Текст книги "Все сошли с ума"

Автор книги: Александр Юринсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Юринсон Александр
Все сошли с ума

Юринсон Александр

Все сошли с ума

Спящие люди вызывают во мне непреодолимое отвращение. Особенно, когда их много в помещении. Но и одного достаточно...

В ту ночь меня мучили кошмары. Снилась большая затемненная комната, вроде больничной палаты или казармы, и повсюду, на койках вдоль стен или прямо на полу, в одежде или завернувшись в какое-то тряпье, спали люди. Шумно дышали, ворочались, стонали, храпели. И лица – тупые, застывшие, изредка чмокающие губами.

Проснулся я не в поту, но с ощущением избавления от невыносимой гадливости. Было еще рано, но не настолько, чтобы засыпать снова. Даже если сон не повторится, сразу после него невозможно самому стать таким.

Я встал и, не одеваясь, побродил по квартире. Слава богу, теперь я живу совершенно один. Жена просыпалась позже меня, и каждый день начинался с того, что я видел ее спящей. В конце концов это перевесило. Я даже не мог толком объяснить, как она мне мила и одновременно противна.

День начался обычно – с воспоминаний о спящей жене.

Работал я дома на несколько небольших рекламных фирм, и сегодня нужно было доставить в одну из них очередной мой шедевр. Но это – часам к двенадцати, а пока еще нет восьми. Можно с неторопливой приятностью провести утро.

Окно кухни выходило во двор. Светало. На улице тоже все было как всегда. Люди торопливо шли на работу, крупный мужик с овчаркой возвращался с прогулки.

Чем провинилась в следующее мгновение собака, я не заметил. Но звук от удара поводка проник даже в кухню моего четвертого этажа. Овчарка взвизгнула, получила еще несколько раз и попыталась рыком протестовать; тогда хозяин схватил ее за шкуру и швырнул в снег. В руке его появилась палка, но не для игры с любимым псом. Он принялся колотить собаку по голове и по хребту, пока та, скуля, не поползла от него. Я отошел от окна. Зрелище тоже неприятное.

Когда у меня была семья, то была и собака. Не очень-то воспитанная, она порой получала, но забивать животное дубиной... все-таки это атрибут первобытной охоты.

Комната моя выходит окнами на довольно оживленную улицу с трамвайным движением, причем остановка прямо под окном. За завтраком я услышал шум столкновения машин, но не обратил внимания. Это случалось довольно регулярно. Правда, многоголосая перебранка не утихала, но я задумался о чем-то. Однако лязг металла и звон стекла повторился, да еще сопровождаемый истерическим хором; я не выдержал и прошел в комнату.

На трамвайной остановке было столпотворение. Вырисовывалась картина двойной аварии: сначала столкнулись две легковушки, а во второй раз их боднул сзади маленький грузовичок с какой-то рекламой на фургончике.

Все бы ничего, всякое бывает, но в момент второго столкновения на остановке стоял трамвай, переднюю машину бросило ударом вперед, прямо на двери вагона. А оттуда выходили люди. Двоих зажало, раздавило, но не насмерть. Вопили все, похоже, водителей ждала немедленная расправа. И ни одного милиционера поблизости.

Я сходил за завтраком, покончил с ним у окна и закурил. И тут произошла еще дикость: одного раздавленного вытащили и оставили на дороге, но когда принялись было за второго, трамвай тронулся и проехал вперед полметра.

Я поморщился и подавил холодок под желудком. Это уж слишком! Тут подъехала "скорая", первого раздавленного положили на носилки, а на второго накинули простынку. Так он и остался лежать. Движение было перекрыто, и машины стали огибать препятствие, выезжая на тротуар. Я подумал, что сейчас переедут еще кого-нибудь. Даже сказал это вслух, хотя никто, конечно, меня не слышал. Я отошел от окна и стал собираться. Решил закончить дела пораньше, все равно утро подпорчено.

На улице было довольно тепло, но не настолько, чтобы вчерашние сугробы превратились в слякоть. Я задержался около места происшествия. Милиция уже орудовала здесь, три столкнувшиеся машины поставили на газон, трамвай уехал, а труп увезли. Смотреть было не на что.

