Текст книги "Танцы втроем"

Автор книги: Александр Зорич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Дверь в палату распахнулась и на пороге возникла Наташа. Кононов, небритый, опухший и несчастный, сделал ей знак рукой, больше всего опасаясь, чтобы она ненароком не назвала его Володенькой. Сережа, оторвавшись от бульварной газетенки с полуголыми феминами и светскими сплетнями из мира звезд, смотрел на вошедшую во все глаза.

– Доброе утро, – приветливо сказала Наташа, выглядевшая очень соблазнительно в белом халате.

– Подожди меня пожалуйста на диванчике, возле столика дежурной медсестры, – холодно сказал Кононов.

Дверь за Наташей закрылась. Она была послушной и имела виноватый вид.

– Это твоя певичка? – Поинтересовался Сережа, лузгая семечки.

– Угу.

– Оно и видно.

Кононов глянул на себя в зеркало. Синюшные веки. Щетина, больничная пижама. Нечищенные зубы. Ничего не скажешь, красавец. Но времени на прихорашивания у него не было и потому он ограничился чисткой зубов и, скрипя, словно несмазанная телега, вышел из палаты.

– Привет, Натали.

– Привет, Володя. – Наташа набросилась на него с поцелуями. – Что у тебя со здоровьем?

– Ерунда. Два ребра, сотрясение мозга, легкое, – отрапортовал Кононов.

Взгляд Наташа шарил по полу. Как обычно у людей, которые чувствуют за собой вину.

– Может, на улицу выйдем? – предложил Кононов, которому страшно хотелось курить.

Они сели на солнышке в виду фонтанчика. Молодая листва, тюльпаны на клумбах. Идиллия.

– Я требую объяснений, – Кононов пристально взглянул в лицо Наташи.

– Ты их получишь, – согласилась Наташа. – Прежде всего я хотела извиниться. Извиняешь?

– Это будет зависеть от объяснений.

С женщинами нужна твердость – это Кононов знал и отступать от выбранной линии поведения намерен не был. В конце концов, ему надоело быть марионеткой в руках Наташи. То призрак, то двойники, то куртка. С этим нужно кончать.

– Во-первых, какого черта ты в меня стреляла? – Начал Кононов.

– Это не я. Я, как известно всем и вся, в это время заправлялась и меняла масло на круглосуточной бензозаправке, что на Лермонтовской. Честное слово! Стрелял мой двойник.

– Все равно, какого черта в меня стрелял твой двойник? Хватит мне морочить голову всякими переодеваниями. Призраками и прочей гадостью!

Наташа всхлипнула. Насморк? Слезы?

– Иначе никак не получалось со Смоличем.

– Да ну?

– Честное слово. Мы должны были отомстить ему за Марину, а если бы тебя с ним не было, получилось бы гораздо хуже. Милиция и все такое. Это было бы опасно.

Кононов курил, несмотря на боль в легком. Охота пуще неволи. Слова Наташи отдавали у него в голове чугунным молотом.

– Короче говоря, кто был твоим двойником? – Кононову было лень вникать в подробности, но без определенных фактов нельзя было обойтись.

– Я не могу тебе сказать, – сказала Наташа извиняющимся тоном.

– Гретинский?

Наташа тихо кивнула.

– Ну и бог с ним, я вас закладывать не стану. Мне вообще все равно. – Кононов встал со скамеечки.

– Тебе уже пора?

Кононов кивнул и медленно поковылял к входу в больницу. В своей ужасной антиэстетичной пижаме и тапках без задников. Наташа, стуча каблуками, семенила следом.

– Володя, пожалуйста, не сердись на меня! – Тушь растекалась по щекам Наташи под напором слез.

Кононов молчал. Наташа второпях достала из сумочки какой-то небольшой предмет и, со словами "воэьми вот это", быстро сунула его Кононову в карман пижамы.

– Спасибо. Спасибо за куртку, – сказал Кононов и, всем своим видом желая показать, что не желает продолжать общение, исчез в стеклянном вестибюле больницы.

Уже дойдя до лестницы, он сунул руку в карман, ожидая обнаружить там прозаический сверток бутербродов или коробочку марокканских сардинок. Вместо этого он извлек диктофон, в который была заправлена кассета. Нажав на кнопку "PLAY", Кононов услышал голос человека, который вот уже двое суток занимал свое законное место в морге: "Кроме этого, я убил Марину Рубину". Через секундную паузу Кононов услышал собственный голос: "Я ценю откровенность". Вслед за этим грянул джаз.

