Текст книги "Спецпереселенцы Тюменской области. От гонений царской России до становления красного террора. 1709 – 1991 (от Петра I до Горбачёва)"
Автор книги: Александр Жимоедов
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
Первая осенняя ярмарка обычно проводилась в селе Шатрово. Туда съезжался крестьянский люд. Привозили то, что вырастили на полях и огородах, продукты животноводства, всевозможные ремесленные изделия. На ярмарке не было разве что живой воды.
На шатровской ярмарке я был дважды. Один раз мы с отцом ездили продавать нетеля, от продажи которого там же купили лошадь, наряды Ефросинье и маме. Наша нетель была признана Алтайской красностёпной породы.
Еще одна большая летняя ярмарка была в Катарачах. Там мы покупали литовки, оселки, бруски, прочий летний инвентарь и сбрую.
Была весенняя ярмарка в Смолиной – там брали плуг, топоры и др.
И, наконец, зимняя ярмарка. Отец ездил куда-то на север, привёз свежемороженой и солёной дорогой рыбы. Я такую видел впервые, у нас ловился только карась.
На всех ярмарках очень много было крестьян со своей продукцией. Кустарей с поделками, нэпманов с товарами всевозможными. Госторговля в основном располагалась в постоянных магазинах, в те времена на ярмарках крестьянин покупал всё, что ему требовалось.
На ярмарках можно было увидеть уличных скоморохов-клоунов, циркачей, борцов, которые устраивали состязания, гонки на лошадях, на разных животных и прочие увеселительные мероприятия. Там было весело, шумно, именно на ярмарке можно было узнать все новости по региону и даже по стране.
НЭП в те времена привёл в движение, оживил экономическую жизнь деревенского жителя. Крестьяне способные, трудолюбивые быстро превращались в зажиточных (в дальнейшем их стали называть «кулаками»). Они могли вести домашнее хозяйство более продуктивно, обеспечивать себя, государство и продавать горожанам продукты своего труда. Так были организованы союзы: молочный, мясной на уровне района, области и даже российской республики с выходом на международный рынок. За рубежом славилось русское животное масло.
В 1924 году 25 января родился Ермил. В это время была ещё жива бабушка Прасковья – она нас, меня и Ермишу нянчила, водилась с нами, а ещё управлялась по дому, хлеб стряпала, доила коров. Пока мама была на работе, дом оставался под наблюдением бабушки.
Когда Ермил начал ходить, я стал его основной нянькой. Он тащился за мной всюду. Мне часто его хотелось оставить, убежать от него, поиграть с друзьями, но он тут же верещал по-дикому, мне приходилось возвращаться к нему, мои обязанности были велики: надо было смотреть за братом, за гусями, индюками, а главное – за их цыплятами, встречать коров, овец, пасти свиней, и прочие дела, и обязанности были на мне. Играть с друзьями приходилось только по воскресеньям.
Когда мне минуло 7 лет, я стал уже настоящим работником, помощником отцу во всех его делах и заботах: весной боронил, не слезая с лошади, на заднице часто были мозоли, хотя на седло подкладывалась пуховая подушка. Надо было разборонить пласт после пахоты для посева, когда зерно разброшено на пашню, его надо заделать так, чтобы не было видно, а то склюют птицы. Вот и борони, пока последнее зёрнышко спрячется в землю.
Часто приходилось засыпать на лошади и падать с неё. Лошадь была умница, если я спал, она сама на краю заворачивалась и снова шла по полю рядом со следом. Или, бывало, проснёшься: лошадь пасётся на меже, кормится, если отец тоже уснёт, что бывало очень редко.
Хорошее дело было на сенокосе – здесь научился косить, не один раз резал литовкой руки, пальцы. Я грёб сено, возил копны. С сенокоса домой не ездили, спали на покосе в балаганах или в палатках, только проливной затяжной дождь или ненастье выгоняли с покоса. Сено метали только в скирду, стогов, копён не делали.