Следующее странное и неприятное происшествие случилось при посадке в автобус. Конечно, чтобы проехаться на автобусе в это время, нужно иметь крепкие нервы и мускулы. У какой-то старушки явно не хватило второго, она была взята за шиворот и отброшена метра на три. С одной стороны, знала же, божий одуванчик, что сейчас не ее время, а с другой – три метра все-таки слишком сурово. Хотя, если ближе, ее бы остальные затоптали: никто бабке на помощь не бросился, хотя хама одернули, даже драка завязалась, но в набитом автобусе это зрелище не из тех, на которые берут билеты.

Высадка из автобуса у метро была точь-в-точь как бегство из горящего театра. Упавших пинали, топтали, об них спотыкались, падали... Выбравшись из этого водоворота живым, я прошел к киоскам. Здесь почти никого не было, торговля в эти часы не оживленная. Только у одного ларька мужчина переговаривался с продавцом.

Я взял сигареты в соседнем. До меня долетали обрывки разговора покупателя с ларечником. Они переругивались, причем, судя по всему, без повода. Вдруг мужик отошел, подобрал крепенькую доску от ящика с торчащими гвоздями и что есть силы треснул по стеклу. Стекло выдержало. Не выпуская палки, он поднял с земли несколько камней и стал швырять ими в ларек. Теперь стекла звонко осыпались. Кто там сказал, что покупатель всегда прав?

Люди стали останавливаться и неуверенно смотреть на расправу. На противоположной стороне перекрестка показался милицейский патруль; таких посылают на захват террористов. К счастью, я следил не только за битьем стекол, но и за ними. Один снял с плеча короткий автомат и принялся стрелять одиночными. Зазвенели стекла других ларьков, какая-то тетка своим криком заглушила вопль раненого продавца. Народ бросился к подземному переходу.

Странно, но стрельба не произвела того впечатления, как должна бы. Через минуту я вышел из перехода и направился к метро; все было спокойно, только ларьки стояли без стекол.

Очередь за жетонами занимала весь вестибюль и торчала на улицу. Работники метро сами нарывались: действовала только одна касса. Кому-то все это окончательно не понравилось. Он просто прошел через турникет, не скрываясь и не заплатив. Когда другие стали следовать этому примеру, тетка-контролер подняла ужасный визг, – ей вмазали по рылу. Выскочили милиционеры и тоже получили. Нехорошее предчувствие заставило меня поторопиться. У эскалатора образовалась страшная давка, а только я протиснулся, как его остановили.

Всякие правила и приличия уже вовсю переставали действовать. Народ полез на соседний, тоже стоящий эскалатор, а третий полз вверх, но и его вскоре остановили. Людской поток был сейчас не в пользу поднимавшихся, и им пришлось возвращаться вниз. Кроме тех, кого ненароком покалечили, а таких было достаточно с обеих сторон.

Поезда еще ходили, но на платформе тут и там вспыхивали стычки. Кого-то роняли на рельсы, случайно и намеренно, орала трансляция, ревела толпа; в этих шумах медленно и совершенно неслышно выползал поезд. Я не мог подобраться к краю платформы и не видел, сколько человек барахтались на рельсах; некоторые, должно быть, сочли за лучшее переждать в желобе под поездом. По крайней мере, один. Чем ему не нравилось лежать там тихонько, но только когда поезд почти остановился, он таки полез наверх. Вопль под сводами перекрыл все звуки.

Жизнь, однако, продолжалась, и такие мелочи уже не прерывали ее течения. Набитый под завязку состав уполз в туннель. Дорога до следующей станции заняла почти полчаса; пешком я дошел бы быстрее, не в такой толпе, конечно. А тут всех ждал сюрприз.

Силы, которые должны обеспечивать порядок в местах повышенной плотности народа, пришли в движение, такое же бессмысленное и озлобленное, как сама людская масса.

На вход эта станция была уже закрыта, поезда остановили, а всех решительно попросили выйти наверх. В помощь пассажирам были приданы сотни полторы автоматчиков, готовых открыть стрельбу. Это они и продемонстрировали, пока в потолок. Наружу выходили примерно так же, как спускались давеча, с той лишь разницей, что упавшие вверх по ступенькам не катятся.

