выбивавшиеся из-под наполовину застегнутой рубахи. Похоже было, что это довольно редкий уже представитель местного пролетариата. Таких оставалось немного, он, судя по всему, продолжал жить в своей комнате здесь, а на работу ездил в одну из промзон на окраине, совершая свою «маятниковую миграцию» в противофазе с остальной массой работающих, и сейчас как раз направлялся от метро домой после трудовой смены. Обгоняя его, Андрей почувствовал резкий запах застарелого пота, будто подтверждавший догадки о роде его занятий. В руке у мужчины он разглядел открытую бутылку пива, которую тот нес по старинке открыто, не пряча ее в бумажный пакет, как это делают теперь молодые люди.

А вот дворник-узбек покатил перед собой детскую коляску без люльки, на которую навалены сложенные картонные коробки. Андрею казалось, что он часто встречает его здесь, но, если задуматься, он вряд ли отличил бы этих дворников одного от другого. Возле местных мусорных баков он часто видел человека в синей робе и оранжевом жилете, слишком сильно укутанного для такой теплой зимы, – укутанного так, что в промежуток между шарфом, закрывавшим рот, и капюшоном, покрывавшим голову, можно было разглядеть только черные густые брови да пару раскосых глаз на смуглой коже. Человек этот всегда тщательно и методично сортировал мусор, тихо выполняя миссию по раздельному сбору мусора, о которой так много говорили и которую никак не могли организовать ни власти, ни активисты, и укладывал то из найденного, что представляло ценность, на неизменную детскую коляску, добытую, видимо, тут же, на одной из помоек. Один ли это был человек или десятки разных – Андрей бы не ответил. Да и какое это имело значение? Люди эти жили, хоть и тут же, но совсем в другом, параллельном с Андреевым, мире. Снимали они обычно даже не комнату в коммуналке, а койку или угол в каком-нибудь помещении на первом этаже, вроде бывшей дворницкой или переделанной конюшни, деля это импровизированное общежитие с такими же, как они, дворниками, мойщиками автомобилей и прочими приезжими, выполняющими самую грязную работу. На них смотрели свысока, считая их людьми ниже сортом, даже самые опустившиеся жители коммуналок и нищие, обитавшие возле рынка.

А вот показалась у Андрея на пути и представительница последних. Старуха эта часто сидела на ступенях круглосуточного магазина или стояла, прислонившись спиной к ограде рынка, и продавала товар, найденный, судя по виду, на помойке или подобранный у рыночных торговцев, в тех ящиках возле прилавков, куда они бросают подпорченный товар, предлагая бесплатно забрать его нуждающимся, если те пожелают. Товар у нее попадался самый разный: от подавленных томатов до истоптанных босоножек, и, продавая его, она, видимо, рассчитывала не столько на его привлекательность, сколько на жалость покупателей, вызванную совсем уж страшным своим нарядом и плачущим голосом, которым предлагала этот товар купить.

Справедливости ради заметим, что попадались Андрею по пути и люди совсем другого достатка и положения, правда, значительно реже. Вот, например, привлекательная женщина средних лет, из той особенной категории людей, у которых во внешнем виде все кажется идеальным: от белоснежной подошвы полуспортивных туфель до кончиков будто бы небрежно уложенных золотисто-рыжих волос. Она припарковала свой «Порше», стоимостью как раз с квартиру, что снимал Андрей, возле небольшого, всего на несколько квартир, нового дома, яркого и словно нарядного, втиснутого между двумя большими, мрачными, видавшими виды доходными домами. И, накинув на руку сумку из крокодиловой кожи, стоимости которой хватило бы, пожалуй, только на комнату в коммуналке в одной из соседних громадин, слегка вальяжной походкой очень уверенного в себе человека направилась ко входу. Андрей не раз замечал здесь ее машину (да и трудно было ее не заметить), но не понимал, почему она оставляет ее на улице, ведь в доме на цокольном этаже был виден паркинг. То ли приезжала она всегда ненадолго, то ли мест в гараже было меньше, чем автомобилей у владельцев квартир, и те счастливые обладатели, что завладели ими сразу после постройки дома, теперь не отдали бы их ни за какие деньги. Так уж повелось, что борьба за квадратные метры в этом славном районе Петербурга ожесточенно велась на всех уровнях социальной пирамиды.

