Текст книги "Реквием"

Автор книги: Александра Маринина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Александра Маринина
Реквием

Реквием по Карабасу Барабасу

Какие только сферы жизни не были затронуты за годы существования феномена Марининой этой писательницей! Причем – творческой жизни. Тут и ученые, и писатели, и психологи-гипнотизеры, и кинорежиссеры с актрисами, и музыканты с композиторами… Наконец у нее дошли руки до области, традиционно считающейся самой криминальной после политики, – до шоу-бизнеса. Поле непаханое. Пожалуй, достаточно почитать какие-нибудь хроники «Московского комсомольца», чтобы получить толчок для развития сюжета. Но Маринина не схватилась за лежащие на поверхности нашей памяти убийства продюсера или певца, таинственную смерть рок-идола или прыжок к звездам лидера популярной группы. В ее творчестве, как всегда, сведения, так или иначе известные многим, сложились в историю, которой еще не было. Узнаваемые детали и события из реальной жизни – только нити, вплетающиеся в выдуманный сюжет. Как пишут обычно в титрах фильма, «все совпадения случайны»…

Несмотря на новую тему, развивается детектив вполне по марининским законам. Следствие начинается с трупа, который оказывается лишь очень мелким звеном в цепи интереснейших и нетривиальных событий. Как всегда, разные преступления, причем разнесенные в причинах, в пространстве и времени, по ходу книги выстраиваются в мозгу Каменской в стройную картинку-пазл, и на последних страницах наконец все узелки завязаны, виновные наказаны. По ходу расследования мы погружаемся в тайны мира шоу-бизнеса, выясняем таинственное влияние свастики на человека, узнаем о магнитных полях и черпаем множество интересных сведений о человеке вообще. Первоначальная задача Насти Каменской – провести анализ криминальной пораженности вузов МВД, но, как всегда, случайно занявшись задачкой вычисления убийцы милиционера и распутывающимся вслед за этим клубком с порнухой, наркотиками, сбором компроматов на больших людей и прочим, она так и не заканчивает работу. Нитей много, все очень увлекательно. Но сказать, что повороты сюжета непредсказуемы, к сожалению, нельзя. Уже на первом десятке страниц любящий романы Марининой читатель легко сможет назвать имя того человека, которого ищут мудрая Настя Каменская и ее друзья с Петровки, и даже предположить, зачем он ввязался в грязные игры. Почему же читатель столь проницателен? Да потому, что в качестве главной линии повествования писательница отрабатывает коллизию, по которой ею уже были построены несколько романов. Назовем это «проблема злого гения». Одаренный творец, обделенный как личность – обществом, близкими людьми или же природой, начинает совершать преступления. Маринина постоянно пытается создать не пошлый детектив «он убил – его убили», а подняться до неких вечных вопросов. В новом романе два антагониста – Каменская и продюсер популярного певца Вячеслав Зотов – решают для себя примерно один и тот же вопрос. Каменская ставит его так: «Кто ее придумал, нормальность эту? Норма – это наиболее распространенная характеристика, то, что распространено меньше, считается не нормой… но кто сказал, что «не норма» – это плохо?» Если для Каменской это лишь привычная попытка анализировать все, в том числе устройство мира, то для Зотова вопрос о том, что норма, а что – патология, становится главным вопросом жизни: «Отсутствие дарования воспринимается как данность, как цвет волос или глаз, а вот отсутствие ума – как дефект. Почему? Неправильно это, потому что все от природы, и талант, и интеллект». Зотов, как Пигмалион, лепит из одаренного чудным голосом, но глупого и аморального мальчика гениального певца, пытаясь таким образом восполнить свою обделенность талантом и его, мальчика, обделенность разумом. Зотов – певец, он хотел бы «жечь сердца людей» своим голосом, но «природа», дав голос и желание, не дала способности донести песню до слушателей. Трагедия бездарности приводит к трагедии нескольких жизней, а значит, как говорят протоколы, к наличию нескольких трупов. Маринина хочет, чтобы мы считали, что разыгрывается старая сказка «о сложных отношениях, которые могут связывать человека достойного, но всего лишь одаренного, и человека гениального, но пустого и ничтожного». Подтверждением этой красивой истории становится даже фильм «Амадеус» на полке у героя (находка кассеты – тоже прием не новый, вспомним «Посмертный образ»!). Марининой очень хочется взойти к неким архетипам: «Моцарт убивает Сальери». Не выходит. Зотовым движет не зависть (как Сальери), более того, он прощает своему питомцу все, лишь бы тот продолжал петь, творить. Это какой-то родительский комплекс компенсации. Скорее, трагедия Пигмалиона или же Карабаса Барабаса, тирана и деспота, но воспитавшего своих кукол артистами, а получившего в ответ бунт.