Уборка хлеба была тяжёлой работой. Пшеницу, рожь, ячмень, другие культуры жали серпом, косил отец литовкой с граблями, выкашивал до 1 га. Весь урожай вязали в снопы и ставили в кучи, суслоны, после просушки свозили на гумно, складывали в скирды. Когда весь урожай был свезён на гумно, объединялись по нескольку семей и производили обмолот по очереди. Молотили с раннего утра и до поздней ночи, пока не выгонит темнота. По окончании молотьбы с тока всё зерно увозили домой, солому уметывали, мякину заворашивали буртом и закрывали сол. Так продолжалось, пока не измолотят урожай у всех объединившихся для обмолота.
Закончив заготовку зерновых, приступали к уборке поздних овощей и картошки, также поздних ягод: клюквы, калины, рябины, брусники и др.
К зиме готовились загодя в свободное время от основных работ. Закончив уборочную, мы старались успеть до снега капитально проверить дворы и устранить недоделки. Скотину и птиц загоняли во дворы, под навесы, запасали корм на распутицу. Наступление зимы для крестьянина не было неожиданностью, всё было предусмотрено и загодя подготовлено.
С наступлением зимы, выпадением снега для крестьянина наступало время более лёгкой работы. Можно было отдохнуть, порой даже целыми днями, когда запуржит-заметёт. Но это не освобождало от повседневных трудов: кормления, поения скота и птиц, обязанностей по двору и дому. Но это всё-таки было только частью больших летних работ.
Отпраздновав Дмитриевскую родительскую субботу в самом начале ноября, крестьянин, снарядив зимний транспорт, по мелкому снегу завозил грубые корма: сено, солому; ездил на мельницу, крупорушку, маслобойку молоть муку, делать крупу, бить масло. Всё для изготовления этих продуктов было своё: зерно, семена льна, конопли. Подсолнечное и хлопковое масло покупали на рынке, часть конопляного, льняного масла пускали на олифу, красить тоже было надо и в доме, и на дворе. В это время шёл забой скота и птиц. Необходимое оставляли себе на питание, излишки продавали на рынке. Из остатков забоя скота и птиц – кишок, копыт и других отходов – варили мыло и столярный клей.
Для меня зима была лучшим временем года. Работы было немного. Со скотом управлюсь и свободен, можно бежать к друзьям играть в бабки (игральные кости округлой формы).
За лето бабок накапливалось много, целый мешок, на зиму хватало, даже если и не везло, когда проигрывал. Было правило – в бабки играй, но не забывай кормить скотину и птиц, управишься – и снова за игру.
Меня одевали тепло: шубейка из овчины, валенки, шерстяные вязаные рукавицы, добрая меховая шапка. Зимой за братом не надо было следить. Особенно хороши были осени, когда на озёрах лёд застывал без снега – эти озёра были естественными катками, а для нас, детворы, великое удовольствие и раздолье. Катались с утра до вечера, забывали про еду, устраивали кружала и множество разных игр. Когда приходила настоящая зима, снега бывали обильные. В такую погоду на помощь приходили лыжи и санки. Детвора в свободное время устраивала множество игр.
У взрослых, хотя летняя напряжённая работа прошла, работы убавилась настолько, насколько убавился световой день. Отец день и ночь работал в своей малухе: делал кашовки, беговушки, ходки, бочки, кадки и другой необходимый в хозяйстве инвентарь и оборудование для зимы, весны, лета и осени. Вечерами в этой малухе Ефросинья со своими подружками устраивали вечерки – посиделки, на которых, в основном, пряли, вышивали, вязали, пели, плясали.
Кружала – спортивная игра, по-другому называется «кружилиха».
На вечерках знакомились, влюблялись, но не было ничего плохого, потому что боялись Бога. В те времена, до коллективизации, честь девушки ценилась высоко.
Мама и Ефросинья, начиная с осени, пряли и ткали. Это очень трудная работа. Кроме этого нужно было ухаживать за животными и птицами. Часто вечеровали, засиживались до первых петухов. У нас были часы, но чаще всего время сверяли по петухам и солнцу. Зимой надо было нашить на весь год рубах, штанов и прочей одежды из прошлогоднего холста, потому что весной, летом, осенью заниматься этим было некогда: другие дела и заботы.
