Текст книги "Триумфы и драмы русских балерин. От Авдотьи Истоминой до Анны Павловой"

Автор книги: Александра Шахмагонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Соперники… по разные стороны баррикад?

Итак, отправляясь на Сенатскую площадь, Милорадович обещал вернуться к обеду. Он не предполагал, что дело зайдет столь далеко, да и была у него уверенность, что стоит ему появиться перед войсками, как старые воины, которые знали его по минувшим боям на Дунае и особенно в Отечественную войну двенадцатого года, дрогнут и покинут площадь.

Он не предполагал, сколь много омерзительных типов собралось на площади. Если солдаты действительно были обмануты, им говорили, что нужно идти спасать конституцию и что Конституция – жена нового государя Константина Павловича, тоже известного всем своими мужеством и отвагой, проявленными в 1799 году, в походах Суворова, то многие офицеры рвались в бой, кто по своей принадлежности к тайным обществам, а кто просто из веры в обещания благ в случае свержения царя. Это закономерно. Поверили бандитам из Государственной думы да прочим слугам темных сил и свергли царя, а потом утонули в крови революций и революционных войн. Поверили бандитам-горбачевцам да ельциноидам, и получили беспредел девяностых, а потом трудно сбрасываемое с плеч экономическое рабство.

Вот и на Сенатской площади младшие чины были просто обмануты. А вот среди офицеров было уже всякой твари по паре.

В любом случае на площади находились, согласно законам, государственные преступники, ибо они преступали клятву, данную в феврале 1613 года их предками на земско-поместном соборе, причем данную за себя и своих потомков.

Когда Милорадович выехал перед бунтовщиками и обратился на гарцевавшем коне к войскам, многие в строю стали сомневаться в правильности своих действий. Еще немного, и бунт бы сам собою сдулся.

Но во главе было немало нелюдей, подобных Каховскому. Этот недомужчинка – ориентация была та, что ныне так уважаема в Западной Европе, – так вот этот слизняк, изгнанный из армии, а затем и из круга заговорщиков, явился на Сенатскую площадь и, внезапно выхватив из-за пояса у Бестужева пистолет, подбежал к Милорадовичу, ударил ножом его коня. Милорадович обернулся – и Каховский выстрелил в упор…

Подлый, предательский выстрел подонка Каховского в какой-то мере стал причиной суровой расправы с бунтовщиками. Не хотел император Николай Павлович начинать свое царствование с кровопролития. Тянул до последнего. Была надежда на то, что любимец войск, «храбрейший из храбрых» генерал Милорадович сможет убедить войска прекратить бунт. Убийство признанного героя Отечественной войны 1812 года и других войн, любимца самого Суворова подтолкнуло к решительным действиям.

А Милорадовича вынесли с площади. Извлекли пулю. Он мельком глянул на нее и воскликнул:

– О, слава богу! Это пуля не солдатская! Теперь я совершенно счастлив! – и пошутил: – Жаль, что после сытного завтрака не смог переварить такого ничтожного катышка.

«До встречи в лучшем мире!» – написал Милорадович императору Николаю Павловичу.

Затем он попросил передать императору шпагу, подаренную ему великим князем Константином Павловичем, и продиктовал завещание, в котором особо отметил, что просит дать вольную всем его крестьянам. У него их было около полутора тысяч.

Император Николай Павлович в письме великому князю Константину коснулся и случившейся трагедии – гибели «храбрейшего из храбрых»:

«Бедный Милорадович скончался! Его последними словами были распоряжения об отсылке мне шпаги, которую он получил от вас, и об отпуске на волю его крестьян! Я буду оплакивать его всю свою жизнь».

Но что же Грибоедов? Вот таким трагическим образом путь к сердцу балерины оказался открытым. Но открытым ли?

Телешева искренне переживала гибель Милорадовича. Она лишилась не только любимого человека. Она лишилась всесильного покровителя, и было ясно, что теперь все это неминуемо скажется на ее сценической карьере. Слуги Мельпомены не прощают таких обид, которые получали от Телешевой, снимавшей пенки со всех театральных программ и планов. Все лучшее – ей и только ей одной.