Маринина так увлекается глобальной теорией, что остальные линии получаются слабоватыми. Главный вопрос, мучивший Настю на протяжении всей книги – почему много лет назад было совершено убийство семьи известного композитора, – решается психологически не очень достоверно. Впрочем, сама Маринина понимает нелогичность объяснения поступков убийцы. Недоумение, почему убийца поступил так странно, Маринина вкладывает в уста одного из оперативников. Каменская дает объяснение на уровне детской загадки про селедку: «Моя вещь, куда хочу, туда и ставлю», – «Он так решил, как решил». Вот это логично.

Впрочем, интереснее всего и, я бы сказала, жизненнее всего в романах Марининой бывают страницы, никак не увязанные с главным ходом повествования. Это тоже визитная карточка ее романов: в них всегда, кроме «задачек» Каменской, бывают какие-нибудь маленькие заметки, интересные сами по себе. В этот раз задачку задает Насте ее племянница Лариса. В длинном монологе девушки, впервые оказавшейся в Москве, есть все: и оценка москвичей как отдельной касты («Вы чужие. Вы все чужие друг другу. И неправильные»), и описание Москвы глазами провинциала – Москвы нищих и лженищих, Москвы, безразличной к жителям, города, где люди не видят «себя… и других людей рядом с собой». В монологе Ларисы встает психологический портрет восприятия современной России ее гражданином. Жалкая, безработная, грязная и безденежная провинция, где жить трудно и почти невозможно, противостоит Москве, находящейся где-то далеко и совсем в другом мире. Москва в сознании людей с окраин – почти рай, Земля обетованная, «место, где все хорошо». И вот – подлость крушения сказки! Оказывается, что «вся ваша Москва – один сплошной обман… Это не город и не люди в нем, это иллюзия какой-то жизни». Слова не новы, они почти трюизмы, но страстный, максималистский монолог девушки почему-то трогает. Настя, покачав головой, в целом соглашается с Ларисой. Может, действительно легче жить в провинции без денег и работы, но с людьми, чем вступать в диалог с жутким городом, где девочки спекулируют на смерти родителей, родители торгуют детским порно, дед убивает отца, воспитанник – воспитателя… Медный Всадник – бедного Евгения, гуляка Моцарт – пунктуального Сальери, глупый Арлекин – злого Карабаса Барабаса… Что же, вековые традиции русской литературы нашли свое продолжение. Requiem aeternam dona eis, Domine[1]1
  Даруй им, Господи, вечный покой.


[Закрыть].

Ольга ВАСИЛЬЕВА

Ex libris «НГ», 1998

Глава 1

Он выглядел недовольным и усталым, но за маской брюзгливой утомленности на красивом молодом лице Барсуков ясно видел с трудом сдерживаемый страх и мучительное напряжение. Сомнений не было, ему только что снова звонили.

– Что еще? Зачем ты вернулся?

– Я хотел спросить, какой у вас номер телефона. Не городского, а сотового. – Барсуков кивком головы указал на лежащую на столике возле дивана трубку.

– Зачем тебе?

– Да вы не бойтесь, я не буду вас разорять и звонить по такой дорогой связи. Если нужно, позвоню по городскому. Просто скажите мне номер.