В июле 1927 года умерла бабушка Прасковья, в самый разгар сенокоса. Это осложнило заготовку сена, ведь некому было приглядывать за детьми. Наняли временно няньку, до окончания сенокоса и уборки урожая. Зимой обходились без няньки. На лето вновь была приглашена нянька, так как 1 мая 1928 года родился Трофим и забот прибавилось.
В 1928 году мне уже было 10 лет, я боронил, пахал, водил лошадей на пастбище и приводил домой, один ездил по корма на гумно, возил дрова из леса: отец накладывал, а дома я сам разгружал. Часто рубили, пилили вместе. Кормил скот и птиц, во многих делах заменял отца или помогал ему. Всех работ в деревне не перечтёшь и не упомнишь.
Семья дяди Агапа Андреевича состояла из 5 человек. У него было трое детей: Евстафий (18 лет), Федосей (14 лет) и Зинаида (8 лет). В хозяйстве насчитывалось 8 лошадей, 6 коров, овцы, свиньи‚ гуси, куры. Дом – на две половины. Двор был застроен, как крепость, кроме передних и задних ворот, во двор не въедешь. В хозяйстве, в поле и по дому все работы производили сами, без наёмной силы. Было, что надеть, поесть, на чём выехать в гости.
У дяди Тараса Андреевича были 4 дочери. Дом у него был крестовой, все остальные постройки окружали подворье и составляли одно целое, как крепость. Старшая дочь Ирина в 1928 году вышла замуж за И.И. Овчинникова в городе Талица Свердловской области.
В хозяйстве у дяди в то время были 2 лошади, 2 коровы, свиньи‚ овцы‚ куры, гуси и прочая живность. Дядя Тарас был наставником (попом) в староверской общине. Он вёл всю службу: крестил, венчал, отпевал и следил за старообрядческой братией, как они исполняют обычаи и обряды. Дядя за службу не брал никакой платы. В хозяйстве наёмной силы не держал‚ всё делали своими силами. Жили они не богато, но и не голодно: есть-пить было, одежды тоже хватало.
Прадед Фёдор родился в селе Антрак в 1820 году, умер в 1915 (1790-1815)
К сожалению, связь с детьми Стафея‚ Евстафия и Нифантия потеряна.
Сын Мартина Феофановича – Иосиф, проживает в Омске, имеет двух дочерей.
С детьми Иосифа Мартиновича сохраняется редкая переписка и встречи.
Сын Викулы Никифоровича – Архип, жил в Тюмени‚ умер в 1987 году.
Оба сына Павла Ивановича жили в селе Антрак Курганской области, умерли в 1987 году. Их дети живут по разным областям.
Григорий Евдокимович родился в 1922 году, погиб в 1942 году в чине старшего лейтенанта на фронте.
Другой сын погиб на работе в результате отравления.
Константин Евдокимович проживает в городе Талица Свердловской области, имеет двоих детей. Связи с ним утрачены.
Евстафий Агапович проживает в поселке городского типа Винзили, имеет 4 сыновей и дочь, которые живут по всей Сибири.
Федосей Агапович проживал в Тюмени в районе Мыс (ул. Кулибина, д. 56), имел сына и дочь.
Арина Тарасовна жила в Талице, затем переехала в Алма-Ату (Алматы)‚ умерла в 1984 году.
Наталья Тарасовна (Солдатова) жила в селе Самарово около Ханты-Мансийска, умерла в 1958 году. Её сын живёт в Омске.
Елизавета Тарасовна живёт в Ханты-Мансийске, имеет сына и дочь, они проживают там же.
Анна Тарасовна живёт в Ханты-Мансийске, её единственный сын живёт в Омске.
ПОКОЛЕНИЕ РЫБАЛКО
ПОКОЛЕНИЕ ЕЛФИМОВЫХ
ПОКОЛЕНИЕ БУЛКОВЫХ
Ефросинья Дмитриевна (Булкова) проживала в посёлке Кедровый, затем в Ханты-Мансийске, после переехала с семьёй в город Усть-Каменогорск (Восточно-Казахстанская область). Муж Михаил Егорович умер 3 декабря 1984 года.