Спохватившись, Кононов нажал кнопку "STOP".

***

15 мая, 11.20

– Юра?

– Здравствуйте, Владимир, – несколько манерно начал Юра Кулишенко. – Как живешь? Мне тут рассказали…

– Все в порядке.

– Можно мне хоть проведать зайти?

– Успеется. Ничего серьезного. Ко мне пока никого не пускают. Ты не мог бы удружить мне одним сообщением? Я звоню из автомата и поэтому болтать долго не могу, ты уж извини.

– Понял, чем смогу, тем помогу! – С готовностью ответил Юра.

– Скажи, Юра, у вас на завтра какая-нибудь отправка шмоток за бугор запланирована?

Юра умолк, размышляя над неожиданным вопросом Кононова.

– М-м… Да! Как раз завтра, ориентировочно в двенадцать, в Австрию через Украину и Румынию. Фургон "Мазда" будет отъезжать. Затем вскорости будет отправка в Финляндию. А через три недели мы отправляем коллекцию в Эмираты. Вот уж не думал, что для тебя это будет представлять какой-то интерес.

– Спасибо, Юра, надеюсь, скоро увидимся.

– Поправляйся, – с сожалением сказал Юра, вешая трубку.

***

15 мая, 12.40

Все стало на свои места. Наташа и Гретинский исполнили роль того самого «эскадрона смерти». Ждать, пока я поймаю бухгалтера, они не хотели. Более того, скорее всего они боялись, что ему удастся избежать расстрельной команды. А по их мнению, такой злодей заслуживает только смерти. Ну что же, не мне их судить.

Видимо, все готовилось еще с пятницы. Поездки Гретинского туда-сюда, эти бутылки в наташины окна, которые, не сомневаюсь, бросал он же по согласованию с Наташей, чтобы подвести меня к мысли о необходимости решительных действий, шитье одинаковых платьев себе, армированной куртки мне… Пели они вместе, чтобы заполучить как можно больше свидетелей появления у Наташи двойника. Полагаю, что убийство Смолича ими было назначено как раз на воскресенье, поскольку они знали о его привычке ужинать в "Голубом Дунае" и не сомневались в том, что он останется верен себе и на этот раз. Со мной Наташа назначила встречу в ресторане, видимо, на всякий случай. Чтобы и я своими глазами увидел двойника. В меня они, конечно же, стрелять не собирались, но предусмотрительная Наташа решила оградить меня от возможных случайностей. Выстрел Гретинского в меня был, конечно же, частичной импровизацией. Коль скоро получилось так, что я вел Смолича, о чем они заранее знать, естественно не могли, то меня было необходимо повалить, чтобы я, во-первых, не мешал стрельбе по Смоличу и, во-вторых, чтобы сдуру не наделал каких-нибудь глупостей. Например, не попытался защитить своего подопечного. Разумно. Кто меня знает? Мог ведь и я пострелять.

Еще Наташа очень мудро прихватила диктофон. Здесь она просто умница. А может, ее Ходош надоумил.

Так или иначе, даже если я чего-то не понял и что-то реконструировал неверно, мне, в целом, безразлично. Я простил и Наташу, и Гретинского. Ну не буду же я в самом деле повторно заводить следствие против Гретинского и, косвенно, против Наташи?

***

15 мая, 14.07

Когда пришел Пельш, Кононов был уже не рад, что родился на свет. Общаться с людьми, страдая дьявольской головной болью – развлечение специфическое. Создавалось такое впечатление, будто его кабинет временно переместили из Управления в отделение военно-полевой хирургии и все об этом хорошо осведомлены. Но все-таки видеть Пельша ему было приятно. Сережа, к счастью, был на процедурах – «электрохварезах», как он на сельский манер выражался, и Кононов по крайней мере был избавлен от необходимости куда-то выходить и делать многозначительные знаки.

– Ну что, раненый герой, – бодро начал Пельш, – у меня для тебя есть три новости. Одна никакая, другая – хорошая, а третья…

Пельш сделал интригующую паузу.

– А третья – очень хорошая. С какой начнем?

– С никакой, – устало сказал Кононов.

– Я, как ты и просил, вернул Нещерету и его "жучок", и радиотрубку.