Правда, оставался еще один непростой поклонник – Александр Сергеевич Грибоедов. Но он был на Кавказе. К тому же, как скоро стало известно, над ним нависла угроза наказания как соучастника бандитского путча на Сенатской площади.

В работе «Следственное дело А.С. Грибоедова» академик АН СССР Милица Васильевна Нечкина (1901–1985) писала:

«Не прошло и десяти дней после восстания декабристов, как в Следственном комитете, где велись допросы участников восстания, прозвучало имя автора «Горя от ума» – Александра Сергеевича Грибоедова.

26 декабря 1825 г. Следственный комитет вынес решение об аресте Грибоедова. Николай I утвердил это решение на следующий же день, и на Кавказ к генералу Ермолову понесся фельдъегерь с приказом об аресте Грибоедова. Его арестовали 22 января 1826 г. и 11 февраля привезли в Петербург. В делопроизводстве Следственного комитета возникло особое “дело” о Грибоедове, многими нитями связанное с другими документами следствия».

Но был ли Грибоедов в числе тех, кто готовил крушение империи в декабре 1825 года? Борис Башилов отвергает эти обвинения:

«В “Истории русского театра”, написанной Н. Евреиновым и недавно изданной Чеховским издательством, Н. Евреинов утверждает, что и Грибоедов был декабристом. В Москве несколько лет назад вышла огромная книга Нечкиной “Грибоедов и декабристы”. На протяжении шестисот с лишним страниц Нечкина пытается изобразить Грибоедова декабристом, но из ее попыток ничего не выходит. Приводя противоречивые показания декабристов насчет того, был ли Грибоедов членом заговора, Нечкина в конце концов принуждена выдвинуть против оправданного следствием Грибоедова ту же самую версию, которую выдвигает С. Волконский в отношении Пушкина. Нечкина заявляет, что Грибоедов хотел быть декабристом, но его, как и Пушкина, не приняли декабристы, щадя его поэтический талант.

“Грибоедов, – уверяет Нечкина, – знал очень многое о тайных планах декабристов, сочувствовал им, но, несмотря на тюрьму и допросы, он не выдал просто ничего, ни разу не поколебавшись, ни разу не изменив принятой линии. Он оказался замечательным товарищем и доверие, оказанное ему первыми русскими революционерами, оправдал вполне”. А дело-то было проще. При всем желании А. Грибоедов ничего не мог рассказать Следственной комиссии о тайных планах декабристов. Он был таким же “декабристом”, как и Пушкин, которого совсем не привлекали к допросам, так как правительству было ясно, что Пушкин не имеет никакого отношения ни к заговору, ни к восстанию».

Вот эти размышления выдающегося мыслителя русского зарубежья, сопровождаемые неопровержимыми фактами, раскладывают, как говорится, все по полочкам. Ну а мифы рождались в разные времена – и при жизни Пушкина и Грибоедова, и после их смерти, а особенно в послереволюционные годы. Причины их рождения и распространения очевидны. В дореволюционное время либеральная общественность пыталась постоянно показать значимость и важность попыток декабристов развалить самодержавие, умалчивая, что бунтовщики старались во имя западных своих хозяев, старались во имя того, чтобы превратить Россию в сырьевой придаток Запада и получить при этом хоть какой-то свой куш.

В послереволюционное время декабристов сделали борцами за счастье народное, хоть и очень «далеки они были от народа», как вещал Ленин. Но ведь все, что было против царской власти, восхвалялось революционерами. Теперь-то уж ясно, что все было поставлено с ног на голову.

Но каковы были эти борцы за свободу, устроившие бунт в столице, спровоцировавшие применение оружия против обманутых ими солдат, – сами-то они не пострадали, поскольку успели разбежаться и попрятаться. А потом, выловленные из своих нор, сдавали и продавали всех без зазрения совести. Называли имена реальных заговорщиков или вымышленных, сводили счеты, словом, вели себя низко и подло по отношению и к соратникам своим, и к сослуживцам, и к подчиненным. Особенно подло поступали они с солдатами, ими же обманутыми, а теперь ими же отправляемыми на суд.