Не знаю, кого какие дела погнали из дома, но с этого момента целеустремленных людей я больше не видел. Спешащих -да: они убегали – от преследования, от стрельбы – в укрытия, подбегали к какой-то добыче, в общем, разбирались с сиюминутными потребностями – и только. И я становился одним из них.

Кварталах в двух от станции метро шел настоящий бой. Я вспомнил, что где-то там находится не просто отделение милиции, а районное управление внутренних дел. Думаю, и той, и другой стороне, кем бы они ни были, нашлось из-за чего сражаться. Улицу туда перекрыли человек двадцать милиционеров, вооруженных только дубинками. Защищать свою цитадель они не спешили; лица их были какие-то отрешенные. Люди кружили вокруг станции с такими же бессмысленными выражениями; глаза у них то мутнели и стекленели, то, напротив, становились вдруг хитрыми и, казалось, проникающими в сознание.

Вдруг несколько человек одновременно набросились на милиционеров, причем так внезапно, что те не успели замахнуться своими дубинками, так что число их сразу сократилось вдвое. Но оставшиеся незамедлительно вступили в драку. К честным гражданам тоже быстро подошло подкрепление. Я оказался среди волонтеров: пришла пора разживаться каким-то оружием; резиновая дубинка казалась мне золотой серединой – не палка с гвоздем или булыжник, но и не огнестрельное, владеть которым я все еще не решался. Даже если все сошли с ума, я-то тут при чем!

В схватке мне досталось по руке, к счастью левой, так что трофей был заслуженный. Я бросился прочь, считая, что борьба идет из-за оружия, и я стал такой же мишенью, как милиционеры только что. Но все оказалось гораздо непонятнее. Драка продолжалась, и никаких сторон не было. Каждый за себя. Это было по мне.

Несделанное дело подсознательно повело меня в сторону, противоположную дому. Обычно забитую в эти часы грузовиками заводскую улицу я нашел почти пустынной; вдоль домов слонялись люди, у многих в руках были палки или обрезки труб, но никто не сцеплялся. Прохожие избегали приближаться друг к другу, и это было достаточно здравым в их поведении. Из двух, идущих навстречу, один переходил на другую сторону улицы, причем делал это, как я заметил, тот, у кого оружие было более жалким. Выяснилось, что мое котируется ниже лома, но выше прочего мусора, а с человеком, который ловко владеет ломом, я теперь не хотел сталкиваться, будь он даже с голыми руками.

Напряжение нарастало. По мере приближения к центру города бесцельно бродящие люди исчезали; они все больше отсиживались в подъездах, каких-то щелях; перемещались быстрым шагом или бегом. Крепкий пожилой мужчина устроил мне засаду, но сам был безоружен. Он просто толкнул меня. Я успел зацепиться за его пальто и не отлетел в сторону, а упал ему под ноги, и тут же треснул его дубинкой по голени. Удар был неумелый, да и из лежачего положения, но он охнул и, плача, пополз на четвереньках в свое укрытие. Преследовать его мне не хотелось.

Впереди был мост; справа и слева от него на этой стороне высились корпуса военного училища, неподалеку находился вокзал. Я подумал было сунуться туда, но что-то все еще тянуло вперед. И я поддался.

Мост перекрыли, для чего вооружили курсантов и густо поставили на подступах к нему. Не доходя метров сто, посреди дороги торчала фанерка с плакатом, предупреждавшим, что по всякому, прошедшему за плакат, будет открыт огонь на поражение. В окнах училища тоже маячили вооруженные люди. Я приблизился к опасной черте и спрятался в подворотне, осмотрев сначала двор. Он был пуст.

Час без малого торчал я в засаде, пока не случилось закономерное. Я наблюдал не только за военными, но и за домами напротив. Там я совершенно точно засек трех таких же как я наблюдателей, и еще троих предположительно. По улице же за это время не прошел ни один человек.

Когда курсанты начали громко ссориться, я напрягся. Через пару минут прогремели первые выстрелы; почти сразу пальба стала частой. Я было убрался в подворотню, но тут раздался такой грохот, что любопытство пересилило.