Да, я действительно его об этом просил еще в ночь с пятницы на субботу, предчувствуя, что в субботу мне будет не до этого. Даже попросил Пельша купить майору новых батареек. Новость, как справедливо отметил сам Пельш, была никакая.

– Спасибо. Давай дальше.

– О'кей. Во-первых, мы с мистером Аваладзе капитально поколдовали над той дискетой, что мы с тобой стащили из дома моды. Нам удалось восстановить большую часть информации. Того, что мы там выудили, с лихвой хватит на то, чтобы упечь человек пять. Там огромная и подробнейшая база данных по торговле антиквариатом, которую вел покойный господин Смолич в соавторстве с господином Сапегиным. Во-вторых, там есть ориентировочные даты отправки партий с этим добром за рубеж. В частности, ближайшая отправка как раз завтра…

Пельш торжествовал. Чувствовалось, что он мнит себя Шерлоком Холмсом, Пинкертоном, следователем Мегрэ и Агатой Кристи одновременно. Чувствовалось, что он горд собой и считает, что провел время не зря. На лице его читалось что-то вроде "все бандиты будут пойманы и преданы суду, а я получу еще одну звездочку. Да здравствует старший лейтенант Пельш!" Но Кононов не мог лишить себя удовольствия сказать Пельшу правду.

– А хочешь я угадаю дату ближайшей отправки? – Прервал Пельша Кононов.

– Ну? – Недоверчиво произнес Пельш.

– Завтра в двенадцать часов из дома моды. Ну что, угадал?

– Ну ты зануда, Володя… я-то думал, это будет для тебя сюрпризом… – Пельш был слегка разочарован.

– Ладно, Игорек, ты, безусловно, гений компьютерного дела. Ты самый большой гений из всех. Я не спорю. Гони третью новость, – добавил Кононов, выждав, когда буря страстей уляжется в душе Пельша.

– Ты будешь свидетелем. Свадьба через три недели. На этот раз совершенно точно.

– Еще одна порция моих поздравлений. Эта новость действительно лучше первой. Только скажи мне, раз ты такой умный, как называется мужчина, которому повезло в любви?

Пельш развел руками, бессильный дать ответ.

– Хо-ло-стяк, вот как называется такой человек. Хотя свидетелем я, конечно, буду. А теперь, Игорек, моя новость. Одна, и притом не знаю: плохая или хорошая…

***

16 мая, 9.23

«Товарищ полковник, я клянусь своими погонами, что в среду это дело будет закончено.» Так я говорил Булавину в субботу, говорил по большому счету наобум, еще не зная, насколько же я прав. Сегодня среда. Сегодня дело будет закончено.

Погрузка назначена на полдень. Операция Шумеева тоже начнется в полдень. Но я не буду лежать здесь, как идиот, есть свой обед, трепаться с симпатичным уркой по имени Сережа и медленно доходить. Вдруг они упустят Сапегина? Вдруг Сапегин решится отомстить Наташе или Гретинскому? Вдруг произойдет еще что-то? Сегодня мое дело полностью закончится, и я не буду валяться здесь. Это никуда не годится. Еще в понедельник вечером я решил, что должен быть там, возле дома моды. Но только сегодня, в среду, мне стало окончательно ясно, насколько велика моя решимость сбежать из больницы и покончить со всем раз и навсегда.

Голова почти не болела. В боку покалывало, но несмотря на это ходить я мог довольно-таки бодро. При мне, правда, не было ни моих документов, ни оружия, ни денег. Но не даром ведь на свете существуют такие друзья, как Пельш.

Ровно без пятнадцати минут десять я вышел на улицу покурить.

Ровно без пяти минут десять подъехала пельшовская "копейка".

– А ты сегодня выглядишь вполне недурно, – сказал Пельш, придирчиво изучая мою физиономию.

– Недурно, недурно. Давай, – сказал я в том смысле, что "поехали". Не скрою, первый раз за две недели я испытывал сильное волнение. Все-таки сегодня нечто вроде праздника.

Заехали ко мне. Дома было убрано. Наверное, постаралась Елизавета Михайловна. Я переоделся.

На кухонном столе меня ждало блюдо, накрытое салфеткой и записка: "Володя! Рис, печеные каштаны и стопка перцовки – тебе. Извини, сакэ не нашлось. Целую". Почерк, разумеется, принадлежал Наташе. Значит, не Елизавета Михайловна.