Кто-то наговорил и на Грибоедова, причем наговорил ложь.

Грибоедов сразу отверг обвинения и обратился к императору:

«Я не знаю за собой никакой вины».

«Благоволите даровать мне свободу, которой лишиться я моим поведением никогда не заслуживал».

«Я к тайному обществу не принадлежал и не подозревал о его существовании».

«Ничего мне подобного не открывали. Я повторяю, что, ничего не зная о тайных обществах, я никакого собственного мнения об них не мог иметь».

На первом же допросе он все стал отвергать:

«От всех сих лиц ничего не слыхал, могущего мне дать малейшую мысль о тайном обществе. В разговорах их видел часто смелые суждения насчет правительства, в коих сам я брал участие: осуждал, что казалось вредным, и желал лучшего. Более никаких действий моих не было, могущих на меня навлечь подозрение, и почему оное на меня пало, истолковать не могу».

«К[нязь] Трубецкой и другие его единомышленники напрасно полагали меня разделявшим их образ мыслей. Если соглашался я с ними в суждениях о нравах, новостях, литературе, это еще не доказательство, что и в политических моих мнениях я с ними был согласен…»

В завершении размышлений на эту тему Борис Башилов указал:

«Против Грибоедова подозрения возникли, и он был арестован. Но следствие доказало полную непричастность Грибоедова, и он был освобожден. Грибоедов был выпущен “с очистительным аттестатом” 2 июня 1826 года, через четыре дня был принят Николаем Первым вместе с другими оправданными чиновниками. Грибоедову, как и другим оправданным, было выдано двойное жалованье. В письме к Одоевскому Грибоедов пишет:

«Государь наградил меня щедро за мою службу».

Ну и еще один факт, который привел Борис Башилов. Он касается попытки Льва Толстого создать роман о декабристах. Ведь широко известно, что Лев Николаевич сначала начал именно роман «Декабристы», но потом бросил его и написал широко известный роман «Война и мир».

Борис Башилов отметил:

«Исторического романа “Декабристы” Л. Толстой, по тонкому замечанию В. Розанова, не кончил по великой пустоте сюжета. Все декабристы суть те же “социал-женихи”, предшественники проститутки и студента, рассуждающих о небе и земле. Хоть и с аксельбантами и графы. Это не трудовая Русь: и Толстой бросил сюжет…»

Что же касается взглядов на русскую действительность, свидетелем которой он был, то, по словам Бориса Башилова, «Грибоедов так же, как и Пушкин, с тревогой смотрел на все расширяющуюся пропасть между образованным обществом, усваивавшим все больше и больше европейскую идеологию, и массами народа…»

И далее мыслитель отметил:

«Грибоедов писал в “Загородной прогулке” (в 1826 г.): “… Родные песни! Куда занесены вы с священных берегов Днепра и Волги?.. Прислоняясь к дереву, я с голосистых певцов невольно свел глаза на самих слушателей-наблюдателей, тот поврежденный класс полуевропейцев, к которому я принадлежу. Им казалось дико все, что слышали, что видели: их сердцам эти звуки невнятны, эти наряды для них странны. Каким черным волшебством сделались мы чужие между своими?.. Народ, единокровный, наш народ разрознен с нами и навеки!..”» В. Розанов верно отмечает в «Уединенном», что «вообще семья, жизнь, не социал-женихи, а вот социал-трудовики – никак не вошли в русскую литературу. На самом деле труда-то она и не описывает, а только “молодых людей”, рассуждающих “о труде”. Именно женихи и студенты; но ведь работают-то в действительности – отцы. Но те все – “презираемые”, “отсталые”, и для студентов они то же, что куропатки для охотника».

«…увлекала самого бесстрастного зрителя»

Два выдающихся поклонника погибли, а Телешева продолжала восхищать публику. Карл Брюллов – художник, которого называли «Пушкиным в поэзии», – запечатлел балерину в картине «Итальянка у фонтана».

Орест Кипренский писал с нее Зелию. Если быть точной, полотно называется «Портрет танцовщицы Е.А. Телешевой в роли Зелии». 1828 год.