У тех, что на мосту, нашлось оружие посерьезней. Может, им дали какой-нибудь гранатомет, чтобы отразить атаку прорывающихся в центр города машин, а может просто для острастки или случайно. И они его применили – против тех, кто поливал их огнем из здания. Применили грамотно: дом довольно быстро загорелся. И другой корпус, напротив, тоже. Но снайперов-гранатометчиков вроде сняли. И вообще стрельба стихала, выстрелы становились одиночными. Настало, наконец, время наблюдателей.

Признаюсь, я никудышный разведчик. Я засек только шестерых самых неосторожных, а их было около двадцати – только на противоположной стороне улицы! И все они бросились к трупам на мосту. Этим уже нужно было оружие, они собирались завладеть им, чтобы выжить в этом чертовом сумасшедшем новом мире. И я собирался сделать то же самое.

Откуда-то еще постреливали, некоторые охотники за автоматами падали; один такой, с простреленным животом рухнул мне под ноги. Перепрыгнув, я, петляя, понесся дальше, и когда в числе первых завладел самым обычным "калашниковым", стал готов без шуток защищать жизнь, у которой появился шанс продолжиться. Я подстрелил одного озверевшего наблюдателя, бежавшего с перекошенным лицом по моим следам. Пуля попала в плечо, он упал на спину; отходить под прикрытие домов мне пришлось мимо него – господи, как он ругался! Розовая слюна разлеталась веером метра на три, а здоровой рукой он попытался ухватить меня за ногу. Нормальный человек с такой раной на подобное не способен.

До своей подворотни – где недавно отсиживался, дожидаясь удобного случая – я добрался благополучно. Стрельба прекратилась, но место мое уже было занято. Лицом к лицу я столкнулся с парнем моего возраста или чуть моложе. Мы оба держали автоматы наперевес и чуть не ткнули ими друг другу в животы. Чудо, что мы не выстрелили одновременно.

Он отступил вглубь под арку и смотрел на меня. В полумраке лица было не разглядеть, мне показалось, что глаза у него вполне нормальные. Но я знал, что через минуту они могут стать стеклянными или, наоборот, излишне живыми. Я надеялся, что мы успеем разойтись мирно прежде, чем это произойдет. И еще я надеялся, что это не произойдет со мной. Никогда.

Парень нерешительно пошевелил челюстью. Было так тихо, что я услышал звук этого движения.

– Ничья? – хрипло выдавил я.

Тут он и нажал на спусковой крючок. Я даже не стал отпрыгивать. Реакция у меня вообще неважная, за последние часы здорово обострилась. Но не быстрее же пули. Выстрелов, однако, не было. Странно, что его "калашников" стоял на предохранителе. Странно также, что я тут же не превратил его в кровавое месиво. Но ничего странного не было в том, что второго шанса я ему не оставил. Я огрел его дубинкой по уху; в этот раз получилось куда профессиональнее: он упал без сознания, из-под головы вытекла кровавая лужица. Череп, конечно, резиной не раскроить, но его ухо наверняка теперь будет вполне боксерское.

Вывод из приключения я сделал следующий: человеку с оружием нельзя давать возможности применить его. Кто взял автомат, тот сам виноват.

Я склонился над раненым, поднял его оружие и отстегнул магазин: он был полный. Тот солдатик, которому ствол вручили сегодня утром, сам им тоже не воспользовался. Зато мой арсенал теперь насчитывал патронов сорок. Или пятьдесят. Жить можно. Если не стрелять очередями. Я переставил предохранитель на одиночные и высунулся на улицу.

Внешне все было спокойно, но теперь в каждой щели сидели давешние наблюдатели, только вооруженные. Я зашел во двор и поднялся на чердак дома. По крышам можно отойти на квартал от этого места, и там, где я спустился, было безопаснее.

Теперь я направился к вокзалу. Городские бои мне порядком надоели, если уж вести партизанскую войну, то в лесу. Мне хотелось с наименьшими приключениями покинуть город; на худой конец добраться до дома, а железнодорожная ветка проходила в километре-двух от него.

Улочка была пуста, лишь несколько трупов валялись на тротуарах, а на проезжей части стояли две столкнувшиеся машины. Я крался вдоль домов, осторожно заглядывая в подворотни и парадные; никого не было. Вдруг со стороны вокзала раздались выстрелы, взрыв гранаты; отъехал автомобиль. Перестрелка продолжалась, кажется, лопнула покрышка, машину занесло и она перевернулась. Преследователи приближались к этой улице.