– Очень символично, – сказал Пельш, подглядывая в записку через мое плечо. – Рацион самурая перед битвой. Надо будет Ленку приучить.

В его словах я, вопреки своим ожиданиям, не уловил и слабого оттенка иронии.

– Ну что же, прошу к столу, – сказал я, делая пригласительный жест. – Перцовкой делиться не буду. Ты за рулем.

– И правильно, – согласился Пельш. – Это тебе сейчас нужно возгонять боевой дух, а я уж как-нибудь в машинке пересижу.

Пельш не был трусом, в чем я имел возможность убедиться во время нашего ночного проникновения в дом моды, но, как человек без двух минут женатый, в бой, разумеется, не рвался. С другой стороны, а почему обязательно бой? Ну, окружат их, ну предложат сдаться… Они и сдадутся.

***

16 мая, 11.39

Пельш по моей просьбе притормозил в двух кварталах от дома моды, в том самом месте, где мы оставляли машину в ночь с десятого на одиннадцатое.

Больше всего меня интересовало, где Шумеев и его люди. Естественно, большая часть из них в штатском на разномастных недорогих машинах, кто-то, возможно, на крышах близлежащих домов, кто-то – в подворотнях. Но где-то ведь должны быть и молодцы с автоматами из группы захвата. Скорее всего, те же самые, которые десять дней назад так браво арестовали Гретинского.

Табельного оружия у меня при себе, естественно не было. Но кое-что у нас с Пельшом все-таки имелось: четыре похожих как братья-близнецы пистолета с глушителями, наши трофеи после ночной заварухи в доме моды. Один я оставил ему, а тремя обременил свой демисезонный плащ, прихваченный из дому. Не могу сказать, чтобы мне было исключительно комфортно, но как сказано в описании германского двадцатикилограммового гранатомета "Панцерфауст-3", "солдат на поле боя чувствует себя увереннее с тяжелым и мощным оружием".

Ровно без пяти минут двенадцать подошел Золотарев. С ним я договорился еще позавчера – не помешает ни лишний ствол, ни лишний свидетель. Хотя какой он свидетель – теперь, официально, это его дело. Да и вообще, мальчику пора начать выслуживаться.

– Пора, – коротко сказал я.

– Слушай, может я с вами прогуляюсь? – Вопреки своим собственным недавним словам предложил Пельш.

– Нет, ты будь в машине. Когда мы пойдем, сосчитай до шестидесяти и подъедь к дому моды. А там видно будет.

Мы с Золотаревым пошли. Пристально вглядываясь в прохожих, в машины, в подворотни, я пытался понять, где же люди Шумеева. В конце концов, кое-кого я знаю в лицо, а тех, кого не знаю, смогу, пожалуй, узнать по характерному охотничьему блеску в глазах. Но никого подозрительного я так и не увидел. Интересно, что задумал Шумеев? И где он сам? Должен ведь, по идее, руководить операцией лично. Может, смотрит сейчас на меня в бинокль и зверски ругается, что я вообще сюда сунулся?

В проходном дворе, из которого открывался неплохой вид на огороженную невысоким сетчатым заборчиком площадку за домом моды, мы с Золотаревым облюбовали лавочку и сели покурить. Расцветающая сирень неплохо прикрывала двух чудаков в плащах, не мешая им (то есть нам) вести пристальное наблюдение.

На моих часах было две минуты первого.

Когда в моих пальцах уже начал дымиться фильтр, на площадку, чадя дизельным угаром, въехала, наконец, долгожданная "Мазда" – основательная синяя фура со все той же женщиной на все том же быке и надписью "ЕВРОТУР".

– Они, – прошептал я.

Золотарев молча кивнул.

Из кабины "Мазды" выскочили двое. В одном из них я без труда узнал Сапегина. Хорошо. Распахнулись задние дверцы и оттуда на землю спрыгнули еще трое, в одинаковых пиджаках и кирпично-красных галстуках. У одного из них в ухе блеснула серьга. Костик. Совсем хорошо.

***

16 мая, 14.12

Прошло два часа. Сигареты подходили к концу. Из дома моды в фуру один за другим перетаскивались ящики. Ящики были небольшие, их было много, люди Сапегина двигались лениво и мы с Золотаревым порядком заскучали. Никаких признаков присутствия Шумеева я не обнаружил. Потихоньку заболела голова. Пельш, наверное, страстно клял меня и свою нелегкую судьбу. В общем, все шло не совсем так, как я представлял себе в начале.