Когда художник работал над портретом, Михаила Андреевича Милорадовича уже не было в живых, а Александру Сергеевичу Грибоедову оставалось жить меньше года…

Портрет танцовщицы Е.А. Телешовой в роли Зелии. Художник О.А. Кипренский

Портрет передает необыкновенную привлекательность балерины.

Вспомним…

 
Зачем манишь рукою нежной?
Зачем влечешь из дальних стран
Пришельца в плен твой неизбежный,
К страданью неисцелимых ран?..
 

Успехи на сцене следовали за успехами. В 1827 году Телешева получила звание придворной танцовщицы. О ее таланте один из современников писал: «…При самой очаровательной наружности имела она столько чувств и игры, что увлекала самого бесстрастного зрителя».

Гибель двух выдающихся поклонников, из которых Милорадович был фактически, как сказали бы теперь, гражданским мужем, конечно, оставила неизгладимый отпечаток. Но жизнь брала свое.

Поклонники не переводились. Среди них были и весьма состоятельные. К примеру, Афанасий Федорович Шишмарев был одним из них. Он рано – в чине штабс-капитана – вышел в отставку, занялся коннозаводством, постепенно стал и домовладельцем. Его супруга, Анна Сергеевна Яковлева, была дочерью Сергея Яковлева, который владел уральскими рудниками и «железоделательными» заводами. Так что Шишмарев с помощью богатого приданого значительно укрепил свое финансовое состояние, и без того достаточно прочное.

Супруга приобщила его к театру, и он стал театралом-завсегдатаем, особенно балета. Тогда же он увидел Екатерину Телешеву, которая потрясла его воображение. А когда в 1829 году ушла из жизни его супруга Анна Сергеевна, Шишмарев, едва оправившись от потери, нашел возможность познакомиться с балериной.

Вскоре он сделал ей предложение.

Брак получился счастливым. Знаменитая супруга родила Шишмареву пять сыновей и дочь. Дочь записали Телешевой, поскольку она решила идти по стопам матери – в балет.

Долгое время, несмотря на частые роды, балерина продолжала свою волшебную работу на сцене, когда исполнилось тридцать восемь лет – в 1842 году, – покинула театр и полностью посвятила себя семье. Она умерла в 1857 году. Афанасий Федорович пережил ее почти на два десятка лет и оставил этот мир в 1876 году.

Любовница князя Юсупова? Евгения Колосова (1780–1869)

Казус в Эрмитажном театре

Начнем повествование о любовных драмах русских балерин с рассказа о судьбе прекрасной танцовщицы Евгении Колосовой, происходившей из артистической семьи.

На всю жизнь запомнился семнадцатилетней танцовщице балетный спектакль в Эрмитажном театре, в котором ей довелось участвовать, еще будучи воспитанницей Санкт-Петербургского театрального училища.

Накануне стало известно, что на спектакле будет присутствовать император Павел I. Конечно, Колосова волновалась. Да и как было не волноваться?! Что только не говорили об императоре, как только не пугали одним его именем.

Лишь недавно вступил он на престол, но страху навел! И ведь не всякому было известно, что страхи эти на девяносто девять и девять десятых процентов вымышлены теми, кто носил камень за пазухой, кому не нравился государь, всем сердцем, всей душой преданный России и русскому народу, по существу, как называли его те, кто понимал правильно обстановку в стране, это был «противодворянский, народный царь».

Рассказывали о том, что император Павел Петрович скор на наказания, что не терпит никаких оплошностей в деле, что недавно прямо с развода отправил на каторгу целый пехотный полк. И хотя все это было в основном полным бредом и никакого полка император никуда не отправлял, слухи и сплетни имеют зачастую необыкновенную силу, особенно если распускаются слишком активно и намеренно.

Павел I. Неизвестный художник

Ну и актрис, разумеется, пугали. Вот, мол, станцуешь плохо, несдобровать. А император любил театр. Это было известно. К театру приобщила его еще матушка-государыня Екатерина Великая, столь внезапно покинувшая земной мир, заставив горько оплакивать ее по всей необъятной России. Екатерина Великая сама писала пьесы, правда, вовсе не балетные постановки, а драматические и сатирические.