Барсуков старался говорить непринужденно, чтобы лишний раз не встревожить собеседника. Эти артисты такие нежные, что уж и слова им сказать нельзя. Очень болезненно на все реагируют.

Он даже не стал записывать номер телефона, просто запомнил, это было несложно. Совсем несложно, потому что именно этот номер он твердил про себя, пока шел, да нет, не шел – почти бежал через темный, окутанный зимними сумерками поселок к большому загородному дому знаменитого певца.

Барсуков услышал шаги на крыльце, хлопнула дверь.

– Это я! – раздался из холла громкий мужской голос.

– Ну давай отваливай, – негромко и раздраженно проговорил хозяин дома. – Видишь, ко мне пришли. Иди, иди.

* * *

Настя Каменская никак не могла привыкнуть к тому, что ездит на работу теперь не на Петровку, а совсем в другое место. Вот уже три месяца она выходит из метро не на «Чеховской», а на другой станции и идет не к большому желтому зданию Главного управления внутренних дел Москвы, а к обшарпанному светло-зеленому трехэтажному особнячку. Теперь ее кабинет здесь. И начальник у нее другой. Нельзя сказать, что новый начальник хуже любимого и привычного Колобка-Гордеева. Он не хуже. Просто он – другой. Давно и хорошо знакомый, отличный профессионал, безусловно, честный и порядочный человек, прекрасно относящийся к Насте, но… Он не Гордеев.

Настя изо всех сил старалась свыкнуться с переменами. Она не была уверена, что поступила правильно, сменив место службы, но на этом настаивали оба начальника, и прежний, Виктор Алексеевич Гордеев, и новый, Иван Алексеевич Заточный. Заточный хотел получить в свою только что созданную информационно-аналитическую службу хорошего толкового работника, а Гордеев, в свою очередь, стремился отослать Анастасию подальше от назревавших крутых кадровых перестановок в городском управлении. И оба они в один голос твердили о том, что ей надо получать звание подполковника, поэтому следует перейти на должность, которая даст ей эту возможность. А вернуться на Петровку она всегда сможет, было бы желание.

За три месяца она так и не смогла привыкнуть к тому, что сейф теперь стоит не слева, рядом с рабочим столом, а у противоположной стены, да и вскипятить воду для кофе, не вставая с места, никак не удается, ибо розетка находится не в стене прямо за спиной, а возле окна. Что ж, может, это и к лучшему, при ее сидячем образе жизни лишние телодвижения не помешают.

Было уже около десяти утра, и Настя как раз собиралась вскипятить воду, чтобы выпить вторую за рабочее утро чашку кофе, когда ее вызвал к себе Заточный. Кроме генерала, в кабинете находился молодой мужчина в форме с погонами капитана внутренней службы.

– Знакомьтесь, – сухо произнес Иван Алексеевич. – Это наш новый сотрудник Павел Михайлович Дюжин. Анастасия Павловна Каменская – наш лучший аналитик. Она будет вашим наставником в течение первого года работы. Вы свободны, Павел Михайлович. Обживайте пока свое новое рабочее место, Анастасия Павловна вас позовет, когда освободится.

На лице у капитана было написано легкое недоумение, но он дисциплинированно встал и вышел из кабинета. Заточный некоторое время смотрел на закрывшуюся дверь, потом перевел взгляд на Настю. Сухость и сдержанность на его лице растаяли, теперь оно было обычным, но несколько озабоченным.

– Получайте своего первого ученика, – улыбнулся генерал. – Я свои обещания выполняю. Как только подготовите мне двоих приличных аналитиков, можете уходить куда захотите, если у меня не понравится.

– Откуда он пришел? – спросила Настя. – И вообще, что он умеет?

– Ну, о том, что он умеет, – это вы мне через пару дней сами расскажете. А пришел он из отдела кадров ГУВД Московской области. Устраивает?