Что примечательно, среди прохожих, что встречались Андрею, практически не было никого из той средней прослойки общества, что обычно заполняет собой пропасть, которая раскинулась между жителями коммунальных квартир и обладателями личных отапливаемых автопарковок. Немногочисленные представители этого класса, если и жили где-то поблизости, то, видимо, совсем не показывались в это время на улице. Отсутствие их довольно часто бросалось Андрею в глаза, порой заставляя чувствовать себя здесь неуютно.

Возле самого его дома располагалось еще одно небольшое кафе, которое он также критически, но уже с большей надеждой осмотрел через окно. Взгляд его встретился со знакомой официанткой, которая приветливо ему улыбнулась, и он с чувством облегчения вошел внутрь. Он едва успел тепло поприветствовать официантку и выбрать столик, к которому и направился, как его кто-то окликнул:

– Андрей, ты? Привет!

Андрей обернулся и увидел за столиком возле окна пару человек, на которых он не обратил внимания, когда разглядывал кафе с улицы. Один из них обращался к нему, и он его почти сразу же узнал.

– О, Илья, привет! Не ожидал…

Кафе это довольно успешно, пусть и несколько гротескно, эксплуатировало советскую эстетику и в меню, и в интерьерах, и поэтому пользовалось вполне заслуженной популярностью у любителей поностальгировать и проникнуться атмосферой советского быта, пусть и застали они его только в кино и рассказах родителей. В общем, в том, что Андрей встретил здесь своего знакомого, ничего особенно удивительного не было.

– Ты как, один? Или встречаешься с кем-то? – Илья, казалось, был рад его видеть.

– Да нет, я один, поесть зашел после работы, – ответил Андрей, слегка смущаясь.

Ему почему-то стало неудобно за свое одиночество.

– Так давай к нам! Мы тоже поесть, как раз только закуски принесли. Давай, садись!

– Ну, если я вам не помешаю…

– Нет-нет, нисколько! Что ты!

Андрей придвинул стул к их столику и сел.

С Ильей он познакомился пару недель назад на вечеринке, посвященной открытию террасы на крыше одного из отелей здесь же неподалеку, на Большом проспекте. Архитектурное бюро, в котором работал Андрей, разрабатывало проект этой самой террасы, и он, немало над этим проектом потрудившись, был в числе приглашенных на открытие. А Илья… Андрей не помнил, чем занимался Илья и почему оказался на той вечеринке.

– Ты давай, садись, угощайся! Тут вот соленья мы заказали, у них изумительные соленья! А еще сало взяли! И селедочку! У них тут под водочку вообще отличные закуски! – Илья говорил громко, весело, с напором.

– Знаю, я тут часто бываю, – едва успел вставить Андрей.

– Во-о-т! – Илья сделал ударение на этом слове. – Ты водки с нами выпьешь?

– Давай.

– Девушка! Можно нам еще одну рюмку?

Официантка, не переставая улыбаться, будто она была особенно рада, что Андрей встретил здесь своих друзей, поставила перед Андреем пустую рюмку, а он, воспользовавшись ее присутствием, по памяти заказал что-то из еды.

– А ты, вообще, какими судьбами? Живешь здесь рядом? – уже спрашивал Илья, разливая водку по рюмкам.

– Да.

– А где? Своя или снимаешь? Ты ж не местный, вроде, да?

– Не, не местный. Снимаю к работе поближе.

– О, это все равно круто! Тут места шикарные! Я вот тоже давно мечтаю на Петроградку перебраться, да все никак. Дороговато тут, понимаешь? – он сделал короткую паузу, и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Но тут классно! Атмосфера – ни с чем не сравнить!

– Да уж, колорита хватает, да и контингент особенный, – скептически заметил Андрей.

– Ну это ж Питер! Привыкай, брат! Зато тут тебе и посмотреть что, и поговорить с кем, и выпить чего найдется! Сколько тут мест интересных! А люди! Вот Саня, кстати, – он наконец обратил внимание на второго человека, который сидел за столом, – самый лучший пример!

Саня был худощавым нестриженым парнем неопределенного возраста, из тех, которым можно легко дать от двадцати до сорока лет. Одет он был то ли в заношенные, то ли в специально затертые куртку и штаны защитного цвета, что еще больше усугубляло впечатление неопределенности о его возрасте и роде занятий.