Ну а смена-то у нее какова?! Солдафон! Только и знает, что солдат муштровать и разводы караулов производить. И верно ли то, что он любит балет, ценит театр? Способен ли оценить?

В тот день роль у Колосовой была не столь значительна. Она ведь еще не окончила курс Петербургского театрального училища. Впереди ее ожидало целых два года учебы.

Она волновалась перед балетным спектаклем.

Вот уже зрители стали занимать свои места в зале, вот уже из оркестровой ямы донеслись волнующие переклички музыкантов театрального оркестра. Близилось начало.

Балерина не видела из гримерной, но знала, что уже зал заполнился. А там, в зале, в ту минуту словно легкий ветерок пролетел.

– Государь, государь…

Все повернулись к царской ложе, встали для приветствия, и зашуршал, открываясь, занавес. Точно в назначенный час. Все знали, что император любит точность.

Взорвалась оркестровая яма увертюрой. Полилась музыка в зал, за кулисы, всюду…

Евгения Колосова вся подобралась перед выходом на сцену… И вот началась ее партия.

Первое действие прошло успешно. Далее короткий отдых, и снова работа, хоть и красивая, сказочная, но очень и очень сложная.

Она танцевала, публика аплодировала, развивались гирлянды декораций, разливалась музыка. Хотелось хоть одним глазком глянуть на императора, но куда там?! Главное – точность движений. Все внимание к точности исполнения каждого движения.

Щекотнула слишком низко спустившаяся гирлянда, но Колосова даже внимания не обратила. Взлетала над сценой, кружилась и вдруг – она даже не заметила того, что произошло… А случилось непредвиденное. Плохо закрепленная гирлянда прицепилась к платью балерины. Еще кружок, и гирлянда могла натянуться, как струна, а тогда, даже подумать страшно…

Зал замер. И в этой тишине неожиданно для всех прозвучал обеспокоенный голос:

– Осторожно…

Не сразу и не все сообразили, чей это голос. А это был голос императора. Именно у него, обеспокоенного тем, что балерина может упасть, невольно вырвалось это предостережение. На самом деле участливое и доброе, но не все и не сразу это поняли.

Колосова мельком взглянула на императорскую ложу. Павел Петрович даже привстал со своего места и что-то кому-то показывал. На лице была написана тревога. И тут рывок. От испуга Колосова вздрогнула и рванулась за сцену. Как раз был момент, когда можно сделать это, не нарушая хода спектакля.

Жест государя, его слова, которые она четко не расслышала, сразили ее. Она на какие-то мгновения лишилась представления о действительности, словно в полузабытьи от волнения опустилась на какой-то стул.

Ее тут же привели в чувство, и она испуганно спросила:

– Что случилось? Что-то не понравилось императору в моем выступлении?

Балетмейстер поспешил успокоить:

– Нет-нет. Император заметил, как гирлянда искусственных цветов прицепилась к твоему платью. Он хотел предупредить. Ведь ты могла запутаться в ней и упасть.

Но Колосова не поверила. Она лишь немного успокоилась и продолжила свою работу на сцене. Но продолжила с трудом. И, едва отгремели аплодисменты, сразу удалилась в гримерную. Сидела ни жива ни мертва. Пришел балетмейстер, стал уверять, что все нормально. Но она все чего-то ждала, все не верила, что все обошлось. И вдруг дверь отворилась, и на пороге появился директор Императорских театров Александр Львович Нарышкин (1760–1826).

Балетмейстер замер, отступив в сторону. Евгения Колосова поспешно встала со своего места и тоже замерла.

– Сиди, девица, сиди, красавица! – мягко сказал Нарышкин. – Ты играешь великолепно. Государь восхищен… Желает счастья тебе и успехов. Он просто хотел предостеречь тебя от падения.

Нарышкин взял ее руку и, слегка склонившись, поднес к губам.

Колосова слушала и ушам не верила. Хотела что-то спросить, уточнить, но Нарышкин столь же порывисто повернулся и так же торопливо покинул гримерную.

Балерина долго еще была в оцепенении. На всю жизнь она запомнила похвалу, переданную от императора. После этого, что бы она ни слышала о государе из уст сплетников, ничему уже и никогда не верила.