– Вполне, – облегченно кивнула она. – У кадровиков обычно бывают неплохие навыки работы с документами без личного знакомства с человеком. Они умеют читать бумажки не только по строчкам, но и между строк. Я могу идти?

– Нет, – резко ответил Заточный и указал ей на стул. – Сядьте, Анастасия. Я хочу предложить вам материал, на котором вы будете учить Дюжина работать. Предупреждаю заранее, материал может оказаться «пустышкой», так что не старайтесь во что бы то ни стало вытянуть из него интересующий нас криминал. Я хочу сказать, что криминал там, безусловно, есть, поскольку есть труп, но он может оказаться не по нашей части. И еще одно. Я хочу попросить вас быть особенно внимательной и аккуратной, потому что это может коснуться моего сына.

Настя удивленно вскинула глаза на начальника.

– Максима? Он имеет к трупу какое-то отношение?

– Самое непосредственное. Они с убитым были если не друзьями, то добрыми приятелями, учились на одном курсе и в одной группе. И именно Максим на днях прибежал домой весь белый от ужаса. Начальник курса объявил им, что их товарища, Сашу Барсукова, нашли убитым.

– И вы подозреваете, что Максим знал о преступных связях друга и даже сам был замешан?

– Я ничего не подозреваю! – Голос Заточного снова стал сухим и жестким. – У меня нет оснований для каких бы то ни было подозрений. Но и оснований быть благодушным у меня тоже нет. С каждым из нас может случиться все, что угодно. И с нашими детьми тоже. Я слишком много времени и внимания уделял и уделяю службе и не могу быть уверенным, что знаю своего сына как облупленного. Ему уже скоро девятнадцать, это взрослый мужчина, у которого своя жизнь. И тот факт, что для меня он продолжает оставаться ребенком, не может повлиять на объективную реальность. Хватит об этом, Анастасия. Вернемся к делу. Со слов сына я знаю, что Саша Барсуков ухаживал за девушкой, которая много лет назад потеряла родителей и теперь живет вместе с дедом. Ситуация достаточно острая, поскольку десять лет назад родители девушки были убиты, и убиты не кем-нибудь, а именно этим самым дедом, который отсидел срок и вернулся к внучке. Могу высказать предположение, что Барсуков попал под влияние деда-уголовника. Это первое. Я запросил из архивов материалы на него.

Генерал легко поднялся из-за стола, открыл сейф и положил перед Настей две пухлые папки. Глядя на него, Настя снова ощутила едва заметный укол того, что принято называть белой завистью. Она не сумела бы встать с такой легкостью и вообще двигалась, как правило, тяжело и неуклюже, несмотря на относительную молодость (всего-то тридцать семь) и почти болезненную худобу. Спортом она, в отличие от Заточного, никогда не занималась, а тут еще и спина побаливает, и одышка…

– Вот, ознакомьтесь с ними. В одной папке материалы уголовного дела, в другой – личное дело осужденного Немчинова. Не буду вам говорить, что и как смотреть в этих материалах, вы лучше меня все знаете. Теперь второе. У вас хорошая память, и я полагаю, вы не забыли дело Сергея Градова, осень девяносто третьего года.

– Я помню, – удивленно произнесла Настя. – Но я не думала, что вы об этом деле знаете.

– Мы в то время не были с вами знакомы, но тогда я как раз впервые о вас услышал. Я не мог не знать об этом деле, потому что Градов, как вам известно, был депутатом и имел хорошие шансы стать крупным политиком. Но дело не в нем. Вы помните мальчишку, которого тогда взяли к вам на стажировку?

– Конечно, – кивнула она, понимая наконец, о чем хочет ее предупредить генерал. – Парень учился в Московском юридическом институте МВД, там же, где и ваш сын. И мы тогда смогли установить, что он с самого начала, еще до поступления в институт, был завербован криминальной структурой и направлен на учебу в наш ведомственный вуз, чтобы иметь в милицейских рядах свои уши и руки. Вы полагаете, что этот случай мог оказаться не единственным?