Мне ничего не оставалось, как броситься к ближайшей двери, оказавшейся входом в булочную. Магазин успели открыть, пока еще все находились в своем уме, а закрывать уже никого не нашлось. Внутри было темно и пусто. Я пытался заклинить входную дверь, когда почувствовал быстрые шаги за спиной. Резко обернувшись, я успел треснуть метнувшуюся ко мне тень прикладом по верхней части. Та пискнула и растянулась на полу.

Чиркнув зажигалкой, я присел рядом на корточки, ожидая любого коварства. Это была девушка, и похоже, что мой удар сломал ей нос и выбил все передние зубы. Так что сюрпризов от нее ждать было бесполезно. Я закурил и погасил огонек, продолжая задумчиво сидеть рядом. Время едва еще перевалило за обеденное, но усталость наваливалась страшная. Постоянно приходилось бегать, драться; голова тоже работала напряженно и в непривычном направлении. Полумрак, с улицы уже не доносилось ни звука, а тут еще девушка... Она, правда, страшно хрипела, булькая своей кровью, и – цоп! – тонкая рука сжалась на моем горле и дернула вниз. Я потерял равновесие и повалился на нее; сигарета зашипела в кровавой каше рта.

Автомат висел у меня на животе дулом кверху, а руку, после того, как засунул зажигалку в карман, я положил на спусковой крючок. Теперь автомат был между нами, и он выстрелил. Один раз – ведь я переставил его на одиночные. В лицо плюнуло огнем, порохом и обгорелой плотью, а рука отпустила мое горло. Я встал на четвереньки, и оружие загремело по каменному полу. Я удивился, что слышу этот звук, казалось, что слух вернется нескоро. Отеревшись рукавом, я разглядел, что девушке снесло лицо начисто.

Ничего не оставалось, как устало выругаться.

Я отполз к прилавку и поднялся на ноги. Пошарил и взял какую-то булку. Она показалась резиновой, хотя была еще свежей. В голове стали метаться шальные мысли, так бывает за минуту до засыпания. Я подумал, что можно пошарить в кассе. И что девушка, должно быть, еще теплая. А соседний прилавок -кондитерский, но хочется мяса, а не сладостей. И еще до невозможности хочется спать. Хоть несколько минут. Организм просил тайм-аут.

Сделав последнее усилие, я сломал столик, на котором старухи распихивают покупки по кошелкам, и заклинил одной ножкой входную дверь. Обшарив безлюдные подсобные помещения, тем же образом запер служебный выход во двор. Теперь можно было обрести немного покоя.

В кабинете директора магазина стояло кресло, в котором я растянулся. Автомат положил на колени, предохранитель переставил на автоматическую стрельбу. Спросоня можно оказаться не столь метким. Вырубился мгновенно. И тут же пришел сон.

Раньше бывали просто кошмары. И теперь все началось как обычно. Какая-то комната, довольно большая, даже очень большая – посредине свод подпирает колонна. Вся она уставлена двухэтажными кроватями, и на каждой спит человек. По одному человеку. Мужчины и женщины, и дети – те так совсем безобразны: выражение невинной тупости на расслабленном лице способно привести меня в невменяемое состояние. Если кто-то на небесах задался целью свести людей с ума, то таким образом он нашел ключик и ко мне.

Была страшная тишина, я шел через эту комнату, а она оказалась огромной, совершенно нескончаемой, ботинки мои громыхали по каменному полу, как будто звонил колокол. И я все еще держал автомат, иногда он лязгал о кровати, но никто не просыпался. Они, как и положено, дышали, храпели, бормотали что-то неразборчиво или вскрикивали, переворачивались с боку на бок, свешивали руки или высовывали голые ступни в проход. Меня тошнило, страшно кружилась и раскалывалась голова, хотелось упасть и умереть.

Но они не спали.

Они притворялись, а на самом деле следили за мной. Во сне проходила их жизнь, и слава богу! Спящие безопасны – когда они все просыпаются, начинается Армагеддон.