– Самый лучший пример, я тебе говорю! – продолжал Илья. – Он, понимаешь, все тут знает! Буквально все! Он гений места! Да, гений места! – казалось, он радовался внезапно всплывшему в памяти удачному выражению и хотел повторить его несколько раз, чтобы все обратили на него должное внимание.

– Очень приятно, – Андрей протянул руку. – А чем вы занимаетесь?

– Да по-разному, – ответил Саня несколько смущенно, – экскурсии, например, тоже вожу. Илья, наверное, про это.

– Да, про это! Он тут все знает! Каждый чердак, каждую подворотню!

Саня продолжал смущаться и Андрей, желая прийти ему на помощь, предложил:

– Ну тогда давайте за знакомство!

И поднял рюмку.

Теперь, рассмотрев Саню, Андрей обратил своё внимание на Илью. Он видел его только второй раз, а если принять во внимание то, что первое их знакомство состоялось в большой компании, в самый разгар веселья, и он не успел тогда ни рассмотреть толком этого человека, ни задуматься о том, что он из себя представляет, то станет ясно, что он рассматривал его сейчас с не меньшим интересом, чем другого своего собеседника. Илья был довольно высокий, широкоплечий, не сказать чтобы худой, но и не толстый. Его то ли не по сезону загорелая, то ли просто смуглая кожа контрастировала с белой рубашкой, в которую он был одет, и которая большей частью сохранила свою свежесть, несмотря на поздний час. Его темные, довольно густые, слегка вьющиеся волосы были, казалось, чем-то напомажены и зачесаны назад. Дополняли его образ, гармонируя с рубашкой, два ряда ровных белоснежных зубов, которые он не переставал демонстрировать, постоянно смеясь и улыбаясь.

В прошлую их встречу Андрей не смог ничего толком узнать об Илье. Он помнил только, что Илья вот так же много и громко говорил, так же привлекал к себе общее внимание, возглавив в конце вечера компанию из самых стойких, которые продолжили веселье после того, как закончились все запланированные мероприятия в отеле. Был в их числе и сам Андрей.

– Илья, а ты чем занимаешься? – спросил он, нарушив удовлетворенное молчание, которое ненадолго воцарилось после того, как они выпили и с удовольствием закусили.

– Я? Да как тебе сказать, рекламой в основном. Пишу. Статьи пишу рекламного характера в журналы, для сайтов тексты.

– Копирайтер – есть такое слово, – вставил негромко Саня.

Илья поморщился.

– Да, есть, только не нравится оно мне. Знаешь, звучит, как будто я переписываю что-то своими словами.

– А это не так? – спросил Андрей.

– Нет, я оригинальные тексты пишу, обзоры, кстати, иногда очень интересные. Ну, конечно, ориентированные на пожелания заказчика, без этого никуда. Вот и в гостинице тогда я открытие террасы освещал, тут уж, сам понимаешь, пока сам не побываешь, сам всё не попробуешь – хорошей статьи не напишешь.

– Интересная у тебя работа! Много где бывать приходится, много с кем общаться!

– Не жалуюсь! За нее и предлагаю выпить! За любимую работу! – сказал Илья, одним ловким движением насадив на вилку соленый груздь и колечко лука, и поднял вновь наполненную рюмку.

Все трое, чокнувшись, выпили.

То ли закуска действительно оказалась так хороша, то ли обстановка нового знакомства этого требовала, а впрочем, чего еще ожидать от компании молодых людей, встретившихся зимним вечером за ужином, но пили они много и охотно. Так что, когда принесли горячее, первый графин уже оказался пуст, и они немедленно заказали следующий.

Чем больше они пили, тем менее громок и напорист становился Илья. Он как будто расслабился, стал более задумчив, позволяя больше говорить остальным, правда по его слегка затуманенному взгляду и блуждающей улыбке было не понять, действительно ли он слушает собеседников или все больше погружается в свои мысли. Саня же, напротив, с количеством выпитого оживал, становился более разговорчив. И если поначалу Андрей не мог понять, как эти двое находят общий язык, являя собой, казалось, две полные противоположности, то теперь он воочию наблюдал, как под воздействием алкоголя каждый из них менялся, приближаясь каждый со своей стороны к тому общему состоянию духа, в котором им вместе было комфортно.

– А вы, ребята, давно друг друга знаете? – спросил их наконец Андрей после очередной выпитой и основательно заеденной рюмки.