Встреча с императором Павлом I

А спустя некоторое время Евгении Колосовой довелось побывать в Гатчине. Приехала туда прогуляться со своей подругой Настасьей Бериловой. Гуляли, любовались красотами этого сказочного уголка, в котором столь удивительно сочетался природный ландшафт со сказочными творениями рук человеческих, и совершенно случайно оказались у дворца. Видимо, привлекла военная музыка. Марш, затем барабанный бой, потом снова марш.

И вдруг лицом к лицу столкнулись с императором. Он вышел из дворца и направлялся к выстроенным на строевом плацу войскам.

Шел быстрым шагом, но, заметив девушек, резко повернулся и столько же стремительно подошел к ним.

– Как вы здесь оказались? Что вас сюда привело? – спросил, пристально глядя на Евгению Колосову.

«Узнал или не узнал?» – подумала она.

Павел Петрович смотрел внимательно, ожидая ответа на свой вопрос.

И она нашла что ответить:

– Нам очень нравится смотреть на это, на это…

– Развод караулов, – подсказал Павел Петрович и, улыбнувшись, прибавил шутливо: – Ну что ж, похвально, очень похвально. Так ведь это у нас здесь тоже своеобразный балет. Балет пехотный! Вон как вышагивают гвардейцы!

– Просто замечательно! – с восхищением проговорила Колосова.

– Чтобы обучиться такому, не меньше вашего работать надо! – сказал император.

Видно было, что его обрадовали слова Колосовой.

Он снова пристально посмотрел на нее и спросил:

– А гирлянды больше не мешают?

– Нет-нет, что вы… Это случайно… – начала пояснять Евгения, но он, видно, очень торопился, потому что, не дослушав объяснения, пожелал удачи и поспешил к войскам.

А утром объявили императорский указ, по которому дозволялось присутствовать при разводе караулов Петербургской императорской балетной группе.

Говорили, что от требования приказа об обязательном присутствии на разводе спасла французская певица Луиза Шевалье, которая была приглашена в столицу в 1798 году вместе с балетмейстером Пекеном Шевалье и братом – танцовщиком Огюстом Пуаро. Луиза Шевалье в ту пору еще не была изобличена как платная шпионка Наполеона, а потому пользовалась вниманием даже со стороны императора. А уж И.П. Кутайсов стелился перед ней, полагая, что пробился к ее сердцу. Но женщины в разведке зачастую изображают то, что им выгодно, что им просто необходимо для выполнения задания. Луиза Шевалье убедила императора в том, что не нужно обязаловки. Достаточно просто разрешения присутствовать на разводах по желанию.

Парад при Павле I. Художник А. Бенуа

Луиза блистала на оперной сцене и во всех салонах была прославлена. Ну как же не прислушаться к ее мнению?!

Известно, что под видом страстного увлечения русским искусством, прекрасная Луиза сильно, как говорили тогда, «опустошила императорскую казну». Занялась она не только оперной сценой, но и русским балетом вместе со своим балетмейстером и с братом.

Павел Петрович вскоре обратил внимание на то, что артисты балета – мужчины, разумеется, – не служат в армии, и издал указ, по которому в балет можно было брать только после того, как юноши понюхают пороху.

Ну а что касается развода караулов, то так и было указано, что дозволяется присутствовать, но необязательно. То есть все окончилось личным разрешением императора без всяких суровых приказов.

В связи с указом, по которому мужчины, прежде чем идти в балетные артисты, должны отслужить в армии, на сцене получилась нехватка исполнителей мужских ролей. Балет оказался под угрозой. И тогда приняли решение выбирать для исполнения мужских партий балерин, наиболее к тому подходящих.

Первой на такую роль была выдвинута уже упомянутая нами танцовщица Настасья Берилова (1776–1804), как тогда считалось, любимая балерина императора. И тут Павел Петрович неожиданно вспомнил о Колосовой. Он поручил Настасье Бериловой готовить Евгению к исполнению мужских ролей.

И все же императору больше нравился женский балет, а если точнее, исполнение женщинами женских ролей.