– Я не могу не учитывать такую возможность. Принимая во внимание должность, которую я занимаю, надо иметь в виду, что мой сын Максим может оказаться лакомым кусочком для заинтересованных лиц. И если его товарищ по учебе оказывается связанным с уголовниками, я не могу закрыть на все глаза и считать, что мой мальчик живет в башне из слоновой кости и сохраняет чистоту и невинность помыслов, тогда как все остальные слушатели института ходят по бренной земле. Глупости, жадности, предательства и грязи всюду достаточно, и нельзя рассчитывать на то, что твоих близких они не коснутся. Все равны, и все под одним богом ходим. У вас есть ко мне вопросы?

– Есть. Я уже не оперативник, у меня нет полномочий заниматься этим делом. Как мы с вами будем выходить из положения?

– Вы не будете заниматься раскрытием убийства Барсукова. Вы будете анализировать материалы на предмет выявления связей между слушателями института и криминальными структурами. Впрочем, речь может идти не только о слушателях, но и о сотрудниках. Преподаватели, курсовые офицеры, кадровики и так далее. И не только в этом институте, но и в других вузах МВД, их много.

Настя поморщилась. Легко сказать: вы будете делать то-то и то-то, а другие будут делать что-то другое. Как тут делиться-то? Если убийство рядового милиции Александра Барсукова связано с проникновением мафии в институт, то границу между интересами разных служб не проведешь. Следователь и оперативники быстро поставят на место какую-то там Каменскую, которая сует нос не в свое дело и без толку путается под ногами. Заточный должен был бы это понимать, а не давать ей задание с такой легкостью, словно в киоск за сигаретами посылал.

Ее кислая мина не укрылась от Ивана Алексеевича, который внезапно улыбнулся, впервые за сегодняшнее утро, своей знаменитой улыбкой, когда глаза его превращались в два маленьких солнышка и обогревали собеседника неожиданным теплом, сопротивляться которому мало кому удавалось.

– В виде компенсации могу вам сообщить приятное известие. Следствие по делу об убийстве Барсукова поручено вашему знакомому Ольшанскому, а из оперативников будут работать ваши бывшие коллеги. Надеюсь, с ними-то вы сможете договориться.

Ну что ж, подумала Настя, это совсем другое дело. С Костей Ольшанским проблем не будет, если не нарушать правила игры, а про ребят и говорить нечего.

Она взяла со стола папки и уже открыла дверь кабинета, собираясь выйти, но ее остановил насмешливый голос Заточного:

– А Максим?

– Что – Максим? – недоуменно обернулась она.

– Вы не хотите с ним поговорить?

– Хочу. Но мне неловко просить об этом. Его, наверное, уже и так на Петровке задергали. А вы сами просили быть деликатной…

Иван Алексеевич рассмеялся, правда, Насте показалось, что смех был не очень-то веселым.

– Анастасия, я знаю вас достаточно давно, чтобы понимать: вам никогда не бывает неловко, если речь идет о деле. Не морочьте мне голову. Когда вам нужен Максим?

– Я хочу сначала посмотреть материалы, – осторожно ответила она.

– Хорошо. Он учится во вторую смену, с двенадцати до семи. К восьми вечера он будет здесь.

Настя отправилась к себе, с трудом удерживая норовящие выскользнуть из рук папки и с удивлением думая о том, почему это она так спокойно позволяет Заточному распоряжаться ее временем. Он уже решил, что разговор с Максимом у нее должен состояться сегодня в восемь вечера, и никакому обсуждению это не подлежало. Он не спросил, какие у нее планы, чем она собирается заниматься и вообще будет ли она в восемь часов на работе. Просто решил – и все. Гордеев таким не был. Ничего не попишешь, у каждого начальника свой стиль. А Иван Алексеевич Заточный вообще обладал какой-то непонятной властью над ней. Настя могла сердиться на него, обижаться, даже порой ненавидела, но не могла сопротивляться его обаянию и хоть в чем-то отказать.