Юрий Михайлович Булков живёт на Камчатке с сыном Виктором. Семья Виктора Юрьевича: жена Зинаида, дети Наталья и Дмитрий.
Анатолий Михайлович Булков проживает в городе Тавда Свердловской области с женой Лидией. Его дети: Татьяна, Сергей.
Георгии Михайлович Булков проживает в городе Усть-Каменогорск с женой Ольгой. Его дети: Марина, Галина, Любовь.
Николай Михайлович Булков проживает в городе Усть-Каменогорск с женой Ниной. Его дети: Михаил, Татьяна.
ПОКОЛЕНИЕ ГУБИНЫХ
ПОКОЛЕНИЕ ЧЕРНОВЫХ
Дед Меркурий ещё до начала Первой мировой войны простудился и умер. Бабушка Ефросинья Егоровна после смерти мужа пыталась вести торговлю, но, когда сын Спиридон ушёл на войну, торговля захирела, а в революционные годы совсем прекратилась.
Спиридон Меркурьевич погиб во время Первой мировой войны. Его сын – Григорий, живёт в городе Талица Свердловской области.
Федосья Меркурьевна (Кокшарова) была замужем за Сергеем Фокеевичем, супруги жили в деревне Новая. Их брак был бездетным.
Мама Екатерина Меркурьевна ещё до войны вышла замуж за Дмитрия Струихина, они поселились в селе Антрак.
1930-е годы
1926 и 1929 годы были годами, когда деревня бурлила. Люди спорили, тревожились, волновались, как жить, каким путём. Партия призывала создавать колхозы, но никто не знал, что это такое. Беднота расхваливала колхозную жизнь, где все будут равны, где все будут работать и получать одинаково, не будет бедных и богатых. Казалось: сбудется то, о чём мечтает человек, наступит рай земной.
В 1929 году на базе ликвидированного ТОЗа организовали колхоз – коллективное хозяйство. Но первый блин оказался комом: в колхоз вступила одна беднота, не умевшая организовать сельскохозяйственного производства, урожай был ниже, чем у единоличников, скот давал меньше продукции. К зиме колхоз распался.
В конце 1929 – начале 1930 годов в деревне началась настоящая революция. В начале «добровольно» с «притужальником» в виде денежных и натуральных налогов. Собрания продолжались до утра, а на следующий день вновь объявляли о собрании по вопросу об организации колхоза. И так до одурения, пока человек не согласится вступить в колхоз. А кто не хотел вступать, того объявляли подкулачником и, как результат, вскоре раскулачивали: списывали всё имущество, небольшая часть которого шла с молотка, а большую часть присваивал себе комитет бедноты и руководители-организаторы колхозов.
Кулаков в селе было не много. В конце 1929 года их раскулачили и сослали в отдалённые места. В начале 1930 года началась охота за кулаками. В это время многие люди бросали свои дома, заколачивали и уходили, живность продавали, уезжали на производства или новостройки. Так уехала треть села, более 20 хозяйств попали в разряд кулаков-подкулачников. Хозяев раскулачили: всё их имущество, движимое и недвижимое, описали, продали или присвоили, их самих с семьями выслали в отдалённые места, без средств к существованию. Так было разрушено село Антрак.
Из оставшихся селян организовали колхоз.
Дядю Тараса раскулачили и выслали на север под Салехард ещё в 1929 году, дядя с тёткой умерли в 1930 году. Их детей Лизу и Анну забрали в детдом, Наташу привезли в Ханты-Мансийск, она работала санитаркой в районной больнице.
Семью дяди Агапа и нашу семью в марте 1930 года ночью описали. Разрешили оставить только то, что успели надеть на себя. Утром посадили на голые сани и повезли на север, но на улице лошадь перепрягли в розвала с коробом, набросали в короб сена, полог. Отец догнал нас в городе Ялуторовске, здесь нас ещё раз проверили: искали золото, драгоценности. Даже коромысло пытались отобрать. На дорогу дали мешок муки.