– Да кажется, всю жизнь, – ответил, улыбаясь, Саня. – Ты вот помнишь, когда мы познакомились?

– Хорошо помню. В школе еще, в начальной. Я тут два года у бабушки жил, у нее комната была в коммуналке, на Мытнинской набережной. Вот меня к ней и отправили на пару лет, пока родители переезжали и квартирный вопрос решали. Дом тот теперь расселили и отреставрировали, там теперь квартиры о-го-го! А в те времена была у нас комната в двадцать два квадратных метра, зато с видом на Стрелку и Эрмитаж, так-то!

Илья остановился и, казалось, предался воспоминаниям о тех временах.

– Да, а мы с ним за одной партой сидели. И давно это было, и недолго, а, вот видишь, так или иначе всю жизнь с тех пор общаемся, – закончил за него рассказ Саня и тут же спросил: – А ты сам откуда?

– Вообще, из Иркутска, но последнее время в Москве жил.

– О! Иркутск знаю, хороший город! Мы на Байкал с друзьями ездили, так там останавливались, гуляли.

– Ну да, как и все! – усмехнулся Андрей. – Спросишь кого: «Были в Иркутске?» – отвечают: «Конечно, на Байкал ездил». Хорошо, если, как вы, хотя бы погулял. А то бывает, просто из окна такси посмотрел, пока из аэропорта ехал.

– А что, оно того стоит? Чтобы задержаться? – спросил Илья.

– Да как тебе сказать, это не Москва, не Питер, конечно, но кое-что можно посмотреть – все-таки столица Восточной Сибири.

Андрей не хотел особенно распространяться. Он хорошо знал и любил свой город, и мог бы многое о нем рассказать, но он не хотел показаться провинциалом из тех, которые бросались в подробностях рассказывать каждому встречному про свою малую родину, чем часто вызывали сначала улыбку, а потом зевоту у столичной публики, и которых он много повидал еще за время учебы в Москве.

– Ну я если соберусь, к тебе обращусь за советом, куда сходить и что посмотреть.

– Договорились.

– А чего ты сюда переехал? Работа, я так понял? – продолжил спрашивать Саня. – И чем ты, если не секрет, занимаешься?

– Не секрет. Я архитектор.

При этом слове глаза у Сани заблестели. Он даже придвинулся ближе к Андрею и радостно воскликнул:

– О! Архитектура – это наше всё! Это, знаешь ли, можно сказать и моя работа. Я людям про архитектуру каждый день рассказываю!

– Но… Я все же думаю, мы с разными аспектами этого понятия имеем дело, – сказал Андрей осторожно, предвидя объяснения с человеком, который считает, что его работа заключается в том, что он изо дня в день чертит фасады дворцов.

– Да? А ты чем на работе занимаешься?

– В основном дизайн-проекты готовлю, – сказал Андрей как можно более скучным тоном, но увидев, как гаснет огонь у Сани в глазах, поспешил добавить: – Но об искусстве тоже поговорить люблю. Просто у нашего бюро такой профиль, мы интерьерами занимаемся, приспособлением зданий под современные нужды, реконструкцией и иногда загородными домами.

– Понятно, но вот скажи, ты же в архитектуре все равно разбираться должен в силу профессии, – Саня, захмелев, проявлял настойчивость в желании обсудить волнующую его тему.

– Да, говорю же, беседы об искусстве – наше все! – сказал Андрей, улыбаясь.

Он не сильно лукавил. Во-первых, ему не хотелось расстраивать Саню, а во-вторых, удовлетворив голод телесный, он был теперь и сам не прочь удовлетворить голод духовный, пустившись в разговоры об искусстве, ведь архитектуру он действительно любил, поэтому и выбрал свою профессию и во многом поэтому и переехал в Петербург. Саня же наконец разошелся и, казалось, был готов говорить без умолку.

– Вот смотри, – говорил он, – водил я сегодня узбеков одних на экскурсию по программе «Вокруг Мечети». Есть у меня такая.

– Это что за программа такая, по мусульманским местам Петербурга, что ли? – спросил Андрей.

– Да нет, в прямом смысле, по кварталу вокруг мечети. Не «Вокруг дворца Кшесинской» же мне её называть! – Саня будто нарочно слегка запнулся, выговаривая фамилию балерины.

– Не, не надо, так твои узбеки точно язык сломают! – засмеялся Андрей. – Ну хорошо, так что с этой экскурсией?