Разложив папки на столе в своем кабинете, она довела до конца прерванное занятие по приготовлению кофе и уселась за документы с чашкой в руках. Уголовное дело об убийстве супругов Немчиновых в 1987 году было совсем незамысловатым. Типичное бытовое убийство, каких тысячи. Вместе пьянствовали на даче, разгорелась ссора, и Немчинов-старший с пьяных глаз застрелил из охотничьего ружья сына и невестку. Испугавшись содеянного и желая скрыть следы, поджег дом и отправился на электричку, чтобы вернуться в город. Вероятно, поезда ходили с большими перерывами, ему пришлось долго ждать на платформе. За это время соседи, слышавшие звуки выстрелов и увидевшие, что из дома валит дым, вызвали милицию, и Василий Петрович Немчинов, 1931 года рождения, был задержан все на той же платформе, где он терпеливо ожидал поезда на Москву. Вину свою признал сразу и в ходе следствия и судебного разбирательства показаний ни разу не менял. Осужден по статье 102 за умышленное убийство с отягчающими обстоятельствами (убийство двух и более лиц), получил двенадцать лет лишения свободы с отбыванием в колонии усиленного режима, через девять лет освободился досрочно, поскольку «честным и добросовестным трудом и соблюдением правил внутреннего распорядка доказал свое исправление». Вот, собственно, и все.

Ничего интересного в уголовном деле не было, но что-то показалось Насте смутно… Нет, не знакомым, а каким-то несуразным, что ли. Может быть, именно из-за той простоты, от которой она давно уже отвыкла, эта маленькая несуразность просто выпирала из материалов и резала глаза. Но в чем она? Где? На какой странице? Ничего, кроме внутреннего ощущения.

Она знала, что в таких случаях надо отвлечься, заняться чем-то другим, а потом снова прочитать дело. Что ж, посмотрим пока личное дело осужденного Немчинова В. П. Во время пребывания в следственном изоляторе избил сокамерника. Это плохо. Но потом выяснилось, что этот многократно судимый сокамерник глумился и издевался над двадцатилетним парнишкой, хилым и хрупким, так что избил его Немчинов, строго говоря, за дело. Это уже хорошо. По закону вообще-то не полагается содержать в одной камере бывалых сидельцев и ранее несудимых, но кто их соблюдает-то, правила эти? В какой камере есть место, туда и сажают. Многие изоляторы находятся в бедственном положении, здания давно не ремонтировались, камеры в аварийном состоянии, потолки протекают, канализация не работает, тут уж не до жиру. То есть не до закона.

Так, что еще? В период отбывания наказания показал себя исключительно с положительной стороны. В деле сплошные благодарности за перевыполнение норм выработки… Ан нет, и в штрафном изоляторе побывал Василий Петрович на шестом году отсидки, аж на целых тридцать суток загремел. И за что же? Да опять все за то же, избил осужденного. А вот и объяснение самого Немчинова: «Я признаю, что избил осужденного Фиалкова сегодня днем в цехе № 2. Фиалков систематически унижал недавно поступившего осужденного Грекова, отбирал у него продукты, применял физическое насилие и угрожал принудительным гомосексуальным контактом. Осужденный Греков является физически неразвитым и постоять за себя не может. Вину признаю. Осужденный Немчинов В. П., статья 102, срок 12 лет».

Очень любопытная бумажка. Мотив все тот же – защита слабого, который не может постоять за себя. Но стиль! Абсолютное большинство осужденных написали бы: «отбирал пайку и угрожал опустить». Или «опетушить». Но Василий Петрович написал свое объяснение нормальным русским языком, без употребления жаргона и без единой грамматической ошибки. Что это? Поза? Или к нему действительно за пять лет пребывания на зоне не прилипла специфическая субкультура зеков?