В пути мы питались как нищие. Пока ехали от Ялуторовска до Тобольска, умерло много детей и стариков. Ехали более двух недель, одежда была лёгкая, март выдался морозным. Мама Трофима спасла только тем, что в дороге согревала своим телом, иначе он бы простыл и едва ли выжил.
В конце марта приехали в деревню Стерхова гора Уватского района. Здесь нас поселили в бесхозные дома. Видимо, жители были выселены в другие места. Негде и не у кого было купить продукты. Родителям да и нам с Ефросиньей – нужно было искать работу, чтобы прокормиться и не умереть с голоду.
Отец был мастер на все руки. Он взялся ремонтировать водяную мельницу за плату мукой. Мама и Ефросинья работали в колхозе, я шил обувь. Так мы дожили до первых пароходов.
Дядя Агап с сыновьями тоже не сидели сложа руки, зарабатывали себе хлеб.
В середине июня 1930 года обе семьи Струихиных привезли пароходом в село Елизарово Самаровского района. Здесь нас высадили на берег и поселили в кулацкие дома.
В конце июня к дяде Агапу приехал старший сын Евдоким, привёз и нам гостинцы от тётки Федосьи – сухарей мешок да две подушки, а у нас не было ни подушек, ни одеял. Только та одежда, в которой нас увезли. Что было на нас, тем и одевались, и прикрывались, и подстилали, как солдатскую шинель. Эта одежда заменяла нам всё.
Евдоким уехал с обратным рейсом парохода.
Те, кто в обеих семьях – дяди Агапа и отца – мог выполнять тяжелую работу, поехали строить на какую-то речку барак для лесорубов, за полмесяца его построили и вернулись в Елизарово. Оттуда нас, способных строить жильё, привезли на устье реки Вочага. Высадили, сказали: «Вот ваше место жительства до осени. До снега построите любое жилье – будете живы. Не построите – можете замёрзнуть, подохнуть. Дело ваше».
Рубили лес на месте, где строили жильё, стройматериалы таскали на себе. К осени на три семьи построили барак с одной дверью, одним окном, русская печь посредине. Кто не размещался на полу, тому сделали полати. Так встретили зиму в тесном, но сравнительно тёплом жилище.
За первое лето до зимы жили-питались мало, но никто не умирал. Зима 1930 – 1931 годов выдалась суровая и голодная. Всё трудоспособное население угнали на лесозаготовки на реку Охлым, в посёлке остались только старики, дети и женщины, имеющие грудных детей. Давали на питание взрослым по 6 килограммов муки, детям и старикам – по 3 килограмма. Других продуктов не было.
Эта зима унесла из жизни почти всех стариков и старух в поселке, умерли от голода дядя Агап, его жена – тётка Катерина. Их сыновья были на лесозаготовках, с ними была дочь дяди Зина, она выжила. После смерти родителей Зину братья забрали к себе. Они жили и работали в Белогорье: Евстафий – вагранщиком в литейном цехе, Федосей – мотористом на катере.
Наша семья благодаря мастерству отца прозимовала благополучно. Все выжили. Отец на зиму смог купить конины. Как истинный старовер сам он не ел конины, отдавал нам, а мы ему отдавали хлеб. Есть конину он нам разрешил, а себе – запретил, и таким образом были соблюдены обычаи нашей веры.
Весна 1931 года началась страшной дизентерией. Люди умирали и от болезни, и от голода. Весна подчистила всех, кто не мог трудиться, не мог заработать себе пропитание. А пропитанием была съедобная трава, рыба, берёзовая кора, белые гнилушки берёзовых пней. Муки в апреле совсем не давали, пока не пришёл первый пароход и не привёз муку.
В доме жила и третья семья: Инотарий Рассохин с женой Игрипиной и сыном моего возраста Фадеем. Они переехали в Самарово весной 1931 года. Инотарий работал конюхом райисполкома.
Весной 1931 года отец с моей помощью сделал много гребей к лодкам для Елизаровского колхоза. На заработные деньги купили корову, невод около 40 метров.