– Что делать будем, Вячеслав Петрович? – Я, кажется, первый раз в жизни назвал Золотарева по имени-отчеству.

– А что делать, Владимир Андреевич? Пусть уж погрузятся полностью. Кто его знает, где у них контрабанда.

Здраво. Разумеется, я понимал это и без него. Но ждать было невыносимо.

В это время Костик поднялся с очередным ящиком в фургон, но больше, к моему удивлению, оттуда не появлялся. Следующий охранник тоже исчез в фургоне. И третий тоже. Через пару минут запрыгнули в кабину Сапегин и водитель.

– Слушай меня, Вячеслав Петрович, – сказал я, свинчивая под плащом глушитель с одного из пистолетов. – Я не знаю, что там себе думает Шумеев, и думает ли он вообще что-то, но нам пора. Приготовь оружие. Когда "Мазда" тронется с места, мы быстро-быстро побежим. Ты забежишь сзади, я – спереди. Главное, чтобы никто из нее не вышел. Без нашего ведома.

"Мазда" уже медленно разворачивалась, когда я появился в десяти метрах перед ней, направив пистолеты на водителя и Сапегина.

– Стой, милиция! – Прокричал я изо всех сил. И, чтобы мои слова звучали убедительнее, три раза выстрелил в воздух из того пистолета, с которого был свинчен глушитель.

"Мазда", к моему удивлению, послушно остановилась. Ха, боятся давить родную милицию.

Я пошел прямо на нее, не опуская пистолетов. В трех шагах перед кабиной я остановился.

– Руки за голову, выйти из машины! – Приказал я.

Недавние упражнения в вооруженных разбирательствах придавали мне уверенности. Мне казалось, что все должно пройти как по маслу.

Двери кабины с обеих сторон открылись. Никто, однако, не выходил.

Я услышал, как лязгнули задние створки грузового отсека. Одновременно до меня донесся срывающийся крик Золотарева:

– Никому не двигаться, бросить оружие!

Понятно: охранники, почувствовав неладное, достали пушки и теперь Золотарев один против троих.

Я мгновенно оказался перед открытой дверью кабины со стороны Сапегина. Мне в грудь глядел черный зрачок сапегинского пистолета. "Магнум", кошмар лос-анджелесской полиции. Мои стволы, в свою очередь, были наведены на Сапегина.

– Бросай, Боря, свою волыну, – спокойно сказал я.

Лицо Сапегина, перекошенное злобой, походило на африканскую маску. В оскаленных зубах дымилась тонкая сигарка. Темные фраерские очки завершали композицию.

– Ты бросай, легавый, – ответил он, отрицательно качнув головой. – Все равно ведь стрелять не будешь.

А Наташа говорила: "Этот трус, это ничтожество…" Что-то твое ничтожество готово ухлопать меня, глазом не моргнув. Не буду я больше с тобой разговаривать, Сапегин, надоел ты мне.

Не задумываясь, я выстрелил ему в лицо из обоих стволов и упал на левый, здоровый бок. В правый отдало так, что потемнело в глазах, дыхание сперло, а по ушам ударил грохот разряженного в пустое место "Магнума".

Я нашел в себе силы быстро подняться и сразу же бросился на помощь Золотареву. Тот, как только услышал стрельбу, наверное решил, что мое дело – хана, и я столкнулся с ним у синего борта фургона, через четыре шага от того места, где пуля "Магнума" выбила в асфальте крохотный лунный кратер.

– Ты как?

Золотарев с перепугу быстро перешел на "ты".

– Никак! – Прорычал я. – Что с теми троими?

"Те трое" стремительно давали деру. Идиоты, их-то дело почти сторона, таким обычно лепят для острастки по два года условно. Ну разве Костику светит что-то вроде соучастия в убийстве, но по-любому простор для действий адвокатов практически не ограничен.

Что-то синее и мигающее показалось слева. Пельшовская тачка с мигалкой. Где он только ее стибрил?

– Володя, я уже устал ждать! – Крикнул Пельш. – Говори, чего делать надо!

– Слава, вызовите сюда какую угодно милицию и ловите Костика, это такой тип с серьгой, – приказал я Золотареву, подталкивая его к машине Пельша.

– А ты?

– А я осмотрю трофеи, – сказал я, потому что все равно бегать уже не мог. И, признаться, совершенно не хотел. В основном я хотел спать.