Странно это все как-то. Непростой, видать, дед этот Немчинов. С одной стороны, пьяная ссора и убийство сына и невестки, с другой – применение насилия в защиту слабых, а с третьей – добросовестный труд и грамотная письменная речь. Такой тип может оказаться очень умным и опасным. Может быть, он действительно за девять лет пребывания на зоне оброс крепкими связями с преступным миром, а теперь, находясь на свободе, втягивает в свои сети молоденьких милиционеров вроде Саши Барсукова?

За работой время летело незаметно, и, когда Настя закрыла вторую папку, оказалось, что уже почти четыре. Надо бы поесть, но что? И где? На Петровке хоть столовая была и буфет круглосуточно работал, а в этом особнячке пока ничего нет, кроме служебных кабинетов. Сотрудники либо приносят из дома бутерброды, либо ходят в ближайшее кафе. В кафе, конечно, кормят вкусно и за вполне разумные деньги, но ведь туда идти надо. А перед этим еще и одеваться… Насколько Анастасия Каменская была неутомима в работе, если ее можно было делать, не вставая из-за письменного стола, настолько ленивой она была, когда дело касалось даже простейших физических усилий. Ей проще было сидеть голодной, нежели надевать сапоги, теплую куртку, спускаться по лестнице и шлепать по скользкому тротуару целых триста метров до места, где дают поесть. И если бы она могла рассчитывать на то, что сумеет уйти с работы в шесть вечера, она бы, конечно, предпочла поголодать и потерпеть до дома, но поскольку теперь уже ясно, что раньше девяти она отсюда не выберется, то все-таки придется сделать над собой усилие и выйти на улицу. И почему она, балда несуразная, не взяла утром с собой бутерброды? Ведь собиралась, она точно это помнила, да и муж несколько раз напоминал ей, даже выложил из холодильника сыр и ветчину. А она в очередной раз поленилась.

Горестно вздыхая, Настя натянула сапоги, обмотала шею длинным теплым шарфом, застегнула куртку, сползла с третьего этажа и вышла на улицу. Легкие мгновенно наполнились вкусным морозным воздухом, от ослепительного солнца на глазах выступили слезы. В этом году зима вела себя правильно, в строгом соответствии с календарем. До конца ноября стояла холодная сырая осень, а первого декабря к вечеру ударил мороз. Сегодня же, второго декабря, на улице сверкал снег и сияло солнце. Если бы еще не было так скользко, то жизнь могла бы показаться майору милиции Анастасии Каменской более чем удовлетворительной.

Осторожно передвигая ноги, чтобы не поскользнуться, она медленно дошла до кафе со странным названием «Жажда», которое больше подошло бы павильону «Вино–воды» из давних советских времен. Уже взявшись за ручку двери, Настя внезапно передумала, прошла еще несколько метров до станции метро «Красносельская», купила журнал и блок сигарет и только после этого вернулась в «Жажду». Дождавшись, когда официант поставит перед ней на столе овощной салат и тарелку с солидной порцией жареного картофеля, она раскрыла журнал и углубилась в чтение статьи о прелестях зимнего катания на лыжах в Альпах. Для нее это было все равно что читать о жизни на Марсе, ибо на лыжах она не каталась никогда и в Альпы ехать не собиралась, а звучные названия различных марок горнолыжного оборудования не говорили ей ровным счетом ничего. Зато такое чтение не будило в ней мысли, поскольку не вызывало никаких ассоциаций, и давало возможность просто отвлечься от всего и абстрактно поскладывать буковки. За это время, как она заметила, у нее «прочищались мозги», после чего ей частенько удавалось взглянуть на старую проблему под новым углом зрения.

Она уже почти доела картофель и дочитала статью, когда перед ее глазами на столе появилась новая тарелка, с шашлыком. Недовольно подняв глаза, она успела мысленно нелестно отозваться о придурках, которые ухитряются подсаживаться за занятые столы при наличии массы свободных мест, но тут же радостно улыбнулась. Перед ней с веселой усмешкой на круглом лице восседал Юра Коротков.

– Как ты меня нашел?