Весной же отец сделал лодку, раскорчевали около двух соток земли у дома и посадили картошку. Неводом спарились с Иваном Дубровиным, получился комплектный невод. Примерно с августа начали рыбачить. Рыба ловилась хорошо, к зиме наловили, насолили, насушили на всю зиму.
Летом для коровы накосили сена, осенью выкопали картошку. Урожай был хорош. Зима не страшила.
К тому времени я уже ходил в школу. В 1930 году осенью поступил учиться во второй класс. Мне было 10 лет и в первый не приняли. Первую половину года учился только на двойки и единицы 2 или 1, но к концу года все их исправил на тройки и четверки, а зимой 1931–1932 годов учился только 4 и 5.
В эту зиму в посёлке была организована неуставная сельхозартель – так начался колхоз и здесь.
За лето построили клуб. Точнее, клубом он был вечером, а днём – школой. В посёлке была также большая столярная мастерская, где делали парты для школы, рамы, двери, столы, табуретки, кадки, ложки и много другое, что требовалось для жизни колонистам-кулакам. В домах появились вторые и третьи окна, стало светлее.
Весной 1931 года на пойменной стороне Оби распахали высокие гривы, на них посеяли пшеницу, овёс, турнепс. Осенью собрали солому от пшеницы, по 30 центнеров овса с гектара, очень хорош был урожай турнепса. Посев производили по команде поселкового коменданта, без его команды никто не мог шагнуть и шагу или что-то сделать. Комендант был в посёлке бог и царь. У колонистов не было никаких документов, ни метрик, ни справок, не говоря о паспортах. Колонист мог перемещаться только в пределах определённой зоны, за пределами которой любой считался беглецом. А беглец оказывался вне закона, надзиратели могли его убить, искалечить, загнать ещё дальше, где Макар телят не пас. Произвол коменданта был беспредельным, что хотел, то и вертел.
Несмотря на строгий режим, кулаки-колонисты приспосабливались к жизни в условиях колонии, дикой тайги, лютых морозов. В окрестностях посёлка в первый год было очень много грибов, ягод всевозможных, очень много было кедрового ореха. Многие семьи к осени накосили сена, купили коров, нетелей, тёлок и даже овец, что поощрялось комендантом.
В селе Артели тоже появились коровы, стало больше лошадей – всё это оживляло людей, звало к жизни, от которой их оторвали силой, лишив всего – одежды, еды и даже надежды вернуть себе право на саму жизнь. Но комендант продолжал быть единственным вершителем их судьбы и тем, от кого зависело их существование.
Такой была жизнь колонии, людей без всяких прав. Их никто не мог защитить. Только своими способностями, умом, опытом, умением приспосабливаться ко всем тяготам жизни, они могли выжить, сохранить себя и свою семью. Таков был естественный отбор на выживаемость.
В разгар лета 1930 года, когда строили барак для лесорубов, свирепствовал овод и гнус, людей это доводило до безумия. Гнус – это множество видов разнообразной мошки от мелкой до крупной. Овод свирепствует только в самую жару, а мошка – с весны до морозов. Гнус изъедает в кровь, средств защиты в те времена не было, а если и были, то не для колонистов-кулаков. То же самое повторилось и в 1931 году. Мы от рыбы имели рыбий жир, его смешивали с живицей хвойных деревьев. Сетка, намоченная этой смесью, давала хоть какую-то защиту от гнуса.
1932 год наша семья прожила в повседневных трудах и заботах. Ефросинью как взрослую угнали в Самарово на строительство Ханты-Мансийска. Мы – отец-инвалид, мама и дети – остались. Жить было надо, отец работал на строительстве школы столяром, печником, кузнецом и прочие дела производил. У него был разнообразный инструмент. Школу к осени построили.
1933 год для нас начинался в обычных трудах и заботах. Отца в начале июня комендант послал пасти молодняк КРС на пойменную сторону Оби. Погода стояла холодная, отец простыл, схватил водянку. Она в те времена была неизлечима. Умер он 14 июля 1933 года. Так мы остались сиротами, три подростка – 5, 9 и 15 лет. Рядом – ни одной родной души.