Я полез в полумрак фургона.

***

16 мая, 14.44

В ящиках, которые грузили люди Сапегина, ничего не было. Оно и понятно – их паковали сотрудники дома моды и там действительно было шмотье, шмотье и еще раз шмотье. Плюс осветительная аппаратура и прочая ерунда. Но вот у задней стенки фургона нашлось-таки кое-что интересное. Четыре таких же ящика, как и прочие, с фирменными наклейками все того же дома моды «Натали», но внутри каждого вместо вечерних туалетов – аккуратный контейнер в стружках. А внутри контейнеров – статуэтки, раковины, сутра, написанная на листке с дерева, засушенном… И далее по списку. Каждый предмет любовно упакован на свой лад. Как они собирались протащить все это через границу? Наверняка свои люди на таможне. За все заплачено.

За моей спиной кто-то постучал в стенку фургона.

– К тебе можно, Володя?

Я обернулся. Ну да, Булавин собственной персоной.

– Добрый день, Глеб Георгиевич.

Булавин вошел в фургон и заглянул внутрь только что развороченного мной контейнера.

– Красота, – сказал он, вертя в руках расписную раковину.

– Глеб Георгиевич, – начал я, устало опускаясь на один из ящиков. – Хоть раз в жизни объясните мне, что происходит.

– Что происходит? Ничего особенного, Володя. Оперативная группа под руководством майора Шумеева при содействии младшего следователя Золотарева двадцать минут назад задержала преступную шайку в составе пяти человек, занимающуюся нелегальной торговлей антиквариатом. Тебя здесь нет и никогда не было. За провал дела Рубиной я предлагаю тебе на выбор: либо уволиться из Управления…

– Уволиться?! – Не выдержал я. – А вот это?

Я потряс перед его носом кассетой с копией записи разговора в ресторане.

– Что бы там ни было, Володя, – спокойно сказал Булавин, – ты меня не дослушал. Так вот, либо уволиться из Управления, предварительно приняв от Золотарева и благополучно завалив дело Смолича… Мы ведь оба догадываемся, кто палил в него и в тебя той ночью… Либо получить погоны майора, но тогда уж извини, дорогой, придется тебе кое-кого по этому делу осудить и посадить. Потому что даже Золотареву может хватить ума раскопать "сестричку" Воробьевой. Ты понимаешь меня, Володя?

– Понимаю, Глеб Георгиевич. Я беру дело Смолича.

Как не понять тебя, дядька с рожей грибника? Да, говорит он, ты большой молодец и очень хорошо вычислил Смолича. Ты сдал нам Сапегина. Но ведь Смолича кто-то убил? А кто будет отвечать за его убийство? То-то. Выходит, косвенно отвечать должен я.

– Молодец. Кстати, что ты вытворил с Сапегиным и его водителем? К ним прикоснуться страшно – валяются, как мертвые, а крови нет.

Я не без гордости вытащил и разложил перед Булавиным все свои пистолеты – чего тут таиться?

– Вот этот ствол, Глеб Георгиевич, – я указал на пистолет со свинченным глушителем, – был просто заряжен холостыми. Вот этот, – я ткнул пальцем во второй, – боевыми, но мне его, слава Богу, доставать не пришлось.

– А этот? – Заинтересованно буркнул Булавин.

– Тоже холостыми, но в глушителе был один кустарный газовый заряд. Его-то и получили Сапегин с водителем.

– Так значит, они живы. То есть найдется, кому сесть на скамью подсудимых, – как мне показалось, с тенью сожаления буркнул Булавин.

Я не мог больше скрывать своих подозрений и, прямо глянув Булавину в глаза, отчеканил:

– Товарищ полковник, у вас есть что-то общее с Сапегиным.