– Велика задача! – фыркнул он, тут же утащив с ее тарелки несколько ломтиков картофеля. – Пришел, толкнул дверь, убедился, что она заперта, дошел до Ивана и спросил, где ты. Дальше все понятно. Я уже пятнадцать минут сижу за соседним столом и жду, когда же ты меня наконец заметишь. Но от тебя, как известно, внимания к окружающим не дождешься. А картошечка у них славная, надо и мне взять порцию.

– Хочешь? – Настя пододвинула ему свою тарелку. – Бери, мне уже многовато, я явно пожадничала.

Коротков отодвинул тарелку обратно к Насте и покачал головой.

– Ешь, худоба, на тебя же без слез не взглянешь.

– Неправда, – возразила она, – с тех пор как я ушла к Ивану, я прибавила два килограмма.

– Что, жизнь спокойная?

– Ну… в общем, да, если сравнивать с Петровкой.

– Скучаешь?

– Не знаю, Юрик, – честно призналась она. – И да, и нет. Привыкнуть не могу, что все кругом другое, и люди другие, и вас рядом нет. Но работа интересная, я ее люблю и умею делать, а главное – я делаю ее не подпольно, как у Колобка, а официально, за это мне зарплату платят и никто косо не смотрит. Морально легче, конечно.

– И через три месяца подполковником станешь, меня обгонишь, – добавил Коротков. – Ладно, мать, не будем о грустном. Я же к тебе по делу приехал.

– Барсуков?

– Он самый. Колобок сказал, что твой Иван с ним договорился насчет нашей совместной работы. Так?

– Так, – кивнула Настя. – Рассказывай, что знаешь.

– А что мне за это будет? – хитро прищурился Юра.

– Ты же отказался от моей картошки, – улыбнулась она, – а больше у меня ничего нет.

– Конечно, пользуешься моей бескорыстностью. Значит, так. Александр Барсуков, семьдесят восьмого года рождения, слушатель второго курса Московского юридического института родного МВД, обнаружен в пятницу вечером в убитом состоянии недалеко от собственного дома. Сегодня уже вторник, а сведений, проливающих свет на это дело, практически нет. Мальчик проживал с родителями, хорошая семья, нормальная, спокойная, но никто не знает, где он был в пятницу и откуда возвращался. Кстати, сын твоего любимого генерала был с ним хорошо знаком.

– Я знаю. Дальше рассказывай.

– Максим Заточный нам поведал, что Барсуков в пятницу был на занятиях, ничего не прогулял. У них второй курс учится во вторую смену…

– Я знаю, – снова перебила его Настя. – Занятия заканчиваются около семи вечера.

– Да ну тебя, – Коротков огорченно махнул рукой, – с тобой неинтересно. Я тебе рассказываю, как дурак, а ты все знаешь. Зачем тогда спрашиваешь?

– Я не все знаю. Например, где нашли труп и как парень был убит?

– Застрелен. Теперь это проще всего, оружия навалом, и пистолет бросить не жалко, всегда можно новый приобрести. Убили его возле автобусной остановки около часа ночи. Барсуков ехал на автобусе от метро, возвращался домой. Водителя автобуса мы нашли, и он его вспомнил, поскольку народу в такой поздний час ехало буквально пять человек, а мальчишка был в форме. В десять минут второго автобус сделал остановку, Барсуков вышел, но домой не пришел, а без четверти два его обнаружил человек, возвращавшийся домой на машине. Вот такая, Настя Павловна, незамысловатая песенка.

– Ты говоришь, он был в форме? Тогда его могли убить просто как милиционера, понимаешь? Абстрактного милиционера, а не конкретного Сашу Барсукова.

– Могли, – согласился Коротков, энергично дожевывая шашлык. – Его мог увидеть кто-то, кто прячется от милиции, и решить, что это по его душеньку пришли. Барсуков мог увидеть что-то и вмешаться, поскольку он милиционер в форме, и получить за это пулю. В конце концов, он просто мог нарваться на психа, который ненавидит милицию и мечтает извести все наше племя на корню. Что толку гадать, работать надо.