Булавин помолчал, не отводя взгляда. Наконец сказал:

– Володя, я мог бы накрыть тебя матом. Я мог бы рассмеяться тебе в лицо и покрутить пальцем у виска. Но ты умный человек и ты все равно мне не поверил бы. Кроме этого, я совершенно искренне уважаю тебя. Поэтому я скажу тебе правду. И именно потому что ты умный человек, мои слова никогда не пойдут дальше твоих ушей. С Сапегиным наше ведомство имело довольно тесные деловые контакты. Буровская школа – хорошая школа. Сапегин иногда подставлял нам своих конкурентов в сфере теневой экономики, а мы за это делали так, чтобы он не имел проблем в своем бизнесе. Мы кое-кого сажали, вспомни хотя бы дело о фальшивых швейцарских франках, а Сапегин кое-что зарабатывал. Еще десять дней назад Сапегин был нам удобен. Когда произошло убийство Рубиной, он пообещал сдать отделу Шумеева одну большую акулу в обмен на скорейшее обвинение Гретинского. Это было уже верхом наглости и именно поэтому я поставил на это дело тебя. Надеясь, что ты не посадишь зря невиновного. Ты, все-таки, человек честный и добросовестный, поэтому в тебе я не сомневался. Сапегин со своей стороны не то ошибся сам, не то обманул нас сознательно. Большая акула ушла. Это меня разозлило, но ведь и Гретинского сажать не пришлось – так что мы разошлись, как говорится, краями. Потом ты, Володя, залез туда, – Булавин ткнул через плечо отставленным большим пальцем в направлении дома моды, – и всполошил все гнездо. Честно говоря, я не ожидал такой прыти ни от тебя, ни от Сапегина. Ну ты-то ладно, а вот Сапегин, похоже, решил играть по-крупному и предложил мне такую мену: он сам уберет убийцу Рубиной, а я сниму тебя с дела, лишь бы ты не наковырял чего-то основательного. Мена была так себе, но ты, Володя, меня самого сильно разозлил своим лазанием – хорош бы ты был в кабинете Смолича с дыркой в голове – и я согласился.

– А сейчас? Почему не появился Шумеев?

– Потому что я не сомневался в том, что появишься ты. И к тому же ты не прав. Шумеев появился.

Мы вышли из фургона. На почтительном удалении от "Мазды" стояли четыре дешевых гражданских легковушки и РАФ. Конечно, они знали, что первым здесь появлюсь я и не очень спешили показываться. Зачем? А вдруг Сапегин испугался и решил не отправлять сегодня свою китайскую коллекцию? Тогда мои действия всегда можно было квалифицировать как самоуправство, с треском выгнать меня из органов, а то и посадить. И продолжать пользоваться услугами сексота Сапегина с чистыми руками.

***

16 мая, 16.01

Кононов шел, пошатываясь, по бульвару, декорированному клумбами в чугунных вазах и рассматривал витрины и вывески. Прохожие шарахались от него – мрачного и развинченного одновременно. Какая-то пенсионерка, отойдя на безопасное расстояние, позволила себе словесный выпад – что-то насчет пьяни, шатающейся по городу. Но Кононов не слышал ее. Погода прекрасна, будущее неопределенно. Проходя мимо кофейни с вывеской на арабском, Кононов почувствовал непреодолимое желание отдохнуть. Он помедлил немного, осматривая свою одежду на предмет следов задержания – крови, побелки, грязи. Все, слава Богу, чисто. Лицо случайного прохожего напомнило Кононову лицо Смолича.

Машины мчались по проезжей части, словно маленькие торнадо. Останавливаться на бульваре было запрещено и останавливаться, по всей вероятности, было незачем. "Я бы обязательно остановился здесь, – почему-то подумал Кононов, – и сделал бы вид, будто в такой прекрасный день дорожная милиция просто не может позволить себе существовать." Словно бы в унисон его мыслям шикарный синий автомобиль притормозил возле облюбованной Кононовым кофейни, презрев предупредительные знаки.

– Комиссар? – Послышался незнакомый или, напротив, неожиданно знакомый женский голос.

Но Кононов не обернулся, будучи уверенным, что обращаются не к нему. Он уже тянул на себя холодную ручку двери, ведущей в кафе.

– Комиссар, – повторили еще раз, – вы не подскажете, как проехать у дому моды "Натали"?

Кононов оставил ручку в покое и обернулся. За рулем машины-нарушительницы сидела молодая особа в черных очках и шляпе.

– Привет, Натали! – рассеянно сказал Кононов. – Может быть, зайдем кофе выпьем?

Но в ответ ему Наташа заразительно рассмеялась. Так смеются только киноактрисы – красиво, звонко и искренне. Заливаясь смехом, она указала Кононову в сторону кафе и распахнула дверцу машины. Кононов обернулся. "Закрыто на ремонт", – такова была надпись на русском, приклеенная к забрызганным побелкой окнам.

Ничего не оставалось, кроме как составить Наташе компанию в путешествии неизвестно куда.